Реферат книги Джерри Мандера (Jerry Mander. Four Arguments for the Elimination of Television. Quill, N.Y., 1978)

Автор реферируемой книги — американский специалист по рекламе, много лет работавший на телевидении и знающий его технические возможности и коммерческие условия. Как правило, люди этой профессии не разделяют опасений по поводу своего «средства массовой информации» и далеки от критиков телевидения, чаще всего происходящих из гуманитарной интеллигенции. И в самом деле, Джерри Мандер вовсе не интеллигент, даже в смысле культурной подготовки: его мировоззрение достаточно хаотично, и если ему можно приписать какую-то «философию», то она состоит из фрагментов достаточно стандартных установок американских «левых радикалов». Этот рекламный агент стал радикальным противником телевидения просто потому, что начал задумываться над ролью этого «средства» в жизни современного человека. Преуспевающий делец над такими вещами обычно не задумывается; пожалуй, самая способность о чем-нибудь задумываться противопоказана дельцу, который должен быть всегда сосредоточен на текущем деле, не связывая все свои текущие дела ничем, кроме банковского счета.

Дж. Мандер был преуспевающим дельцом, и перестал им быть. Он стал скептиком, а затем обличителем собственной профессии. Даже в политическом смысле он настроился весьма радикально, но, конечно, он не «красный» радикал, а скорее «зеленый». Это значит, что его угнетает техническая сложность современного общества, от которого он хотел бы спастись в утопически идеализированной «естественной среде», где люди вновь обретут непосредственность и доброжелательность «благородных дикарей». Время от времени Джерри Мандер выражает негодование в адрес капиталистических дельцов, управляющих телевидением в своих интересах и не понимающих никаких других интересов, кроме денежных. В таких случаях автор может показаться «красным», но его «социальный протест» никогда не достигает отчетливого понимания общества, в котором он живет. Он всегда остается буржуа, или, как предпочитают говорить американцы, членом «среднего класса».

Книга его интересна не этим. «Средства массовой информации», и в особенности телевидение, уже достаточно критиковали с культурных позиций, и вряд ли кто-нибудь ожидает от них чего-нибудь большего, чем дешевого развлечения. Дж. Мандер смотрит на телевидение глазами специалиста, если можно так выразиться, «изнутри», и объясняет нам, что телевидение по самым своим техническим свойствам неисправимо, независимо от того, каковы намерения управляющих им людей. Мне кажется, он заходит в этом мнении даже слишком далеко: техническое средство становится у него чем-то вроде самостоятельного общественного зла, почти демонизируется. Но в нынешних общественных условиях он несомненно прав: телевидение надо устранить.

Отношение Дж. Мандера к технике выражено во введении к его книге, в разделе «Иллюзия нейтральной техники».

«Большинство американцев, — говорит он, — независимо от того, принадлежат ли они в политическом отношении к левым, центру или правым, скажут, что техника нейтральна, что техника всего лишь благотворное орудие, средство, зависящее от того, в какие руки оно попадет, что она может быть использована разными способами. В технике нет ничего, что препятствовало бы ее хорошему или дурному применению; ни в самой технике, ни в обстоятельствах ее появления нет ничего, что предопределяло бы ее использование, управление ею и ее влияние на отдельную человеческую жизнь или на общественные и политические явления вокруг нас.

Отсюда заключают, что телевидение — всего лишь окно или канал, через который может проходить любое восприятие, любая аргументация или любая действительность. Поэтому телевидение в принципе способно просвещать своих зрителей и может быть полезно для демократии».

И дальше автор возражает против такой точки зрения:

«Главная тема этой книги состоит в том, что эти предположения относительно телевидения, как и относительно других видов техники, совершенно ошибочны».

Ряд примеров, которыми автор пытается опровергнуть «иллюзию нейтральности техники», доказывает лишь то, что техника может плохо действовать на людей, и что техникой в обычных условиях управляют плохие люди, «кондиционируемые» этим воздействием. Обычные условия, которые все время неявно подразумеваются в книге, — это капиталистическое общество, с его властью денег и неизбежной конкуренцией. Другого общества автор не может себе представить, и это типично для нынешних американских «левых». Я говорил с несколькими из них, в том числе с талантливыми людьми, и все они не могли представить себе общество без денег. Между тем, как раз в идеализируемом ими племенном обществе индейцев или африканцев не было денег, и были исключены мотивы конкуренции.

Неисправимость телевидения Дж. Мандер объясняет следующим образом:

«Если вы допускаете существование рекламы, то вы принимаете систему, предназначенную для того, чтобы убеждать людей и властвовать над ними, вмешиваясь в их навыки мышления. Вы допускаете также, что такую систему будут использовать люди определенного рода, те, кто любит влиять на людей и преуспевает в этом. Тот, кто не стремится господствовать над другими, не будет заниматься рекламой, или, занявшись ею, не добьется в этом успеха * Здесь Джерри Мандер, по-видимому, забывает, что сам он долго занимался рекламой и преуспел в этом деле, о чем и рассказывает в начале книги. . Поэтому главная сущность рекламы и всех видов техники, созданных ради нее, должна соответствовать этой цели, то есть будет поддерживать в обществе подобное поведение и подгонять общественное развитие в этом направлении.

Во всех таких случаях основная форма учреждения и техники определяет их взаимодействие с миром, способ их использования, тип людей, которые их используют, и цели их использования.

Так обстоит дело с телевидением.

Телевидение вовсе не «нейтрально», оно само предопределяет людей, которые будут пользоваться им, его воздействие на отдельные человеческие жизни и, если его широкое использование продлится, политические формы, которые отсюда неизбежно возникнут.

