[Звездочкой отмечены примечания автора, цифрами - примечания переводчика]

(1692/3 г.) История Закона о печати не удостоилась внимания и труда моих предшественников. Между тем события, которые привели к установлению свободы печати в Англии, а затем и во всех странах, населенных людьми английского происхождения, представляют для наших современников, быть может, не меньший интерес, чем любая битва или осада, описанная в мельчайших подробностях.

В течение первых трех лет царствования Вильгельма ¹* ²   «Жизнь и заблуждения» Дантона; автобиография Эдмунда Боуэна, напечатанная частным образом в 1852 г. Эта автобиография в высшей степени занимательна и интересна. (Прим. автора) Вильгельм III Оранский, пришедший к власти вследствие «Славной Революции» 1688 г., царствовал с 1689 г. по 1702 г. (до 1695 г. совместно с супругой Марией, дочерью последнего короля династии Стюартов Иакова II). С точки зрения крайних тори его царствование было незаконно, поскольку жив был Иаков II, удалившийся во Францию. Сторонники возвращения Стюартов назывались якобитами. (Прим. перев.) ., пожалуй, никто не поднимал голоса против ограничений, наложенных законом на печать. Эти ограничения превосходно гармонировали с теорией управления, которой придерживались тори, а практическое их применение не раздражало вигов. Роджер Лестрейндж  ³ Лестрендж был не только цензором при Стюартах, но также издателем (с 1685 г.) официального журнала "Обозреватель", где печатал памфлеты собственного сочинения, направленные против вигов ., бывший цензором  ⁴   В подлиннике употреблено слово licenser, от license — разрешение. Таково было официальное название должности цензора в Англии. Оно равнозначно слову censor и в дальнейшем переводится «цензор» . при двух последних королях династии Стюартов, человек, столь же неблагосклонный к эксклюзионистам  ⁵ Так называли в царствование Карла II (1660-1685) тех, кто выступал за исключение из престолонаследия герцога Йоркского, впоследствии короля Иакова II, которого подозревали в католических убеждениях и просвитерианам в этом своем качестве, как и в другой своей роли Обозревателя, был снят с должности во время революции  ⁶ Имеется ввиду «Славная Революция» (1688 г.) , а его место занял один шотландский джентльмен, получивший за свою страсть к редким книгам и привычку посещать все распродажи библиотек прозвище Каталог Фрейзер, под коим он и был известен в магазинах и кофейнях близ собора святого Павла. Фрейзер был ревностный виг. Авторы и издатели, державшие сторону вигов, восхваляли его как самого беспристрастного и гуманного человека. Но эти же качества, вызвавшие их похвалы, навлекли на него поношения тори и не очень нравились его непосредственному начальнику Ноттингему. Впрочем, по-видимому, до 1692 г. между ними не было серьезных расхождений. Но в этом году почтенный старый священник по имени Уокер, бывший во время Республики ⁷ Так называется период с 1649 по 1660 г., когда после казни короля Карла I Англией управлял Оливер Кромвель, принявший титул «лорда-протектора» (с 1658 г. ту же должность занимал его сын Ричард Кромвель); английский термин commonwealth является калькой Латинского res publica викарием Годена  ⁸ Предполагаемый автор сочинения Icon basilike («Образ царя», греч.), пресвитерианский священник , написал книгу, убеждавшую всех разумных и беспристрастных читателей, что автором Icon basilike был не Карл I, а Годен. Негодование, вызванное этим в партии Высокой Церкви  ⁹ Ортодоксальная ветвь англиканской церкви, вряд ли могло быть сильнее, если бы он разрешил опубликовать сочинение, объявляющее поддельным Евангелие от Иоанна или Послание римлянам. Это был не литературный, а религиозный вопрос. Всякое сомнение было нечестием. Поистине для многих ревностных роялистов Icon был чем-то вроде добавочного откровения. Один из них зашел так далеко, что предлагал читать в церквах поучения, извлеченные из этой драгоценной книжечки ^10* Vox Cleri («Голос духовенства»), 1689 . Тогда Фрейзер предпочел покинуть свою должность, и Ноттингем назначил на его место джентльмена знатного происхождения и скудного состояния по имени Эдмунд Боуэн. Эта смена личности привела к немедленному и полному изменению всей системы, потому что Боуэн был столь убежденным тори, как только мог быть добросовестный человек, принесший присягу  ¹¹ Присяга Вильгельму и Марии рассматривалась якобитами как измена законному королю Иакову II . Он был известен как преследователь нонконформистов  ¹² Протестанты, не согласные с доктриной или устройством англиканской церкви и защитник доктрины