Скоро выйдет русский перевод (в Новосибирске в ИД «Сова»)

Крейн Бринтон

ИДЕИ И ЛЮДИ.  История западного мышления.

(Crane Brinton. Ideas and Men. The Story of Western Thought. Prentice-Hall Inc.)

Рецензия.

История человеческого общества, или просто история, чаще всего сводилась к рассказу о войнах и правителях. Поскольку предмет исторических сочинений связан с интересами национальных и партийных групп, изложение истории часто было откровенно пристрастным и ненадежным даже в смысле фактического материала. Крайним случаем этого явления были советские учебники истории. Содержание этих учебников вначале – в двадцатые годы – определялось марксистской догмой, претендовавшей на объяснение истории экономическими причинами, развитием средств производства и предполагаемыми интересами общественных классов. Но экономическая история не разрабатывалась в то время, а изучение структуры общества требовало совсем иных знаний, чем экономические шаблоны марксистов. Постепенно сложилась система исторической мифологии, менявшаяся время от времени, как это изображено Орвеллом в его книге «1984 год» под названием «министерства правды».

Мы можем пренебречь трудами официальных историков советского периода и их продолжением в постсоветское время, имеющим тот же рептильный характер. Неофициальная (запрещенная) литература этого периода доставила некоторую массу сырого материала о жизни и людях, но этот материал никогда не был обработан сведущими и добросовестными историками. Таким образом, читатель, заинтересованный в истории, не может найти на русском языке никаких серьезных обобщений и объяснений. Достаточно сказать, что до сих пор не написана история русской революции, не говоря уже об истории дальнейших темных десятилетий. Конечно, историк неизбежно имеет чувства и убеждения, но всегда остается справедливым суждение Тацита, выражающее профессиональный долг историка – и требующее от него отстраненности от слишком человеческих мотивов: Sine ira et studio.

Книги по истории, написанные за рубежом, часто стремились к этой цели. Уже в восемнадцатом веке, когда Вольтер положил начало современной историографии, ощущалась необходимость описывать не только политическую и военную, но и культурную сторону жизни: материальную и духовную жизнь тех людей, которые были предметом дипломатических переговоров и военных предприятий. Понимание этого отразилось в больших трактатах по всемирной истории, где добавлялись вставные параграфы о науках, литературе и искусстве, обычно написанные не автором книги, а кем-то другим. Наконец, уже в двадцатом веке появились серьезные обобщения экономической истории: достаточно сослаться на имена Ростовцева и Броделя. Изучение материальной культуры заняло, наконец, некоторое место в работе историков. Но история интеллектуальной культуры, то есть история идей, не нашла еще в России должного изложения, хотя она стала уже полноправным учебным предметом на Западе. Книга Бринтона относится именно к этому предмету.

Поведение людей данной культуры определяется условиями их жизни,  их обычаями и умственными представлениями, то есть их идеями, от которых зависят их реакции на те или иные события. Запас этих идей и составляет духовное содержание культуры, а материальные проявления культуры –это продукты ее деятельности, соответствующей ее идеям. Конечная цель историка – понимание людей изучаемой эпохи. Но в биологическом смысле люди почти не изменились со времени неолита, то есть в течение последних 10 – 15 тысяч лет. Менялись их идеи, о которых историк узнаёт по оставшимся от них вещам – до изобретения письменности – а затем главным образом по их письменным документам. Иначе говоря, мы узнаем о людях то, что они сами о себе сообщают: других наблюдателей человека, кроме него самого, не было и нет. Все дело в том, чтó люди считали нужным писать о себе, и как мы понимаем написанное ими.

Конечно, бóльшая часть человеческих идей получается из культурной традиции, воспринимается в детстве и крайне трудно поддается изменению. Это и называется культурной наследственностью, в отличие от генетической, меняющейся еще несравненно медленнее. Характерное время изменения генетической наследственности – это время образования новых видов, миллионы лет, а в случае самого молодого вида – человека – сотни тысяч лет. Характерное время изменения культурной наследственности – тысячи лет. Этим и объясняется существование застойных культур вроде египетской или китайской, достаточно изолированных и умевших придать сакральный характер своей неподвижности. Но культурная наследственность, подобно генетической, имеет свои «мутации», когда новые идеи рождаются и распространяются в обществе, резко изменяя его культурную традицию – нередко в считанные годы.