Во всем этом много правды, но не вся правда. Автор допускает здесь логическую ошибку: доказывая, что «техника» сама по себе не «нейтральна», он невольно подставляет вместо самой техники сочетание «учреждение и техника», вдруг появившееся в его рассуждении. Иначе говоря, он все время думает не о технике как таковой (которую он, не будучи инженером, знает поверхностно), а о коммерческом использовании телевизионной техники, которое он глубоко изучил. В этом и состоит интерес его книги.

Что касается самой техники, то правы, конечно, его оппоненты: техника по своей природе нейтральна. Даже в случае атомной бомбы надо различать технику и ее использование: все процедуры изготовления «атомного горючего» могут быть применены и применяются для мирной цели — получения атомной энергии, и только решение собрать из этого горючего бомбу противоречит нашим ценностям. Но как раз это решение не «предопределяется» техникой, а носит политический характер: вспомним, что атомной бомбе предшествовал построенный Энрико Ферми атомный реактор, практически содержавший все элементы атомной электростанции.

И если атомная бомба должна быть навсегда изгнана из человеческого общества, вместе с породившей ее фашистской угрозой, то атомная энергия, вопреки мнению Джерри Мандера и его «зеленых» единомышленников, не может быть «устранена». Это единственный вид энергии, способный заменить сожжение углеводородных топлив — процедуру, не только уничтожающую ценнейшее и невозобновимое сырье, но, что еще важнее, засоряющую атмосферу принципиально неустранимым углекислым газом. Последствиям этого образа действий редакция нашего Сборника предполагает посвятить отдельный выпуск.

Напротив, атомная энергетика, при соблюдении необходимых предосторожностей, безопаснее всех других видов энергетики, что еще предстоит объяснять современной публике. И обойтись без ядерной техники просто невозможно.

Точно так же, изобретенная Джозефом Джоном Томсоном катодная трубка сама по себе «нейтральна», то есть не «предопределяет» того фатального общественного явления, которое мы называем телевидением: она применяется, например, в ряде физических приборов. Даже само телевидение, то есть устройство для приема телевизионных программ, может быть использовано в разных целях, например, для передачи лекций на серьезные темы и даже в некоторой степени для распространения серьезного искусства. Лишь коммерческие применения (и, в странах с тоталитарным строем, политические расчеты) сделали телевидение тем, чем оно стало — величайшим общественным злом.

***

Но вернемся к книге Дж. Мандера. Во введении к этой книге рассказывается, каким образом возникло телевидение, и какую роль оно играет в нынешнем капиталистическом хозяйстве. После второй мировой войны, снявшей на время кризисные явления в экономике Соединенных Штатов, появилась угроза нового «спада деловой активности». В то время еще не было ясно, что так называемая «холодная война» с Советским Союзом и сопутствующие ей «горячие» войны (Корея, Вьетнам, Афганистан) могут обеспечить военно-промышленный комплекс достаточной «работой», и американские корпорации стремились компенсировать конверсию военной экономики, создавая у потребителей новые потребности. Как раз в этот момент и появилась телевизионная техника, как будто идеально приспособленная для рекламы. Мы еще займемся дальше этой стороной дела, поскольку она приобрела решающее значение: все, что передается по телевидению, так или иначе служит рекламе и оплачивается рекламодателем в той или иной форме.

Уже во введении Дж. Мандер обращает внимание на единственную в своем роде роль телевидения в современном мире — то, что он называет «унификацией опыта»:

«Поскольку многие из нас смешивают переживание телевидения с прямым переживанием мира, мы не замечаем, что и само переживание унифицировалось в одно и то же поведение: «смотреть телевидение». Переключаясь с одного канала на другой, полагая, что спортивная программа будет существенно иным переживанием, чем полицейская программа или новости об африканской войне, 80 миллионов зрителей, сидящих отдельно в темных комнатах, вовлечены в одно и то же время в одну и ту же деятельность: смотрят телевидение.

Дело обстоит так, как будто целая нация собралась в гигантский цирк с тремя аренами. Те, кто смотрит на трюки велосипедистов, полагают, что переживают нечто иное, чем те, кто смотрит на горилл или на пожирателя пламени, но все они находятся в цирке. Хуже того, поскольку мы смотрим цирк из наших отдельных комнат, это все равно, как если бы мы сидели там в изолированных кабинах, неспособные обмениваться какими-либо реакциями на то, что мы воспринимаем вместе. Все мы втянуты в одно и то же действие, в одно и то же время, но каждый действует отдельно.

Какая странная ситуация!

Вдруг стало возможным обращаться сразу ко всей нации в 200 миллионов человек, как к отдельным личностям — к каждому человеку или каждой семье через их телевизор».

И Джерри Мандеру, бывшему рекламному агенту, стало ясно, к чему это может привести: к тоталитарному строю, который он называет «автократией». Предоставим ему рассказать собственными словами, как это могло бы выглядеть в Америке; читатель без труда сможет перевести его фантазию на русский политический жаргон:

«Я был потрясен этой мыслью, осознав, что все условия телевидения — замешательство, унификация, изоляция, особенно в сочетании с пассивностью и тем, что я потом узнал о воздействиях внушенных представлений — составляют идеальные предпосылки для установления автократии.

Но в ту пору, как и у большинства американцев, мои понятия о природе автократии ограничивались образцом единственного харизматического вождя. Гитлер. Сталин. Чан Кай Ши. Франко. Мао. Различия между ними стирались в представлении о сильном вожде, навязывающем свою волю, осуществляющем абсолютную власть. Это была для меня автократия. И телевидение казалось совершенным орудием, способствующим введению такого правления.

