И. С. Кузнецов. Запись беседы с А. И. и Я. И. Фетами

Иван Семёнович Кузнецов — доктор исторических наук, профессор НГУ. Запись беседы взята из документальной книги И.С.Кузнецова “Новосибирский Академгородок в 1968 году: «письмо сорока шести»” — из раздела Post Scriptum, посвящённого А.И.Фету. В 2008 году книга опубликована на сайте “Современные проблемы. Библиотека”.

Наша встреча  состоялась в феврале 2005 г., в ней принимала участие группа студентов, специализирующихся по истории Академгородка. Беседа проходила в субботу, в зале художественной литературы НГУ. Я созвонился с ветераном после предшествующей встречи с его братом Я.И.Фетом. Абрам Ильич в телефонном разговоре долго выяснял, кого я представляю,  каковы мои отношения с «официальными историками» Академгородка. Далее он предупредил, что занимает совершенно особую позицию, которая не понравится ни «левым», ни «правым». Лишь после неоднократных уверений в моей «независимости» он отнесся более благосклонно. Я встретил его ровно в назначенное время у входа в НГУ и был поражен прежде всего его моложавостью несмотря на 80 лет. Он не только исключительно хорошо выглядит, но и находится в безупречной интеллектуальной форме: память, живой и остроумный разговор, насыщенный литературными и философскими  аллюзиями. В общем – никаких признаков старческой дряхлости, ограниченности, брюзжания и т. д. В целом же из всего ряда наших собеседников, с которыми мы встретились по «делу сорока шести», пожалуй, это самая масштабная личность: необъятная эрудиция, сугубый критицизм в отношении всех авторитетов, смелость и независимость во всем.

Беседа началась с того, что он бегло, но очень конкретно ознакомился с принесенной мной распечаткой протокола партийного обсуждения 1968 г. в Институте математики и сразу же дал свои комментарии. В частности, он опроверг содержавшуюся в документе версию С.Л.Соболева о беседе с ним, что, якобы, после знакомства со «второй частью» пресловутого письма Абрам Ильич несколько изменил свою позицию. По его же словам, это нонсенс, поскольку письмо ему было известно полностью.

Характеризуя свое мировоззрение, он подчеркнул, что в отличие от других «диссидентов» и «подписантов», он был убежденным противником существующего строя и считал бессмысленным обращаться к властям с какими-либо ходатайствами. Причем он не скрывал своих убеждений, они были известны всем. Поэтому к акциям, подобным «письму сорока шести» он относился иронически, подписал же его из моральных соображений, чтобы его оппозиционные настроения не остались лишь интеллигентской болтовней.

На вопрос о генезисе его убеждений, он ответил, что это не связано с семейной традицией. Его отец –  врач, работавший в ряде сибирских городов, был далек от политики и еще в 40-е гг., слушая «антисоветские высказывания» А.И., нередко спрашивал: «Кто еще может так думать в нашей стране?» А. И. объяснял раннее формирование своих оппозиционных взглядов тем, что он,  будучи с детства погруженным в математику, был несколько разобщен со своими сверстниками и жил самостоятельной интеллектуальной жизнью. Он очень много читал, хотя у них практически не было домашней библиотеки ввиду частных переездов (это было типично, поскольку интеллигенты буквально бились за «кусок хлеба»). В местных библиотеках он находил разнообразную литературу 20-х гг., что позволяло сопоставлять факты и частично преодолевать информационную блокаду.

Он закончил физмат ТГУ и затем поехал в аспирантуру МГУ, где наблюдал тяжелую атмосферу «позднего сталинизма» с идеологическими кампаниями, всеобщей разобщенностью, повседневным контрастом слов и дел…

Характеризуя общий контекст событий в Академгородке, он напомнил о бюрократизированном и корпоративном характере советской науки, которая являлась прежде всего механизмом раздачи привилегий. В частности, он привел пример, что во всей дореволюционной Сибири было всего два горных инженера, которые вели широкие геологические изыскания, которые не считались научной работой. В советское же время расплодились полчища «ученых», которые в лучшем случае публикуют плохо обобщенную  «сырую» фактуру. Это в немалой степени связано с невежеством чиновников,  которые не могут оценить реальной эффективности тех или иных видов научной работы. Вообще сопоставление нашей «образованщины» с настоящей, дореволюционной, интеллигенцией проходило в суждениях А.И. красной нитью. Себя он явно рассматривал как продолжателя этой дореволюционной традиции…

По словам Абрама Ильича, Академгородок в этом плане не был исключением с самого начала. Это была грандиозная афера, порожденная личными интересами Лаврентьева, имевшего влияние на Хрущева. Лаврентьев к тому времени зарекомендовал как деятель, который с шумом начинал какую-нибудь громкую аферу, а затем сбегал. Это был циник, который думал лишь  о том, чтобы хорошо пообедать, принять коньячку  и завалиться спать. Начальству он говорил одно, а перед учеными играл роль заступника науки. Он прикидывался «демократом», ходил в сапогах, чтобы понравиться деятелям типа  Хрущева, поскольку при нашей безграмотной верхушке умник никогда большой карьеры не сделает.

