Наряду с массовым типом советского интеллигента, есть еще особая разновидность его, на первый взгляд имеющая с ним мало общего. Это «инакомыслящий» интеллигент или, в терминологии иностранной печати, «советский диссидент». Слово это английское и означает сектантов, отколовшихся от официальной государственной церкви и заявляющих самостоятельные религиозные мнения в границах христианской веры. Таким образом, диссидентами никогда не называли прямых атеистов. Термин этот, в его английской версии, кажется мне удачным, потому что советские диссиденты — это люди, вовсе не отвергающие начисто советское мировоззрение и советский образ жизни, а добивающиеся некоторых улучшений в том и другом, и притом, по возможности, без нарушения советских законов. Вопреки распространенному мнению, сюда безусловно относятся и внеаппаратные русские шовинисты, идолом которых является А. И. Солженицын; но к диссидентам не относятся просто верующие, не ищущие компромисса с советской властью, а желающие от нее укрыться до времени, пока бог ее покарает.

Гораздо менее удачен термин «инакомыслящие», потому что в нем заложена презумпция мышления: правильнее было бы назвать этих людей «инакочувствующими», но это уже совсем не по-русски. «Инакомыслящие» отличаются от «массового» типа советского интеллигента своими чувствами и поведением, но близки к ним своим образом мыслей. Можно определить «инакомыслящего» как человека, получившего от культурной традиции сильное чувство справедливости и приличия, но не получившего навыков самостоятельного мышления. Чувства толкают его против несправедливой власти, а мысли порабощают его этой власти. Такой человек выше окружающей среды, потому что способен приносить жертвы, но жертвы эти случайны и, большею частью, напрасны. «Массовый» интеллигент жалок и смешон, но «инакомыслящий» — трагичен, потому что принимает некоторые вещи всерьез и доказывает это своим поведением. Я попытаюсь изложить взгляды некоторых лучших представителей этой среды. Пусть они простят мне, если это изложение покажется им насмешкой. Юмор возникает здесь не от моей воли, а от беспорядка в описываемом мышлении.

Доминирующая установка этого мышления — зависимость от начальства; поведение же реактивно по отношению к действиям власти.

Инакомыслие,

или философия, психология и этика недовольного советского интеллигента

1. Они всеведущи и всемогущи. Отдельный представитель власти может быть слаб и жалок, но весь аппарат в целом — страшен и непобедим. Мы смотрим не него, как кролик смотрит в глаза анаконды. Начиная что-нибудь делать, мы знаем, что ничего не можем.

2. Мы говорим, что верим в духовную силу человека, но не верим, что она имеет практическое значение. В реальной жизни имеет значение лишь соотношение физических сил. Выступая за изменение жизни в этой стране, мы знаем, что ничего изменить нельзя.

3. Поскольку мы не можем уверовать в бога, у нас нет надежды, что бог заметит наши жертвы и сотворит чудо, и нет надежды на загробное воздаяние. И все же, мы должны приносить эти жертвы из чувства собственного достоинства. Может быть, со временем наш пример увлечет большее число людей, и люди станут лучше. Но в это мы, собственно, тоже не верим, потому что это было бы чудо.

4. Таким образом, мы делаем все это, чтобы облегчить нашу совесть и выразить публично наши чувства.

5. Мы верим в человеческие чувства, но не верим в человеческий разум. Никакое учение мы не принимаем всерьез. Все идеологии прошлого оказались ложными и привели к чудовищным бедствиям и преступлениям. Значит, так будет и дальше. Незачем заниматься каким-то общественным мышлением. Когда речь идет о человеке и обществе, нельзя говорить, что одна мысль правильна, а другая нет. У каждого свои мысли, и одна не хуже другой. Надо лишь поступать, как тебе подсказывает чувство.

6. Чувства подсказывают нам, что надо протестовать. Если мы не протестуем, то оказываемся соучастниками творимого зла. Таким образом, мы говорим о личной ответственности, но принимаем библейский принцип племенной. Мы виноваты в оккупации Чехословакии и даже, по-видимому, в ужасах революции и террора. Мы несем в себе не гордое чувство праведности, а смиренное чувство вины.

7. Самое главное в жизни — не бояться. Мы не протестуем, потому что боимся. Единственный способ доказать себе, что ты не боишься, — это протестовать. Тогда и другие увидят, что ты не боишься, и будут тебя уважать. Если кто-нибудь говорит, что протестовать бессмысленно, это значит, он просто боится. Но мы ему так не скажем, это было бы высокомерием. Мы скажем, что у каждого свой путь.

8. Заслуги человека определяются тем, какое он принял страдание. Мы заимствовали эту доктрину у христиан, как и многое другое. Мы никогда не задумывались, насколько нам подходят понятия чужой веры. Чувства подсказывают нам, что быть мучеником — хорошо. Это значит переложить вину на твоих мучителей, а самому уже ни за что не отвечать. Впрочем, даже мучителей надо жалеть и прощать. Ведь мы не можем платить им злом за зло? Они тоже люди, но у них другие взгляды.