Мои опасения усилились в 1971 году, когда я сидел в моем офисе, читая утренний выпуск «Нью-Йорк Тайме», где я увидел небольшую заметку. В ней говорилось о предложении Пентагона президенту Никсону приделать к каждому телевизору в стране некоторое электронное устройство. Эти устройства, непосредственно приводимые в действие президентом, одновременно включали бы все телевизоры в стране. Конечно, предполагалось использовать их лишь в случае чрезвычайной опасности для нации. Через мой ум сразу же прошла параноидная последовательность картин:

4.00 утра. Двести миллионов человек пробуждаются от звуков национального гимна. Откуда они исходят? Что там светится? Это телевизор. На экране президент.

«Друзья американцы, я крайне сожалею, что пришлось разбудить вас, прервав ваш заслуженный отдых. Но этого требует серьезный кризис, касающийся нас всех.

Национальные агентства по охране конституционного порядка провели тщательное расследование, обнаружившее крупный заговор с целью свержения нашего демократического строя, заговор, который пользуется, по крайней мере, молчаливой поддержкой тысяч студентов, журналистов, юристов, и даже некоторых судей и выборных должностных лиц.

В качестве вашего Верховного Главнокомандующего, я приказал немедленно арестовать террористов и поддерживающих их лиц, каковы бы ни были их официальное положение и престиж.

Я применил также вытекающую из конституции власть Президента управлять в таких случаях тяжелого кризиса, не считаясь с обычными препятствиями.

Я надеюсь и я уверен, что эти чрезвычайные меры для охраны нашей демократии продлятся недолго.

Благодарю вас. Желаю вам всего лучшего и доброй ночи».

Через несколько месяцев я прочел в «Таймс» продолжение этой истории: предложение Пентагона было отвергнуто. По-видимому, правительство решило, что народ может «ошибочно истолковать» намерения такого проекта».

Разумеется, такой сценарий государственного переворота и установления диктатуры соответствовал бы состоянию американского общества в шестидесятые годы и напоминает известный детективный роман «Семь дней в мае», написанный двумя журналистами в то же время. В дальнейшем выяснилось, что подобные силовые методы уже не нужны. Джерри Мандер понял это и прибавляет к своей фантазии следующее заключение:

«Теперь я знаю, что этот мой сценарий был фантастичен и примитивен, что он основывался на моем бесхитростном представлении, будто автократические перевороты могут совершаться лишь путем единоличного акта или заговора. Но, каковы бы ни были намерения Пентагона и президента Никсона, подтвердившего впоследствии, что президенты могут создавать свои собственные законы, мне стало ясно, что само существование новой техники создало новую возможность.

Централизованный источник информации может обращаться ко всем в одно время дня или ночи, и это в действительности происходит Ежедневно горстка людей говорит, а остальные слушают. Может быть, грубые и насильственные методы, ограничивающие сознание, переживание и поведение, уже отошли в прошлое. Во многих смыслах телевидение делает ненужным военный переворот и массовые аресты, возникшие в моем воображении. Теперь, когда совершается более утонченный переворот, мы начинаем осознавать, что такие действия утратили смысл.

Переворот происходит непосредственно в умах, в восприятии и в жизненных навыках отдельных людей. Техника делает это возможным, а может быть и неизбежным, притупляя в то же время любое понимание происходящего».

«Более утонченный переворот», о котором говорит автор, состоит в том, что людьми стали управлять, прямо воздействуя на их подсознание. Поскольку Джерри Мандер объясняет это лишь на ряде примеров, не пытаясь описать происходящее в общем виде, я это сделаю за него. Думаю, что мое описание правильно резюмирует изображаемые им факты, так что я не излагаю новых идей, а только реферирую его книгу, в точном смысле этого слова.

Тоталитарный способ правления (который автор называет «автократическим») сводится к тому, что всех людей заставляют делать то, чего хочет некоторая власть, вместо того, чего хотели бы они сами. Это можно делать только путем обмана: надо внушить людям, что они сами хотят того, что им навязывают. В прошлые времена в таком внушении не было необходимости, потому что «простой человек», воспитанный в сословном обществе, с детства сознавал себя и подсознательно рассматривал себя как существо определенного вида — знал, что он крестьянин, ремесленник, буржуа или дворянин — и им можно было управлять, используя эти «встроенные» в его психику понятия. В двадцатом веке сословные барьеры исчезли, и все люди считают себя «равными», полагая, будто они имеют одинаковые права и возможности; эту иллюзию они называют «демократией» (а великий биолог Конрад Лоренц называет ее «псевдодемократической доктриной»). Чтобы управлять такими людьми, надо внушить им, будто они сами хотят делать то, чего от них хотят. Это и есть тоталитарное правление.

Есть два способа внушать людям это ложное представление, — эти способы описал еще в 1941 году Эрих Фромм в своей книге «Бегство от свободы». Первый способ состоит в насильственной унификации всего, что говорят и печатают в некоторой стране, так что все люди могут слышать и читать только официальную пропаганду правящей клики (обычно именуемой «правящей партией»). Тогда люди, не способные к самостоятельной разработке идей, воспринимают эту пропаганду как нечто само собою разумеющееся, поскольку не имеют шансов познакомиться с каким-нибудь другим упорядоченным мышлением. А пропаганда настойчиво внушает людям, что ее содержание — это их собственные мысли и чувства, и такое внушение, бесконечно повторяемое средствами массовой информации и агентами режима, входит в подсознание, от которого и зависит поведение людей. Так управляли гитлеровской Германией и советской Россией.

