4. Идеалы культуры

Культура ставит перед человеком определенные цели. Понятие цели не относится к научному объяснению природы: наука занимается причинами явлений, всегда предшествующими им во времени, между тем как цели человеческого поведения относятся к будущему, которое может наступить в результате этого поведения. Мы не находим целей в природе, мы сами их создаем, следуя сложившимся в нашей культуре ценностям – представлениям о том, что должно быть. Наука же исследует то, что есть. Ценности, как и другие понятия культуры, не создаются наукой, но могут быть предметом научного исследования. Цели появились в природе вместе с человеком. И поскольку сам человек – часть природы, то можно сказать, что в человеке "природа впервые стала ставить себе цели” – разумеется, в метафорическом смысле, потому что “природа” вовсе не действует наподобие людей.

Такое понимание целей свойственно современному человеку. В древности считали, что все явления природы объясняются целями, подобно поступкам человека – в том числе движения небесных тел. Под влиянием Аристотеля так думали и средневековые схоласты. Такой способ объяснения природы назывался “телеологическим”, от греческого слова “телос”, означающего цель. Телеология не была наукой: научное объяснение мира появилось лишь в Новое время, в мышлении таких людей, как Галилей и Ньютон. Итак, если можно говорить об “изобретениях” эволюции, то она изобрела цели и целеустремленное поведение, лишь создав человека. Как мы уже говорили, кажущееся целеустремленное поведение животных сводится к инстинктивным стимулам, непосредственно связанным с удовлетворением их потребностей.

Но человек не может жить без целей, и его цели зависят от его культуры. Даже высокая оценка научной истины является продуктом культуры: наука создает эту истину, а оценивает ее культура. Если культура еще не созрела до такой оценки, то она осуждает научное знание: в 1600-ом году, на заре Нового времени, Джордано Бруно был сожжен в Риме, на Площади Цветов.

Возникает вопрос: если цели человека определяются его культурой, то имеет ли смысл представление о целях самой культуры? Иначе говоря, могут ли люди ставить себе, в качестве индивидуальной цели, определенное изменение культуры, к которой они принадлежат? Каждая культура реагирует на все внешние и внутренние явления способами, направленными к ее самосохранению. Это свойство культурной эволюции аналогично свойству генетической эволюции, где весь медленный процесс изменения имеет целью сохранение вида: в этом, несколько парадоксальном смысле природа "консервативна". Сохранение культуры становится важнейшей ценностью этой культуры и, тем самым, целью поведения индивидов, воспитанных в ее традиции. Здесь заложена мотивация любого “консерватизма”, присущего уже древнейшим культурам, таким, как египетская и китайская. Китайца учили думать, что в центре Вселенной находится “Срединная империя” – средоточие всей возможной мудрости и красоты, что в этой стране живут настоящие люди, способные к упорядоченной, цивилизованной жизни, и только на ее периферии влачат свое существование уродливые варвары, еще не знающие, что они должны платить дань Сыну Неба. Приблизительно так же заботилась о своем сохранении европейская культура, прежде называвшаяся «христианской», а теперь именуемая «западной». Эти две культуры – единственные, выработавшие письменность – в Новое время столкнулись между собой, и результаты этой культурной катастрофы еще трудно предвидеть.

Следуя нашему кибернетическому подходу, мы рассматриваем культуру как систему и пытаемся выяснить, как устроена и как работает эта система. Пользуясь древней аналогией Менения Агриппы, можно сказать, что мы занимаемся анатомией и физиологией культуры. В его модели система, составленная из людей, сравнивается с отдельным человеком. Конечно, эта модель статична, поскольку в ней нельзя проследить развитие системы: человек развивается по заранее заданному «плану», заключенному в его геноме, между тем как культура не имеет ни плана, ни заранее определенного способа развития. Для изучения культуры гораздо полезнее «эволюционная» модель, сравнивающая развитие культуры с эволюцией вида животных. Впрочем, эта модель – не простая аналогия: в ней проявляются общие свойства всех живых систем, и прежде всего их стремление к самосохранению. Культуры, как и виды, наделены механизмами самозащиты. Но эволюция видов бесцельна: с точки зрения этой модели, культура не может иметь целей, точно так же, как не имеет их вид животных. И в самом деле, так думают в наше время многие философы и историки, отвечая на извечный вопрос о «смысле жизни» успокоительной доктриной, что «жизнь есть самоцель» – то есть имеет «целью» простое воспроизводство, при неизменном ассортименте «радостей бытия».

Но еще в древности у людей сложились антропоморфные представления о поведении сил природы, имитирующем спонтанное поведение человека. «Своеволие» человека отражалось в своеволии богов. Человек способен был ставить себе цели, выходящие за пределы требований и обычаев его культуры: он не только стремился выполнить эти требования и соблюсти эти обычаи, но иногда придумывал нечто, чего никогда не было, и ориентировал свое поведение на эту выдумку. Конечно, здесь нет нарушения «закона причинности», потому что мысли человека – в том числе мысли о возможном будущем – берутся из его прошлого опыта. Но сочетание этих мыслей, случайное, как фигуры в калейдоскопе, способно производить множество неожиданных комбинаций; человек, сравнивая их со своими «стандартами», способен выделить какую-нибудь более интересную из них и принять ее за новый «стандарт» поведения. Так спонтанно возникают новые цели. Спонтанное поведение человека уникально: оно основано на особых свойствах его мозга. Это поведение играет в культурной эволюции нашего вида роль, аналогичную мутациям в генетической эволюции.