9. Поскольку наши страдания зависят от них, то они и определяют наши заслуги. Достоинство человека определяется тем, сколько они дали ему лет. Это вроде ордена или почетного звания. Ты мало стоишь, если начальство тебя не замечает: значит, ты не высовываешься, потому что боишься. Но мы тебе так не скажем, это было бы высокомерием. Мы скажем тебе, что каждый решает за себя.

10. История инакомыслия состоит в том, что А протестовал против чего-то, и его посадили; Б протестовал против посадки А, и его тоже посадили; В протестовал, и т. д., …; начали издавать хронику нарушений советской законности, где было сказано, что А, Б, В,… неправильно посадили; издателей хроники, в свою очередь, посадили и т. д. Таким образом, мы не делаем ничего плохого, а они причиняют нам зло. Весь мир видит, что мы — хорошие, а они — плохие.

11. Кое-кто говорит, что они — наши враги, что с ними надо бороться: не бояться причинять им зло, не облегчать им их грязное дело, и вообще считать себя в состоянии войны с существующей властью. Не слушайте этих людей, их надо остерегаться. Такая линия прямо ведет к большевизму. На войне убивают противника, но ведь мы не можем их убивать? На войне прячутся от противника, но ведь мы не станем от них прятаться? Если кто-нибудь из наших выступает под псевдонимом, они глумятся. И Исаич тоже глумится. Поэтому протестовать надо с указанием всех данных: фамилии, имени, отчества, подробного адреса, а по возможности и телефона. Как только ты им понадобишься, они тебе могут позвонить. Мы всегда вежливы и любезны.

12. Опаснее всего — ставить себе цели. Поскольку любое учение о человеческих делах заведомо ложно, человек, предлагающий вам какую-нибудь цель или спрашивающий, какие у вас цели, — это и есть носитель самого страшного зла. Ибо цели, как известно, оправдывают любые средства. Из целей вырастает доктрина, а доктрина имеет приверженцев и врагов, которые неизбежно организуются друг против друга. Где возникает организация, там начинаются интриги и борьба за власть, так что очень скоро сторонники этой доктрины начинают друг друга истреблять. Единственное, что можно делать вместе, — это вместе протестовать и вместе сидеть. Предварительные шаги на этом пути можно даже чуточку прикрыть от начальства, но при непременном условии завершить дело общим протестом и общей посадкой.

13. Мы уважаем советские законы. Некоторые думают, что это лишь тактический прием, чтобы лучше разоблачать начальство. Но мы не признаем никакого притворства. Мы в самом деле уважаем закон, по которому судят и убивают наших друзей. Дело в том, что у человека ведь должен быть какой-нибудь закон, иначе он впадает в самоволие, как об этом предупреждал Достоевский. В собственные нравственные силы мы не верим, нам нужен настоящий закон, записанный параграфами и статьями. Тогда будет точно известно, что можно делать, и чего нельзя: а иначе получается самоволие. И раз уж другого закона у нас нет, то мы уважаем советский. Впрочем, он не так уж плох, этот советский закон, в нем есть статьи против воровства и убийства и вообще много такого, как во всех кодексах мира. Закон в основном хороший, беда только в том, что его не соблюдают. Правда, есть там и плохие статьи, по которым нас сажают, но они противоречат конституции. Если же кто-нибудь станет говорить, что законы противоречат друг другу, и что их вообще невозможно применять, мы скажем ему, что это тоже правда. И поэтому надо протестовать.

14. Прошлое нашей страны вызывает у нас ужас, и особенно большевики. Все, что мы видим кругом, — это прямой результат большевизма, и наши нынешние хозяева тоже большевики, или очень на них похожи. Большевики делали ужасные вещи, и мы не будем им подражать. Они верили в возможность сознательного изменения жизни, а мы ни в какие изменения не верим. Мы протестуем вовсе не потому, что надеемся что-то изменить! Целей и планов у нас нет, потому что от них недалеко уже и до программы. Большевики придумали также конспирацию и организацию. Мы все делаем наоборот: мы не прячемся и ничего не пытаемся организовать. Нет, мы не похожи на большевиков: это они похожи, а не мы!

15. Наши протесты должна слышать мировая общественность. Правда, мы не очень знаем, что это такое, не различаем на Западе левых и правых, жуликов и энтузиастов. Но все равно, надо проводить пресс-конференции. Весь мир должен знать, что они с нами делают. Может быть, им станет стыдно, или они устрашатся. Были ведь случаи, когда на Западе поднимался шум, и они кого-нибудь выпускали. Они боятся всякого шума, и, хотя это стыдно признать, мы пользуемся некоторой защитой, пока о нас шумят. В этом есть, конечно, что-то недостойное, особенно стыдно перед теми, кого сажают втихомолку.

16. Каждый из нас должен протестовать изо всех сил. А если сил уже не хватает, если они совсем уже не дают тебе протестовать, можно подумать об эмиграции. Каждый решает за себя. А там, на Западе, можно опять протестовать в эмигрантской печати. Главное, надо протестовать!

Ведь вы не думаете, что можно делать что-нибудь другое?