3. Образование племен

Как мы уже видели, у всех приматов численность групп составляет несколько десятков, и эта численность, определяемая социальным инстинктом, несомненно сохранялась у дочеловеческих гоминидов и у первых людей. У всех общественных животных величина группы поддерживается примерно одной и той же, и, несомненно, именно такая величина, выработанная отбором, наилучшим образом способствует сохранению вида. Размеры группы определяются областью, где она должна кормиться, и возможностью узнавания всех индивидов группы, необходимой для установления иерархии и поддержания отношений; впрочем, этот вопрос мало изучен. Если – в благоприятных условиях – группа становится слишком большой, то она делится на две части, что без сомнения предусмотрено механизмом социального инстинкта; при этом социальные связи скоро забываются, и обе группы становятся «чужими» друг другу: в отношениях между ними социальный инстинкт теряет силу. Точно так же теряет силу материнский инстинкт, когда потомство достигает определенного возраста: животные не помнят родства дольше, чем это предусмотрено их инстинктивной программой.

На этом примере мы проиллюстрируем важную особенность работы инстинктов. Материнский инстинкт – открытая программа, не врожденная, а запускаемая материнским обучением, которое у обезьян генетически запрограммировано. Их подпрограмма обучения потомства вводится в раннем возрасте: опытами на обезьянах доказано, что самка, не получившая нормального для ее вида материнского ухода, не способна воспитывать детеныша. Генетически запрограммирован также возраст детеныша, в котором материнский инстинкт «выключается»: этот возраст, определенный для каждого вида, задается особым механизмом. Например, у шимпанзе семилетний индивид – уже самостоятельный, хотя и невысокий по рангу член группы, и мать не проявляет к нему никакого интереса. Разумеется, все эти механизмы «предусмотрены» геномом вида.

У человека материнский инстинкт устроен сложнее. Как мы уже знаем, «врожденное знание» у человека сплошь и рядом меньше, чем у животных: для «запуска» материнского инстинкта недостаточно даже нормального материнского ухода за девочкой в раннем детстве. Навыки материнства составляют часть культурной традиции и «вводятся» в открытую программу материнского инстинкта путем культурного обучения. Как установили психологи, у человека, как и у всех приматов, генетически запрограммировано «прекращение материнской любви», когда ребенок достигает определенного возраста, составляющего для нашего вида 5-6 лет. До этого возраста ребенок вызывает у матери реакции, нормальные для приматов, и мать ухаживает за ним правильным образом, если ее этому научили. Инстинкт дает необходимое побуждение («любовь к ребенку»), а культурная подпрограмма – необходимую информацию. Но для человека прекращение материнской любви совершенно неприемлемо, потому что его воспитание очень растянуто, вследствие сложного развития мозга. Она и не прекращается: эволюция «изобрела» другую программу, специфически человеческую и, несомненно, наследственную, которая вводится в действие как раз в то время, когда «исчерпывается» предыдущая, и «продлевает» действие материнской любви. Более молодые (в эволюционном смысле) инстинкты срабатывают не столь надежно, как более старые, так что переключение программ происходит не всегда. Если оно не происходит, то мать и в самом деле не любит своего ребенка после 5-6 лет, хотя и выполняет обычно требуемые культурой внешние процедуры, подражая принятым образцам. Но материнский инстинкт у нее больше не действует, как это и наблюдается в значительном числе случаев. Я заимствую этот факт из книги Э.Фромма «Искусство любить», где ему дается по существу то же объяснение.

В нормальных случаях, однако, не заметно никакого изменения поведения матери при переходе через этот критический возраст ребенка. Можно предположить, что у большинства матерей продолжает действовать тот же инстинкт, что и раньше: дело происходит так, как будто предыдущий инстинкт, свойственный всем приматам, не заменяется каким-то новым инстинктом, а видоизменяется – снимается «выключатель», срабатывавший через 5-6 лет после рождения ребенка. Таким образом, как это всегда бывает в эволюции, предыдущая программа не просто отменяется, а дополняется новой, блокирующей действие «выключателя». Тогда прежний инстинкт может действовать неограниченно, до конца жизни матери.