пассивного повиновения ¹³ Учение, согласно которому подданные должны не размышляя повиноваться своему государю . Он издал нелепый трактат Фильмера  ¹⁴ Автор книги, излагающей фантастическую теорию происхождения королевской власти из договора, которым подданные передали всю власть в своей стране на вечные времена королю и его потомству о происхождении власти и написал возражение на посмертное сочинение Элджернона Сидни  ¹⁵ Английский республиканец, казненный в 1683 г, врученное шерифам на Тауэр Хилл. И Боуэн никоим образом не соглашался признать, что, принеся присягу Вильгельму и Марии, он совершил нечто несовместимое с его прежними взглядами. Ему удалось убедить себя, что они царствуют по праву завоевания, и что каждый англичанин должен так же верно служить им, как Даниил служил Дарию и Неемия Артаксерксу. Но эта доктрина, успокоительная для его совести, не имела успеха у обеих партий. Виги испытывали к ней отвращение за ее раболепие, якобиты — за ее революционность. Разумеется, многие тори подчинились Вильгельму на том основании, что он был правящим королем, законным или нет; но очень немногие из них склонны были признать, что его правление произошло от завоевания. Извинение, удовлетворявшее слабый и узкий ум Боуэна, было чистой фикцией, но если бы это была правда, то англичане не могли бы выговорить эту правду, не сгорая от стыда и унижения  ¹⁶* Боуэн был автор «Истории бегства», опубликованной сразу же после революции. (Имеется в виду бегство Иакова II. — Прим. пер.) Но он держался своей излюбленной причуды с упрямством, лишь возраставшим от общего неодобрения. Его старые друзья, твердые сторонники нерушимой наследственной власти, стали холодны и сдержаны. Он просил благословения у Сенкрофта, но получил лишь резкий ответ и враждебный взгляд. Он просил благословения у Кена, и Кен, хотя и не привык отступать от правил христианского милосердия и вежливости, пробормотал что-то о жалком писаке. Он составлял в одиночку отдельный класс: был одновременно и ревностным последователем Фильмера и ревностным подданным Вильгельма. Он утверждал, что чистая монархия, не ограниченная никаким законом или договором, была божественно установленной формой правления. И в то же время утверждал, что Вильгельм был теперь абсолютным монархом, имеющим право отменить Великую Хартию   ¹⁷ Великая Хартия Вольностей (1215) — грамота, подписанная английским королем Иоанном Безземельным 15 июня 1215 г. в Раннимиде, навязанная ему баронами. В этом документе, по традиции именуемом Magna Charta, король обязался не собирать налогов без согласия выбранных представителей дворянства и духовенства, к которым затем были присоединены представители лондонских купцов. Он обязался также уважать некоторые вольности городов, привилегии высших классов населения. Великая Хартия легла в основу английского парламентского строя , упразднить суд присяжных, вводить налоги простым королевским повелением и в то же время требовать безусловного повиновения от своих христианских подданных. В остальном Боуэн был человек с некоторым образованием, посредственным умом и неприятными манерами. Едва он вступил в свою должность, Патерностер Роу и Малая Британия пришли в волнение. При Фрейзере виги пользовались почти неограниченной свободой, как если бы вообще не было цензуры. Теперь они подвергались столь же суровому обращению, как во времена Лестрейнджа. Собирались опубликовать «Историю кровавых судилищ»  ¹⁸ Имеются в виду расправы судей Иакова II с участниками восстания Монмута (1685)  , которая, как предполагалось, должна была иметь не меньший успех, чем «Странствие пилигрима»   ¹⁹ Книга аллегорий баптистского проповедника Беньяна (1678). И вот, новый цензор отказался дать свое Imprimatur. Эта книга, заявил он, изображает мятежников и схизматиков в виде героев и мучеников, и он не разрешил бы ее ни за что на свете. Не дозволено было напечатать иск лорда Уоррингтона, предъявленный большому жюри Чешира, потому что его милость неуважительно отзывается о божественном праве и пассивном повиновении. Джулиан Джексон, желавший распространить свои взгляды о способе правления, должен был снова, как в бедственные времена короля Иакова, прибегнуть к тайному станку  ²⁰* «Изображение Эдмунда Боуэна», 1692. Естественно, такие ограничения после нескольких лет безграничной свободы вызвали яростное отчаяние. Некоторые из вигов стали думать, что нежелательно самое учреждение цензуры; и все виги в одни голос заявляли, что новый цензор не годится для своей должности, и готовы были объединить усилия, чтобы от него избавиться.