Второй способ тоталитарного правления, описанный Фроммом, это «общество массового потребления», образцом которого (пока еще не вполне законченным!) служат Соединенные Штаты. Целью правящих групп и в этом случае является внушение всем людям, будто они сами хотят того, чего хотят от них эти группы. При более тонкой организации «единомыслия» нет надобности изымать из обращения «инакомыслящих», запрещать какие-либо организации или издания. Достаточно, чтобы все массовые средства информации находились в руках правящих групп; поскольку технические средства информации дороги, это автоматически отдает массовую информацию в руки богатых.

Таким образом, реальная власть в таких странах — это то, что уже давно называется «властью денег». Видимость демократии поддерживается тем, что всем несогласным оставляется право выражать свои мысли в кругу своих знакомых, или в малотиражных «элитарных» изданиях. Эти «диссиденты» не имеют возможности воздействовать на широкие массы людей, так что их безобидная суета служит лишь интересам «системы», доказывая публике «демократичность» такого правления.

В такой системе правящие группы не обязательно должны быть во всем согласны: они согласны в главном — в желании сохранить свои привилегии. Им не нужна «абсолютная» власть, они довольствуются своей долей власти и всеми преимуществами, какие дает «власть денег». Такая власть давно уже получила меткое название: «власть без славы». Частные интересы отдельных групп выражают «политические партии», всегда согласные между собой в их главном общем интересе — в сохранении «власти денег». В сущности, эта система власти сложилась уже в недрах «классического» капитализма, в 19-ом веке, где она была прикрыта пережитками идеологий, выработанных 18-ым веком и обозначаемых словами «монархия», «республика», «демократия», «прогресс». Все эти слова давно утратили смысл, но осталась «система» — машина, действующая по определенным правилам в интересах правящих групп, вовсе не принимая во внимание мысли, чувства и потребности всего остального населения. Чтобы это остальное население — то есть главная масса людей — соглашалась вертеться в этой машине, надо сделать так, чтобы у людей совсем не было собственных мыслей, чтобы их чувства были стандартизированы, легко предсказуемы и управляемы, а их потребности формировались самой «системой», превращающей людей в «потребителей».

Эти задачи и выполняют «средства массовой информации», которые в условиях такого общества вредны для человека и принципиально неисправимы. Важнейшее из таких средств обработки людей — безусловно телевидение, поскольку оно особенно приспособлено для прямого воздействия на подсознание. Весь интерес книги Дж. Мандера как раз и состоит в описании того, как это делается.

***

В книге объясняется, каким образом телевидение формирует американскую политику. В прошлом публика узнавала взгляды и предложения политических деятелей по их печатным статьям, или по печатным программам их партий; все это обсуждалось на собраниях, где присутствовали живые представители этих партий, которым можно было возражать, задавать вопросы, а если надо — свистеть и бросать в них разные неприятные предметы. Это и был «демократический процесс», в котором сохраняло свою роль содержание обсуждаемых вопросов. Телевидение, «унифицирующую» роль которого Дж. Мандер образно представляет в виде «национального цирка» с отдельными кабинами для зрителей, оттесняет содержание на задний план, выдвигая вперед видимость: внешний вид и манеру поведения политического деятеля, его произношение, его шутки и остроты (конечно, заранее заготовленные штабом сотрудников, как и все, что он говорит). Поскольку такому призрачному оратору нельзя задавать вопросы и возражать, как на общественных собраниях, и поскольку его мнение нельзя неторопливо обдумать, как при чтении книги или статьи, у слушателей вырабатывается привычка воспринимать только общую «интонацию» выступления — убедительность голоса и жестов, правдоподобие отдельных фактов, заразительность острот и насмешек. Теряются связь между частями выступления и логические умозаключения, то есть исчезает смысл целого, и остаются несущественные для содержания детали. Эти детали Дж. Мандер не очень удачно называет «стилем». В действительности надо было бы говорить о «приемах» и «повадках» выступающих по телевидению политиков, потому что стиль, в серьезном смысле этого слова, предполагает осмысленное содержание.

«Ричард Никсон, — рассказывает нам книга, — был, по-видимому, первым крупным общественным деятелем, глубоко понявшим телевидение». Дальше описывается, как Никсон проиграл телевизионные дебаты с Кеннеди и понял, что в телевидении «видимость важнее личных качеств». Когда он снова выдвинул свою кандидатуру, он уже «пересмотрел свой образ»: это был «новый Никсон». Для читателей, не видевших фотографий этого политика, надо пояснить, что в его лице находили неприятную асимметрию, так что ему было трудно нравиться зрителям. «И хотя многие понимали, что это лишь косметические изменения, он выиграл… Во время своей третьей кампании Никсон появлялся только на телевидении, но никогда публично. Между тем, Макгаверн [его соперник, — А.Н.К.] допустил ошибку, попытавшись провести «содержание» через средство информации, предрасположенное этому сопротивляться. Дальше рассказывается, как противники Никсона, в свою очередь, использовали телевидение, чтобы опорочить его в Уотергейтском скандале; как пользовался телевидением Линдон Джонсон, создавший с его помощью вымышленную историю «тонкинского эпизода» для поддержки войны во Вьетнаме; как использовал свою внешность и голос киноактера «жалкий» Рейган (в книге он описывается трудно переводимым словом «underdog», буквально означающим «последняя собака»); как создавал свой «телевизионный образ» не менее жалкий Картер. Поскольку эта комедия продолжается и по сей день, а наши малограмотные политики пытаются ей подражать, вряд ли стоит дальше рассказывать, как делают политику без содержания, рассчитывая на телевидение, где все делает «стиль».