На этом примере я хочу проиллюстрировать явление, имеющее, как я полагаю, общее биологическое значение. Можно представить себе, что материнский инстинкт приматов – это механизм, работающий или не работающий в зависимости от возраста ребенка. Ему некоторым образом «предъявляется» этот возраст, и если он не больше 6 лет, то материнская любовь включается, а если больше, то нет. На возрасте 7 лет стоит «метка», прекращающая действие материнской любви. Это происходит так, как будто при предъявлении чисел 0,1,2,3,4,5,6 механизм инстинкта выдает реакцию, описываемую словом «свой», а при предъявлении б?льших чисел – словом «чужой». Новая, человеческая программа – тоже наследственная – убирает метку, и тогда тот же инстинкт начинает выдавать реакцию «свой» на любое число¹¹.

До сих пор речь шла о наследственных программах, реагирующих на биологически заданные ситуации, поскольку отношение матери к ребенку, во всяком случае в раннем возрасте, не зависит от культурной традиции. Но вообще отношения родства выражаются абстрактными понятиями и описываются (у человека) словесным языком; я не строю гипотез, понимают ли эти отношения животные. Во всяком случае, у всех общественных животных есть наследственная программа ознакомления и узнавания членов собственной группы, выдающая метку «свой» при встрече с членом группы. Предъявление этой метки специфическому для вида механизму социального инстинкта включает особо интимные отношения к данному индивиду. Эта наследственная программа выработки и предъявления метки ограничивает действие социального инстинкта «своей» группой.

У человека дело обстоит сложнее. Как мы уже знаем, человек – «культурное существо»: он может существовать лишь при наличии двух взаимодействующих систем наследственности – генетической и культурной. Среда, к которой должен приспосабливаться человек и в которой работают его инстинкты, это не только природная, но и культурная среда, продукт культурной наследственности. В открытые программы человеческих инстинктов вводятся путем обучения подпрограммы, происходящие из культурной традиции и «написанные» на символическом, чаще всего словесном языке. Вместе с этими программами могут вводиться и метки, определяющие объем действия инстинктов. В отличие от животных, у которых метка в конечном счете задается геномом (даже если для этого требуется предусмотренное геномом обучение), у человека метки вырабатываются культурным обучением. В частности, культурное обучение определяет у человека объем коллектива, в котором действует социальный инстинкт. Человек, воспитанный в определенной культуре, считает «своими» членов коллектива, выделенного некоторыми культурными признаками, такими, как язык, татуировка, одежда, священные ритуалы и т.д. Коллективы этого рода, известные с начала писаной истории и несомненно существовавшие намного раньше, называются племенами.

Конечно, всегда предполагалось, что сплоченность племени создавалась принятым в его культуре воспитанием, и можно спросить, при чем тут инстинкт? Культуры и системы воспитания столь разнообразны, что можно подумать, будто в человеке можно воспитать любое поведение – откуда и происходит латинская метафора tabula rasa и основанный на ней бихевиоризм. Но при ближайшем рассмотрении оказалось, что этические понятия и правовые системы всех племен, ныне живущих на Земле или известных из истории, в основных принципах сходны между собой – в гораздо большей мере, чем это можно объяснить заимствованиями из других культур. Мы еще займемся дальше этим удивительным совпадением, которое, впрочем, нисколько не удивляет антропологов – поскольку самая возможность взаимопонимания людей всех культур предполагает их общую основу. Этой основой, несомненно, является общая система инстинктов, определяющая наш вид. Культурные программы, столь различные на первый взгляд, во всех случаях вводятся в открытые программы инстинктов, одних и тех же у всех людей. Но, конечно, у каждой культуры своя метка, задающая коллектив «своих».

Первоначальные группы у человека давно исчезли. Те группы близких родственников и друзей, с которыми человек поддерживает тесные личные отношения, не имеют ничего общего с группами, бродившими по первобытным лесам. Метка, выделявшая такую первоначальную группу в качестве коллектива «своих» и исключавшая из действия социального инстинкта всех других собратьев по виду, давно не действует: несомненно, она блокирована некоторой мутацией генома, поскольку иначе инстинкт не может быть изменен. Наши отношения с людьми, определяемые культурным воспитанием, зависят, конечно, от «успешности» этого воспитания – всегда уступающего в эффективности инстинктивно запрограммированному воспитанию. Люди могут быть для нас более или менее «своими»; но численность коллектива, на который у нас хватает сильных эмоций, по-видимому, все-таки задается геномом и соответствует численности первоначальных групп.

