Природные ресурсы являются одним из ключевых факторов, влияющих на политическое поведение людей и политику государств. Вся история человечества свидетельствует о том, что именно желание приобрести те или иные природные ресурсы вело к принятию определенных политических решений. Не заглядывая в глубь веков, можно указать на пример Германии XX века, где декларируемое ее лидерами стремление расширить жизненное пространство немецкого народа и объем доступных ему ресурсов привело в нынешнем веке к возникновению двух кровопролитных мировых войн.

Анализируя способы использования природных ресурсов, можно выделить два типа таких ресурсов: природные ресурсы, которые могут быть чьей-то собственностью, и природные ресурсы, принципиально неспособные стать чьей-либо собственностью. Что касается природных ресурсов, имеющих владельцев или способных иметь владельцев, то характер их потребления таков же, как и характер потребления промышленных или сельскохозяйственных товаров, и может определяться рыночными механизмами спроса — предложения. Редкость ресурсов приводит к росту цены на них, что, в свою очередь, уменьшает уровень спроса на такие ресурсы.

Однако существуют такие природные ресурсы, которые по определению не имеют владельца. К числу таких природных ресурсов относятся воздух, воды рек и океанов, многие растения и животные, обитающие на суше, в воде и в воздухе, а иногда лесные экосистемы. Нерыночным природным капиталом являются также озоновый слой, выбросы парниковых газов, наконец, генетические ресурсы, проявляющиеся в разнообразии живой природы.

В одних случаях можно говорить, что владельцем этих ресурсов является общество, в других случаях (например, для такого природного ресурса, как воздух) собственника указать невозможно и можно говорить лишь о праве любых экономических субъектов на использование этого ресурса.

Какими же способами можно управлять потреблением ресурсов такого рода и поддерживать их состояние? Первый способ — административные методы управления. Но давно известно, что механизмы соблюдения административных норм и правил обычно несовершенны. Причин этому две — контроль за соблюдением норм стоит дорого, а, кроме того, при проведении контроля интересы общества и агентов, практически выполняющих контроль, не совпадают.

В охране окружающей среды эта несогласованность интересов общества и агентов, осуществляющих контроль, проявляется очень ярко. Приведем характерный пример. В 1996 г. мэром Нижнего Новгорода была создана экологическая полиция, с целью сократить загрязнение воздушного бассейна миллионного города. Она осуществляла контроль за уровнем выбросов выхлопных газов автомобилей и имела право штрафовать водителей, у которых автомобили выбрасывают сверхнормативные газы. При этом часть штрафов шла на поощрение активных сотрудников экологической полиции. Полиция — этот классический агент властей, заинтересованных в уменьшении загрязнения — имела и свои интересы, увеличение суммы штрафов, поступающих в ее распоряжение. Ясно, что при уменьшении уровня выброса газов и соблюдении всеми водителями соответствующих норм эти штрафы сведутся к нулю, что «отменит» и дополнительные доходы экологической полиции. В действительности при такой системе штрафования экологическая полиция заинтересована в том, чтобы нарушение норм выбросов было массовым, воздушный бассейн загрязнялся автомобилями как можно сильнее и можно было бы брать с владельцев автомобилей возможно большие штрафы.

Проанализируем еще один, более сложный случай, когда между интересами общества и интересами структур, действующих в качестве уполномоченных агентов общества, возникает конфликт интересов — функционирование системы защиты леса от насекомых-вредителей.

Популяции насекомых могут находиться в двух состояниях — состоянии с низкой численностью, когда популяция вредителей не опасна для леса, и состоянии с высокой численностью, когда популяция может нанести лесу сильные повреждения.

Государство, заинтересованное в сохранении и нормальном функционировании лесных систем (согласно российским законам, государство — владелец лесов), делегирует право контроля за состоянием леса своему агенту — органам лесозащиты. Официальная задача органов лесозащиты как агента государства состоит в том, чтобы вести наблюдения за популяцией вредителя и при увеличении ее численности выше критического уровня проводить защитные мероприятия — например, обрабатывать лесной массив химическими, бактериальными или вирусными препаратами, чтобы уменьшить численность популяции вредителя до неопасного уровня.

