[Валерий Вениаминович Кузнецов (1942–2014) – журналист, краевед, член Союза журналистов России, майор милиции в отставке, автор и исполнитель авторской песни. Предлагаемая статья была им написана в 1999 году. В сокращённом виде опубликована в октябрьском номере «Красноярских профсоюзов» под названием «К порогу возможностей», а в августе 2001 года –  в журнале «Алфавит»,  № 34, под названием «Обретение зрения».]

Валерий Вениаминович Кузнецов и Рем Григорьевич Хлебопрос, Красноярск, 1999

Человек, о котором пойдёт речь, в детстве ничем не отличался от своих сверстников. Родители дали ему имя Рем (акроним, составленный из слов «революция» и «мир»). Подобные аббревиированные имена тогда были распространены в пролетарской среде. Такова была эпоха, и родители Рема были её продуктом.

Мама Рема, окончив педагогический техникум в Одессе, преподавала в сельских школах. Отец, Григорий Хлебопрос, стал одним из первых организаторов социалистических коммун на Херсонщине и среди земляков пользовался непререкаемым авторитетом – особенно после покушения на него противников коллективизации. Общественная активность его была оценена не только врагами: он стал слушателем коммунистического университета национальных меньшинств Запада им. Ю. Ю. Мархлевского (КУНМЗ) – коминтерновского вуза, ковавшего интернациональные кадры для мировой революции в Европе. Его сокурсниками были французские, немецкие, польские коммунисты, им читали лекции Сталин, Коллонтай, Пятницкий…

Но Григорий Хлебопрос принадлежал к категории неистребимых идеалистов, которым всегда больше всех надо. На одной из дискуссий по национальному вопросу, в пылу полемики он отозвался об идее создания еврейской автономии на Дальнем Востоке, как об антисемитской выходке, задуманной с целью дискредитации евреев. Кто-то согласился, кто-то стал возражать, разгорелся спор… А в это время сам автор спорной идеи стоял в сторонке и внимательно следил за полемикой, посасывая погасшую трубку. Через два дня Хлебопроса внезапно отчислили из университета, и он снова стал рядовым коммунистом, неотличимым от миллионов других винтиков огромной Системы. Кстати, возможно это спасло жизнь ему и его семье, когда в 1937 году Сталин начал громить Коминтерн.

Юный Ремчик об этом тогда, естественно, ничего не знал, а уж национальный вопрос, из-за которого отца вычистили из университета, был для него вообще тёмный лес. В его жилах бурлил коктейль из украинской и еврейской крови, он учился в украинской школе, свободно говорил на идиш, дружил с детьми немецких колонистов, живших на Херсонщине ещё с царских времён – и считал эту интернациональную смесь абсолютно естественной. Что он плохо знал, так это русский язык. Русским его сделала война…

Семья Хлебопросов встретила её в Луцке, в 60 километрах от границы. Война шла уже второй день. Рано утром Рем услышал канонаду и, выглянув в окно, увидел танк, на полном ходу стреляющий вдоль улицы. Танк остановился напротив их дома, и мальчик увидел на башне чёрный крест с белой каймой. Он крикнул матери: «Немцы!» – и та, растолкав дочку и племянника, вывела детей дворами к мосту через реку Стырь. Мост защищал коммунистический батальон ополчения, там был Григорий Хлебопрос, но они не встретились: толпа беженцев увлекла их на другой берег.

Ремчик, пятилетняя сестрёнка, двоюродный брат Сёмка и мама – вот и вся семья. Ни денег, ни документов, мать в суматохе успела схватить только облигации последнего довоенного займа. Решили добираться до Черняхова под Житомиром, где жили дед и бабка. Но перед этим нужно было доставить Сёмку родителям в Киев. И они отправились туда пешком.

То, что увидел в пути одиннадцатилетний мальчик, отложилось в его памяти на всю жизнь. Уже после войны он несколько лет кричал по ночам, просыпаясь в ужасе от кошмаров, в которых его окружали фашисты.