Споры, завершившиеся увольнением Боуэна и вызвавшие первую парламентскую борьбу за свободную бесцензурную печать, известны нам по рассказам, написанным самим Боуэном и другими; но есть серьезные основания полагать, что ни в одном из них мы не найдем всей правды. И все же, как бы много времени ни отделяло нас от этих происшествий, нам удастся, может быть, составить из этих разрозненных отрывков согласное с истиной повествование, которое удивило бы самого злополучного цензора. Невдалеке от Лондона жил человек хорошего происхождения по имени Чарльз Блаунт, обладавший некоторой начитанностью и кое-каким литературным талантом²¹. В политике он был крайним вигом. В дни Билля об Исключении он был одним из подручных Шефтсбери²² и, под псевдонимом Юний Брут, восхвалял добродетели и гражданские доблести Титуса Отса²³, побуждая протестантов должным образом отомстить папистам за лондонский пожар и убийство Годфри^24*25. В отношении теологических вопросов, разделявших протестантов и папистов, Блаунт был совершенно беспристрастен. Он был безбожник и возглавлял небольшую школу безбожников, одержимых болезненным стремлением обращать других в свою веру. Он перевел с латинского перевода часть «Жизни Аполлония Тианского», снабдив ее примочат ниями, дерзкое богохульство которых вызвало суровый отзыв неверующего совсем иного рода, знаменитого Бейля²⁶. Сверх того, Блаунт выступил с нападками на христианство в нескольких оригинальных трактатах или, лучше сказать, трактатах, притязавших на оригинальность, потому что он был самый наглый из литературных воров, переписывавший без ссылок целые страницы из своих предшественников. Удовольствия его состояли в том, чтобы докучать священникам вопросами, как мог существовать свет до того, как было создано солнце, каким образом рай мог быть окружен реками Фисоном, Гихоном, Хиддекелем и Евфратом, как передвигались змеи, прежде чем они осуждены были ползать, и откуда Ева взяла нитки, чтобы сшить смоковные листья. Свои рассуждения об этих вещах он издал под гордым названием «Оракул разума»; и в самом деле, ученики его принимали как изречения оракула все, что он говорил и писал. Самый известный из этих учеников был плохой писатель по имени Гилдон, проживший достаточно долго, чтобы надоесть еще одному поколению своими скверными виршами и злословием; память о нем дошла до наших дней, но не в его пространных сочинениях, а в двух или трех строках, где Поуп презрительно описал его глупость и продажность²⁷.

При всем том малом уважении, какого заслуживают умственные способности и нравственные качества Блаунта, как раз ему мы в значительной мере обязаны освобождением английской печати. Он долго враждовал с цензурой. Еще до революции один из его еретических трактатов был безжалостно отделан Лестрейнджем и в конце концов запрещен по приказу начальника Лестрейнджа, епископа Лондонского^28*. Боуэн был не менее суровый критик. Поэтому Блаунт объявил войну цензуре и цензору. Военные действия он начал листовкой, вышедшей без всякого разрешения под псевдонимом Филопатрис²⁹ и носившей название «Справедливая защита просвещения и свободы печати»^30*. Читатель, не знающий, что Блаунт был один из самых бессовестных плагиаторов в истории, будет удивлен, обнаружив среди жалких мыслей и выражений третьесортного памфлетиста отрывки, достойные по возвышенному чувству и прекрасному стилю величайших писателей всех времен. Дело в том, что «Справедливая защита» состоит главным образом из подтасованных кусков «Ареопагитики» Мильтона. Это благородное воззвание не было услышано поколением, которому предназначалось, было забыто, и теперь им мог воспользоваться любой проходимец. Литературная деятельность Блаунта напоминает архитектурные труды варваров, использовавших Колизей и театр Помпея в качестве каменоломен, строивших свои лачуги из ионических фризов и подпиравших крыши коровников колоннами из лазурита. В заключение Блаунт, точно так же, как Мильтон, предлагает, чтобы книга могла быть напечатана без всякого разрешения, если на ней указаны имена автора и издателя^31*. «Справедливая защита» имела успех. И он тут же принялся наносить дальнейшие удары. В «Ареопагитике» осталось еще много великолепных мест, не использованных Блаунтом в его первом памфлете. Из этих мест он изготовил второй памфлет под названием «Основания для освобождения печати от цензуры»^32*. К этим «Основаниям» он прибавил послесловие под названием: «Верное и правдивое изображение Эдмунда Боуэна». Изображение было крайне резким. Автор цитировал отрывки из сочинений цензора, доказывающие, что он придерживается доктрин пассивного повиновения и непротивления. Он обвинял Боуэна в том, что тот систематически использует свою власть, потворствуя врагам и вынуждая к молчанию друзей тех самых монархов, чей хлеб он ест; и далее утверждал, что цензор — друг и ученик сэра Роджера, своего предшественника³³.

²¹ Драйден весьма переоценивает способности Блаунта в своей «Жизни Луки-ава». Впрочем, суждение Драйдена не беспристрастно, потому что первым сочинением Блаунта был памфлет в защиту «Завоевания Гренады».