Блокирование метки, ограничивавшей действие социального инстинкта, несомненно было видообразующей мутацией, то есть одной из последовательности мутаций, создавших наш вид. Но это вовсе не значит, что поведение наших предков тут же изменилось: поначалу они продолжали жить жизнью гоминидов, поскольку им недоставало культурного развития, и начавшаяся у них культурная традиция еще не выработала новых меток для программы узнавания «своих». Продолжались войны между группами, но теперь численность групп, уже не ограничиваемая «меткой стада приматов», могла возрастать, что составляло преимущество во внутривидовой борьбе. Как мы помним, Дарвин видел это преимущество многочисленных сообществ, но распространял его на наших дочеловеческих предков, у которых его не могло быть. Сапиенсы уже могли использовать это преимущество: у них был словесный язык, несомненно лучший, чем способы общения их предшественников, что позволило им узнавать друг друга по языковой метке; благодаря этому они могли жить бóльшими племенами и, возможно, это обеспечило им победу над неандертальцами. Таким образом была устранена последняя внешняя опасность, угрожавшая нашему виду.

Когда выработались культурные символы – метки, объединяющие племя – численность человеческой группы могла расти до сотен и даже тысяч особей. Благодаря языку у людей выработалось и закрепилось знание родства, далеко выходящее за пределы возникших у них семей. Племена, образовавшиеся путем деления из одного племени, помнили свое родство; так возникли племенные союзы, какие мы знаем у американских индейцев, у древних греков и италийцев, и т.д. В новых условиях групповой отбор превратился в племенной отбор, постепенно утративший свой истребительный характер. Расширение действия социального инстинкта зависело теперь от культурных программ, вводимых воспитанием, а такие программы, в отличие от жестких генетических программ, могли расширяться. В таких расширенных программах можно было уже считать «своими» женщин побежденного племени, а затем дозволялось не всегда убивать мужчин. Со временем отсюда возникло рабовладение, и постепенно исчез каннибализм, на который в более развитых племенах был наложен культурный запрет. Все эти процессы, отчетливо отразившиеся в истории и литературе культурных народов, до сих пор почти не изучены. Отметим только, что запрет убийства, распространяющийся у высших животных на всех собратьев по виду и имеющий инстинктивный характер, во всех человеческих культурах был «восстановлен» в виде культурного запрета «не убий», но только в отношении членов своего племени. Как известно, даже у высоко цивилизованных древних греков законы карали только за убийство сограждан; «иностранцев» не запрещалось убивать (и грабить), если их не защищал «международный» договор. Эти иностранцы могли быть тоже греки, из соседнего города или племени; впрочем, их жизнь охранялась соглашениями во время Олимпиад.

Изменения инстинкта, означающие блокирование или установку метки, уже встречались нам выше – например, как было сказано, у человека инстинкт, корректирующий внутривидовую агрессию, был ограничен пределами собственной группы. Такое сужение коллектива, в котором действует инстинкт, мы назовем локализацией инстинкта. Важно подчеркнуть, что инстинкт никогда не может быть полностью устранен. Культурное воспитание может его ослабить, но не может уничтожить. Наш набор инстинктов представляет собой генетически обусловленную характеристику нашего вида.

Расширение действия инстинкта на больший коллектив мы назовем глобализацией инстинкта. Несомненно, на некотором этапе истории человека произошла глобализация социального инстинкта с группы на племя. А поскольку социальный инстинкт связан с ограничением агрессии, то одновременно расширилось и действие инстинкта, корректирующего внутривидовую агрессию. Дальнейшая глобализация социального инстинкта зависела уже не от генетически заданной «групповой» метки, навсегда блокированной происшедшей мутацией, а от культурной эволюции, вырабатывающей и вводящей в программы поведения новые метки. Как мы увидим, это было началом все большей глобализации, постепенно охватывающей весь человеческий род.

Страница 12 из 34 Все страницы