Однако это и не та нерадивая и бесхребетная Италия, которую общество потребления подкупает своим изобилием, а американский гедонизм обольщает своим примером. Я имею в виду тех, кто живет в культе наслаждения, комфорта, удовольствия и подменяет свободу распущенностью. Тех, кто игнорирует понятие дисциплины и самодисциплины и, следовательно, не объединяет их с понятием свободы, не отдавая себе отчета в том, что свобода — это в том числе и дисциплина, и самодисциплина... Это о них говорил на пороге смерти мой отец: «В Италии мы всегда рассуждаем о правах и никогда об обязанностях. В Италии мы не знаем или притворяемся, будто не знаем, что каждое право подразумевает долг и что те, кто не выполняет обязанностей, не заслуживают прав».

Я имею в виду и тех, кто всем этим порожден. Я имею в виду, например, молодых людей, которые имеют машины за 30 000 долларов и путешествуют по миру, и как-то говорят на трех или четырех языка, но ни в одном не знают грамматики. Когда они посылают вам открытку из Диснейленда, Шанхая или Бомбея, в открытке полным-полно позорных орфографических ошибок. Я имею в виду выпускников университета, которые никогда не слышали ни о Consecutio Temporum (о согласовании времен), ни об истории. Они употребляют жуткий синтаксис, путают Муссолини с Росселини, которого считают только мужем Ингрид Бергман. Путают Чайковского с Троцким, Наполеона со знаменитым коньяком. Слава богу, если они посмотрят кино, где знаменитый коньяк был полководцем, затем императором, проиграл битву при Ватерлоо и умер на острове Святой Елены. Пожалуйста, не спрашивайте их, кем были отцы-основатели Италии. При именах Мадзини, Гарибальди, Кавура у этих молодых людей потухает взор, вывешивается язык. В Америке ничуть не лучше, тут происходит то же самое. (Вчера вечером я видела по телевизору, как ведущий знаменитого ток-шоу расспрашивал молодых людей на улице. Он хотел понять, что знают молодые американцы об истории собственной страны. Он спросил восемнадцатилетнего бездельника-ньюйоркца, когда родился Джефферсон и чем он знаменит. Балбес ответил: «Какой это Джефф? Бейсболист?» Девушку двадцати четырех лет, отрекомендовавшуюся школьной учительницей, спросили о гражданской войне, и безответственная дура ответила, что американцы воевали с Англией. Что конфедераты были ребята с Севера, и были еще юнионисты — ребята с Юга).

Вернемся к юным итальянцам. Зато они знают, как напичкаться наркотиками. Как прожигать субботние вечера на дискотеках, как носить джинсы, стоимость которых превышает месячную зарплату рабочего. Они подобны студентам-снобам восьми самых дорогих платных университетов Америки, входящих в Ivy League. Эти, допускаю, могут знать что-то о Джефферсоне и Гражданской войне, но не имеют никакого понятия о том, кем был Бисмарк, или какие сражения были в Севастополе, или почему произошла Первая мировая война, или по какой причине потерпела крах Веймарская республика. Они знают зато, как доить родственников и увертываться от любой работы.

