[Ефим Яковлевич Фрисман  – доктор биологических наук, член-корреспондент РАН, директор Института комплексного анализа региональных проблем Дальневосточного отделения Российской академии наук.]

В молодости я обращался к нему «Рем Григорьевич», много позже просто по имени – он так настаивал. Сейчас он в моей памяти, конечно же, Рем – очень своеобразный и очень приятный Человек.

На семинар к Рему меня году в 1988 привёл Александр Николаевич Горбань. Горбаня я встретил в Нижнем Новгороде (тогда ещё в Горьком) на Школе-семинаре Н.Н.Моисеева. Я в то время подумывал о защите докторской и обсуждал варианты. Горбань рекомендовал доложиться на семинаре у Рема. Про мои работы Рем тогда что-то знал. Моя кандидатская обсуждалась его учениками. Кроме того, у меня была заочная дискуссия с Ремом о том, кому быть моим руководителем по кандидатской диссертации. В общем, Рема я тогда побаивался. Но послушался Горбаня, пересилил себя и приехал на семинар. Это оказалось очень правильным решением. Семинар был классический для наших школ – с правом любых вопросов докладчику по ходу дела, но с заинтересованностью и стремлением разобраться в сути полученных результатов и высказыванием разумных пожеланий и предложений, как для улучшения результатов, так и для выигрышного ракурса их изложения. Вокруг Рема тогда была небольшая, но вполне слаженная команда. Со многими из этой команды у меня установились дружеские деловые взаимоотношения.

Семинар оказался для меня очень полезным. На меня произвело сильное впечатление то обстоятельство, что Рем попросил каждого(!) присутствующего высказать своё мнение об услышанном. И это после доклада с кучей вопросов по ходу и после, и с последующим обсуждением. В итоге я уверовал, что двигаюсь в правильном направлении, но узнал много нового о том, как правильно надо было это делать и как лучше это делать в будущем. Ещё мне очень понравилась форма проведения семинара, и я пытался внедрить её в своих подразделениях, но до Ремовского идеала дотянуть так и не удалось.

С тех пор мы поддерживали с Ремом тесные взаимоотношения, особенно в начале 90-х. В частности, кажется, в 91-ом в Институте Биофизики СО РАН защитился сотрудник нашей лаборатории Александр Тузинкевич.  Затем был длительный перерыв – неразбериха середины и конца 90-х, много преподавательской работы, меньше науки.  Но после моего переезда в Биробиджан в 2002 г. всё как-то постепенно восстановилось. Возобновились конференции и поездки (в том числе благодаря грантам РФФИ). Мы снова пересеклись с Ремом – первый раз, кажется, в Пущино, – и начался ренессанс нашего научного общения. Этому в большой степени способствовала эпопея с защитой его ученицы Оли Вшивковой, поездка Рема во Владивосток с заездом на обратном пути ко мне в Биробиджан и его феерическими докладами в нашем институте и в местном университете.

Приезд Рема в Биробиджан совпал по времени с празднованием Хануки. Я повёл Рема на площадь, где зажигалась Ханукальная свеча, и на местные посиделки по случаю этого события. Тут Рем очень оживился и попытался организовать дискуссию с нашим молодым, вполне симпатичным, но явно малообразованным раввином. «Сколько можно талдычить одно и то же, не считаясь ни с логикой, ни со знаниями»  – говорил Рем. «Ведь существуют законы физики, закон сохранения массы… Чудеса не могут отменять эти законы. Придумайте что-нибудь поинтереснее…» Раввин, никогда не участвовавший в таких дискуссиях и никогда не сталкивавшийся с такой бурной полемикой, стоял, открыв рот и пытаясь изобразить снисходительную улыбку. Как всегда, все остались при своих убеждениях, и в соответствии с традициями воздали должное хорошему вину и фаршированной рыбе.

Когда мои Биробиджанские ученики вышли на защиты, Рем оказался тем уникальным оппонентом, который легко и глубоко ориентировался во всей нашей тематике, и она ему явно нравилась. Благодаря новым грантам РФФИ, поддерживающим мобильность, в том числе стажировки молодых учёных, у нас появилась возможность обмениваться «стажёрами» и надежда на общие исследования. Одно из них, благодаря природной настойчивости и целеустремлённости основного автора, Галины Неверовой, удалось довести до публикации в журнале «Биофизика».

Для Рема определяющим в результате всегда была хорошая идея. Точнее, идея и была результатом. Если результаты моделирования не достаточно хорошо соответствовали сформулированной идее, сформулированной догадке, то тем хуже для модели.

Мне кажется, что эта особенность Рема была связана с его слепотой. Он не мог сам исследовать модели, но это компенсировалось энциклопедическими знаниями и виртуозной логикой. Он слушал, что ему говорят, всё подмечал и сопоставлял это с тем, что было в уникальной «базе» его знаний. То, что появлялось в ходе этого анализа, и было результатом. Иногда явно недоработанным, но всегда оригинальным и перспективным.

Вообще, к слепоте Рема я достаточно быстро привык и перестал её замечать. Когда я вдруг спохватывался и понимал, насколько ему всё непросто, мне становилось неловко, а он, преодолев препятствие, продолжал путь, доклад, беседу, как ни в чём не бывало.

Наряду с научными темами с Ремом очень интересно было обсуждать и морально-этические, и бытовые проблемы, как связанные с поведением отдельных людей, так и общие для социума. Здесь Рем часто выдавал очень оригинальные и яркие формулировки, и спорить с ним было очень непросто, но крайне интересно. В качестве примера, помню сформулированные Ремом условия для защиты диссертации (в основном докторской, но частично годятся и для кандидатской): личное желание, научный Результат и Слава. Под Славой понималась известность соискателя среди исследователей в данной области, ну и Результат должен был восприниматься ими как вполне достойный. Я много раз цитировал эти условия для своих коллег и учеников и часто убеждался, что при нормальных требованиях к работе это очень правильные условия (хотя они и не являются ни необходимыми, ни достаточными).