При этом можно говорить о двух уровнях управления системой лесозащиты — региональных органах, практически осуществляющих надзор за лесом и насекомыми-вредителями, и центральных органах управления, которые, с одной стороны, контролируют действия нижестоящих структур, а с другой стороны, отвечают за их действия перед владельцем лесов — государством.

Интересы государства состоят в том, чтобы сохранить леса, по возможности уменьшив издержки на лесозащиту. Расходы на лесозащиту не повышают рыночную цену древесины и являются издержками производства древесной продукции. Естественно, владелец лесного массива старается сэкономить на этих издержках.

У агента — субъекта управления — официальная задача состоит в том, чтобы охранять лесные территории от насекомых, минимизируя при этом расходуемые средства. Но, с другой стороны, агенты управления, как это происходит в любой бюрократической организации, стремятся выжить, получить возможно большие ассигнования на свою деятельность и добиться признания со стороны вышестоящих органов управления, то есть продвинуться по служебной лестнице. А с этой точки зрения судьба леса должна волновать агента меньше, чем его собственная судьба.

В процессе своей работы региональная система лесозащиты может совершать ошибки. Ошибка первого рода — пропуск цели — возникает в том случае, когда система управления полагает, что популяция вредителей находится на низком уровне численности, и принимает решение не принимать никаких мер, тогда как на самом деле популяция уже превысила безопасную численность. Ошибка второго рода — ложная тревога — возникает в том случае, когда система управления полагает, что популяция находится на высоком уровне численности, и принимает решение о проведении истребительных мероприятий, тогда как в действительности популяция находится на безопасном уровне и вмешательства системы управления не требуется.

Пропуск цели грозит системе управления служебными репрессиями со стороны вышестоящих органов, так как в этом случае результат бездеятельности органов лесозащиты заметен всем имеющим отношение к лесу. При возникновении ложной тревоги получается совсем иная ситуация. Специфической особенностью лесозащиты является оценка результатов ее работа по принципу «после этого, значит; вследствие этого»: если после проведения лесозащитных мер численность вредителя упала, то считается, что причиной этому были именно эти защитные меры, а не другие факторы, например, размножение насекомых, паразитирующих на данном виде, или резкие климатические изменения (такие, как заморозки).

При таком подходе, если проводятся лесозащитные меры и численность вредителей после них оказывается столь же низкой, какой она была бы и без них, ложная тревога может рассматриваться как эффективное мероприятие, заслуживающее одобрения и поощрения. Только в том случае, если ложная тревога повторяется слишком уж часто, она может привести к «оргмерам» со стороны вышестоящих организаций в отношении тех, кто поднимает эту тревогу, вызывая этим чрезмерные расходы на лесозащиту.

Идеальное слежение и безошибочное принятие решений, конечно, оберегает систему леса от воздействий насекомых, а региональные органы лесозащиты от наказаний. Но вспышки массового размножения редки; например, две последние панзональные вспышки массового размножения сибирского шелкопряда в лесах Центральной Сибири разделены промежутком почти в двадцать лет, и в течение этих двух десятилетий у чиновников не было случая отличиться.

В такой ситуации стратегия органов лесозащиты высшего уровня состоит не в том, чтобы создать идеальную и безошибочную систему надзора за численностью опасных лесных вредителей, а в том, чтобы, с одной стороны, экономить деньги на проведение лесозащитных мероприятий, а с другой стороны, достаточно часто проводить лесозащитные мероприятия, невзирая на их реальную необходимость: в противном случае персонал службы защиты леса деквалифицируется и не сможет развернуть систему защиты при возникновении действительно мощных вспышек массового размножения вредителей.

Стратегия органов лесозащиты нижнего уровня состоит в том, чтобы, с одной стороны, все время пугать свое начальство и общественность опасностью возникновения вспышек массового размножения лесных насекомых-вредителей, а с другой стороны, не слишком преувеличивать опасность этих вредителей леса. В этой ситуации возникает негласный консенсус между структурами разных уровней лесозащиты: по этому соглашению опасность насекомых для леса оценивается таким образом, чтобы для устранения этой опасности в точности хватало тех денег, которые государство выделяет на систему лесозащиты. Фактически возникающая здесь ситуация аналогична ситуации в армии, когда командованию необходимо поддерживать войска в постоянной боеготовности на выделенные в бюджете средства. Чем оно может обеспечить эту боеготовность? Проведением маневров и, если удается, участием в маленькой тренировочной войне (типа войны во Вьетнаме на ее начальном этапе).