Рем запомнил молодую женщину, которая брела в толпе беженцев в одной ночной рубашке с грудным ребёнком на руках, и вдруг внезапно обнаружила, что он мёртв, убит. Не в состоянии понять, когда и как это случилось – она сошла с ума. Он запомнил также сбитого немецкого лётчика, приземлившегося на парашюте рядом с колонной беженцев. Лётчик предложил окружившим его беженцам и солдатам сдаться в плен, гарантируя жизнь всем, кроме коммунистов и евреев. Но когда старшина-украинец отвесил ему плюху, сопроводив её чистейшим русским матом – немец вытянулся в струнку и с готовностью ответил на все вопросы военных.

Почему подсознание ребёнка отобрало и сохранило в памяти именно эти страшные видения, Рем не мог себе объяснить. Но запомнил их на всю жизнь.

Однако самое глубокое воспоминание, потрясшее Рема, оставила его бабушка – Мылыха Лейбман. В Киеве они успели передать Сёмку родителям, но Черняхов был уже под немцами, которые стали наводить там порядок. Сперва был издан приказ: явиться на городское кладбище всем евреям до шестнадцати лет. Причём, в случае возникших сомнений относительно возраста людей отправляли в сельсовет за соответствующими документами. Разобравшись с документами, всех прибывших на кладбище расстреляли. Затем расстреляли всех евреев до шестидесяти лет – тоже в соответствии с документами. Бабушке и дедушке было далеко за семьдесят, так что на третий раз Мылыха повела мужа на кладбище одна: у дедушки была катаракта, и он не смог увидеть, как их расстреливали.

Но накануне неграмотная бабушка продиктовала соседской девчонке письмо для своего любимого внука, Ремчика. Письмо ему вручили в освобождённом Черняхове в 1944 году. Оно было написано кириллицей на смеси украинского и идиш, но Рем всё понял – этот язык был ему с детства родным. В письме бабушка Мылыха сообщала, что завтра её с дедом расстреляют. И всё равно она была счастлива, так как знала, что сразу после смерти встретится в раю со всеми своими, убитыми раньше, родственниками. Её лишь огорчало, что она уже никогда не увидит Ремчика. Конечно он хороший мальчик и, прожив жизнь, наверняка попадёт в рай. Но это будет не еврейский, а русский рай, потому что отец Ремчика коммунист, и в своё время не позволил сделать сыну обрезание. Поэтому, не в силах что либо изменить, бабушка Мылыха завещала любимому внуку всё своё богатство – дом с земляным полом, дощатыми стенами и соломенной крышей.

Бабушкино наследство Рем продал за сорок рублей беженке с детьми, которой некуда было идти. Булка хлеба в то время стоила двести рублей. Вырученные от продажи дома деньги Рем отдал одной из своих родственниц, случайно оставшейся в живых…

В общем семье повезло: война лишь обожгла их своим смертным дыханием. Даже отец нашёлся. Кстати, за оборону моста, через который они ушли от немцев, он впоследствии получил орден Красной Звезды. Он ещё воевал, когда мать с детьми возвратилась в Киев из Поволжья, где они жили в эвакуации. Здесь Рема как сына орденоносца направили в суворовское училище. Вернувшемуся из эвакуации четырнадцатилетнему доходяге с кровоточащими от цинги дёснами училище с казённой обувкой-одёжкой и офицерским пайком казалось раем, о котором можно только мечтать. Но он отказался от училища.

Рем не хотел быть военным – он хотел быть учёным. Он составил программу по физике, математике, биологии, литературе и принялся зубрить, не давая себе поблажки. Откуда это взялось у пацана, отставшего от сверстников в учёбе на два года? От семьи, в которой царил культ книги. Рем зачитывался романами Жюля Верна, «Занимательной механикой» и «Занимательной физикой» Якова Перельмана.

В Киеве семья Хлебопросов жила в Печёрской Лавре – монастыре, основанном в XVII веке. Но монастырь разогнали ещё в 20-х годах, и теперь это был район, где селилась голытьба – беженцы, бродяги, нищие, уголовники. Здесь дворовый пацан, не имевший приводов в милицию, вызывал в лучшем случае подозрение ровесников. И поэтому большинство их, достигнув уголовно-наказуемого возраста, шло на зону. В 1948 году из Лавры в университет поступило всего лишь двое ребят. Одним из них был Рем Хлебопрос.

