Эта статья была написана в 1997г. как отклик на реферат М.В. Рейзина и предназначалась для так и не вышедшего 5-го номера "Нового педагогического журнала". Публикуется впервые.

I

В № 4 "Нового педагогического журнала" под заглавием "Железный век" помещен обстоятельный реферат вышедшей в 1983 г. книги М. Винн "Дети без детства" (написанный М. В. Рейзиным). В этой книге очень ярко, со множеством подробностей и примеров, рассказывается о происшедшем в США перевороте в отношениях между родителями и детьми. Суть этого небывалого в истории переворота состоит, коротко говоря, в том, что родители утратили всякую власть над детьми и всякий авторитет у них. Теперь дети уже в 10-12 лет могут делать все, что им заблагорассудится, не спрашивая разрешения, и общественное мнение не видит в этом ничего ненормального. "Сегодня – пишет М. Винн – двенадцатилетние подростки могут курить наркотики, могут заниматься сексом, могут смотреть порнографические фильмы по телевизору, могут заняться любым недетским занятием". Нет больше ничего, о чем нельзя было бы говорить с детьми или при детях; родители откровенно рассказывают им о своих "взрослых" проблемах; для детей издаются книги на такие темы, которые раньше считались для них запретными. Граница между детьми и взрослыми, прежде очень четкая, стала размытой.

Автор связывает этот переворот с изменением взгляда на воспитание: "Раньше родители были озабочены сохранением детской невинности, продлением беззаботного золотого века своих детей, защитой их от жизненных невзгод. Новая эра основывается на вере в то, что дети должны быть рано подготовлены к опыту взрослой жизни, чтобы они могли выжить во все более сложном и неконтролируемом мире". Но распространение этой теории не может, конечно, быть причиной переворота. Достаточно ясно, что она придумана задним числом, чтобы представить перемену, совершившуюся независимо от желания родителей, следствием их сознательного выбора.

М. Винн, естественно, озабочена отысканием настоящих причин. Она выделяет среди них несколько главных, но все они, в общем, могут быть сведены к одной: родителям стало не до детей, они слишком заняты, и жизнь у них слишком неустроенная. Это ясно видно хотя бы из следующего места реферата: "Если порою ей (М. Винн – А. Г.) и встречались дети, игравшие в куклы и читавшие сказки в том возрасте, когда большинство их сверстников предавалось уже совсем иным забавам, то, отмечает она, это определялось тем, что их родители не разведены и не работают оба на полную ставку, а не какими-то иными факторами".

Книга М. Винн написана на основе сотен интервью, взятых у родителей, врачей, воспитателей, учителей, библиотекарей и самих детей в разных концах Соединенных Штатов, а также анализа книг для детей и родителей и продукции "шоу-бизнеса". Значение ее очень велико: она привлекает внимание к чрезвычайно опасным сдвигам в поведении и сознании людей, касающимся не только США, но и всего западного мира, а сейчас надвигающимся и на нас; и очень жаль, что эта книга так долго оставалась у нас неизвестной.

Отдавая должное труду автора и полностью разделяя ее тревогу, я хочу вместе с тем оспорить некоторые ее выводы и попытаться по-иному осмыслить нарисованную ею картину.

II

Прежде всего, трудно согласиться с утверждением автора, что в результате переворота дети стали раньше взрослеть. Взрослая жизнь – это труд, это ответственность, это необходимость самому себя содержать и самостоятельно принимать решения. Но ниоткуда не видно, чтобы дети стали больше трудиться – скорее наоборот. (Рассказывая о прежних и новых занятиях подростка в выходной день, автор упоминает в числе прежних покос лужайки; среди новых ничего подобного нет. А главный труд детей – учение – с каждым десятилетием становится все менее обременительным и все больше превращается в игру.) Ответственность детей за свои поступки также уменьшилась, и весьма значительно: перед законом они по-прежнему в полной мере не отвечают, а родители и учителя потеряли право их наказывать. Но, как и прежде, дети твердо знают, что родители обязаны их содержать (причем запросы их неимоверно возросли: по словам М. Винн, прежде в кармане у подростка можно было найти тридцать шесть центов, а теперь – двадцать долларов). А что до решений, то когда современный подросток "решает" предаться какой-нибудь "недетской" забаве, в этом меньше самостоятельности, чем в "решении" мальчишки пятьдесят лет назад закурить или не закурить обыкновенную сигарету: там часто приходилось выбирать между угрозой строгого наказания и насмешками сверстников, а тут выбора нет: все так делают, а родители и слова сказать не посмеют. Так что "новые подростки" – это вовсе не "юные взрослые", а такие же дети, как раньше, и даже более инфантильные, но сильно испорченные и при этом вместо обычных игрушек получившие в свое распоряжение те запретные развлечения, о которых втайне мечтали испорченные дети в прежние времена. И потому весьма сомнительно, чтобы они были лучше подготовлены к встрече с "взрослыми проблемами".