Новая идея рождается в голове одного человека.  Мы плохо понимаем, как это происходит, но можно себе представить, что мозг человека, усваивая различные идеи из окружающей среды, – идеи, еще не выходящие из общепринятой системы мышления – не только связывает их рациональными рассуждениями, видоизменяя те же идеи, но бессознательно подвергает их случайному процессу, напоминающему движение цветных стекол в калейдоскопе, и останавливается на самых «интересных» комбинациях. Эти комбинации и есть новые идеи, а самый процесс их порождения подобен процессу случайного сочетания генов при кроссинговере. Как и в случае генетических мутаций, этот процесс лишь в очень редких случаях приводит к «полезным» комбинациям, и их полезность выясняется тоже путем отбора, так что подавляющее большинство новых идей отсеивается уже оценивающим рациональным рассмотрением – теоретическим мышлением, или испытанием на практике. По-видимому, способность человека извлекать пользу из воображаемых испытаний, устраиваемых им самим, дает ему гораздо больше, чем обучение животного на реальном опыте, несравненно более медленном и опасном.

Возникновение новых идей – загадочный процесс, пока не поддающийся объективному анализу. Им должна была бы заниматься «психология творчества», если бы возникла такая наука; пока у нас есть только отрывочные свидетельства о том, как делаются открытия в разных областях, – исходящие от самих первооткрывателей и трудно сопоставимые.

Общественное действие идей начинается с формирования специализированных групп – ученых, литераторов, философов и так далее – воспринимающих идеи в своей области и развивающих эти идее в связные логические системы. История специальных идей в таких группах давно стала предметом исследования и, в свою очередь, породила новые специальности – историю науки, историю философии, историю литературы, и т.д. Но эти исследования описывают лишь первый этап распространения идей. На этом этапе значение идей понятно лишь небольшой группе посвященных, как в случае науки и философии, или ограниченному кругу любителей, как в случае литературы или музыки.

Второй этап распространения идей – это проникновение идей из узких профессиональных групп в так называемые «образованные классы». Это слой населения, умеющий читать и, что особенно важно, понимающий и ценящий прочитанное. До очень недавнего времени – примерно до начала двадцатого века – такое умение практически совпадало с грамотностью, но теперь умение читать отделилось от понимания и не означает образованности. При этом чтение чаще всего не играет никакой культурной роли в жизни обученного ему человека, который обычно не читает; оно всего лишь помогает ему выполнять какую-нибудь производственную или конторскую деятельность. Мне кажется, понятие «образованные классы» в старом смысле этого выражения до сих пор сохраняет свое значение: пожалуй, образованных людей стало теперь даже меньше, чем сто лет назад. И вот, образованные люди усваивают идеи, выработанные специалистами, и эти идеи становятся, в том или ином виде, частью их мировоззрения. Этот второй этап распространения идей и является главным предметом интеллектуальной истории, или истории идей.

Таким образом рождается так называемый «дух времени», по-немецки Zeitgeist. (Заметим, что в немецком языке родилось и другое слово, с которого мы сняли кальку – «мировоззрение». Англоязычные авторы, в том числе Бринтон, до сих пор используют немецкое Weltanschauung, c которого сделана русская калька). В восемнадцатом веке открытия ученых в области физики и астрономии, кульминацией которых были законы механики и закон тяготения Ньютона, проникли в широкие круги образованной публики того времени. Это не значит, что образованные люди в самом деле понимали, как достигнуты полученные учеными результаты. Но самая возможность точно описать и предсказать движение небесных тел означала ненужность старого религиозного описания, которое ничего не могло предсказать. Религия уже во второй половине этого века потеряла доверие образованной публики. «Чудеса науки» затмили чудеса религии, которые – как люди заметили – странным образом прекратились. Критерии научной истины, с их способами экспериментальной проверки, вытеснили мифологические построения, и вера в загробную жизнь вскоре стала казаться причудливой выдумкой. «Человек бессмертный» стал «человеком смертным». Это, собственно, и было началом Новой истории.