²² Участник заговора 1684 г., имевшего целью исключение из престолонаследия герцога Йоркского, впоследствии Иакова II.

²³ Доносчик и лжесвидетель, поставлявший обвинения против католиков во время расследования так называемого «папистского заговора», в частности, обвинявший католиков в поджоге Лондона и в покушениях на жизнь короля (1678).

^{24* См. «Воззвание провинции к Сити об охране безопасности особы Его Величества, свободы, собственности и протестантской религии».}

25 Мировой судья, убитый неизвестными во время расследования им «папистского заговора».

²⁶ См. статью об Аполлонии в Словаре Бейля. Я утверждаю, что перевод Блаунта был сделан с латыни, потому что его сочинения изобилуют свидетельствами его неспособности переводить с греческого.

²⁷ См. изданные Гилдоном Труды Блаунта, 1695.

^28* «Athenae Oxonienses» Вуда («Оксфордские Афины» Вуда), под именем Генри Блаунта, отда Чарльза Блаунта; см. «Обозреватель» Лестрейнджа, N 290.

²⁹ Друг отечества.

^30* Это сочинение перепечатано Гилдоном в Трудах Блаунта.

^31* Не удивительно, что плагиат Блаунта был обнаружен лишь немногими из его современников. Но странно, что в Biographia Britarmica его «Справедливая защита» удостоилась горячих похвал, без малейшего упоминания о том, что все хорошее в ней украдено. При этом автор не ограничился ограблением Мильтона. В том же сочинении он заимствовал, без ссылки, прекрасный отрывок из Бэкона.

^32* Я уверенно приписываю этот памфлет Блаунту, хотя он и не был перепечатан Гилдоном в его Трудах. Если Блаунт и не сам написал это сочинение, то, без сомнения, оно было написано под его руководством. Невероятно, чтобы два литератора, действующих без взаимного соглашения, могли издать в очень короткое время два трактата, составленные из двух половин «Ареопагитики». Дальше мы увидим, почему Гилдон не счел нужным перепечатать второй памфлет.

³³ Т. е. Лестрейнджа

Написанное Блаунтом «Изображение Боуэна» широко распространилось, хотя его и нельзя было открыто продавать. И в то время как это сочинение переходило из рук в руки, а виги повсюду выражали свое негодование, называя цензора вторым Лестрейнджем, Боуэну был представлен на рассмотрение анонимный труд под названием «Король Вильгельм и королева Мария — завоеватели»^34*. Он разрешил его публикацию весьма охотно и даже с полным сочувствием. В самом деле, его излюбленные доктрины и доктрины, изложенные в этом трактате, до такой степени совпадали, что многие подозревали в нем автора, и это подозрение ничуть не убавилось от включенной в трактат похвалы его собственным политическим сочинениям. Но настоящим автором был тот самый Блаунт, кто старался в это время возбудить негодование публики против Закона о печати, а заодно и против цензора. Мотивы Блаунта нетрудно угадать. Его собственные взгляды были диаметрально противоположны тем, которые он выдвинул здесь в крайне воинственной форме. Поэтому никак нельзя сомневаться, что целью его было поймать в ловушку и погубить Боуэна. Это была низкая и коварная интрига. Но нельзя отрицать, что капкан с приманкой был поставлен весьма искусно. Республиканец успешно разыграл роль крайнего тори. Атеист успешно притворился сторонником Высокой Церкви. Памфлет завершался благочестивой мольбой к Богу света и любви умудрить умы англичан и направить их волю, научив их, что способствует гражданскому миру. Цензор не знал, что и думать. На каждой странице он видел свои собственные мысли, изложенные яснее, чем он умел их когда-либо выразить сам. Прочитав эту замечательную брошюру, каждый якобит неизбежно обратится. Непримиримые толпами пойдут к присяге. Нация, столь долго разделенная, обретет, наконец, единство. Но Боуэн скоро пробудился от своих приятных мечтаний: он узнал, что через несколько часов после появления очаровавшей его книжки ее титульный лист привел в ярость весь Лондон, что ненавистные слова — «Король Вильгельм и королева Мария — завоеватели» — вызвали негодование множества людей, даже не читавших ни слова дальше. Через четыре дня после появления книжки он узнал, что этим делом занялась Палата Общин, что некоторые ее члены нашли эту книгу мерзкой, а поскольку автор неизвестен, то парламентский пристав разыскивает цензора^35*. Боуэн никогда не был силен умом; свирепость и внезапность обрушившейся на него бури поразила его и расстроила его нервы. Он явился в Палату. Члены ее, встреченные им в коридорах и вестибюлях, смотрели на него неприязненно. Когда он подошел к решетке³⁶ и после трех глубоких поклонов решился поднять голову и оглянуться, он прочел свою участь в раздраженных и презрительных взглядах, направленных на него со всех сторон. Он колебался, путался, сам себе противоречил, назвал спикера «милордом» и вызвал своим замешательством безудержные взрывы смеха, смутившие его еще больше. Как только он ушел, было единогласно решено, что оскорбительный трактат должен быть сожжен рукой палача во дворе Пэлас Корт³⁷. Было также решено без голосования просить короля снять Боуэна с должности цензора. Бедняга, готовый упасть в обморок от горя и страха, был отведен служителями Палаты в место заключения^38*.