Ситуация резко меняется при возникновении панзональных вспышек массового размножения лесных насекомых.

В этом случае региональные органы лесозащиты с легкостью могут доказать, что их тревога не ложная, а с другой стороны, высшее руководство системой лесозащиты имеет полное право просить деньги из специальных фондов на проведение истребительных мероприятий, которые невозможно заранее запланировать в расходных статьях ежегодных бюджетов. При этом процесс согласования и получения средств на проведение защитных мероприятий обычно длится год-два, то есть ровно столько времени, сколько популяция насекомых-вредителей находится в фазе максимума вспышки. После получения денег численность популяции вредителя неминуемо снизится — то ли под действием защитных мероприятий, то ли вследствие биологических и экологических факторов. В любом случае конечным результатом, который вся система лесозащиты может записать себе в актив, будет резкое снижение численности популяции насекомых-вредителей.

Таким образом, система защиты леса, в принципе предназначенная контролировать численность популяций насекомых-вредителей, для обеспечения своего существования требует дополнительных издержек на поддержание этой системы «в тонусе».

Выходом из такой ситуации могла бы стать передача лесов в собственность экономическим субъектам, которые, являясь владельцами леса, будут заинтересованы как в реальной защите лесов от насекомых, так и в снижении издержек. Фактически такое положение существует в сельском хозяйстве. Рынки и преследование личных интересов могут, в принципе, обеспечить высокую координацию мер, однако возможности ценовой системы не беспредельны. Имеется огромное множество ситуаций, когда необходимо или желательно заменить рынок общественной системой принятия решений (Эрроу, 1993). Достаточно заметить, что рыночный подход к правосудию порождает систему взяточничества судей. Известно, что для ряда природных объектов экономические методы управления состоянием природной среды и упорядочение использования общественных природных ресурсов даже в принципе невозможны. В частности, к такого рода объектам можно отнести реки. Если пользователи и загрязнители воды расположены по течению реки, то экономических стимулов, которые заставили бы всех пользователей очищать свои стоки, попросту не существует (Макдональд, 1979).

В этих случаях единственным способом поддержания приемлемого состояния нерыночных природных ресурсов является вмешательство государства. Так, использование природных ресурсов леса издавна регулировалось охотничьими законами и традиционными правилами собирательства.

Еще в прошлом веке в некоторых селениях Владимирской губернии сельские общины устанавливали запреты на сбор лесных ягод до их полного созревания и на число сборщиков ягод (Шилов, 1998). В различных странах издавна принимаются законы, регулирующие потребление таких общественных ресурсов, как рыбные, пушные и т.п. По аналогии можно было бы попытаться регулировать политическим путем — устанавливая определенные законы — использование таких общественных природных ресурсов, как вода, воздух, озон и т.п.

Можно представить себе два основных подхода к политическому решению экологических проблем. Первый подход можно было бы назвать подходом «снизу вверх». Для решения проблем защиты окружающей среды в этом случае предлагается воспользоваться хорошо отработанным механизмом правительственной демократии и выбирать в парламенты депутатов, которые способствовали бы принятию и проведению в жизнь законов, направленных на защиту окружающей среды. С конца шестидесятых годов этим путем пошли «экологисты» представители так называемого «зеленого» политического движения в Европе (прежде всего — в Германии и Франции). С ростом общественной поддержки «экологистских» идей представители зеленого движения рассчитывали усилить свое влияние на формирование законодательства по вопросам защиты окружающей среды и на распределение бюджетных средств. Но подобная «линейная экстраполяция» общественных настроений не всегда оправдывается.

Так, при росте общественной поддержки решений в области охраны окружающей среды конгресс США часто голосует против решений о выделении средств на охрану окружающей среды, против одобрения международных соглашений в области охраны окружающей среды. В качестве возможных причин такого поведения конгрессменов приводят влияние на них коммерческих интересов, а также принципиальную оппозицию консервативной части законодателей усилению влияния Вашингтона (Doyle, 1998).

С точки зрения законодателей-консерваторов, создается опасный прецедент, когда международные законы ставятся выше законов США. Кроме того, соблюдение новых международных законов может способствовать сдерживанию экономического роста страны. Напротив, законодатели-либералы поддерживают международные законы как средство улучшения качества жизни и сохранения биоразнообразия. Они не видят в них опасности для экономики и полагают, что международные соглашения, такие, как Киотское соглашение о квотах выбросов парниковых газов, будут способствовать инвестициям в новые, не загрязняющие природную среду энергетические технологии.