При поступлении Рем колебался между физикой и биологией. Победила физика: у американцев уже была атомная бомба, а у нас ещё нет – поэтому стране были нужны талантливые физики. А талантливых биологов и так было слишком много, что выяснилось буквально через год, когда биология попала под нож лысенковщины. Так что для Рема физика была в буквальном смысле счастливым билетом. С его украинско-еврейскими корнями он непременно угодил бы в вейсманисты-морганисты – со всеми вытекающими последствиями. А по окончании физфака его всего-навсего не допустили в аспирантуру, что, учитывая затевавшийся процесс врачей-вредителей и всесоюзную кампанию против безродных космополитов, являлось сравнительно мягким указанием на его место в братской семье народов.

До этого Рем не задумывался о своей национальности. Война сделала его русским; послевоенный государственный антисемитизм напомнил, что он всё-таки еврей.

Таким образом Рем Хлебопрос стал преподавателем в одном из техникумов Нижнего Тагила на Урале. Но тут случилось непоправимое: на лекции, во время опыта в его руках взорвалась колба, осколки попали в глаза. Из полного сил и планов молодого специалиста он превратился в инвалида первой группы. Левым глазом он еще что-то смутно различал, правый – ослеп. Уборка по дому, семейные заботы (жена, дети) и визиты друзей – вот и вся жизнь...

Один из приятелей, Слава Грузман, главный технолог Уралвагонзавода, чтобы отвлечь приятеля, рассказывал о своих проблемах. Завод производил танки – это была военная тайна, о которой знал весь Нижний Тагил. В литейном цехе для танков отливали стальные плиты. Расплавленный до двух тысяч градусов металл во время заливки в опоку раскалял и разрушал формовочную смесь. Две трети продукции уходило в брак – застывшие наросты на плитах приходилось сбивать отбойными молотками, обрабатывать на станках. Летели планы, премиальные, сыпались выговоры. От этих разговоров Рему легче не становилось, но хотя бы отвлекало, даже вызывало некоторый интерес.

Как-то после уборки комнаты, сидя перед печкой и следя за догорающим мусором (огонь он ещё мог различать), Рем обратил внимание, что алюминиевая фольга от конфет не горит. Собственно, он это и раньше знал, но тут…Мысль, вдруг пришедшая ему в голову, ошеломила своей идиотской простотой: металл следует лить в форму, предварительно выложенную фольгой! Алюминий отражает свет, поэтому нагревается слабее. Конечно, он не выдержит двух тысяч градусов и сгорит через какое-то время. Но именно за это время жидкий металл покроется тонкой коркой. И никаких прорывов формы, наростов...

Он стал в уме просчитывать, какой толщины должна быть фольга, чтобы дать время заготовке покрыться коркой. Потом пришёл Грузман, и они уже вместе просчитали всё начисто. Потом, на основании их расчётов в цехе провели экспериментальную отливку – плита вышла гладкая и чистая, как из-под шлифовального станка. Позже, когда стали внедрять изобретение Рема в производство, он предложил использовать жидкий азот для дополнительного охлаждения, но от него отмахнулись: и так отлично. Лицензию на изобретение купили немцы, шведы – за сотни тысяч долларов. Американцы же через полгода сами додумались и запатентовали метод охлаждения опоки жидким азотом.

Теперь, имея авторское свидетельство, Рем Григорьевич (с этого времени его стали звать только так) знал себе цену. Но для других он был по-прежнему инвалидом. Слепым. Когда его стали опекать представители Общества слепых, он удивился, как много, оказывается, отделяет его от обычных людей. Слепой не может читать и писать, следовательно, всё, что связано с этой возможностью людского общения – для него закрыто. Он не видит мимики собеседника, не следит за своей мимикой, поэтому у него «слепое» лицо. И это тоже его отделяет от зрячих. Одним словом, слепому нужно жить со слепыми – иначе он будет чувствовать себя ущербным.