Именно эти спонтанно возникающие личные цели человека определяют «культурную изменчивость» и дают материал для «культурного отбора». Очень часто такие личные цели осознаются самим индивидом и его окружением как новые цели, не вытекающие из требований традиции. Возникает вопрос: может ли сама культура ставить себе такие цели? Конечно, самосохранение не является новой целью – как и в случае вида, оно всегда присутствует с начала существования культуры. Не ставили себе новых целей и древние традиционные культуры, такие, как египетская и китайская: напротив, они были сосредоточены на сохранении своего совершенства. Не ставили себе новых целей и культуры, ориентированные на завоевания: ассирийцы, римляне и монголы всегда действовали по неизменным шаблонам. Их цели оставались в рамках традиции и не менялись.

На более развитых стадиях культура может ставить себе (то есть своим людям) и новые для нее цели, расширяющие ее традицию. Такой целью может быть совершенствование человека. Представление о том, что человек и отношения между людьми могут совершенствоваться сознательными усилиями людей, впервые возникло, по-видимому, в буддийской культуре. У буддистов был великий реформатор, индийский царь Ашока, правивший в третьем веке до нашей эры. Этот необыкновенный царь хотел воспитать из своих подданных совершенных людей, следующих учению Будды, и добивался этого мирными средствами просвещения. Более того, он хотел распространить блага этого учения на другие народы и посылал своих миссионеров в отдаленные страны, в том числе в греческие государства. Эта попытка оказалась преждевременной, да и само учение Будды было мало приспособлено к общественной жизни: оно не развивалось и скоро погрузилось в догматизм и идолопоклонство.

Представление о сознательном изменении культуры усилиями людей утвердилось в истории только один раз: это была идея прогресса, возникшая в Западной культуре. Можно считать это явление редкой – даже уникальной – мутацией культуры!Идея прогресса, привившись в европейской культуре, придала ей беспримерный в истории динамический характер. В дальнейшем мы рассмотрим это явление. Теперь же отметим, что эта идея предполагает совершенствование общества – в некотором смысле, подлежащем определению. И при любом таком определении должны стать более совершенными отношения между людьми. Но тогда должна стать более совершенной, прежде всего, отдельная человеческая личность. Следовательно, важнейший вопрос, касающийся культуры, состоит в том, какой тип человека создает эта культура.

В рамках данной культуры, с точки зрения ее ценностей в рассматриваемую эпоху, создаваемый ею человек может быть более или менее совершенным. В средние века христианская культура имела определенный идеал человека, и даже представление о совершенствовании человека, путем «подражания Христу». Идеальным типом христианина считался монах, уклоняющийся от соблазнов этого мира и стремящийся к «спасению души». Поскольку от всех людей нельзя было требовать такого совершенства, церковь – законодательница христианской культуры – допускала и другие, тоже идеальные, но «светские» типы человека, например, «христианского воина», на которого должен был походить образцовый рыцарь. В девятнадцатом столетии европейская культура, далеко развившаяся и уже вряд ли «христианская», больше не интересовалась такими идеалами, но создала вместо них новые: высшими типами человека считались художник, ученый и общественный деятель – реформатор или революционер. В двадцатом веке европейская культура не сумела создать никакого идеального типа и ориентировалась на посредственность и покладистость индивида, то есть на массового человека. Это не сулит ей ничего хорошего. Чтобы выжить, наша культура должна измениться.

Сравнение человеческих типов – точнее, оценка высоты человеческого типа – производится обычно внутри данной культуры и с точки зрения ценностей этой культуры. Можно спросить, имеет ли смысл сравнивать типы человека, возникающие в разных культурах, и можно ли сравнивать разные культуры? Для этого понадобилась бы «внекультурная» система ценностей. Я полагаю, что такая система ценностей уже существует, под названием «гуманизм». Это название происходит от латинского слова humanum («человеческое»).

С точки зрения гуманистической системы ценностей, целью культуры является создаваемый ею человек. Этот взгляд впервые высказал греческий философ Протагор в пятом веке до нашей эры: он сказал, что «человек – мера всех вещей». За такую ересь он был изгнан даже из Афин – самого просвещенного государства того времени.

Подчеркнем, что с этой точки зрения культура существует для человека, а не наоборот. Тем самым отвергаются все «коллективистские» идеологии недавнего прошлого, оценивавшие культуру некоторыми «глобальными» показателями, такими, как уровень производства или военная мощь, и равнодушные к отдельному человеку. Эти идеологии ссылались иногда на биологию, где развитие вида направляется селекционным давлением в сторону размножения, и где качество отдельной особи «оценивается» лишь ее способностью дать возможно большее потомство. Государственные системы, построенные на таких идеях, провалились, поскольку человек, в отличие от муравьев и пчел, не может быть простой деталью коллективного механизма. Этих экспериментов можно было и не ставить, потому что уже в начале двадцатого века известно было, чт? из этого выйдет. К сожалению, более серьезное знание всегда было достоянием немногих. Это отдавало массы простых людей в руки фанатиков и шарлатанов.

Гуманистический взгляд на культуру пробивает себе путь в истории нашего времени. Системы, пренебрегающие отдельным человеком и не дающие ему достаточной свободы, теперь существуют недолго. Их могут поддерживать только люди, не заинтересованные в самом существовании нашего вида – подсознательно ориентированные на личную власть. Этот опыт современного человечества свидетельствует о том, что людей нельзя уже вернуть к бездумному повиновению древних деспотий.

Страница 28 из 34 Все страницы