Различие позиций партий в конгрессе США хорошо демонстрируется с помощью так называемого экологического рейтинга конгрессмена, равного проценту законопроектов в поддержку нового экологического порядка, поддержанных данным членом палаты представителей или сената.

Экологический рейтинг отдельного конгрессмена может находиться в пределах от 0 (предельный антиэкологизм) до 100 (предельный экологизм). Для нынешнего состава конгресса средний рейтинг конгрессменов-республиканцев в палате представителей равен 24, средний рейтинг демократов равен 72. В Сенате средний рейтинг республиканцев — 12, демократов — 86. Правда, партийная принадлежность не полностью определяет голосование конгрессмена по проблемам охраны окружающей среды: некоторые конгрессмены-республиканцы имеют рейтинг около 100, а некоторые конгрессмены-демократы-0. Средний рейтинг для палаты представителей и сената соответственно составляет 47 и 45.

Конгрессмены, представляющие среднезападные штаты и часть южных штатов, большей частью не поддерживают законопроекты в области охраны окружающей среды, тогда как их коллеги, избранные от штатов Восточного и Западного побережий, рьяно голосуют в поддержку законов о выделении средств на защиту окружающей среды. Учитывая то, что именно на Западном и Восточном побережьях США находятся штаты, наиболее развитые в промышленном отношении и в наибольшей мере сталкивающиеся с проблемами загрязнения природной среды (такие, как Калифорния, Нью-Йорк и т.п.), можно говорить еще об одном факторе, влияющем на принятие политических решений в области охраны окружающей среды. Действительно, большая часть средств, выделяемых на защиту окружающей среды, будет тратиться там, где уровень загрязнения наибольший. Для законодателей, представляющих территории, где уровень промышленного развития не очень высок и проблемы загрязнения среды не столь остры, голосование за выделение средств на защиту окружающей среды просто невыгодно. Выделение денег на экологические программы означает, что на другие программы — в большей степени интересующие законодателей из относительно чистых штатов и их избирателей — средств может не хватить. И, конечно, законодатели, добивающиеся переизбрания, будут голосовать за законопроекты, по которым средства пойдут в районы, представляемые ими в конгрессе. Таким образом, в стране со значительными различиями в уровне промышленного загрязнения разных районов в законодательных органах объективно — просто из-за ограниченности бюджетных средств — всегда будут противники выделения денег на программы по защите окружающей среды.

Кроме того, использование законов для улучшения состояния природной среды во многих случаях происходит «несистемно». Так, парламенты многих стран мира пытаются принять и принимают законы, касающиеся использования автомобильного транспорта, в которых делаются попытки улучшить состояние природной среды. Что же реально при этом получается?

Например, один из законов с целью повысить топливную экономичность предусматривает переход на дизельные двигатели. Одновременно другой закон предусматривает снижение уровня шума автомобильных двигателей (известно, что у дизеля он выше). По третьему закону требуется повысить безопасность автомобилей (что ведет к увеличению массы конструкции, повышенному расходу топлива и т.д.). Наконец, по четвертому закону предписывается снизить уровень выброса газов двигателей (что влечет за собой дополнительный расход горючего и понижение уровня экономичности автомобилей).

В СССР и Российской Федерации максимум интереса избирателей к проблемам экологии окружающей среды наблюдался на выборах народных депутатов СССР в 1989г. и народных депутатов РСФСР всех уровней в 1990 г. Но уже на президентских выборах 1991 года экологическая тема практически не затрагивалась ни одним из кандидатов. На выборах 1993 и 1995 гг. избирательное объединение «КЕДР», представлявшее себя как политическое движение в защиту окружающей среды, не добилось успеха ни на уровне России в целом (не преодолев пятипроцентный барьер), ни на уровне отдельных одномандатных избирательных округов — даже в районах, где проблемы состояния окружающей среды весьма актуальны. В чем же дело, почему проблемы состояния окружающей среды так быстро потеряли актуальность в глазах избирателей и перестали эксплуатироваться кандидатами в депутаты и лидерами ведущих политических партий и движений? Анализ политических позиций народных депутатов России, выступавших с экологистских позиций (таких, например, как народный депутат России Борис Немцов), проведенный еще в 1991 г. А. А. Собяниным и Д. А. Юрьевым (Собянин, Юрьев, 1991), показал, что все эти депутаты оказались в оппозиции к правившей тогда партии — КПСС, а экологизм политических позиций был фактически удобным способом критиковать власти в условиях полуоткрытого общества. Когда после 21 августа 1991 г. Б. Немцов и его соратники пришли к власти, проблемы сохранения окружающей среды быстро исчезли из их политического словаря. Попытки закрыть опасные с точки зрения сохранения окружающей среды промышленные объекты (такие, как, например, Армянская АЭС) привели к крайне неблагоприятным экономическим последствиям. Это резко охладило пыл многих сторонников «озеленения» экономики.