***

«Четыре аргумента против телевидения», которые приводит Джерри Мандер, касаются отдельных сторон этого «средства массовой информации», вряд ли достаточно известных непосвященной публике. Об этих аргументах мы сейчас расскажем.

Первый аргумент — это: «Опосредование переживания» (The Mediation of Experience). Ему предшествует авторское резюме:

«Все люди живут теперь в совершенно искусственной среде; у нас отнято прямое знание о планете, где мы живем. Оторванные от нее, как парящие в пространстве космонавты, мы не способны отличить верх от низа, истину от вымысла. Эти условия способствуют вторжению искусственных реальностей. Одним из последних примеров этого является телевидение, поскольку оно значительно ускоряет этот процесс».

Автор начинает с того, что высмеивает нашу неспособность к самостоятельному суждению, вынуждающую нас в самых очевидных вещах полагаться на «научных специалистов»:

«В течение шести месяцев 1973 года газета «Нью-Йорк Таймс» сообщила о следующих научных открытиях:

«Крупный исследовательский институт, затратив более 50000 долларов, обнаружил, что лучшей приманкой для мышей является сыр.

Во втором исследовании было установлено, что материнское молоко представляет более уравновешенную диету для младенцев, чем коммерческие смеси. Это исследование показало также, что для детей материнское молоко полезнее, чем коровье или козье.

Третье исследование привело к выводу, что прогулки значительно полезнее для дыхания и для кровообращения человека, и вообще для его здоровья и жизнеспособности, чем езда в машине. Оказалось также, что полезнее езда на велосипеде.

Четвертый проект показал, что свежий апельсиновый сок имеет большую питательную ценность, чем консервированный или замороженный.

Пятое исследование окончательно доказало, что из младенцев, к которым прикасаются, вырастают люди, более уверенные в себе и более способные общаться с другими, чем из тех, к которым не прикасаются».

Конечно, этот список научных исследований выбран нарочито, так как в той же газете можно найти гораздо больше не столь банально звучащих открытий. Но, несомненно, современный человек нуждается в напоминании об этих очевидных вещах, так как его обманывает реклама. Как раз в приведенных выше случаях ученые — настоящие или мнимые — говорят полезные вещи. Но часто бывает иначе. Кроме того, сплошь и рядом разные ученые приходят к противоположным результатам, особенно в сложных вопросах медицины и общественной жизни. Телевидение сразу же подхватывает любую непроверенную публикацию и представляет ее в категорической форме, свойственной этому роду информации, где на каждое сообщение отводятся считанные секунды, а корреспонденты и комментаторы склонны отбрасывать все ограничения и оговорки ученых. В том же разделе Дж. Мандер приводит список телевизионных сообщений, взятых подряд и дающих наивным и доверчивым зрителям любопытную картину мира:

«Материнское молоко не удовлетворяет санитарным требованиям. Мыши любят сыр. На Марсе есть жизнь. Техника вылечит рак. Звезды на нас не действуют. Ядерная энергия безопасна. Ядерная энергия небезопасна. На Марсе нет жизни. Пищевые красители не опасны. Сахарин не опасен. Техника вызывает рак. Колумб доказал, что мир круглый. Немножко рентгеновских лучей не причиняет вреда. Война во Вьетнаме не была гражданской войной. Предстоит эпидемия «свиного» гриппа. Материнское молоко полезно для здоровья. Техника справится с загрязнением природы. Презервативы не вызывают рака. Намечается экономический рост. Красные пищевые красители небезопасны. Вакцина от «свиного» гриппа безопасна. Война во Вьетнаме была гражданской войной. Иерархия — естественное явление. Человек — царь природы. Сахарин небезопасен. Вакцина от «свиного» гриппа вызывает паралич. У нас самый высокий уровень жизни. Гормоны в говядине вызывают рак. Детям полезно, когда к ним прикасаются. Чрезмерное солнечное облучение вызывает рак».

Весь этот хаос информации, обрушивающийся на телевизионного зрителя (то есть почти на любого человека, потому что очень немногие могут позволить себе не смотреть телевидение), мотивируется «беспристрастностью» информации: корреспонденты и комментаторы просто пересказывают то, что слышали от «специалистов», предоставляя зрителю делать собственные выводы. На первый взгляд это кажется объективным и демократическим процессом. Но зритель не в состоянии судить почти ни о чем, что он слышит, и если «новости» противоречат друг другу, попросту перестает принимать что-нибудь всерьез. Хаос сообщений приводит к хаосу в голове, и воспитанному таким образом зрителю можно уже внушить что угодно: его критическое чувство подавлено. Конечно, для этого нужно обрабатывать его уже не краткими «новостями», а «солидными» длинными речами. Вряд ли надо прибавлять, что содержание этих речей уже не контролируется обленившимся зрителем, а действует на него лишь внешний вид говорящего и его манера изложения.