Сомнительно это еще и потому, что дяди и тети, провозгласившие своей целью подготовку детей к взрослой жизни, прививают им об этой жизни чрезвычайно одностороннее представление. В книге М. Винн можно кое-что об этом прочесть. Она пишет, например, что когда разорвался "защитный кокон", который, как принято теперь считать, окутывал раньше детей, они "вышли в мир порнофильмов, любовников и любовниц, изнасилований, убийств, правительственной коррупции и всего такого прочего". А вот о чем пишутся книги для детей от десяти до тринадцати лет: о проституции, разводах, изнасиловании.

Откуда взялась такая безнадежно мрачная картина? Неужели ничего другого в мире уже нет? Разве погасло солнце, разве на небе нет уже звезд, разве нет больше ни морей, ни гор, ни цветов, ни деревьев, ни зверей, ни птиц? Разве нет больше труда, нет дружбы и любви, нет красоты, нет больше добрых и честных людей? А с другой стороны – разве смакуемых теперь темных сторон жизни не было и сто лет назад? Разводов, конечно, было меньше, это правда. Не было порнофильмов, но были порнографические картинки. А всего прочего было сколько угодно, и кроме того были вокруг беспросветная нищета и непосильный труд, о которых теперь на Западе уже забыли. И все же мало кому казалось тогда, что только из этого состоит весь мир. Да и теперь – неужели среднего обывателя так-таки на каждом шагу и со всех сторон окружают убийства и изнасилования? Нет, конечно; как ни плоха стала жизнь, до этого еще не дошло. Отчего же его представление о мире стало таким мрачным?

Весьма правдоподобно, что мы имеем здесь дело с проекцией на внешний мир внутреннего мира современного "среднего человека". О том, каков этот внутренний мир, уже немало говорилось; почти шесть десятилетий назад Э. Фромм писал в книге "Бегство от свободы" о "бессилии и неуверенности изолированного индивида, который освободился от всех уз, некогда придававших жизни смысл и устойчивость", о беспомощности и сомнениях, парализующих жизнь. Истоки этого чувства беспомощности – отдельная и притом необъятная тема, обсуждать которую здесь не место. Чтобы избавиться от этого гнетущего чувства, люди "убегают от свободы"; различные механизмы такого бегства подробно описаны Фроммом. Но в последние десятилетия нагрузка на эти механизмы стала, как видно, слишком велика, и чувство бессилия стало все больше прорываться наружу. "Средний человек" стремится объяснить его, чтобы сохранить хоть остатки самоуважения, не собственной слабостью, а неотвратимыми внешними обстоятельствами. И в этом ему приходят на помощь "средства массовой информации", прежде всего телевидение. Современный обыватель склонен принимать за реальную жизнь то, что видит на экране телевизора; а там и в самом деле – если не порнография, не проститутки и не серия убийств и изнасилований, то уж наверное любовники и любовницы, или разводы, или коррупция, или еще что-нибудь в этом роде. И не только в фильмах и "мыльных операх", но и в том, что называется "новостями" или "информацией". Потому что поставщики всей этой продукции производят такой товар, на который есть спрос, который можно выгодно продать; кроме выгоды, никаких критериев у них нет.

Другое естественное следствие роста чувства неуверенности и бессилия – инфантилизация сознания и поведения. Внешние признаки этого общеизвестны: взрослые и даже немолодые люди подражают подросткам в одежде, манерах, языке, называют друг друга уменьшительными именами, вовсе не будучи друзьями или близкими знакомыми. Понятно, что за этим стоит: людям не хочется быть взрослыми, приятно чувствовать себя "ребятами". Более глубокие изменения того же плана – ослабление чувства ответственности, потеря способности преследовать отдаленные цели (о чем писал К. Лоренц в книге "Восемь смертных грехов цивилизованного человечества") и способности долго сосредоточивать внимание на одном предмете (все мы видим, как подлаживаются к этому и способствуют этому "средства массовой информации"), ослабление чувства реальности и стремление уйти из реального мира в телевизионный или в "виртуальную реальность" компьютерных игр. Пресловутая "сексуальная революция" – тоже одно из проявлений инфантилизации сознания. Ведь за всеми произносимыми по ее поводу фразами о "раскрепощении", "наслаждении" и т. п. скрывается на самом деле известный силлогизм избалованного ребенка: "Я этого хочу – следовательно, я должен это получить сию минуту." (Об инфантильности современного представления о "сексе" свидетельствуют, между прочим, английские выражения boy friend и girl friend, применяемые теперь к людям практически любого возраста. Язык вообще очень точно улавливает суть вещей.) Так что граница между взрослыми и детьми размывается не из-за того, что дети раньше взрослеют, а из-за того, что взрослые впадают в детство.