(1695) Парламент работал без перерыва. Когда Аббатство³⁹ было увешано черными полотнищами по поводу похорон королевы⁴⁰, Палата Общин приступила к голосованию, которое привлекло в то время мало внимания, не вызвало никакого волнения и осталось незамеченным в наших пространных анналах, историю которого можно лишь неполно проследить по парламентским архивам, но которое сделало для свободы и цивилизации больше, чем Великая Хартия или Билль о Правах⁴¹. В начале сессии был назначен комитет для проверки, какие временные законодательные акты вскоре теряют силу, и для рассмотрения, какие из них следует продлить. Комитет сделал доклад, и все содержавшиеся в нем рекомендации были одобрены, за одним исключением. Среди законов, которые комитет советовал возобновить, был и закон, подчинявший печать цензуре. Перед Палатой был поставлен вопрос: «Согласна ли Палата с решением комитета, что закон под названием „Закон о предотвращении злоупотреблений посредством печатания мятежных, изменнических и недозволенных памфлетов и о наблюдении за печатью и печатными станками“ должен быть продлен». Спикер заявил, что ответившие «Нет» одержали верх; и те, кто сказал бы «Да», предпочли не настаивать на голосовании.

Билль, продолжавший действие всех остальных временных законов, которые по мнению комитета не должны были утратить силу, был внесен на рассмотрение, принят и направлен в Палату Лордов. Но вскоре этот билль вернулся с важной поправкой. Лорды присоединили к списку законов, подлежащих продлению, также закон, ставивший печать под надзор цензоров. Палата Общин решила не согласиться с этим дополнением, потребовала конференции⁴² и назначила уполномоченных для участия в ней. Главным уполномоченным был Эдуард Кларк, стойкий виг и представитель Тонтона, бывшего твердыней гражданской и религиозной свободы на протяжении пятидесяти бурных лет.

Кларк предъявил лордам в Картинном Зале⁴³ мемуар, где были изложены мотивы, побудившие Нижнюю Палату не возобновлять Закон о печати. Этот документ оправдывает решение Палаты Общин. Но он доказывает в то же время, как мало понимали члены этой палаты, что они делают, какую революцию совершают своим решением и какую силу вызывают к жизни. Они указали сжато, отчетливо, убедительно и местами со сдержанной иронией на бессмысленность и несправедливость закона, который должен был утратить силу. Но, оказывается, все их возражения относились к деталям. В их мемуаре ни слова не было о главном принципиальном вопросе, будет ли вообще свобода печати благом для общества или злом. Закон о печати осуждался не как дурное в своей сущности установление, а по причине связанных с ним мелочных жалоб, поборов, затруднений, препятствий для коммерции и обысков в частных домах. Закон объявлялся вредным, потому что он давал возможность Компании книжной торговли⁴⁴ вымогать деньги у издателей; потому что он давал возможность агентам правительства обыскивать частные дома, прикрываясь общими ордерами; потому что он ограничивал торговлю иностранными книгами лондонским портом; потому что он задерживал в таможне ценные грузы с книгами так долго, что страницы покрывались плесенью. Палата Общин жаловалась также, что сумма взимаемого цензором вознаграждения не была точно установлена. Она жаловалась, что чиновники таможни не вправе открыть прибывший из-за границы ящик с книгами без присутствия одного из цензоров. Далее задавался разумный вопрос, каким образом чиновник может узнать, есть ли в ящике книги, если ему не дозволено открыть его? Таковы были аргументы, достигшие той цели, которой не мог добиться своей «Ареопагитикой» Мильтон.

Лорды уступили без спора. Они, вероятно, ожидали, что им пришлют вскоре какой-нибудь не столь неудобный билль, регулирующий печать; и в самом деле, такой билль был внесен в Палату Общин и после второго чтения передан в специальный комитет. Но сессия парламента закрылась прежде, чем этот комитет сделал свой доклад; и таким образом английская литература освободилась — навсегда освободилась — от власти правительства^45*. Это великое событие прошло почти незамеченным. Эвлин и Латрел не сочли его достойным упоминания в своих дневниках. Голландский посол не счел его достойным упоминания в своих отчетах. Никакого намека на него нельзя найти в «Мансли Меркьюри»⁴⁶. Внимание общества было приковано к другим, куда более интересным вещам.