При этих условиях можно управлять обществом через телевидение, и притом в двух вариантах, о которых уже была речь. Первый вариант изображен в антиутопии Орвелла «1984», где в каждой квартире, как помнит читатель, по закону должен быть «телевизор», включенный 24 часа в сутки. Этот «телевизор» работает в двух направлениях, не только доставляя зрителю всю дозволенную ему информацию, но и наблюдая и подслушивая все происходящее в квартире. Дж. Мандер ссылается на Орвелла лишь по поводу первой функции, не упоминая о шпионском назначении «телевизоров» — может быть, потому, что Орвелл не мог предвидеть в конце сороковых годов, что подобная глобальная слежка технически неосуществима (самое большее, можно запугивать людей, внушая им, что за всеми следят). Но телевизор, как средство дурачить людей и управлять ими, Орвелл предсказал безошибочно. Как читатель помнит (и как напоминает ему автор книги), в мире Орвелла история и сама действительность конструировались каждый день заново «Министерством Правды», по указаниям властителей этого мира. Так было в нашей стране, послужившей Орвеллу образцом для его антиутопии; Дж. Мандер напоминает, что именно телевидение создало Большого Брата — у Орвелла, но не в России, где он появился и без того. У Орвелла, более того, Большой Брат бессмертен, что для телевидения не представляет затруднений. Достаточно, чтобы диктатор был недосягаем для простых смертных и никогда не показывался иностранцам, и он вообще никогда не умрет: зрителю телевидения это можно, вероятно, внушить, но Сталин умер слишком рано, когда это «средство» еще не вошло в обиход.

Другой способ конструирования реальности, — говорит Дж. Мандер, — изображен в романе Хаксли «Прекрасный Новый Мир», соответствующем второму варианту из книги Фромма, «обществу массового потребления». «Сома», избавляющая этот мир от страданий, аналогична наркотикам и психолептическим таблеткам, уже неизбежным в современной цивилизации. Самым опасным из этих наркотиков, несомненно, является телевидение: к нему вырабатывается почти непреодолимое привыкание, и оно выполняет ту же «выключающую» из жизни роль. Но «сома» безопасна для здоровья, а реальные «выключающие» средства, от опиума до телевидения, быстро или медленно убивают.

Наконец, дальнейшее совершенствование «телевизионной среды» может привести к полной дезориентации человека, что изображается в ряде фантастических романов — лучше всего в романе Бредбери «451° по Фаренгейту». Но Дж. Мандер ссылается на самый фантастический из них — роман С. Лема «Солярис» (известный ему, по-видимому, только по советскому фильму). Как помнит читатель Лема, у него изображается механизм, способный производить копии людей по их отпечаткам в человеческом мозгу и предъявлять такие копии «хранителю» этих отпечатков, например, воскрешать мертвых, если о них осталось достаточно воспоминаний. Ученые, оказавшиеся вблизи этого механизма (размерами в планету), окончательно запутываются, потому что не способны более отличить реальность от собственных фантазий, разработанных чудовищным «телевизором» и вторгающихся в их жизнь помимо их воли. «Научная фантастика», ведущая своего читателя из реального мира нашей планеты в механическое безумие, неизменно использует телевизор. Но, конечно, не обязательно представлять себе этот реальный мир как мир дикаря. Все дело в том, будем ли мы приспосабливать технику к человеку, или человека к ней. Как мне кажется, Дж. Мандер не верит, что технику можно обуздать, но боится открыто сознаться в своем неверии. Я думаю, обуздать технику возможно, но не в обществе, поклоняющемся деньгам. Надеюсь вернуться к этому вопросу в одном из дальнейших сборников «Современных проблем».

***

Второй аргумент Дж.Мандера носит название «Колонизация переживания». Вот его авторское резюме:

«Не случайно, что телевидением управляет горсть могущественных корпораций. Не случайно также, что телевидение было использовано, чтобы переделать человеческие существа в новую форму, подходящую к искусственной, коммерческой среде. Совместное действие технических и экономических факторов сделало это неизбежным, и продолжает делать неизбежным».

Автор начинает с того, что отмежевывается от представления о «заговоре»: вред от телевидения произошел не вследствие сговора заинтересованных лиц или групп, а предопределен самим характером этого технического средства. Как уже говорилось, это верно лишь в том смысле, что коммерческая эксплуатация телевидения не могла привести ни к каким другим результатам. Дальше автор рассуждает о «ценностях» капиталистического общества, для которого столь многие важные вещи «непродуктивны»: необитаемая пустыня, невырубленный лес, необработанная земля, дикие животные, и даже уголь и нефть, пока они остаются в земле. Эта часть его рассуждений не нова и не очень интересна, поскольку единственная альтернатива, какую он может противопоставить такому обществу — это «зеленая» идиллия дикого племени, куда неудержимо клонятся его симпатии, и где он, американский буржуа, не выдержал бы и двух дней.

Гораздо интереснее здесь описание роста телевизионной рекламы:

«Помните ли вы телевизионную рекламу сороковых и пятидесятых годов? Улыбающихся, счастливых людей. Вылощенных детей. Хозяек, показывающих свое немыслимо чистое белье. Их улыбающихся мужей, младших служащих, выходящих из своих новых автомобилей, встречаемых у изгороди своего участка их чистыми, веселыми семьями? Счастливую стрижку газонов? Счастливые лица, отражаемые полированными тостерами?

Круг семьи стали идеализировать больше, чем когда-либо ранее, поскольку семья была идеальной ячейкой потребления. Женщинам пришлось уйти из всех этих фабрик, снять комбинезоны и снова надеть розовые кухонные переднички. Все возвращающиеся солдаты нуждались в работе. Отдельные семейные ячейки поднимали до предела производственные мощности. Частные дома. Частные автомобили. Два автомобиля. Частные стиральные машины. Частные телевизоры. В несколько лет мир переменился. Машинка для стрижки газонов с электрической батареей, которую я увидел по телевидению, через неделю появилась на моей лужайке. И автомобиль тоже. Вся окрестность приняла вид телерекламы. Леса вокруг моего дома исчезли — их сменили сотни точных копий моего дома. Все окрестности стали похожи друг на друга. Сельские дороги сменились автострадами. Базары сменились торговыми центрами. Все вокруг покрылось асфальтом.