Другой путь политического решения проблем, связанных с оздоровлением окружающей среды обитания, — путь прямой демократии.

Инструментом прямой демократии является, прежде всего, референдум. В ряде стран — прежде всего в США — использование референдумов на уровне штатов и округов для введения мер по охране окружающей среды в обход органов законодательной власти получило довольно широкое распространение. Однако и у методов прямой демократии есть свои подводные камни. Как характерный пример попытки добиться методом прямой демократии запрета строительства экологически опасного объекта рассмотрим историю, случившуюся в 1997 г. в Красноярском крае.

В начале 1997 г. Красноярское краевое отделение Социально-экологического союза провело кампанию сбора подписей под требованием провести краевой референдум о судьбе строящегося в г. Железногорске завода РТ-2 по переработке ядерных отходов. В результате двухмесячной работы активистов экологического движения в краевую избирательную комиссию были сданы подписные листы, на которых поставили свои подписи под требованием провести референдум 97 868 избирателей — жителей нашего края.

Сто тысяч человек добровольно и бескорыстно поставили свои подписи под политическим документом. Сто тысяч — много это или мало? И о чем вообще могут рассказать цифровые данные подписных листов?

Анализ показал, что в целом по краю почти пять процентов от общего числа зарегистрированных избирателей (по данным на 16 июня 1996 г. — день проведения первого тура выборов Президента России) поставили свои подписи под требованием провести референдум о судьбе завода РТ-2. При этом наибольшую активность проявили избиратели, проживающие вблизи района, где намереваются построить этот злополучный завод. Так, в Сухобузимском районе, на территории которого предполагалось возводить завод РТ-2, за проведение референдума высказался каждый шестой житель. За проведение референдума высказался каждый десятый из жителей краевого центра (около 60 километров от предполагаемой площадки завода и соседнего с Сухобузимским Майского района). Однако и жители далеко расположенного Канска, и жители совсем уж далеких от Железногорска Кежемского и Курганского районов проявили весьма высокую активность при сборе подписей. Почти три процента подписавшихся от общего числа жителей этих районов — это для деревенских местностей очень много. И если «экологизм» кежемцев сформировался еще при обсуждении вопроса о судьбе Богучанской ГЭС, то активность жителей Курганского района — новое явление.

Но далеко не во всех городах и районах края избиратели проявили активность при сборе подписей.

Анекдотические цифры — две, три, четыре подписи на десять-пятнадцать тысяч избирателей, характерные для целой группы городов и районов, говорят о том, что никакой мало-мальски организованной кампании по сбору подписей здесь не проводилось и что жители этих городов и районов никакого интереса к проблеме хранения радиоактивных отходов не проявили. Почему? Разгадка проста: все эти города и районы весьма далеко отстоят от Железногорска. Будет построен завод РТ-2 или нет — до Каратуза или Игарки эхо возможной аварии вряд ли дойдет.

Чем ближе место жительства избирателей к Железногорску, тем выше был процент избирателей, поставивших свои подписи. Активность избирателей при сборе подписей падала по мере удаленности местожительства избирателей от Железногорска. Но слабая поддержка избирателями отдаленных от Железногорска городов и районов идеи проведения референдума о строительстве завода РТ-2 не говорит о том, что жителей этих городов и районов вообще не интересуют проблемы экологической безопасности. Она просто означает, что их не интересуют вопросы чужой экологической безопасности. Единого сформированного общественного мнения по проблемам экологии в крае, по-видимому, нет. А это означает, что когда экологические беды придут в Приангарье или в предгорья Саян, жители Красноярска и прилегающих городов и районов могут остаться к этим бедам равнодушными — точно так же, как сейчас поступили жители Каратузского района или Мотыгина.