Само собой ясно, что таким взрослым воспитывать детей не под силу. И они находят способы устроить свою жизнь так, что им в самом деле оказывается не до детей (делается это бессознательно с помощью механизмов, исследованных Э. Берном – см. его книгу "Игры, в которые играют люди"), а услужливые "специалисты" убеждают их с помощью солидно и наукообразно звучащих доводов, что так и должно быть. ("Специалисты" тоже, как все, торгуют тем товаром, на который есть спрос!)

III

Далее, в серьезном уточнении нуждается та картина эволюции представлений о детстве, которую рисует М. Винн. В общих чертах эта картина такова: до XIX столетия "считалось, что дети ни в чем существенном не отличаются от взрослых", и уже в шесть-семь лет дети "вступали во взрослый мир, где они подключались к взрослому труду", а потом возобладало представление об "ангельской невинности" детей, взрослые стали скрывать от них все темные стороны своей жизни, и "детство превратилось в изолированную и заботливо оберегаемую область".

Во-первых, автор забывает здесь о том, что на самом деле это новое отношение к детству вплоть до сравнительно недавнего времени касалось только обеспеченных и образованных слоев общества, т. е. небольшого меньшинства. Традиционная семья, где дети очень рано подключались так или иначе к взрослому труду, дожила до XX века; об этом есть много свидетельств в мемуарной и художественной литературе. А в нашей стране она существовала еще на моей памяти.

Во-вторых – и в этом стержень всей проблемы, – никогда прежде раннее вхождение во взрослый мир не означало выхода из-под опеки. Опека – это не обязательно сдувание пылинок, это несамостоятельность опекаемых и постоянное руководство со стороны опекающих. В опеке нуждаются до определенного возраста и щенок, и цыпленок, и утенок. Период, когда необходима опека, и есть по определению детство; это время роста, обучения и подготовки к самостоятельной жизни. (Поэтому противопоставление опеки и подготовки бессмысленно: без опеки нет подготовки.) Одна из главных особенностей человека, благодаря которым он стал царем природы, состоит в том, что детство у него продолжается гораздо дольше, чем у остальных животных, и потому он успевает очень много узнать и очень многому научиться; но за это приходится расплачиваться поздним достижением самостоятельности. [Об этом см. в книге К. Лоренца "Оборотная сторона зеркала".] Так что детство – отнюдь не "культурный артефакт", как склонна считать М. Винн, а непреложное установление природы, биологическая необходимость. И никогда прежде люди не были настолько самонадеянны, чтобы не считаться с законами природы. (Конечно, такие люди появлялись время от времени, но их считали – и справедливо считали – сумасшедшими.) Опека могла быть, в зависимости от культурных традиций и от характера тех, кто ее осуществлял, мягкой или жесткой, но она всегда существовала и продолжалась самое меньшее до шестнадцати-восемнадцати лет, а нередко и дольше. [В доказательство того, что ребенок семи-восьми лет уже "не отличается фундаментально от взрослого", М. Винн приводит такое соображение: "Хотя это и трудно, семилетний ребенок может выжить сам, <. . .> может, например, при помощи удачного воровства добыть достаточно еды для поддержания жизни." Это, конечно, верно, но даже двенадцатилетний ребенок, как правило, не может без помощи и руководства взрослых создать что-либо необходимое для жизни. (А если может, то только в том случае, если взрослые его этому научили.) Януш Корчак, одним из первых заговоривший о правах ребенка, в повести-сказке "Король Матиуш Первый" рассказал историю о том, как в государстве, управляемом королем-ребенком и детским парламентом, дети взяли на себя все взрослые дела, а взрослых послали в школы, и о том, как в стране начался хаос и она не погибла только потому, что король и парламент быстро поняли свою ошибку и передали власть взрослым.]

