8. (Характерные особенности «закрытого общества»)

Мне осталось объяснить, почему иностранному туристу трудно понять что-нибудь из разговоров с населением тоталитарного государства. Дело в том, что в таком государстве иностранец является предметом особой опеки, а население основательно иммунизировано от контактов с ним. Я не был в Латинской Америке. Но у меня есть личный опыт жизни в государстве, полицейская система которого была перенесена на Кубу. Я говорил с нашими туристами, ездившими в (еще фашистскую, или, если угодно, коммунистическую) Румынию Чаушеску, в коммунистический Китай. Я читал много рассказов о поездках иностранцев в страны советского блока и анализировал эти рассказы. Наконец, я разговаривал с русскими, ездившими по служебным делам на Кубу, и с советскими туристами, побывавшими на Кубе. Люди, заслуживающие доверия, рассказывали мне о своих разговорах с кубинцами, учившимися вместе с ними в наших вузах и доверявшими этим русским друзьям. В каких же условиях иностранец может общаться с кубинским населением, и что он может понять из этого общения?

Когда с гражданами «соцстран» общаются русские, имеющие собственный опыт жизни в тоталитарном обществе, то они в один голос указывают на ситуационный характер поведения своих собеседников. Китайцы при Мао все были всем довольны, и попросту повторяли партийные лозунги. В период китайской «оттепели» 80-х годов многие китайцы стали говорить откровенно, и обнаружилось, что они очень недовольны своей жизнью и надеются на изменения в направлении бóльшей свободы. Сейчас китайцы, приезжающие в Россию, стали осторожнее. После побоища на «Площади небесного спокойствия» они откровенно разговаривают только в одиночку; в присутствии других китайцев они повторяют общие места официальной пропаганды. Будучи в Соединенных Штатах, я познакомился с молодым китайцем, эмигрировавшим из Китая в конце 80-х годов. Это был молодой ученый, не собиравшийся возвращаться в Китай, и он мог говорить со мной откровенно. Его рассказы не имели ничего общего с официальным оптимизмом китайской пропаганды. Вы скажете, что на Кубе все это может быть иначе? Но люди, дружившие с кубинцами, слышат от них точно то же, что я от моего китайца.

Почему же в условиях случайного разговора житель тоталитарного государства не может сказать правду, и никогда ее не скажет? Просто потому, что он всегда находится под угрозой; а в такой стране, как Куба, это может быть и смертельной угрозой. Один мой знакомый американец, ясно выраженный левый радикал, недавно побывавший на Кубе, утверждал, что кубинцы довольны своей жизнью и одобряют существующий режим. Он заметил также, с несколько легкомысленным видом, что «они едят один раз в день». Конечно, от этого молодого человека, никогда не пережившего голода, трудно ожидать понимания переживаний того, кто ест один раз в день (и наверное не досыта). Я могу заверить его по собственному опыту, что ежедневно голодный человек не может быть доволен своей жизнью; и, если он не редкий политический фанатик, не может одобрять режим, при котором ему приходится голодать. На Кубе пища распределяется государственными чиновниками, и каждый получает паек, соответствующий его положению в государстве. Рядовой кубинец знает, что приходится на долю начальства; начальство живет в роскоши, и не всегда эту роскошь скрывает. В Никарагуа все могли видеть лимузины, в которых партийное начальство разъезжало по нищей стране. Вы скажете, что на Кубе Кастро и его коллеги ведут скромный образ жизни? Но ведь и Сталин показывал некоторым иностранцам свою скромную квартиру в Кремле. К его подмосковным «дачам» и его дворцам на Черном море нельзя было и подойти. Но все знали, чьи это дачи и дворцы. Только иностранцу никто бы этого не сказал! Человек «в одежде простого солдата», как о нем думал Анри Барбюс, жил в Ливадии, царском дворце в Крыму, и каждый мальчик в Крыму это знал. Я жил неподалеку и тоже это знал. А однажды утром я увидел на рейде весь черноморский флот: мне сказали, что Сталин едет по морю в Сочи, в другой дворец, а флот должен его охранять. Черчилля он принимал в скромной кремлевской квартире; но как раз Черчилля и нельзя было обмануть. А вот Фейхтвангера он провел за нос, как ребенка: тот хотел увидеть в нем героя – и увидел. Конечно на Кубе каждый мальчик знает, как живет Фидель, – даже если этот мальчик ест раз в день. Еще в 20-м году Бертран Рассел, побывав в России и познакомившись с Лениным, не верил, что партийные начальники, имеющие абсолютную власть, могут сохранить скромный образ жизни. Так могут думать только наивные люди, не понимающие, что такое неограниченная власть.