Кто же оказался против проведения референдума? Прежде всего это были жители самых «атомных» городов — Железногорска и Зеленогорска. В Железногорске, чью судьбу практически предлагалось решить на референдуме, поставили свои подписи 32 человека из 75 636 жителей, то есть менее пяти сотых процента. Еще менее активно поддержали идею проведения референдума избиратели другого ядерного города, Зеленогорска. Лишь четверо из 50 355 его жителей поставили свои подписи в подписных листах. Наверное, это естественно, ибо РТ-2 для жителей этих городов — это работа, сохранение привычной профессии и образа жизни.

Таким образом, при решении экологических проблем методами прямой демократии — через референдум, как и при использовании методов парламентской демократии, возникает противоречие между стремлением к поддержанию безопасного уровня состояния окружающей среды и желанием поддержать определенный экономический порядок.

Второй подход к поддержанию экономического порядка — его можно было бы назвать подходом «сверху вниз» — состоит в том, что создается политическая структура, принимающая решения по комплексу мировых экологических проблем.

Можно назвать такую политическую структуру Мировым экологическим правительством, можно говорить о создании Совета Экологической Безопасности ООН. Характерным (и, возможно, пока единственным) примером того, как могло бы действовать в подобной ситуации Мировое правительство, является хорошо известная история с хлорфторуглеродами и озоновым слоем. Напомним вкратце последовательность и хронологию событий.

В конце 1974 г. химики из Калифорнии Шервуд Роуланд и Марио Молина (впоследствии — лауреаты Нобелевской премии) предложили теоретическую модель, по которой озоновый слой стратосферы, защищающий все живое на нашей планете от губительного воздействия ультрафиолетового излучения Солнца, разрушается под действием медленно поднимающихся в стратосферу хлорфторутлеродов (ХФУ), синтезированных соединений, широко используемых в промышленности — так называемых пропеллентов (криогенная жидкость в холодильниках, наполнитель в аэрозольных баллончиках и т.д.). Проверка этой модели показала, что действительно в стратосфере (в частности, над районом Антарктиды) существуют озоновые «дыры», а концентрация атомов хлора повышена (Роуэн, 1993).

Многие ученые и политики говорили, что доказательства «виновности» ХФУ в появлении озоновых дыр все же косвенны и недостаточно отчетливы, а возникший ажиотаж вокруг ХФУ объясняли тем, что некоторые мощные химические корпорации предприняли попытку вытеснить с мирового рынка своих конкурентов и монополизировать производство бесхлорных пропеллентов. Однако доводы сторонников ХФУ-гипотезы появления озоновых дыр в атмосфере удивительно быстро диффундировали в стратосферу большой политики. Уже в 1977 г. в Вашингтоне 32 страны приняли решение о запрещении использования ХФУ в аэрозольной упаковке. Еще через восемь лет, в 1985 г., эти же страны подписали Венскую конвенцию (фактически лишь протокол о намерениях), в которой была предложена концепция сохранения озонового слоя. Наконец, в 1987 г. в Монреале (Канада) представители 36 промышленно развитых стран подписали протокол по веществам, разрушающим озоновый слой. За десять лет, прошедших с момента подписания Монреальского протокола, число стран, его подписавших, достигло 163, причем подавляющее большинство этих стран самостоятельно не производит ХФУ, а лишь использует в разнообразных технических устройствах те ХФУ, которые производятся в небольшом количестве промышленно развитых стран.

Действия группы стран, инициировавших запрещение производства и употребления ХФУ, как это видно из хронологии событий, были предельно быстры, эффективны и должны были бы способствовать защите озонового слоя Земли.

Однако неясно, почему Монреальский протокол оказался столь высоко эффективным и всеобъемлющим, превосходя по списку охваченных им стран даже Московский договор о запрещении испытаний ядерного оружия в трех средах. Не купили же химические корпорации, рассчитывавшие нажиться на производстве бесхлорных пропеллентов, все мировое сообщество?