^34* «Автобиография» Боуэна.

^35* «Автобиография» Боуэна; Журнал Палаты Общин, 20 января 1692/3.

³⁶ Барьер, отделяющий места членов Палаты от допускаемых посетителей, свидетелей и т. п.

³⁷ Суд, имевший юрисдикцию в радиусе 12 миль от Уайтхолла.

^38* Там же, 20, 21 января 1692/3.

³⁹ Вестминстерское Аббатство, где заседает парламент.

⁴⁰ Королевы Марии, умершей в 1695 г.

⁴¹ Bill of Rights — закон, принятый английским парламентом в 1689 г. для предотвращения реставрации королевского абсолютизма.

⁴² Здесь: совещание комиссий, уполномоченных обеими палатами, для согласования возниюпих разногласий.

⁴³ Зал, украшенный батальными картинами, где заседала Палата Лордов.

⁴⁴ Company of Stationers — компания или гильдия в лондонском Сити, состоявшая из книготорговцев, печатников и т. п., зарегистрированная в 1557 г.

^45* См. Журнал Палаты Общин от 17 февраля, 12 апреля в 17 апреля, а также Журналы Палаты Лордов от 8 апреля в 18 апреля 1695 г. К несчастью, есть пробел в Журнале Палаты Общин за 12 апреля, и теперь уже невозможно установить, было ли голосование по вопросу, согласиться или нет с поправкой Палаты Лордов.

⁴⁶ «Ежемесячный Меркурий».

(1695) Между тем, в Лондоне происходили события, не удостоенные вниманием всех предыдущих историков⁴⁷, но гораздо более важные, чем все успехи армии Вильгельма или флота Рассела. Свершался великий эксперимент. Развивалась великая революция. Явились на свет газеты.

Пока оставался в силе Закон о печати, в Англии не было никаких газет, кроме «Лондон Газетт», издаваемой одним из чиновников канцелярии государственного секретаря, и содержавшей лишь то, что хотел сообщить нации государственный секретарь. В действительности было множество периодически выходивших изданий, но ни одно их них не заслуживало названия газеты. Уэлвуд, ревностный виг, издавал журнал под названием «Обозреватель», но, как и прежний «Обозреватель» Лестрейнджа, его журнал содержал не новости, а диссертации на политические темы. Некий полупомешанный книготорговец по имени Джон Дантон издавал «Атиниан Меркьюри»⁴⁸, но в этом «Атиниан Меркьюри» обсуждались лишь вопросы натуральной философии⁴⁹, казуистики и приятных манер. Член Королевского общества по имени Джон Хаутон издавал нечто под названием «Сборники для совершенствования промышленности и торговли». Но в его «Сборниках» содержались обычно курсы акций, объяснения о деловых обычаях Сити, заметки о новых проектах, рекламы книг, шарлатанских лекарств, минеральной воды или виверр⁵⁰, объявления врачей, желающих наняться на корабль, слуг, желающих найти хозяина, и леди, желающих найти себе мужа. Если же он печатал иногда политические новости, то переписывал их из «Лондон Газетт». Эта газета была столь пристрастна и давала столь бедную хронику событий, что имела мало читателей, хотя у нее не было конкурентов. Она печаталась лишь в восьми тысячах экземпляров, то есть получалось меньше одного экземпляра на каждый приход королевства. Человек, следивший за историей своего времени по статьям «Газетт», остался бы в неведении о многих событиях величайшей важности. Он, например, ничего не узнал бы о военном суде над Торрингтоном, о ланкастерских процессах, о сожжении Пастырского послания епископа Солсберийского или о привлечении к суду герцога Лидского. Но недостатки «Газетт» до некоторой степени восполнялись в Лондоне кофейнями, а в провинции еженедельными письмами⁵¹.