В-третьих, даже тогда, когда дети поздно приобщались к взрослой жизни, от них далеко не всегда скрывали ее теневые стороны. Да это и нелегко было в те не такие уж далекие от нас времена, когда дети из обеспеченных семей постоянно видели рядом с собой ужасающую бедность. Не всегда скрывала их и доступная детям литература. (Сколько поколений подростков воспиталось, например, на Диккенсе, ярко изображавшем не только нищету в низах, но и корыстолюбие, тщеславие, лицемерие в верхах!) Не было только смакования грязи, и существовало чувство приличия, не позволявшее взрослым показывать детям то, за что и друг перед другом приходилось краснеть. И еще одно различие - вероятно, самое важное. Прежде о мрачных сторонах жизни детям рассказывали так, что у них возникала мысль – осознанная или нет: "Да, в мире много зла, но я постараюсь, чтобы его было меньше". (Это могло значить или "Буду бороться со злом" или хотя бы "Не буду сам делать зло".) А теперь им внушают: "Мир таков, и с этим ничего нельзя поделать." Для ребенка такая безнадежность невыносима, и ничего удивительного, если он убегает от нее в призрачный мир компьютерных игр или наркотических галлюцинаций…

И еще нужно добавить, что популярный миф о "беззаботном золотом веке детства" задолго до описанных в книге М. Винн перемен был опровергнут Корчаком. Этот трезвый и любящий исследователь детства, "Фабр мира детей", убедительно напомнил забывчивым взрослым, что даже при самом заботливом уходе ребенку совсем не так легко живется, как они привыкли думать: ему постоянно приходится сталкиваться с трудными проблемами, детские горести, над которыми взрослые снисходительно посмеиваются, на самом деле могут быть очень серьезными, и в жизни ребенка бывают настоящие драмы. Он писал, что рост и созревание – трудная работа, которую нужно уважать. (И какое же нужно равнодушие к детям, какая душевная и умственная тупость, чтобы сверх этой трудной работы наваливать на их неокрепшие плечи непосильные "взрослые" проблемы!)

Но открытия и педагогические идеи Корчака, как видно, повлияли на практику воспитания на Западе так же мало, как у нас, а "широкая публика" их вообще не знает. Имя его получило известность благодаря его мужеству и героической смерти, но и она не заставила людей присмотреться к наследию этого великого гуманиста, человека с горячим сердцем и холодным умом, соединявшего в себе самый возвышенный идеализм с практическим здравым смыслом. Современному "среднему человеку" не может прийтись по вкусу ясность мысли Корчака, простота его языка и чистота его души. Все, что не приправлено сексом, кажется нынешнему обывателю не стоящим внимания, так же как и все простое и ясное. И если уж идеи Корчака прошли мимо такого заинтересованного автора, как М. Винн, занимающегося вопросом, для которого они имеют первостепенное значение, – это свидетельствует, что современный западный мир не в состоянии усваивать здоровую духовную пищу.

IV

Представление о детстве как "культурном артефакте" и о "веке опеки" как сравнительно недолгом историческом периоде привело М. Винн к выводу о возврате того отношения к детям, которое господствовало в Средние века. Этот вывод представляется ей настолько важным, что наступившую сейчас новую эпоху она называет "новым средневековьем". [С хорошо известным русскому читателю "новым средневековьем" Бердяева это понятие не имеет ничего общего, кроме названия.]

Тем не менее он глубоко ошибочен. Как мы уже говорили, суть опеки не в ограждении от теневых сторон взрослой жизни, а в постоянном руководстве, которое в Средние века практиковалось точно так же, как и всегда – до самого последнего времени. В действительности сейчас отношение взрослых к детям гораздо меньше похоже на средневековое, чем сто или пятьдесят лет назад. Что может быть дальше от средневековой семьи, основанной на непререкаемом авторитете и абсолютной власти отца, чем современная семья, где дети помыкают родителями, как слугами? В Средние века главным инструментом воспитания дома и в школе была розга, а сейчас на Западе учитель не смеет повысить голос на ребенка под страхом немедленного увольнения. Это кардинальное различие, а приводимые М. Винн аналогии – чисто внешние, существа дела они не затрагивают.

К этому нужно добавить, что представление о наступающей эпохе как "новом средневековье" порождает очень опасную иллюзию: как ни мало нравится нам средневековая жизнь, она шла тогда своим чередом – ну, так и сейчас пойдет как-нибудь, устроится, надо только привыкнуть к новым порядкам.