Еще они умеют прятать лица под вязаными шлемами, где есть только дырки для глаз, подобно антиглобалистским бунтовщикам Сиэтла, Стокгольма и Генуи, и играть в героических партизан, тогда как на дворе стоят времена свободы и демократии. Презренные моллюски. Ложные революционеры. . Наследники шарлатанов шестьдесят восьмого года, которые грозились разрушить капиталистический мир, а сегодня управляют миланской биржей и удваивают свои капиталы на Уолл-стрит. Все это меня отвращает и возмущает, потому что гражданское неповиновение — серьезная вещь, а не повод для шуток и обогащения. Процветание — завоевание цивилизации, не предлог, чтобы жить задарма. Я никогда не играла в эти игры. Мои родители тем более. Я начала работать в шестнадцать лет, черт побери. Мой отец в девять. Моя мать в десять. Перед тем как умереть, в возрасте 64 лет, она сказала: «Я счастлива, покидая этот мир, я вижу: нынешние дети не работают, как взрослые, а учатся в школах и университетах». Бедная мама. Она верила, что обязательная школа и доступные университеты (два чуда, о которых она никогда и не мечтала) подтолкнут молодых людей учиться тому, чему она не научилась и так хотела бы научиться. Она считала себя победительницей. Хорошо, что она умерла прежде чем поняла, что она проиграла, что мы проиграли снова. Да, проиграли. Ибо вместо образованных молодых людей мы имеем ослов с университетской ученой степенью. Вместо будущих правителей государства — моллюсков в дорогих джинсах и псевдореволюционеров в закрывающих лицо шлемах. И знаешь что? Может быть, в этом дополнительная причина, по которой нашим мусульманским оккупантам так легко вести свою игру.

А та Италия, которая во власти «стрекоз»... С нее я начала это отчаянное письмо, и эта Италия после моего письма возненавидит меня еще сильнее прежнего. О, лжелибералы, оскверняющие и позорящие само понятие либерализма! Лжехристиане, порочащие и сквернящие само понятие христианства. О, ничтожества в обличий идеологов, журналистов, писателей, актеров, комментаторов, психоаналитиков, священников, общественных гуру и великосветских шлюх. Они вещают то, что им заказывают. То, что поможет им выйти «в люди» или удержаться в псевдоинтеллектуальной элите, или пользоваться соответствующими преимуществами и привилегиями. О, паразиты, сменившие Евангелие и марксистскую идеологию на модную «политкорректность»! «Политкорректность» — это мода, а вернее сказать — мистификация, к которой во имя Братства (sic!) прибегает пацифизм. Тем самым перечеркивается даже война, которую мы не так давно вели против фашизма. Эта мода, а вернее сказать, эта мистификация — подлая попытка уравнять белое и черное, когда во имя Гуманизма (sic!) почитают захватчиков и порочат защитников, прощают преступников и осуждают жертв, оплакивают талибов и проклинают американцев, прощают палестинцев за любое зло, а израильтян — за то, в чем они не виноваты. Эта мода, точнее, мистификация, велит во имя Равенства (sic!) попирать заслуги и успех, ценности и конкуренцию. Поправ все это, ставят на один и тот же уровень симфонию Моцарта и ужас под названием «рэп», дворец Ренессанса и "палатку в пустыне. Мода, точнее, мистификация, во имя Справедливости (sic!) отменяет нормальные слова и называет дворников «экологическими операторами», домработниц — «ассистентами семьи», школьных нянечек — «непреподающим персоналом», слепых — «визуально-ослабленными», глухих — «аудио-ослабленными», хромых — «людьми с ослабленными ногами». Гомосексуализм — «разнообразием». Гомосексуалов — «геями». (Так, в устной и письменной речи больше нельзя использовать слово «гей» для обозначения понятий «радостный» или «беспечный». Если вы на это осмелитесь, они обвинят вас в воровстве). Мода, точнее, преступление: эти сволочи называют народным обычаем инфибуляцию. Называют народным обычаем скотскую практику, при которой, дабы не позволить женщинам получать удовольствие от физической любви, мусульмане вырезают клиторы девочкам и сшивают большие губы вульвы. Все, что остается, это крошечное отверстие, через которое несчастные мочатся, и представьте себе их муки при лишении девственности... Мода или дикий фарс: в Италии боготворят марокканского писаку, напыщенно объявляющего, что западная культура открыла греческую философию через арабов, что арабский язык — это язык науки и самый важный в мире и что Жан де Лафонтен написал свои «Басни» не по мотивам Эзопа, а по мотивам индийских сказок, переведенных на французский язык каким-то арабом по имени Ибн аль-Мукаффа. [Я говорю о существе, которое секретарь ООН Кофи Аннан в своей щедрости удостоил награды за особые заслуги в борьбе за мир. Это существо оклеветало меня, утверждая, что моя неприязнь к исламу обязана унижению, разочарованию, которые у меня были с арабскими мужчинами. (В сентиментальном и в сексуальном смысле, конечно.) Что ж... Этому существу я отвечаю, что, слава богу, у меня никогда не было ни сентиментальных, ни сексуальных, ни дружеских отношений с арабским мужчиной. По-моему мнению, есть что-то в его братьях по вере, что вызывает отвращение у женщин с хорошим вкусом. Я также понимаю, что его вульгарность в полной мере соответствует презрению, которое мусульманские мужчины изрыгают на нас, женщин. Презрению, на которое я снова отвечаю взаимностью всем сердцем и умом].