Нет, кубинцы не могут быть голодны каждый день своей жизни и довольны такой жизнью. Просто мой американский турист не привык встречаться с людьми, вынужденными лгать. Американцу приходится, конечно, лицемерить и притворяться, как всем на свете; но лгать в ответ на прямой вопрос незнакомого человека – к этому он не привык. Если только он не гангстер и не шпион, у него никогда не было в этом надобности. Но кубинец лжет, чтобы выжить.

Люди с Запада упорно не хотят понять, что такое тоталитарное государство. Это столь же определенное понятие, как, например, «демократическое государство». Каждый американец уверен, что в Англии, Франции, Германии или Голландии он встретится с теми же условиями жизни, что у себя в Америке; но он не понимает, что в других государствах, таких, как Куба, Китай, Северная Корея или Вьетнам, он встретится со столь же определенными, столь же однотипными условиями жизни. Различия в подробностях и местном колорите лишь подчеркивают единообразие в работе политической системы. Для удобства читателя я сопоставлю условия жизни в «открытом» и «закрытом» обществе в следующей таблице.

Организация полицейской слежки в бывшем Советском Союзе, в странах Восточной Европы, в Китае и Северной Корее хорошо известна и строго единообразна. Разница лишь в том, что после смерти Сталина система полицейских репрессий была несколько смягчена в СССР и странах Восточной Европы, главным образом в целях стабилизации положения чиновников. Однако, в Китае, и в особенности в Северной Корее, репрессии остались в полной силе, вместе с единоличной властью диктатора. Есть основания полагать, что лагери на Кубе тоже мало изменились. Недавно неугодные Фиделю генералы были расстреляны, под предлогом торговли наркотиками (что они вряд ли могли делать без санкции диктатора). Система полицейской слежки во всех известных мне случаях не изменилась, вплоть до крушения коммунистических режимов. Русские, побывавшие на Кубе, и кубинские студенты, учившиеся у нас, это подтверждали во всех случаях, когда возможен был откровенный разговор. Поскольку – повторяю – полицейская система была во всех этих странах устроена офицерами КГБ по советскому образцу, здесь нечему удивляться.

Впрочем, есть, по-видимому, объективные закономерности полицейской слежки. Один «стукач» на 20 человек был общим правилом во всех тоталитарных странах; в СССР считалось необходимым иметь не менее одного секретного осведомителя в каждой бригаде на производстве, в каждой студенческой группе и в каждой научной лаборатории. Обычно все знали своего «официального» стукача, но чаще всего еще кто-нибудь, не столь заметный, «стучал» ради своей карьеры. В ГДР все эти вещи уже точно известны и широко опубликованы. Я уверен, что без такой плотной сети полицейской слежки ни одна тоталитарная структура не может существовать. Целью ее является, главным образом, запугивание населения, поскольку серьезной опасности для режима очень скоро не остается. Такие режимы гибнут от внутреннего разложения аппарата. Запуганность населения – основной психологический факт в тоталитарной стране. При этом ее граждане вовсе не проявляют этой запуганности в обществе незнакомых людей, и особенно иностранцев: неписанный закон требует от них «жизнеутверждающего оптимизма». Образец для них – «стойкий оловянный солдатик» из сказки Андерсена. Пессимизм и неуверенность могут дорого стоить.

Страница 9 из 10 Все страницы