Нет, не устроится. Если эти порядки окончательно установятся не только в одной стране, но и во всем мире – который ныне берет эту страну за образец, – то вид Homo sapiens вскоре вымрет, как вымерли многие другие могущественные виды, не имевшие соперников в природе. Потому что будет разрушен один из главных специфических для этого вида механизмов, обеспечивающих его сохранение: механизм воспитания и социализации детей.

Судьба детей, оставшихся без родителей, во все времена была горькой не только потому, что их некому было кормить, но и потому, что их некому было, как говорили в старину, наставить на путь истинный. Случалось, что дети в 10-12 лет были вынуждены сами добывать себе пропитание; но обходиться без руководства ребенок в таком возрасте, и даже в более старшем, в принципе не может. Поэтому ребенок или подросток, лишившийся родительского присмотра, неизбежно попадает под чье-то другое руководство и влияние. То же самое происходит и тогда, когда подросток бунтует против авторитета родителей: при этом он всегда заменяет его каким-то другим авторитетом. И беда, если руководство окажется в руках бесчестных людей, использующих детей в своих корыстных целях.

В чьи же руки попадает оно теперь, когда, по выражению М. Винн, "родители уходят"? Конечно, не в руки учителей: они утратили авторитет в еще большей степени и отказались от всяких претензий на роль воспитателей. Согласно новейшим педагогическим теориям, учитель должен быть "всего лишь консультантом", и его профессию относят теперь к сфере услуг. (Выражение "образовательные услуги" вошло в официальный язык уже и у нас.) Сейчас руководство стало анонимным, его осуществляют люди, предпочитающие оставаться в тени, так что детям кажется, что его нет совсем, что они сами себе хозяева: сами формируют свои вкусы и мнения, сами выбирают свой образ жизни и даже создают свою собственную культуру, непохожую на культуру взрослых и не зависящую от нее. Но все это неправда. Как мне пришлось уже писать несколько лет назад (см. на этом сайте: А. В. Гладкий, Современная педагогическая мифология), "молодежные увлечения и вкусы только по видимости возникают и распространяются спонтанно. В действительности они формируются, насаждаются, культивируются сознательно и планомерно; их навязывают молодежи люди, преследующие только одну цель – получить побольше прибыли." В подтверждение я ссылался тогда и могу сослаться теперь на книгу Аллана Блума "Упадок американского духа" ("The Closing of the American Mind"), вышедшую в 1989 г. и получившую в США широкую известность. [Ее реферат см. на этом сайте (А. И. Фет, Апокалипсис профессора Блума).] Ее автор – остро и ясно мыслящий человек, всю свою жизнь посвятивший образованию. Говоря о "рок-музыке", представляющей собой, пожалуй, главный из элементов "молодежной культуры", А. Блум пишет:

"Родители утратили контроль над нравственным воспитанием детей, в то время как никто другой им всерьез не озабочен. Это произошло благодаря союзу между странными молодыми людьми, обладающими способностью угадывать зарождающиеся желания толпы, <…> – и руководителями компаний звукозаписи, этими новыми баронами-разбойниками, добывающими из рока золото. Несколько лет назад они открыли, что дети представляют собой одну из немногих групп в стране, располагающих значительными средствами – в виде карманных денег. Родители тратят все, что зарабатывают, на малышей. К ним обращаются через головы родителей, создают для них мир удовольствия, и это один из богатейших рынков послевоенного мира. Рок-бизнес – это идеальный капитализм, удовлетворяющий запросы рынка и помогающий его создавать. Он обладает всеми нравственными достоинствами торговли наркотиками, но он был настолько новым и непривычным во всех отношениях, что никому не пришло в голову воспрепятствовать его развитию, а теперь уже поздно."

