Как бы ни ругали Интернет и пагубные тенденции общества, им порождённые, в одном Сети не откажешь: порой она преподносит в виде подарка неожиданные знакомства. А как же тонны мусора, летящие в тебя с экрана, спросите вы? Что ж, фильтрующий да отфильтрует.

Сомневаюсь, что мы повстречались бы с Ленкой, не расцвети на рубеже тысячелетий пышным цветом система локальных сетей. По сути, слабый ещё глобальный Интернет породил целую субкультуру «на местах», в небольших домашних, или кампусных сетях.

Поясню. В то время как сайты и ресурсы, «лежащие» на серверах Москвы или Нью-Йорка, отдавали тебе, пользователю из Сибири, информацию со скоростью порядка 50–100 килобайт в секунду (и это ещё по-божески), местный провайдер из соседнего дома легко мог «заливать» 2–3 мегабайта в секунду. То есть в десятки раз быстрее. Это позволяло жителям одного района (точнее, тем, кто сидел на «проводе» одного провайдера) перекидываться не только электронными письмами или краткими сообщениями в ICQ, но и крупными файлами – картинками, аудиозаписями, даже фильмами. «Коллеги по локалке» делились библиотеками музыки, электронными форматами книг, подборками сериалов. Учитывая, что в начале 2000-х «внешний» Интернет чаще тарифицировался помегабайтно (то есть почту можно, а фильм уже нет), а местный траффик, от дома к дому или от района к району, был бесплатным – подростки и более-менее прогрессивные «пользователи ПК» с удовольствием эксплуатировали локальные ресурсы.

Каждый уважающий себя локальный провайдер с щедростью и отчасти беззаконием (наследием 90-х) создавал на своих серверах солидную «файлопомойку». Это было хранилище абсолютно всего, что только могло понадобиться абонентам в Сети, на все случаи жизни. От сборника хитов диско 70-х, лекций по тантрическому массажу, сериала «Доктор Хаус» – и до нелегальных копий только что вышедших на экраны фильмов, взломанных копий Windows и разнообразного «софта». Вопрос наказания за пиратство тогда не стоял так остро, как сейчас; антивирусная безопасность формально лежала на плечах провайдера, а по сути – отсутствовала. Скажем так: мудрый сисадмин сам заботился о чистоте файлохранилища, поскольку залети туда какой-нибудь злобный троян – и разгребать беду пришлось бы ему, сисадмину, самому.

Сейчас, в третьем десятилетии 21 века, всё это в прошлом – даже сотовый телефон обеспечивает быстрый и стабильный интернет. Сейчас мы все жители мира (но помним о железном занавесе, разумеется), да и развитие системы торрент-протоколов сильно ударило по важности «локалок». Тогда же обитатели так называемых «кампусных сетей» образовывали очень противоречивые и во многом невозможные для конца двадцатого века сообщества. Ты же не сразу видишь, кто сидит на том конце провода, сколько ему лет и каков он на лицо.

Плодились и множились разноцветные чаты, куда без остановки строчили всякую ерунду все, кому не лень. Кипели словесными баталиями форумы. Впрочем, эти формы социальных «паровых клапанов» прекрасно чувствуют себя и сейчас. Важнейшие преимущества в сравнении с «реальной жизнью» – условная анонимность, безнаказанность, и в определённом смысле равноправие.

В одном из таких «локальных» чатов мы и познакомились с Ленкой Евдокимовой. Помню, что общение заладилось не сразу, учитывая, что мы оба были остры на язык и весьма саркастичны. Поначалу мы знали друг друга как Rozhki и Zhengwu. Эти ники имели свою историю, но в деталях я могу ошибаться (прошло чуть менее двадцати лет). «Рожки» получились из приветственной «козы», которой музыканты и рок-молодёжь встречали друг друга; Чженву остался мне как транскрипция моего китайского имени (его дали мне мои друзья-китайцы из Харбина).

