Опубликована в «Новом педагогическом журнале» (№3, 1997) в ответ на статью В.К. Загвоздкина «Преподавание физики по феноменологическому методу», напечатанную в том же журнале (№1, 1996).

Представление о том, что учение должно быть легким и приятным делом, по возможности близким к игре, созвучно нашей эпохе, когда люди, уклоняясь от серьезного труда, ищут какие-нибудь простые способы решения проблемы. Маги и волшебники, всегда предлагавшие публике свои услуги, теперь особенно популярны, как вы можете сами убедиться, взглянув на книжные лотки. Удивительнее всего, что предметом торговли оказываются самые сокровенные тайны: тайны индийских мудрецов, тибетских махатм, всевозможных колдунов и шаманов, предназначенные для немногих посвященных. Самое представление о «тайнах», казалось бы, исключает возможность их коммерческой эксплуатации. Поскольку такая литература, всегда предлагавшаяся на зарубежных книжных рынках, у нас была раньше запрещена, может создаться впечатление, будто мы присутствуем при драматическом разглашении сокровенной мудрости, доступной теперь всем желающим. Если верить словам, напечатанным на глянцевых обложках, каждый может теперь стать магом и волшебником: надо только знать, какого рода книжку купить для решения беспокоящей вас проблемы.

Преподавание всегда было трудным делом, а преподавание физики — в особенности. Всякий, кто знаком с этой наукой, согласится с тем, что используемые в наших школах учебники физики никуда не годятся. То, что в них написано, не всегда верно, а если верно, то нагромождено таким образом, что разгадать намерения автора может лишь читатель, заранее знающий обсуждаемый предмет. Я имел случай убедиться, что делают с таким учебником учителя: его попросту заставляют заучивать наизусть. Такое положение с учебниками не трудно понять, вспомнив, от кого зависит их выбор. Но от этого не легче, и можно понять, что люди отчаиваются, ищут какие-нибудь легкие пути и находят магические способы, позволяющие все эти трудности обойти.

К числу таких отчаявшихся, по-видимому, принадлежит В.К. Загвоздкин, предлагающий нам учиться физике... у антропософов. Как мы узнаем из его статьи, опубликованной в первом номере «Нового педагогического журнала», этот автор возложил свои надежды на особую систему обучения, которую придумал изобретатель антропософии Рудольф Штейнер. В разных странах существуют основанные им «вальдорфские школы», где учиться приятно и легко. Не удивительно, что эти школы пользуются успехом и что родители охотно отдают в них своих детей. Оставляя в стороне вопрос, следует ли отдавать школьное образование в руки религиозных сект, можно спросить себя, какую физику преподают в этих школах. К сожалению, автор рассматриваемой статьи говорит об этом очень мало. Нам сообщают только, что Штейнер открыл некие «живые понятия», по-видимому, позволяющие обойтись без точных определений и формул. Единственное место, где о преподавании физики говорится сколько-нибудь конкретно, сводится к следующему:

«На первом уроке химии (почему не физики? — А.Ф.) ученики разжигают огонь. Они видят, что разные предметы горят по-разному. Горение угля — "землистое", а спирта — "водянистое". Есть даже "огненное" горение — так горят смола и керосин».

Если это наука, то применяемые здесь термины скорее принадлежат не нашей эпохе, а средневековью (в которое каким-то образом затесался «керосин»). Конечно, все науки начинались с подобных наблюдений и описаний, но теперь невозможно начинать с них обучение детей: их жизненный опыт содержит уже массу вещей и явлений, которые в этих терминах никак невозможно понять. Заметим, что совершенно невозможно, ввиду ограниченности нашей жизни, провести детей через всю историю науки, с ее окольными путями и заблуждениями. Даже обучение сапожному ремеслу предполагает, что шило и дратва уже изобретены. Единственное место, где автор пытается предложить нечто определенное, написано, как видите, не на языке физики или химии, а на языке алхимиков. Все остальное в его статье сводится к ссылкам на авторитеты — вопреки объявленному в начале номера перечню, «чего в журнале не должно быть».

Главный авторитет для автора статьи — Штейнер. Я не сомневаюсь, что он читал сочинения Штеинера, главные из которых носят названия:

«Теософия, введение в познание сверхчувственного мира»;

«Космическая мысль»;

«Христианский эзотеризм»;

«Библейские типы книги Бытия»;

«Воздействие Христа и сознание собственного я»;

и, наконец,

«Духовные основы образования».

Не знаю, физик ли В.К. Загвоздкин, но любого знакомого мне физика такой список привел бы в замешательство: он заподозрил бы, что все это не по его части. Мне довелось познакомиться с работами Штейнера благодаря случайному обстоятельству. В библиотеке моего друга, собранной в Соединенных Штатах, я обнаружил пачку его книг на немецком языке, напечатанных главным образом готическим шрифтом. От них пахло плесенью, и стиль их был столь же средневековым, как способ печати, сохранившийся в Германии до наших дней; они, казалось, нашли бы свое место в кабинете доктора Фауста. У Штейнера можно было прочесть обо всем на свете, и кое-что о физике тоже. У меня сложилось убеждение, что физики Штейнер не понимал, хотя и учился одно время в технической школе. Он философствовал понемногу обо всем, рассчитывая, по-видимому, на читателя с «гуманитарными» склонностями, избегающего языка формул. Целью его было создание религиозной секты — «антропософия» означает «человекомудрие». В этом он преуспел: после него остались издательства, школы и, несомненно, денежные средства, без которых в наше время никто не пророк, ни в своем отечестве, ни в чужом.