Ларчик меж тем открывается просто. С одной стороны, вероятность того, что ХФУ-гипотеза окажется верной, была велика. С другой стороны, бездействие было слишком опасно — концентрация ХФУ в стратосфере могла вырасти настолько, что произошли бы необратимые изменения озонового слоя. В-третьих, запрет ХФУ не наносил смертельного удара по мировой индустрии — соединения-заменители были уже синтезированы. В этой ситуации было разумно принять предосторожности и прекратить производство ХФУ, даже если не было полных доказательств его действия на озоновый слой.

На массовый приток подписей в Монреальский протокол действовала политика кнута и пряника. С одной стороны, странам — членам Монреальского соглашения запрещалось торговать со странами, не подписавшими этот протокол, новыми веществами — заменителями ХФУ С другой стороны, многим менее развитым странам были предложены льготы. По Монреальскому протоколу страны, его подписавшие, делились на две группы — группу промышленно развитых стран с производством ХФУ более 0,3 кг/чел.год и группу стран с производством ХФУ менее более 0,3 кг/чел.год (куда входили такие демографические гиганты, как Китай и Индия, вместе составляющие почти 40% населения Земли). Страны, входящие в первую группу, должны были прекратить производство ХФУ до января 1996 г., а страны, входящие во вторую группу, — до начала 2006 г. Такое правило привело к тому, что в России производство за последние годы упало со 197490 т в 1990 г. до 47575 т в 1996 г. (Соловьянов, 1998). Ни Китай, ни Индия по Монреальскому протоколу не обязаны резко уменьшать объемы производства ХФУ. Таким образом, за мировой политический консенсус пришлось заплатить фактически снятием каких-либо ограничений для целого ряда стран.

Представим себе, что Монреальский протокол предусматривал бы полное и безоговорочное запрещение производства ХФУ одновременно во всех странах — участницах договора. В этом случае, скорее всего, ни Китай, ни Индия не присоединились бы к протоколу и страны — инициаторы запрета на производство ХФУ встретились бы с проблемой, как добиться всеобщего и эффективного выполнения такого соглашения. Ясно, что силой такие страны, как Китай или Индия, не принудить к запрещению производства ХФУ.

Вряд ли кто-нибудь рискнет принять решение о бомбардировке заводов по производству ХФУ, расположенных в этих странах. Невозможны и экономические воздействия (санкции, экономическая блокада и т.п.) на такие гигантские страны. И так как силовые решения в данном случае невозможны, то единственное решение было то, которое и было принято: сделать вид, что все хорошо и что все поддерживают решение запретить ХФУ.

Представляется, что случай с ХФУ характеризует возможности принятия политических решений по охране окружающей среды. Можно принудить к выполнению таких решений малые страны-диссиденты, но силовые методы бесперспективны, когда речь идет о странах с населением в сотни миллионов жителей, о странах, обладающих ядерным оружием. В таких-то случаях на особую позицию таких стран могут закрыть глаза, но наиболее судьбоносные решения, такие, например, как решение о синхронном снижении рождаемости на планете, никогда не имеют шансов реализоваться. Каждая из стран будет опасаться того, что какая-то (какие-то) из стран, подписавших это соглашение, в действительности не будет его выполнять. Если нарушителем конвенции будет какая-нибудь Андрорра, ничего страшного не случится, но если численность населения не будут уменьшать Китай или Индия, то на фоне сокращения населения других стран мировой демографический диспаритет еще более возрастет, со всеми негативными последствиями для стран, выполнивших условия соглашения о снижении численности населения. А так как реальных инструментов контроля за выполнением таких соглашений и принуждения больших стран-нарушителей к его выполнению практически не существует (кроме тотального ядерного удара по таким государствам, со всеми вытекающими для природы всей планеты последствиями), то никто не станет рисковать, подписывая такой договор.

Таким образом, ни методы управления «снизу вверх», ни методы управления «сверху вниз» в условиях цивилизации конца нынешнего и начала следующего тысячелетия не гарантируют сохранение нерыночных природных ресурсов. Радикальные «зеленые» решения — отказ от промышленного развития и тем самым резкое снижение уровня загрязнения природной среды — при нынешнем умонастроении людей политически неприемлемы. Переход на новые технологии и уменьшение уровня промышленных выбросов, воздействующих на состояние нерыночных природных ресурсов, лишь отодвигают мировую экологическую катастрофу.