Но Рем Григорьевич категорически не был согласен с этим. Он сделал то, что было не под силу зрячим: усовершенствовал технологию отливки стали. Он подготовил – в уме! – кандидатскую диссертацию. Он научился читать публичные лекции, сопровождая их записями на доске (искусство слепого письма Рем Григорьевич осваивал полтора года). Определяя по голосу собеседника, он добился того, что у него не было «слепого» лица.

В Красноярске, куда он приехал работать, случилась забавная вещь. После собеседования и изучения документов его приняли в политехнический институт на кафедру физики. И только когда заведующий кафедрой попросил написать заявление и заполнить анкету, выяснилось, что соискатель не может ни того, ни другого. Потому что ничего не видит…

В первые же дни Хлебопрос познакомился с А. М. Родичевым, физиком-магнитологом. И эта встреча оказалась удачей для обоих. Они дополняли друг друга во всём. У Родичева обнаружили рак, и бóльшую часть времени он проводил в больницах. А Хлебопрос несмотря на слепоту был мобилен и даже наловчился ездить в командировки. Но самое главное: Родичев был физиком-экспериментатором, а Хлебопрос – физиком-теоретиком. Уже через три месяца совместной работы они отправили статью в ленинградский журнал «Физика твёрдого тела». Сам директор Института физики, академик Л.В.Киренский поздравил их с этой работой. Затем они взялись за исследование тонких магнитных плёнок, которые используются в вычислительной технике. В своё время над этой проблемой работали такие известные физики как Гинзбург, Ландау, Гильберт. По этой теме Хлебопрос защитил кандидатскую диссертацию, готовился к докторской...

И тут ему пришла в голову идея. Примерно так же, как в 1956 году, когда он, глядя на огонь, сидел у печки в Нижнем Тагиле. Собственно, эта идея принадлежала его университетскому преподавателю Н. Н. Боголюбову, впоследствии директору института в Дубне – Мекке советских физиков. Идея состояла в методике определения основных параметров, характеризующих устойчивость любой системы – будь это механизм, животное, социум или экосистема. Но тогда, в киевском университете профессор Боголюбов не смог ответить двадцатилетнему студенту, какие параметры определяют устойчивость систем.

Как раз в это время Хлебопрос сошёлся с А. С. Исаевым, работавшим в институте леса и древесины им. В. Н. Сукачёва. Учёный-эколог, энтомолог – и физик, занимающийся природой магнитных явлений. Что у них может быть общего? Однако, когда идея определения устойчивости системы была изложена Хлебопросом его новому знакомому, оказалось, что тема как нельзя более актуальна. Устойчивость экологических систем – это сегодня буквально вопрос жизни и смерти. Первая же их совместная работа об определении устойчивости экосистемы была перепечатана из «Докладов Академии наук» в журнале “Nature”.

Дальнейшее описание жизни доктора физико-математических наук, профессора экологии, заведующего теоретическим отделом красноярского института биофизики Р. Г. Хлебопроса представляет не меньший интерес, но оно выходит за рамки обозначенной темы. Профессор – член Наблюдательного совета фонда Джорджа Сороса; его учениками была выстроена теория устойчивости автономных биологических систем: «Биос-1», «Биос-2», «Биос-3», созданные под руководством профессора Б. Г. Коврова, работали в Красноярске еще в 70-х годах. Кстати, американцы в свое время ухлопали на свою «Биосферу-2» 168 млн. долларов, но так и не добились того, что удалось красноярским ученым.

В 1991 году Хлебопросу сделали операцию в Бостоне, и теперь, после тридцатипятилетнего перерыва он снова читает и пишет. Его всё больше интересуют социально-экономические аспекты экологических проблем. Несколько лет назад он организовал в Красноярске конференцию на тему «Экология и бизнес», где эти идеи впервые прозвучали. Но это  – сюжет другого рассказа...

Рем Григорьевич Хлебопрос, Красноярск, 1999