Лишь позже я узнал, что Рожки, или коза – это ещё и характерным образом расставленные пальцы; так бывает порой у больных красной волчанкой, дегенерация тканей приводит к необратимым анатомическим изменениям. Впрочем, я, в отличие от Ленкиного мужа, врачом не был.

Постепенно мы стали больше переписываться, находили больше точек соприкосновения. В конце концов, анонимность анонимностью, но достаточно долго находясь в рамках любого чата или форума, разбираешься, какого интеллектуального и культурного уровня человек тебе отвечает. Мы быстро смекнули, что пользуемся примерно одними и теми же программами, что смотрим близкие по духу фильмы, и примерно одинаково относимся к выставляемой напоказ в Сети вульгарности, да и просто дуракам. Мы оба неплохо писали по-русски, что в 21-м веке уже стало определённой ценностью, даже среди образованных людей.

Несмотря на абсолютную простоту (даже порой нарочитую грубость) выражения, Ленка всегда оставалась интеллигентом до мозга костей. Будучи врачом по образованию и вокалистом-бардом по призванию, она много читала (куда больше меня) и довольно свободно ориентировалась в разнообразных культурных экосистемах. Могла на их языке пообщаться и с программистами, и с художниками. Но, пожалуй, главным её талантом была драгоценная способность слушать. Спорить она тоже могла, и порой весьма жёстко, но сначала – выслушать. Немногие этим могут похвастаться, не так ли?

Быстро выяснилось, что как и любым нормальным людям, одного лишь интернет-общения – при наличии обоюдной симпатии – недостаточно. Мы договорились о встрече. Тогда я уже знал, что Рожки – инвалид, но без подробностей.

Дверь мне открыла девочка лет пятнадцати, с круглым румяным лицом и мальчишеской стрижкой; она прихрамывала. Это были последние несколько лет, когда Ленка ещё могла самостоятельно ходить. И лет ей было на тот момент, если не ошибаюсь, около тридцати.

В дальнейшем наш круг общения (очный) изменился не сильно: это были шесть-семь человек, куда входили Ленка и Макс (супруг), я с женой, ещё двое-трое наших друзей, также «засветившихся» в пресловутом кампусном чате. С некоторыми из них мы до сих пор поддерживаем тесные дружеские отношения; кто-то переехал в другой город, но всё ещё «на контакте». Среди нас были медики, адвокаты, системные администраторы, университетские преподаватели, писатели. Заходили к Рожкам на чай и профессора-биофизики, и строители-отделочники, и астрологи, и редакторы успешных коммерческих московских газет.

Дружба с Ленкой охватывает период времени порядка десяти лет, до самой её смерти.

Это было хорошее время – для нас, как минимум. Всё, что мы могли дать Лене – это нашу дружбу. И немного простой помощи. В остальном мы были бессильны. По мере того, как болезнь прогрессировала, Ленке и Максу становилось всё труднее куда-то выезжать. Поход в гости становился проблемой. Да и не всякий подъезд в России оборудован скатами для инвалидных колясок. Поэтому чаще мы встречались у Ленки дома (некоторая магия совпадения заключалась в том, что окна её квартиры, что на улице Республики, выходили аккурат на остатки частного сектора, тянущегося вдоль реки Качи и мимо колхозного рынка; в ближайшем к Ленке одноэтажном домишке я родился и прожил первые пять лет своей жизни; домик снесли лишь в 2012-м!).

Встречи развивались по классическому «советскому» сценарию: кофе и ужин на тесной, но уютной кухонке, с непременными длинными разговорами о политике, литературе, музыке, истории, фильмах, обо всём. Печаль же заключалась в том, что место определялось не политической обстановкой в стране, а болезнью хозяйки. Но мы, конечно, старались об этом не думать.