Мода, которая разрешает «стрекозам» эксплуатировать термин «расизм». Они не знают, что он означает, тем не менее пользуются им с такой безответственной наглостью, что кажется бессмысленным цитировать лапидарное суждение одного афро-американца: «Говорить о расизме в связи с религией, а не с расой — большой ущерб для языка и ума». Бессмысленно взывать к разуму, поскольку в лучшем случае «стрекозы» реагируют, как кретин из пословицы Мао Цзэдуна: «Если вы показываете на Луну пальцем, кретин смотрит и видит палец. Не Луну». А если случайно они видят Луну, это ничего не меняет. Потому что, не имея мужества, необходимого для того, чтобы плыть против течения, против интеллектуального терроризма ханжей, против их конформизма, они все равно притворятся, будто увидели палец.

Теперь скажи мне, пожалуйста: и это те люди, с которыми, по-твоему, я должна иметь дело, в то время как я, к твоему недовольству, закрываю перед ними дверь? Да я закую эту дверь цепями! Куплю мастифа с хорошими зубами, и пусть поблагодарят еще, если на калитке, что перед дверью, я повешу табличку: «Осторожно. Злая собака». Знаешь, почему? Потому что я слышала, что некоторые роскошные «стрекозы» собираются в Нью-Йорк. Собираются в вояж, посетить новые Геркуланум и Помпею и полюбоваться на башни, которых больше нет. Полетят на роскошных самолетах (класс де-люкс), снимут себе лучший отель и после роскошной выпивки немедленно отправятся наслаждаться видом руин. Своими сверхдорогими фотоаппаратами (по две или три тысячи долларов) они будут снимать остатки расплавленного металла, делать эффектные снимки, чтобы показывать их своим друзьям в Риме. Своей сверхдорогой обувью (как минимум тысяча долларов за пару) они будут топтать кофейную гущу, возможно, они даже уронят слезу вместо прежнего «Хорошо, так-американцам-и-надо». Догадайся, что они предпримут после. Пойдут купят противогазы, которые продают для тех, кто боится химической или биологической атаки. Разве это не шик, вернуться в Рим с купленным в Нью-Йорке противогазом? Это ведь даст возможность прихвастнуть: «Глядите! Я рисковал собственной шкурой в Нью-Йорке!» Это также позволит ввести новую моду, моду на «опасные каникулы». Сначала они придумали «умные каникулы», они, у которых нет ни капли ума, теперь придумали «опасные каникулы». Они, напрочь лишенные мужества. Надо ли говорить о том, что роскошные «стрекозы» других европейских стран сделают в точности то же самое. Теперь скажу наконец, что я думаю о тех тоже.