Описанные выше варианты предусматривают мирный путь решения мировых проблем, связанных с использованием нерыночных природных ресурсов.

Вполне реальным сценарием может стать использование каким-либо государством военных методов для прекращения переноса загрязняющих веществ воздушными массами, поступающими с территории другого государства. Конечно, трудно представить себе, что шведские самолеты наносят бомбовый удар по металлургическим заводам Англии, которые загрязняют окислами серы воздушные массы, переносимые из Великобритании в Скандинавию, от чего там происходят кислотные дожди. В наши дни такой сценарий для этих стран нереален, но в других условиях и для других стран он вполне возможен. Если на Ближнем Востоке возможна воина за распределение вод реки Иордан, то почему невозможна война где-нибудь на Дальнем Востоке из-за выбросов поллютантов в реку Меконг?

Если промышленно развитые страны, вводящие новые малоотходные промышленные технологии, не сумеют политическими средствами заставить страны третьего мира сократить производство «грязной» продукции и уменьшить выбросы парниковых газов в атмосферу, то военные меры против таких стран могут стать началом новой мировой войны. По аналогии с холодной войной такую войну можно было бы назвать ледяной. Точно так же, как и в случае холодной войны, при этом невозможно будет сокрушить противника силой — ядерный удар может изменить состояние всей планеты, а неядерная война, с неизбежными человеческими потерями, будет приводить к медленному развитию событий, сложным перегруппировкам сил, сочетанию политических, экономических и военных действий.

Конечно, нельзя заранее рассчитать такие процессы, но мы приведем некоторые соображения, как нам кажется, относящиеся не только к «научному юмору».

Если силовые решения политических проблем — первая и вторая мировые войны — потребовали соответственно чуть более четырех лет (с августа 1914 г. по ноябрь 1918 г.) и девяти с небольшим лет (если считать от начала гражданской войны в Испании в июле 1936 г. до капитуляции Японии в сентябре 1945 г.), то холодная война — по существу, третья мировая война — длилась более сорока пяти лет (если начать отсчет с фултонской речи У. Черчилля в марте 1946 г. и завершить его 21 августа 1991 г.). На рис. 1 приведены в полулогарифмическом масштабе длительность мировых войн и расчетная длительность будущей возможной мировой войны.

Экстраполируя данные о длительности прошлых мировых войн, получим для длительности возможной «ледяной» мировой войны цифру в 130 лет. Что станет с биосферой планеты и с человечеством за это время, не скажет сейчас никто.

Рис. 1. Длительность мировых войн в XX в. и оценка длительности возможной четвертой мировой войны.

Конечно, военно-экологические конфликты и мировая экологическая война все же представляются крайними сценариями будущего. Однако и не столь разрушительные варианты будущего могут оказаться не менее болезненными для людей и государств. К тому же при любом сценарии и при любых средствах решения экологических проблем будет возникать дилемма: жертвовать ли экономическим настоящим ради экологического будущего или же предоставить потомкам решать экологические проблемы, возникающие сегодня вследствие нашего экономического поведения, а самим пока производить и потреблять?

Сочетать экологию с экономикой не так просто. Если английские лорды позволяли себе закладывать в своих поместьях газоны, невзирая на то, что они вырастут через двести лет, то современные пользователи экологических благ более нетерпеливы и требуют немедленного результата, а экосистемы зачастую очень долго формируются или возвращаются в нормальное состояние после воздействия. К тому же сегодня экологические проблемы решают не лорды-одиночки, верившие, что потомки их будут всегда владеть фамильными замками, а бюрократические и политические организации, характерное время существования которых — лишь годы и десятилетия. Структуры с таким временем жизни не могут решать, каким должно быть отдаленное будущее, когда ни этих структур, ни людей, принимающих решения, уже не будет.

По всей видимости, долгосрочные экологические проблемы могут решать структуры с таким же временем жизни. В прошлые времена такими структурами были монархические и аристократические роды. Может быть, в будущем тысячелетии решение экологических проблем придет после появления наследственной экологической аристократии?

Более вероятно, что люди не пойдут по пути «экологических войн» и что не возникнет никакая «экологическая аристократия»: несомненно, экологическое сознание людей будет меняться во всех частях света, как уже меняется их политическое сознание. Если появится общее понимание экологических интересов всего человечества, то уйдет в прошлое и «экологический колониализм», и «экологический феодализм».