Чем мы могли порадовать Ленку? Допустим, китайским чаем. Несмотря на широкий кругозор Рожек, в вопросах восточной культуры нам было что ей порассказать. Я и жена часто ездили в Китай, говорили по-китайски свободно (супруга ещё и преподавала), ценили как китайскую кухню, так и церемониальные традиции чаепития. Мы привозили к Ленке и Максу свою доску для чайной церемонии, доставали чайные инструменты, вскрывали свежий пакетик рассыпного чая, и могли часами сидеть за неспешной беседой, попивая дары провинции Аньхой.

В другой раз это могли быть не лунцзин или пуэр, а приготовленный Максом (под ревностным надзором Рожек) плов, по уничтожению которого и при всеобщем одобрении извлекался из холодильника черёмуховый или шоколадный торт. Все эти маленькие гастрономические радости делали Ленкины щёки чуточку розовее – а нам только того и надо было. В каком-то смысле, мы все заботились о ней, как о своенравном и ерепенистом ребёнке – но ни в коем случае не показывали эту заботу явно. Так было правильно.

Нам было приятно и трогательно смотреть, как милейший Макс, сам уже опытный кардиолог, ухаживает за Рожками за столом и даже, при нас, вполне откровенно обсуждает с ней медицинские аспекты её лечения. Вообще, откровенность – характеризующая черта для Ленки. Если ты ей нравился, она улыбалась тебе от души; если ты вёл себя недостойно, то мог быть послан даже матом. Кстати, матом Рожки ругалась виртуозно и филологически грамотно; она была из тех интересных людей, которым мат не только не портил репутацию, а даже шёл. Но это нужно уметь.

Однажды я, за плечами которого вроде бы уже был добрый десяток лет изучения и преподавания китайской дыхательной гимнастики цигун, из самых добрых побуждений предложил Ленку «потренировать»; то есть, дать ей какой-то инструмент самовосстановления и оздоровления. Я понимал, что сложная гимнастика уже недоступна ей – стоять Лена уже практически не могла. Однако бывают и сидячие упражнения.

Я потерпел неудачу. Даже самые простые дыхательные упражнения цигун требуют каких-то более-менее симметричных поднятий и опусканий рук, требуют прямой спины и постановки головы. Иначе в цигуне нет смысла. Если вы не можете стоять прямо, тренер научит вас стоять прямо. Когда у вас есть сильные ноги.

Я увидел, что это невозможно; связки и мышцы не работали так, как должно. Ни о какой гимнастике не могло быть и речи. По правде говоря, я с трудом сдерживал слёзы, глядя на честные попытки Рожек повторить за мной. Тот тренировочный вечер был первым и последним, и больше к этой теме мы не возвращались.

Оказавшись, фактически, запертой в стенах двухкомнатной квартиры (с редкими прогулками на коляске), Ленка, при её пытливом и остром уме, много времени проводила в Сети. Нашла себе работу копирайтером, зарабатывала деньги, даже сделала там какую-никакую карьеру. Помогала мне программировать и настраивать мой первый интернет-сайт, связанный с Китаем. Общалась с огромным количеством людей, и всем старалась помогать. Это у неё хорошо получалось. И всё это – сидя в неудобной позе на кровати, умудряясь печатать неправильными пальцами. Она могла это делать, пока и зрение не начало отказывать.

При этом Макс работал на полную ставку в Краевой больнице, со всеми этими выматывающими дежурствами и заполнением бесконечных бланков. Потом как-то ухитрился взять вторую работу, уже в частной клинике. Но это, пожалуй, уже другая история…

И я понимал, что знаю Рожек только с одного краю; ведь её любимым занятием была бардовская песня. Часто она со свойственной ей самоиронией говорила, что «из всего, что было, у меня остался только голос». Уверен, есть немало людей, которые помнят её именно по голосу.

А фотографий Ленки у меня, полупрофессионального фотографа, почти не осталось. Она не любила, когда её снимают.

Павел Веселовский, Красноярск, 2021.