Мне это не нравилось, и можно спросить, почему я все это читал. Я занимался математикой и теоретической физикой, но всегда был неравнодушен к курьезным общественным явлениям, окружающим нас со всех сторон. В данном случае передо мной был прямо-таки невероятный анахронизм, который невозможно было пропустить. «Землистое» и «водянистое» в рассматриваемой статье — просто очаровательные прилагательные, и я подозреваю, что автор, о котором я пишу, разделяет мой вкус к анахронизмам. Но Штейнер — не главный его авторитет. За Штейнером возвышается фигура Гёте, который был кумиром знаменитого антропософа. Гёте, как нам сообщает В.К. Загвоздкин, стремился к «живым понятиям, благодаря которым дух каждого отдельного человека обобщает данные созерцания в соответствии с собственным индивидуальным своеобразием». В этих понятиях, говорит нам автор статьи, Штейнер видит «необходимый противовес по отношению к "мертвым" мыслительным формам, которые со времени Фрэнсиса Бэкона и Декарта через науку Нового времени оказывают глубокое влияние на всю систему образования».

Поскольку сам Штейнер не говорит о физике ничего вразумительного, а в рассматриваемой статье мы находим только отсылки к авторитетам, то вполне законно обратиться к главному из этих авторитетов, великому поэту Гёте. Только у Гёте можем мы узнать, что, собственно, представляют собой эти «живые» понятия, которые должны заменить «мертвые» понятия современной физики — заменить не только в преподавании, но, конечно, и в самой науке, потому что именно этого хотел Гёте.

Решительность, с которой автор интересующей нас статьи рекомендует нам точку зрения Гёте, не оставляет сомнения в том, что он хорошо знает, о чем говорит; но читатели журнала могут этого не знать. В самом деле, читатели представляют себе Гёте как автора «Фауста» и других бессмертных произведений в стихах и в прозе; но не все знают, что Гёте был еще и ученый. Ему принадлежат выдающиеся открытия в ботанике и зоологии: он был искусный наблюдатель, умевший прослеживать тонкие сходства и различия живых организмов. Но главным делом своей жизни Гёте считал опровержение оптики Ньютона и прежде всего открытого Ньютоном спектрального разложения солнечного света. Рассуждения об оптике занимают два тома полного собрания его сочинений, и сам он ценил эти работы гораздо выше всех своих литературных произведений; на современном языке мы сказали бы, что Гёте считал себя физиком, в свободное время занимавшимся литературой, биологией или государственной службой.

В чем же состояла физика Гёте? К несчастью, это было нечто вовсе не похожее на физику в обычном уже в то время смысле этого слова, потому что Гёте отвергал количественное описание природы и экспериментальный метод ее исследования. Он не знал — и не хотел знать — математики и искренне негодовал, что эту науку применяют в физике; Ньютона он презирал еще и потому, что тот был математик. Но больше всего Гёте осуждал эксперимент. Он объяснил в прекрасных стихах, что природу можно познать только непосредственным чувственным восприятием, но ни в коем случае не с помощью приборов, потому что в экспериментальном устройстве природа говорит неправду, как человек на пытке. Солнечный спектр, видимый через призму, Гёте считал ложным эффектом; а истинной природой солнечного света он считал то, что видит в нем простой глаз.

Поскольку механику Ньютона Гёте также отбрасывал, полагая, что любое применение математики в физике неправомерно, мы приходим к выводу, что «живые» понятия о природе имели мало общего с наукой, которую мы назвали физикой. Более того, приведенное выше описание этих «живых» понятий во всяком случае не оставляет сомнений в том, что они должны быть субъективны. Думаю, что физика, зависящая от субъективных переживаний каждого отдельного человека, вряд ли вообще заслуживает названия науки. А поскольку нам говорят, что в «мертвых» понятиях заблудились уже Бэкон и Декарт, жившие в самом начале Нового времени, то от физики в обычном смысле ничего не остается. Ни Штейнер, ни, тем более, В.К. Загвоздкин не предлагают нам, чем ее заменить. Они этого, конечно, не знают.

Но еще Спиноза, любимый учитель Гёте, сказал, что неведение не является аргументом. Те, кто ссылаются на Гёте в понимании физики, пытаются вернуть нас к временам, когда физики не было и без нее можно было обойтись. Те, кто хочет чем-то заменить физику Бэкона, Декарта и Ньютона — то есть экспериментальный метод, индукцию и математический расчет, — право же, берут на себя непосильный труд.

Надо к этому прибавить, что для тех, кто знает и любит физику, она всегда остается живой. Преподавать физику трудно. Но надо преподавать ту физику, которая есть.