В рекламе, как и в речах президента, повторялись слова «процветание», «уверенность» и «счастье». Этот невероятный поток товаров, это полное изменение пейзажей, это переполнение домов всякими безделушками рассматривались как нечто вроде наступившей нирваны. Все только и думали, только и говорили об этом. Это было то, что делало Америку Америкой».

Все это послевоенное «процветание» обосновывалось даже чем-то вроде теории: «теории просачивания благ сверху вниз», что по-американски звучит the trickle-down theory:

«Это происходит примерно так: Промышленная экспансия, быстрый экономический рост и экономика потребления благотворны для всех. Теория состоит в том, что если люди покупают все больше и больше товаров, то они доставляют промышленности все больше и больше доходов, что позволяет ей расширяться, а от этого возникает больше рабочих мест. Это вводит в обращение больше денег, что позволяет людям покупать больше товаров, опять увеличивает доходы, доставляет больше капиталовложений, больше рабочих мест, и затем начинается новый цикл».

Такая модель получила свое название от того, что она предполагает «просачивание» доходов сверху вниз, вплоть до самого дна общественной пирамиды. Что же происходило в действительности?

«В период быстрого роста, с 1946 до 1970 года, совпавший с появлением телевидения и электронной рекламы, богатство и власть в стране концентрировались в неслыханной степени. Это отдало эффективную власть над экономикой в руки немногих корпораций».

Дальше Дж. Мандер обосновывает предыдущее утверждение данными, которые можно найти во всех справочниках, и которые теперь очень устарели. Например, он цитирует экономиста Тероу:

«Верхние 5 процентов семей владеют большим богатством, чем нижние 81 процент. Верхние 0,008 процента имеют столько же активов, сколько нижняя половина населения».

И, наконец, такое положение вещей определяет, от кого зависит телевидение:

«Преимущества масштабов нигде так не очевидны, как в рекламе. Только величайшие в мире корпорации имеют доступ ко времени в телевизионных сетях, потому что реклама достигает там 30 миллионов человек и стоит 120000 долларов за 1 минуту».

Чем шире круг людей, которым адресована передача, тем дороже время. Вряд ли можно сомневаться, что все американское телевидение — во всяком случае, все компании, контролирующие большие сети — зависят от рекламы. Но Дж. Мандер не приводит точных данных на этот счет: вероятно, хозяева телевидения предпочитают не публиковать свой бюджет. Если принять подчеркнутое выше предположение, то все остальное содержание телевизионных передач — кроме рекламы — представляет собой всего лишь «наполнитель», имеющий целью удержать зрителей у экрана, чтобы сбыть им действительно важную часть телевизионной программы — оплаченную корпорациями рекламу товаров. Дж. Мандер уверен, что дело обстоит именно так. Таким образом, по мнению автора книги, главное назначение телевидения состоит в поддержке описанной выше экономики расширяющихся циклов производства путем непрерывного создания новых потребностей, для чего и нужна все время обновляющаяся, непрерывная реклама. Ясно, что телевизор, у которого — напомним — средний американец просиживает четыре часа в день, представляет собой незаменимое орудие рекламы и, тем самым, движущую силу описанной выше «деловой экспансии».

Естественно, возникает вопрос, как долго могут расширяться такие циклы производства. Дж. Мандер присоединятся к мнению многих экономистов, полагающих, что этому процессу приходит конец. Мировые ресурсы ограничены. Американцы используют непропорционально большую долю этих ресурсов — около 30 процентов. Высокое потребление на душу населения в Соединенных Штатах вовсе не означает, что американцы умеют работать лучше других наций, а отражает лишь особое положение Соединенных Штатов на мировом рынке — ив мировой политической системе. Было бы странно, если бы это особое положение длилось неограниченно долго, и по всем признакам прогноз Дж. Мандера уже подтверждается. Японские корпорации уже достаточно богаты, чтобы оплачивать телевизионное время в Америке, а патриотизм рядовых американцев не мешает им ценить японские автомобили, телевизоры и многое другое. Трудно сказать, когда совсем изживет себя «теория просачивания вниз», но складывается впечатление, что в оптимистическом тоне американской телевизионной рекламы есть нечто мертвенное, механически повторяющее одни и те же трюки и эффекты. Впрочем, все это можно увидеть и по нашему телевидению, которое подражает теперь американскому во всех мелочах.

***

Третий аргумент Джерри Мандера — «Воздействие телевидения на человека». Приведем его авторское резюме:

«Телевизионная техника вызывает в людях, смотрящих телевидение, нейрофизиологические реакции. Она может вызывать болезни. Она несомненно производит замешательство и подчинение внешней системе образов».

Как мне кажется, этот аргумент у автора слабее двух предыдущих, но не потому, что он не прав, а потому, что не умеет убедительно доказать свои утверждения.

О вредном действии телевидения на здоровье зрителя, и в особенности на его психику, говорят уже в течение полувека. Естественно, этот вопрос был предметом официальных расследований, для чего назначались специальные комиссии. Но их многотомные отчеты, по-видимому, не содержат достаточно определенных выводов; во всяком случае, Дж. Мандер цитирует из них только общие места, а более конкретную информацию он пытался получить, расспрашивая отдельных медиков, или извлекая ее из иностранных работ.