Третий этап распространения идей – это их проникновение в массу необразованных людей. Этот этап совсем плохо изучен. Можно предположить, что в наше время необразованные («простые») люди получают информацию главным образом через телевидение, но действуют и старые способы устной передачи – слухи и домыслы, то есть попытки угадать смысл происходящего своими силами. Простые люди лишь формально грамотны, процессы их мышления очень инертны, и новые идеи медленно усваиваются их неразвитым умом. Но в критические моменты истории эти идеи принимают взрывчатый характер и вызывают революции. Разрушение традиционной ориентации народной массы позволило большевикам проводить их социальные эксперименты. Распространение идей в массах можно изучать, например, методом тестов, чем и занимаются социологи. К сожалению, этот метод дает интересные результаты лишь в тех случаях, когда содержание тестов проверяет некоторую уже имеющуюся теорию – как это всегда должно быть в экспериментальной науке. Но в социологии нет надежных теорий, так что выводы ее представляют сомнительный интерес.

Интеллектуальная история пока не пытается исследовать этот третий этап распространения идей, до сих пор составляющий лишь область догадок. Точно так же, она не претендует на исследование явлений, происходящих на первом этапе, чем занимаются специалисты по истории науки, литературы, философии и т.д. Материалом интеллектуальной истории являются письменные документы, имеющиеся для последних столетий в изобилии, но достаточно многочисленные также для средних веков и даже для античной древности. Поскольку составление таких документов требует грамотности в активном смысле (умения писать), их авторы считаются членами «образованных классов». Бринтон в своей книге ограничивается историей Запада, то есть интеллектуальной историей европейцев и их колонистов. Таким образом, лингвистическое оснащение историка состоит из греческого и латинского языка, а также новых европейских языков, возникших в Средние века. Это важное ограничение, но знание восточных языков и культур, очевидно, превосходит возможности одного человека и потребовало бы целого коллектива сотрудников. Кроме того, письменные материалы восточных народов в настоящее время мало доступны.

Есть и другая причина, по которой Бринтон ограничивается западной историей. Он объясняет, что влияние восточных и примитивных культур на западную культуру, которая его главным образом интересует, было очень небольшим – во всяком случае, после эпохи ионийской культуры и Гомера. В действительности культурные влияния имели обратное направление, так как западная культура обогнала в своем развитии все другие и давно уже определяет пути развития человечества. В наше время образование означает для людей любого происхождения образование в западном смысле. Это не значит, что можно пренебречь другими культурами, но их влияние в будущем будет идти через людей, получивших западное образование. Все это Бринтон очень осторожно и вежливо объясняет в своей книге. Вряд ли надо говорить, что в этой позиции нет ни расизма, ни «европоцентризма». Дело не в том, что историк помещает Европу в центр своего интереса, а в том, что Европа с ее культурой сама заняла центральное место в истории, и нет смысла скрывать от читателя этот факт. Человеку, не получившему образования в западном смысле – например, ученому брамину или конфуцианскому мудрецу – невозможно было бы даже объяснить, что происходит в нынешнем мире. Впрочем, только что сказанное представляет нереальную абстракцию. Таких восточных ученых давно нет, и даже фанатики ислама и враги Запада знают начатки английского языка и тоже принадлежат, в некотором примитивном смысле, западной культуре. Даже ненавидеть западную культуру – значит уже принадлежать к ней.

Историк исходит, сознательно или нет, из понятий своей культуры, дающей ему основу для суждения. В девятнадцатом веке, и даже в двадцатом, многие историки пытались придать своей науке «объективный» характер, следуя примеру естественных наук. Но описание человеческого поведения, если оно не сводится к простому перечислению поступков, требует понимания этого поведения. Конечно, можно было бы потребовать, чтобы понимание исходило из теории поведения, прямо выведенной из наличных фактов. Но каждой теории предшествует интуитивное понимание, без которого ни одна сколько-нибудь интересная теория не возникла. Интуиция относительно поведения людей есть у каждого из нас, без чего невозможно было бы существование общества. Ясно, что будущие теории надо строить на этой психологической интуиции. Но она естественным образом зависит от культуры исследователя, и эта зависимость должна быть принята во внимание, как это всегда делается в отношении свойств аппарата исследования – линейки, весов или микроскопа. Исследователь должен помнить, что описываемые им люди не принадлежат его культуре или его времени, и делать необходимые поправки. Но при этом он должен все же сохранить способность сравнивать рассматриваемые явления, а для этого его аппарат исследования – предварительно изученный – должен применяться единообразно ко всем этим явлениям. Этим аппаратом является его собственное культурное оснащение. Поэтому историк культуры неизбежно должен сравнивать все явления со своей шкалой понятий и ценностей, разумеется, воздерживаясь от высокомерия и поучений. И, конечно, он не должен скрывать свои собственные эмоции, когда они что-нибудь прибавляют к пониманию предмета.