Эта убийственная характеристика приложима и ко всем прочим дельцам, обращающимся к детям через головы родителей, начиная от торговцев, сбывающих детям противозачаточные средства, и кончая производителями компьютерных игр. Их единственная цель – нажива, а воздействие их "бизнеса" на детей и подростков – разрушительное и десоциализирующее. А. Блум, опираясь на свои многолетние наблюдения, утверждает, что длительное увлечение "роком" ведет к тем же психологическим последствиям, что и употребление наркотиков. Если человек долго употреблял наркотики, то даже в тех случаях, когда ему удается полностью излечиться, мир теряет для него краски, и что бы он ни делал, он все делает механически, как бы по инерции. И точно так же действует долгое увлечение рок-музыкой. (Кроме того, оно способствует и распространению настоящей наркомании – хотя бы уже потому, что популярные исполнители рок-музыки обычно употребляют наркотики, и их поклонники об этом знают.) Есть все основания думать, что к весьма сходным последствиям ведет и увлечение безобидными на первый взгляд компьютерными играми. В 1994 г. в журнале "Знание – сила" было опубликовано сочинение прошедшего через это увлечение выпускника одной из московских математических школ. Юноша писал: "Это наркомания: если машина с тобой, тебе уже больше ничего не надо." И вот что, по его словам, происходит, когда приходится вернуться к реальной жизни: "Оказывается, что человек забыл, как общаются с нормальными людьми. Он переносит на людей свойства машин, что делать нельзя."

Что же касается последствий распространения на детей "завоеваний сексуальной революции", то о них даже подумать страшно – и тем не менее думать надо. Одним из них может стать утрата людьми в течение одного-двух поколений тех душевных качеств, которые делают возможной семейную жизнь. Тогда семья, как социальный институт, перестанет существовать. А разве есть у нас в запасе что-нибудь, что смогло бы ее заменить?

Итак: прежде родители, хорошо ли, плохо ли, но готовили детей к жизни в обществе, к труду, к созданию собственной семьи. Теперь они от этого отказываются и отдают детей в руки бессовестных дельцов, ради извлечения прибыли разрушающих их душевное и физическое здоровье и отнимающих у них будущее. И если уж вспоминать о средневековье, то вот что приходит на память: крестовый поход детей, которых убедили, что они сумеют сделать то, что оказалось не под силу взрослым, заманили в ловушку и продали в рабство. Но то был всего лишь эпизод, хоть и страшный, а сейчас чуть ли не все население целой громадной страны год за годом отдает своих детей в рабство торговцам всякого рода наркотиками, и это быстро распространяется на другие страны. Вывод, что если это не прекратится, то прекратится род человеческий, представляется совершенно неизбежным. Я человек вовсе не мрачный по натуре, и мне не меньше других хотелось бы спрятать голову в песок. Но невозможно противостоять очевидному.

Конечно, этот вывод сделан с позиции человека, не верящего в сверхъестественные силы и признающего справедливость эволюционного учения. Но и верующий, размышляя о том, что происходит, несомненно придет к тому же выводу. На своем языке он скажет: "Люди отступились от заповедей Господних. Вслед за седьмой заповедью – "Не прелюбодействуй" – поругана и осмеяна пятая – "Чти отца своего и матерь свою". Какая будет следующей? Если мы не образумимся, близкая кара неминуема."

Так что же – остается ждать конца света? Нет, я думаю, что надежда все-таки есть. Люди, в отличие от динозавров и мегатериев – разумные существа, и, может быть, они сумеют воспользоваться этим преимуществом. Но для этого нужно осознать, что надвигается катастрофа, и задуматься: что делать, чтобы ее предотвратить.

Разумеется, я не собираюсь делать вид, что знаю ответ на этот вопрос. Очевидно только одно: необходимо ограничить власть Его Величества Рынка, распространившуюся сейчас на такие сферы, куда прежде ему доступа не было. Рынок – это слепая, неразумная стихия, ему нет дела ни до каких ценностей, нет дела до будущего, как нет ни до чего дела огню, который греет, когда он под присмотром, и уничтожает все на своем пути, когда вырвется на свободу. Мы должны научиться обуздывать рынок, как когда-то наши предки научились обуздывать огонь. Конечно, это трудно будет сделать, но тем, кто скажет, что это совершенно безнадежно, я возражу: если первобытные люди, такие беспомощные по сравнению с нами, сумели укротить грозную природную силу, внушающую ужас всему живому, то неужели мы со всей нашей мощью, со всеми знаниями, которыми мы так гордимся, не сумеем укротить силу, нами самими созданную? Нужно только понять и почувствовать, что без этого не обойтись.

А главная моя надежда вот на что: на то, что среди молодых людей, которым усердно внушают теперь старшие, что жизнь убога, скучна и безрадостна, найдутся такие, которые не только возмутятся этим – возмущаются все время очень многие, – но станут искать выход не в бегстве и не в разрушении, а в возрождении культуры и тем самым нормальной человеческой жизни. А за ними потянутся и другие, движимые естественным желанием выйти из духоты и вони на свежий воздух.