В целом же в лучшие времена во всем Академгородке работало от силы десятка два настоящих ученых. Это относится и к Институту математики, где настоящими учеными были Соболев, Канторович и Ляпунов. Из ряда других выделялся Мальцев, фигуру которого раздули за преданность властям: тошно было смотреть, как он пресмыкался перед мельчайшими партийными чиновниками. Большая часть сотрудников института занималась таким «творчеством», которое не представляло особой ценности. Занятия математикой позволяют порой быть круглым невеждой во всех  остальных вопросах, поэтому для института был особенно характерен тип узкого прагматика. Этим в какой-то мере и объясняется доминирование в нем консервативных, в том числе антисемитских настроений, тем более что немногие одаренные математики чаще всего были евреями. Что касается Соболева, то это был настоящий ученый, очень мягкий и порядочный человек, но слабый. Им вертели темные силы, прежде всего Ширшов. Это был особенно опасный тип, поскольку на вид был очень вежливый, но на самом деле карьерист и интриган.

Из числа подписавших наименее масштабной фигурой был Борисов, поэтому он больше всего каялся. Менее решительно каялся Акилов. Наряду с Фетом не каялся и основатель матлингвистики Гладкий. Уволен же был только Фет, он был главной мишенью наезда ввиду своих известных убеждений. Гладкий потом сам ушел, переехал в Тверь и был поражен более свободной, в сравнении с Академгородком, атмосферой ее провинциального университета.

Говоря об обстоятельствах своего изгнания из института, А.И. сообщил, что имеющийся протокол ученого совета не отражает всего хода событий, поскольку вопрос рассматривался трижды, – Соболев пытался как-то увести его от санкций.

При разговоре о самом письме, А. И. сказал, что он и сейчас не знает, кто организовал эту акцию, – возможно московские диссиденты. О том же, кто непосредственно предложил ему подписать, он не скажет и сейчас, поскольку «досье продолжают ждать своего часа».

После увольнения А.И. четыре года был без работы, жил переводами, поскольку отлично владеет иностранными языками. При этом он не шел на компромисс и был готов пойти только на работу, соответствующую его квалификации и научным интересам. Примерно через два года его вызвал секретарь райкома Яновский и, видимо, исполняя чей-то приказ, предложил ему работу в одном из институтов ННЦ, но А.И. отказался, т. к. она была чужда кругу его научных интересов. Лишь через четыре года в ходе такой же беседы он получил  предложение о работе в отделе физики твердого тела в Институте неорганической химии, что его вполне удовлетворило. Потом радиоголоса передавали, что он сдался в поисках работы, однако это не соответствовало истине.

В целом, несмотря на всеобъемлющий скепсис, А.И. производил впечатление материально благополучного – он неплохо одет и упомянул, что смог «наскрести денег» на поездку за границу, чего и нам пожелал, принимая во внимание важность личных контактов ученых.

Эти свидетельства дополняет беседа с Яковом Ильичом Фетом, которая состоялась на неделю раньше. Его координаты дал мой знакомый, сотрудник ИЯФ В.С.Сынах. В отличие  от брата, Я. И. более живо откликнулся на предложение о встрече. Он доктор наук, на момент нашей беседы являлся сотрудником ВЦ. Яков Ильич играет большую роль в издании серии работ по истории математики, познакомив с которыми он открыл перед нами целую страницу истории Академгородка. В целом в ходе беседы он был более сдержан и официален в сравнении с А.И.  Разговор ознаменовался неожиданной вспышкой эмоций лишь когда я сказал, что А.И. преодолел все испытания. На это, вспылив, Я.И. возразил, что это не были испытания, поскольку Абрам Ильич настолько интеллектуально превосходил своих гонителей, что смотрел  на них как на пигмеев.

Помимо прочего, Я.И. отметил, что на последующую судьбу А.И., конечно, повлияло внимание зарубежных СМИ: с учетом этого с ним не решились расправиться и время от времени предлагали работу. Он добавил, что в течение десяти лет шла волокита в ВАК с докторской диссертацией А.И., и все же она была утверждена.

В конце беседы я задал вопрос: как он, будучи ветераном ВЦ, оценивает Г.И.Марчука, по поводу чего Я.И. дал уклончивый ответ, что это «государственный человек», и его неправомерно судить с позиций рядовых обывателей, – власть имеет свою логику.  Поскольку перед этим Я.И. всячески демонстрировал свой антисталинизм, я спросил, не имеет ли смысл применить и к И.В.Сталину  ранее декларированный подход. Это мой собеседник решительно отверг, еще раз подчеркнув, что Сталин «людоед» и никаких других объяснений его деятельности искать не нужно…

Следующая часть:

К 100-летию А. И. Фета. Часть 3

Страница 8 из 8 Все страницы