Третьего мая 1695 г. истек срок закона, подчинявшего печать цензуре. Не прошло и двух недель с этого дня, как стойкий старый виг по имени Гаррис, пытавшийся издавать в дни «Билля об Исключении» газету под названием «Внутренние и иностранные известия», но вскоре вынужденный оставить этот замысел, объявил, что эти «Внутренние и иностранные известия», запрещенные тиранией четырнадцать лет назад, начнут выходить опять. Через десять дней после появления первого номера «Внутренних и иностранных известий» был напечатан первый номер «Английских курантов». За ним появились «Пакетбот из Голландии и Фландрии», «Пегас», «Лондонский листок», «Лондонская почта», «Старый почтмейстер», «Почтовый курьер» и «Почтальон». История английских газет с того времени до наших дней — самая интересная и поучительная часть истории нашей страны. Вначале они были малы и неказисты на вид. Даже «Почтовый курьер» и «Почтальон», по-видимому, превосходившие остальные качеством исполнения и имевшие наибольший успех, неряшливо печатались на листках скверной бумаги, какую теперь сочли бы неподходящей даже для уличных баллад. Выходило лишь два номера в неделю, и номер содержал меньше материала, чем можно найти в одной колонке нынешних ежедневных газет. То, что теперь называется передовой статьей, появлялось редко — лишь в тех случаях, когда новости были скудны, когда голландскую почту задерживал западный ветер, когда ирландцы не бунтовали в Алленских болотах, когда ни одна не присягнувшая конгрегация не была разогнана полицией, когда никакой посол не въехал в столицу со своим кортежем карет, когда никакой лорд или поэт не был похоронен в Аббатстве и когда вследствие этого трудно было заполнить четыре небольших страницы. Но эти передовые статьи, хотя и заполнявшие, по-видимому, пробелы от недостатка более привлекательных тем, сами по себе никоим образом не заслуживают презрения.

⁴⁷ Маколей был первым исследователем истории печати.

⁴⁸ «Афинский Меркурий».

⁴⁹ Т. е. физики.

⁵⁰ Виверра — африканский хорек.

⁵¹ В подлиннике newsletters — письма со столичными и иностранными новостями, рассылавшиеся из Лондона по подписке, обычно раз в неделю. В 17-м вехе замеявш английской провинции газеты.

Примечательно, что все эти новорожденные газеты были на стороне Вильгельма и революции. Это обстоятельство можно отчасти объяснить тем, что издатели должны были вначале демонстрировать свое хорошее поведение. В самом деле, было не совсем ясно, занимались ли они законным ремеслом. Конечно, печатанье газет не было запрещено никаким законом. Но в конце правления Карла второго судьи считали преступлением против общего права всякую публикацию политических сведений без разрешения короля. Конечно, судьи, придумавшие эту доктрину, могли быть смещены по желанию короля, а потому при всех обстоятельствах восхваляли королевскую прерогативу. Было сомнительно, как решат этот вопрос Холт⁵² и Треби⁵³, и это сомнение должно было внушать служителям короны снисходительность, а журналистам — осторожность. Обе стороны не склонны были доводить этот вопрос до полной ясности. Поэтому правительство потворствовало изданию газет, а хозяева этих газет тщательно воздерживались от чего-либо, что могло бы спровоцировать или встревожить правительство. Правда, в одном из первых номеров одного из новых журналов появилась на свет статья, по-видимому, инсинуировавшая впечатление, что принцесса Анна⁵⁴ не вполне искренне обрадовалась падению Намюра. Но печатник поспешил искупить свою вину смиреннейшими извинениями. В течение длительного времени неофициальные газеты были куда многословнее и забавнее официальной газеты, но не менее вежливы. Можно убедиться, что король всегда упоминался в них с глубоким уважением. Они соблюдали почтительное молчание по поводу дебатов и голосований обеих палат. В них было немало обвинений, но почти всегда эти обвинения были направлены против якобитов и французов. Несомненно, правительство Вильгельма немало выиграло от замены прежних ничем не обузданных еженедельных писем новыми печатными газетами, выходившими под угрожающим взглядом генерального атторнея^{55 56*}.

Памфлетисты были не столь стеснены, как журналисты; но всякий, внимательно изучивший политические дискуссии того времени, не мог не заметить, что нападки на личность и правление Вильгельма стали гораздо менее грубыми и злобными во вторую половину его царствования, чем в первую. И очевидная причина этого в том, что печать, скованная в первую половину его царствования, во вторую половину стала свободной. Пока существовала цензур«, вряд ли хоть один листок, порицающий деятельность какого-нибудь государственного учреждения хотя бы самым вежливым м приличным языком, мог быть напечатан с разрешения цензора. Напечатать же такой листок без разрешения цензора было незаконно. Поэтому почтенные и умеренные оппоненты двора, будучи не в состоянии публиковать свои мысли законным путем, обычно хранили молчание, предоставляя критику администрации двум видам людей — фанатикам, отказавшимся от присяги и искренне считавшим, что принц Оранский заслуживает не больше милосердия я вежливости, чем Князь Тьмы, и дельцам с Граб-стрит⁵⁷, людям с грубым умок, недобрым сердцем и злым языком. Среди множества привычных критиков правительства вряд ли можно было найти хоть одного честного, рассудительного и сдержанного человека. В самом деле, сама привычка писать против правительства имела дурное воздействие на личность. Потому что привычка писать против правительства есть привычка нарушать закон; а привычка нарушать даже неразумный закон может превратиться в полное беззаконие. Как бы ни была нелепа какая-нибудь пошлина, контрабандист чаще всего окажется мошенником и бандитом. Как бы ни был тягостен закон об охране дичи, браконьер очень уж легко превращается в убийцу. И хотя мало можно сказать в пользу законов, ограничивающих печать, существует немалый риск, что человек, постоянно нарушающий эти законы, не будет человеком безупречной чести и суровой прямоты. Если автор решился напечатать свое произведение и не может получить разрешение цензора, он должен прибегнуть к услугам нищих и отчаянных отщепенцев, гонимых блюстителями порядка и вынужденных каждую неделю менять свои имена и внешность, пряча бумагу и станки в притонах порока, составляющих постыдную болезнь больших городов. Он должен подкупать этих несчастных, чтобы они хранили его тайны, подвергаясь риску, что им высекут спины и отрежут уши вместо него. Человек, опускающийся до таких сообщников и прибегающий к таким приемам, вряд ли может сохранить неприкосновенным свое ощущение правильности и приличия. Освобождение печати произвело большую и благотворную перемену. Лучшие и мудрейшие люди оппозиции приняли на себя обязанности, ранее предоставленные беспринципным и безудержным. Статьи против правительства писались теперь в стиле, более подобающем государственным людям и джентльменам; и даже сочинения недовольных низшего и дерзкого рода стали несколько менее грубыми и непристойными, чем во времена цензуры.