У нас в России история культуры не успела развиться до революции, а после нее стала невозможной. Главным мотивом советского историка был страх обвинения в ереси, то есть в уклонении от принятой в данный момент версии партийной идеологии. В таких условиях рискованно было любое самостоятельное суждение, даже по отношению к деятелям древности, так что историк должен был держаться «установленной» точки зрения; при этом история становится более жесткой ортодоксией, чем богословие, и подлежит лишь запоминанию и повторению. Аналогичная самоцензура вырабатывается теперь и на Западе – под именем «политической корректности».

Крейн Бринтон, конечно, тоже должен соблюдать осторожность, избегая обвинения в антидемократизме и расизме, а главное, не затрагивая религию – эту священную корову американского общества. Но сделав необходимые оговорки и извинения, он все же говорит, что думает, и независим в своих мнениях. Бринтон – умеренный либерал и реформист. Это значит, что он верит в демократический строй, хотя и знает его недостатки и опасности, и не верит в насильственные способы улучшения общества. Он считает обоснованным традиционное выделение древней, средневековой и новой истории, хотя не пытается определить их хронологические границы. Он придает особое значение Просвещению восемнадцатого века, когда возникло новое светское мировоззрение, основанное на научном понимании мира и признании прав человека. Он не придает такого же значения появлению социализма и интерпретирует его как внутреннее явление буржуазного общества, поскольку привязанность к собственности и неумение обойтись без частной собственности на средства производства остались общепринятыми идеями Запада и распространились на все классы общества. У него не вызывает сомнения несостоятельность советской системы, хотя во время написания книги (второе издание вышло в 1965 году) Советский Союз и коммунистический Китай представляли еще значительную силу. В частности, Бринтон объясняет, насколько советская система не согласна с принципами марксизма.

В последние годы в нашей стране стали широко преподавать историю культуры. В советское время этот важный предмет не привлекал к себе внимания или излагался в строго марксистском духе, поэтому в настоящее время назрела острая необходимость в компетентной и современной учебной литературе в этой области. Книга Бринтона как раз восполняет этот пробел.

Американский историк Крейн Бринтон (1898-1968) был одним из крупнейших специалистов по истории культуры. Он был профессором Гарвардского университета и автором выдающихся трудов, в том числе (вместе с двумя соавторами) фундаментальной монографии «Современная цивилизация. История пяти последних столетий». (Modern Civilization. A History of the Last Five Centuries. Prentice-Hall, 1957). В последние годы жизни Бринтон был президентом Американского исторического общества.

Книга «Люди и идеи», которая теперь готовится к печати,[1] – это история человеческого мышления, начиная с классической Греции до двадцатого века. Книга написана с широкой либеральной точки зрения,  независимо от каких-либо партийных интересов, и не идеализирует ни образ жизни современного Запада, ни коммунистическую систему. В то же время он не навязывает читателю никакого мировоззрения, а доставляет ему широкий материал для самостоятельного мышления. Позиция самого автора всегда остается при этом демократической и гуманной.

Это классический учебник, постоянно используемый в американских учебных заведениях. Книга предназначена также для самообразования. В этом отношении не имеет себе равных аннотированная библиография в конце книги, представляющая настоящий путеводитель для изучения западной культуры. Автор стремился сделать изложение доступным широкому кругу читателей. Его примеры и сравнения обращаются к повседневному опыту людей.  Некоторые специально американские сюжеты комментируются переводчиком.

Книга настолько сохранила свое научное значение, что последняя глава содержит уже оправдавшиеся предсказания.

О содержании книги говорит перечень ее глав:

Введение

1. Эллинский источник
2. Кризис греческой культуры
3. Поздняя классическая культура – Единый мир
4. Христианская доктрина
5. Средние века – I
6. Средние века – II
7. Возникновение современного мира – I.  Гуманизм
8. Возникновение современного мира – II. Протестантизм
9. Возникновение современного мира – III.Рационализм

10. Восемнадцатый век – новая космология

11.  Девятнадцатый век –

1. Развитая космология

12. Девятнадцатый век –

1. Атаки справа и слева

13. Двадцатый век –

Антиинтеллектуальная атака

14. Двадцатый век –

Некоторые неоконченные дела

Советы для дальнейшего чтения

Аннотированный именной указатель

Предметный указатель

Н. Т.

[1] В издательстве «Сова», Новосибирск:  id _– sova @ mail.ru , тел. (393)3324845.