Вряд ли такое положение дел случайно. В Соединенных Штатах все расследования, касающиеся важных денежных интересов, приводили, как правило, лишь к объемистым отчетам, где сложное переплетение доводов «за» и «против» никогда не порождало решительных выводов. Можно думать, что американцы слишком уважают власть денег, чтобы посягнуть на целую отрасль индустрии, какой давно уже стало телевидение. Но в этом случае можно заподозрить еще и другой мотив: здесь дело касается привычки, жертвами которой, скорее всего, являются и сами авторы отчетов, и которая уже по этой причине бессознательно рассматривается как «невинная». Телевидение, так же как потребление алкоголя и курение, — это вид наркотизации, общепринятый и поэтому вполне «респектабельный», в отличие от употребления обычных наркотических средств (drugs). По-видимому, особую опасность телевидения трудно осознать людям, привыкшим к нему с детства и вспоминающим, как их отцы нарушали «сухой закон».

Между тем, даже телевизионное излучение с медицинской стороны не изучено. Дж. Мандер не приводит данных о спектральном составе этого излучения, но ссылается на опыты над мышами, у которых флуоресцентное излучение вызывало рак. Вероятно, он не знает о более старых американских опытах над крысами, которых несколько часов в день подвергали обычному излучению от телевизора, причем для исключения других факторов экран закрывали черной бумагой и выключали звук. Крысы умирали через три месяца. Так как действие излучения обратно пропорционально весу тела, телевидение, может быть, не столь опасно для наших детей, которые все-таки значительно тяжелее крыс. Хотелось бы, наконец, узнать, из чего состоит излучение телеэкрана, и как оно действует на человека.

Врачи больше занимались вредным влиянием телевидения на глаза, на костную систему, кровообращение и обмен веществ. Но большинство их выводов может быть обращено также и против неумеренного чтения, не говоря уже о том, что весь современный городской быт не способствует подвижному образу жизни.

Телевидение оказывает весьма специфическое воздействие на образный мир человека, отучая его от прямого восприятия действительности и навязывая ему «искусственные реальности», о чем уже была речь. Но это воздействие мало изучено психологами, и Дж. Мандер вынужден ссылаться на проведенные им самим опросы телезрителей. В частности, многие из них жалуются на «гипноз». Верно ли, что телевидение производит гипнотическое действие, и если верно, то каковы могут быть последствия хаотической гипнотизации в течение нескольких часов в день?

Действие телевидения на человека надо, наконец, изучить!

***

Наконец, четвертый аргумент Дж. Мандера носит название «Установки, внутренне присущие телевидению». Он утверждает в своем резюме, что, «наряду с корыстным поведением хозяев, техника телевидения предопределяет его границы и его содержание». Я уже объяснил выше, почему я не согласен с этим утверждением и присоединяюсь к мнению тех, кто считает технику как таковую «нейтральной» и возлагает всю ответственность за телевидение на использующих его людей. Впрочем, в этой главе содержатся очень интересные наблюдения над технической стороной телевидения, и самое замечательное из них я здесь приведу.

Дж. Мандер полагает, что телевизор, не позволяющий прервать передачу и снова вернуться к ней, по самому своему существу представляет монотонное и скучное зрелище. Поэтому внимание зрителя можно удержать лишь искусственными мерами, к которым относятся, прежде всего, известные «кинематографические» приемы (крупный план, «наплыв», вид сверху, резкие переходы и чередование сюжетов). Но и этого недостаточно, потому что, по мнению автора, телевидение мало приспособлено к передаче утонченных чувств и «конструктивного» поведения; все это хорошо получается в романе, а на экране телевизора выходит скучно. Телевидение, — говорит он, — приспособлено для передачи грубых и разрушительных сюжетов, прежде всего — примитивного секса и насилия, что и может наблюдать каждый, имеющий у себя такой аппарат.

Я с этим мнением не могу согласиться, и все специальное знание Джерри Мандера не убедит меня переложить даже часть ответственности на злополучный ящик (технические характеристики которого, несомненно, можно улучшить). Почти все, что автор говорит о телевидении, распространяется на кино, лучшие образцы которого достигают уровня искусства. То же верно в отношении некоторых телевизионных передач, виденных мною в России.

Как и другие опасные общественные явления, телевидение должно быть поставлено под общественный контроль. Такой контроль, в той или иной мере применяемый на практике во всех цивилизованных странах и часто предусматриваемый законом, должен предотвращать такие злоупотребления, как призывы к насилию, пропаганду расовой и национальной ненависти, порнографию и популяризацию преступлений. Этот контроль не должен посягать на свободу выражения мнений и свободу творчества, но должен решительнее, чем это делается сейчас, пресекать «культ насилия» и развращение детей. Его следует поручать не чиновникам, а выбранным для этой цели деятелям культуры.

Ясно, что такие ограничения не влекут за собой тех последствий, которые вызывает цензура, всегда осуществляющая политику господствующих групп. Они охраняют самое существование цивилизованного общества, и тем самым стоят вне политики.

Но здесь тотчас же возникает вопрос о демократии. Ведь если большая часть публики не согласится с таким контролем, то демократический строй, по-видимому, не позволит его ввести; а суждения публики определяются ее воспитанием, в частности, скверным воспитанием, происходящим от самого телевидения. Надо ли воспитывать зрителей? Каким образом это делать, и кто должен этим заниматься?

Если демократия не должна погибнуть, зрителей надо воспитывать. Ведь зрители — их вкусы и привычки — в значительной степени ответственны за содержание телевидения, которое губит демократию. Но как их воспитывать, если они этого не хотят, и проголосуют против всяких попыток навязать им какое-либо воспитание?

Перед нами парадокс демократии, далеко выходящий за пределы нашей темы. Мы надеемся к нему вернуться в более общем обсуждении самого понятия демократии.

© Современные проблемы. Библиотека.