Некоторые слабые люди воображали, что религия и нравственность нуждаются в защите цензора. Ход событий явственно свидетельствует, что они ошибались. В действительности цензура вряд ли сколько-нибудь сдерживала распущенность и непристойность. «Потерянный раб» едва избежал опасности быть изуродованным цензурой — потому что «Потерянный рай» был произведением человека, политические взгляды которого были ненавистны господствующей власти. Но сочинение Этериджа «Она бы это сделала, если бы могла», «Деревенская жена» Уичерли и переводы Драйдена из четвертой книги Лукреция без труда получили Imprimatur, потому что Драйден, Этеридж и Уичерли были придворные. С того самого дня, когда свершилось освобождение нашей литературы, началось ее очищение. И очищение это произошло не от вмешательства учреждений и чиновников⁵⁸, а от мнения большинства образованных англичан, которым было предложено свободно выбирать между добром и злом. В течение ста шестидесяти лет свобода печати становилась у вас все более полной; и в течение этих ста шестидесяти лет ограничения, налагаемые на писателей общими чувствами читающем публики, становились все строже и строже. Со временем даже те роды произведений, в которых, как полагали прежде, сладострастное воображение вправе себя выражать — любовные песни, комедии, романы — стали приличнее, чем были проповеди в семнадцатом веке. И в наши дни иностранцы! не смеющие напечатать ни слова о правительствах, которым они повинуются, не могут понять, каким образом самая свободная печать в Европе стала самой благонравной.

⁵² Судья, возглавлявший в 1691 г. процесс над заговорщиками против Вильгельма и Марии.

⁵³ Председатель Суда общего права (Common Plea) с 1693 г.

⁵⁴ Младшая дочь Иакова II, впоследствии королева Англии (1702-1714).

⁵⁵ Министр юстиции.

^56* В Британском Музее хранится великолепное и, как я полагаю, единственное в своем роде собрание газет царствования Вильгельма. Я тщательно просмотрел все это собрание. Странно, что ни Латрел, ни Эвлин не заметили появления новых газет. Первое упоминание об этих газетах, какое я обнаружил, содержится в отчете Лермитажа (французский агент — Прим. пер.), датированном 12/22 июля 1695 г. Приведу его слова:

«Depuis quelque tems on imprime ici plusieurs feuilles volantes en forme de gazette, qui sont remplies de toutes sortes de nouvelles. Cette licence est venue de ce que le parlement n’a pas acheve le bill ou projet d’acte qui avoit ete porte dans la Chambre de Communes pour regler l’imprimerie et empecher que ces sortes de choses n’arrivassent. Il n’y avoit ci-devant qu’un des commis des Secretaires d’Etat qui eut le pouvoir de faire des gazettes: mais aujourdhui il s’en fait plusieurs sous d’autres noms.»

(Перевод: «С некоторого времени здесь печатают множество летучих листков в виде газет, наполненных всевозможными новостями. Эта вольность произошла от того, что парламент не окончил рассмотрение билля или проекта закона, внесенного в Палату Общин, дабы надзирать за печатью и препятствовать подобным вещам. Прежде лишь один из служащих Государственных Секретарей имел право изготовлять газеты; а ныне появляется множество их под другими именами».) Лермитаж упоминает заметку с рассуждениями о принцессе и извинения пасквилянта.

⁵⁷ Улица в Лондоне, прежде населенная бедными писателями и литературными поденщиками; теперь называется улицей Мильтона.

⁵⁸ В подлиннике: «сенатов и магистратов».