[Владислав Григорьевич Суховольский – доктор биологических наук, профессор, ведущий научный сотрудник Института леса им. В. Н. Сукачёва СО РАН, главный научный сотрудник МНЦИЭСО ФИЦ КНЦ СО РАН.]

Учёные не были бы учёными, если не пытались бы изучать, как делается наука и кто такие учёные. В самой простой классификации всех учёных делят на два разряда: классиков и романтиков. Учёные-классики всю свою научную жизнь посвящают изучению одной темы: «Всё о слонах». Учёные-романтики регулярно меняют тематику. Один из виднейших представителей этого «племени» – русско-американский физик Джордж (Георгий) Гамов, за свою научную жизнь заработавший (но не получивший) на три Нобеля – туннелирование в ядрах атомов, «Большой взрыв» в астрофизике, и код ДНК – объяснял свою научную биографию так: «Хорошие идеи приходят в голову редко. А в промежутках между рождением идей можно писать научно-популярные книжки».

Но такая простая классификация не даёт представления об особенностях научной карьеры. Хотелось бы эту классификацию расширить. И замечательным поводом для этого послужила научная биография Рема Григорьевича Хлебопроса.

После окончания физфака Киевского университета он попал в Нижний Тагил и сделал неожиданную работу по усовершенствованию способа разливки стали в форму, покрытую алюминиевой фольгой. Усовершенствованием этого метода можно было легко заниматься всю оставшуюся жизнь (Р.Г. рассказывал мне, что через много лет он случайно попал в Киеве на международную конференцию по металлургии, и там страшно удивились, что, оказывается, автор столь важного изобретения не умер, как они думали, а просто перестал по такой шикарной тематике работать). На следующем этапе его научной карьеры он перескочил от металлургии к физике магнитных явлений, сделав в Институте физики СО РАН по этой тематике и кандидатскую, и докторскую диссертации. Но тут закончились идеи. Он говорил мне: в это время у меня идей хватало на двоих – на меня самого и на Лидочку Михайловскую (она была его соавтором). И в этот момент вдруг появился сосед по подъезду – энтомолог Александр Исаев с вопросом: «Похожа ли вспышка массового размножения лесных насекомых на цепную реакцию в атомах урана?» «А что такое вспышка массового размножения?» – спросил Р.Г. и очень быстро оказался заведующим лабораторией математических методов исследования в Институте леса им. В. Н. Сукачёва СО РАН, где получил новые результаты по описанию динамики численности и вспышек массового размножения лесных насекомых, стал соавтором четырёх монографий по этой тематике. И опять простейшая стратегия жизни заключалась бы в продолжении этих исследований, тем более что он обзавёлся кучей учеников. Но – опять прыжок во вновь созданный теоретический отдел Института биофизики СО РАН, где он и его сотрудники занимались моделированием замкнутых систем и разработкой методов расчётов с помощью нейронных сетей. Но и на этой тематике он не успокоился. Встреча с В. Г. Сибгатулиным – директором КНИИГиМС (отраслевого института, занимавшегося проблемами геологии и оценки состояния окружающей среды) привела Р.Г. в «environmental science» и в поиск решений проблем охраны окружающей среды. Думаете, теперь Р.Г. успокоился? Ничуть – и он ушёл из теоротдела ИБ СО РАН и стал директором Международного центра исследований экстремального состояния организма при КНЦ СО РАН. Но и этого ему было мало: он пошёл на кафедру экологии Сибирского федерального университета читать лекции студентам – и дочитался до получения Всероссийской премии им. В. И. Вернадского в области экологического образования.

Вся эта научная карьера на непосвящённых может произвести странное впечатление: из металлургов – в магнитчики, потом в энтомологи, оттуда в биофизики и экологи, затем в медики, и, наконец, в педагоги при наличии диплома об окончании физического факультета Киевского университета (где, кстати, его преподавателем был выдающийся физик Н. Н. Боголюбов, начинавший как математик, затем создавший теорию сверхпроводимости, после этого переключившийся на создание водородной бомбы, и далее в течение многих лет бывший директором Международного центра ядерных исследований в Дубне – похоже, не правда ли?). Как классифицировать такого учёного и человека?

Конечно, это трудно, но давайте вспомним Пушкина – наше всё, его «Египетские ночи» и их героя – итальянца-импровизатора. Вот цитата: «Импровизатор взял со стола гитару – и стал перед Чарским, перебирая струны костливыми пальцами и ожидая его заказа. – Вот вам тема, – сказал ему Чарский: – поэт сам избирает предметы для своих песен; толпа не имеет права управлять его вдохновением. Глаза итальянца засверкали, он взял несколько аккордов, гордо поднял голову, и пылкие строфы, выражение мгновенного чувства, стройно излетели из уст его...

…Итальянец умолк... Чарский молчал, изумлённый и растроганный. – Ну что? – спросил импровизатор. Чарский схватил его руку и сжал её крепко. – Что? – спросил импровизатор, – каково? – Удивительно, – отвечал поэт. – Как! Чужая мысль чуть коснулась вашего слуха и уже стала вашею собственностию, как будто вы с нею носились, лелеяли, развивали её беспрестанно. Итак, для вас не существует ни труда, ни охлаждения, ни этого беспокойства, которое предшествует вдохновению?.. Удивительно, удивительно!..

Импровизатор отвечал: – Всякой талант неизъясним. Каким образом ваятель в куске каррарского мрамора видит сокрытого Юпитера и выводит его на свет, резцом и молотом раздробляя его оболочку? Почему мысль из головы поэта выходит уже вооружённая четырьмя рифмами, размеренная стройными однообразными стопами? – Так никто, кроме самого импровизатора, не может понять эту быстроту впечатлений, эту тесную связь между собственным вдохновением и чуждой внешнею волею – тщетно я сам захотел бы это изъяснить».

Конечно, наука – не стихосложение, но я всегда удивлялся той быстроте и точности, с которой Р.Г. вникал в новую для себя тематику. Вот уже миг – и из его уст полились новые идеи. При этом я точно знал, что до этого он никаких книг или статьей по новой для себя тематике не читал – да и не мог читать в силу своей инвалидности. Может быть, именно его проблемы со зрением послужили катализатором его научной импровизации, может быть, он получил у Боголюбова такое образование, какое позволяло ему понимать структуру проблем любой конкретной науки, может быть, занятие во многих областях науки отточило его научное чутьё – не знаю, но на непосвящённых людей его импровизации производили неизгладимое впечатление.

«…Но уже импровизатор чувствовал приближение бога... Он дал знак музыкантам играть... Лицо его страшно побледнело, он затрепетал как в лихорадке; глаза его засверкали чудным огнем; он приподнял рукою чёрные свои волосы, отёр платком высокое чело, покрытое каплями пота... и вдруг шагнул вперед, сложил крестом руки на грудь... музыка умолкла... Импровизация началась».

Это импровизаторское начало в научной деятельности Р.Г. вело к тому, что близкие – и не очень – к нему люди страшно любили рассказывать ему свои новые работы. И он моментально включался в безусловно новую для себя тематику, начинал задавать правильные вопросы, находил слабые места и в заключение – как награду – мог похвалить сделанное. Отсюда же любовь и внимание к нему неучёных – чиновников и журналистов. Он мог объяснить научные проблемы на их языке, так что эти люди могли понять важность этих проблем и осознать свою роль в их решении.