* * *

Послушайте, англичане, французы, бельгийцы, голландцы, немцы, австрийцы, венгры, скандинавы, испанцы, португальцы, греки! Не будьте как итальянский премьер-министр, который торжествовал, как счастливая невеста, пока не прочитал, что я сказала о нем самом. Не прыгайте от радости при виде жгучих упреков, выдвинутых мною против Италии, которые не являются моей Италией. Ваши страны не лучше Италии. В девяти случаях из десяти это отвратительные копии моей, и почти все, что я высказала против итальянцев, имеет силу и для вас, сделанных из той же плесени. О да, дражайшие, в этом смысле мы действительно относимся к одной большой семье. Одни и те же недостатки, малодушие, лицемерие. Одни и те же слепота, глухота, скудоумие, мазохизм. Одинаковая распущенность, выдаваемая за свободу, за независимость. Одинаковые невежество и слабость руководителей на благо мусульманскому вторжению. Та же мода, точнее — мистификация, «политическая корректность», также на благо мусульманскому вторжению. Чтоб убедиться в моей правоте, понаблюдайте за финансовым клубом, который вы гордо зовете Европейским союзом. Этот клуб занимается только тем, что пропагандирует абсурдные ценности, называя их единой валютой, конкурирует или притворяется, будто конкурирует с Америкой, и выплачивает баснословные и незаслуженные зарплаты (не облагаемые налогом) членам своего бездарного, бессмысленного парламента. А также раздражает меня своими популистскими глупостями. Например, предлагая отменить семьдесят собачьих пород. («Все-собаки-должны-быть-равны», — иронично прокомментировала антрополог Ида Мальи). Предлагая отменить градацию мест на европейских самолетах. («Все-задницы-должны-быть-равны», — добавляю я).

Клуб, где говорят только на английском или французском и не говорят ни на итальянском, ни на испанском, ни на фламандском, ни на финском, ни на норвежском языке, и где столетняя тройка Англия — Франция — Германия опять командует всеми. Клуб, который включил в себя более пятнадцати миллионов сынов Аллаха и бог знает сколько террористов или кандидатов в террористы, или будущих террористов. Клуб, который, как проститутка, заводит шашни с арабскими странами и набивает свой карман вонючими нефтедолларами. Теми самыми нефтедолларами, на которые саудовские дяди Скруджи покупают наши старинные дворцы, наши банки, наши коммерческие и промышленные фирмы. Хуже того, клуб, который осмеливается говорить о «культурном сходстве с Ближним Востоком». (Что это значит, черт возьми, «культурное-сходство-с-Ближним-Востоком», вы, болтуны, вы, умственно отсталые?! Где, черт возьми, культурное сходство с Ближним Востоком, вы, кретины, вы, глупые клоуны?! В Мекке? В Вифлееме, Газе, Дамаске, Бейруте?! В Каире, Триполи, Найроби, Тегеране, Багдаде, Кабуле?!)

Когда я была очень молодой, когда мне было семнадцать лет или немногим больше, я страстно желала объединения Европы. Тогда я вернулась с войны, в которой итальянцы и французы, итальянцы и англичане, итальянцы и греки, итальянцы и финны, итальянцы и русские, итальянцы и немцы, немцы и французы, и англичане, и поляки, и голландцы, и датчане, и финны, и русские и т. д. безжалостно убивали друг друга, помнишь? Проклятая Вторая мировая война. Окунувшись по самую шею в совершенно новую борьбу, мой отец проповедовал европейский федерализм. Великий мираж Карло и Нелло Росселли. Он проводил собрания, выступал на митингах, скандировал: «Европа, Европа! Мы должны сделать Европу!» И, полная энтузиазма и радостной веры, я следовала за ним, как в те дни, когда он бесстрашно скандировал: «Свобода! Свобода!» Вместе с миром, который был мне до тех пор неведом, я начала узнавать тех, кто всего лишь несколько лет тому назад был моими врагами, и, видя немцев без униформы, без пулеметов, без артиллерийских орудий, я думала: «Бог ты мой, они — как мы. Они одеваются, как мы, они едят, как мы, они смеются, как мы, они любят музыку и поэзию, и искусство, красоту, как мы, они молятся или не молятся, как я... Ведь это немыслимо, что они причинили столько вреда, что они терроризировали и преследовали, и убили стольких из нас?» Затем я думала: «Но мы тоже причиняли им вред, мы убивали их!» И с содроганием я захотела выяснить, причастна ли я тоже, как участник движения Сопротивления в той или иной степени, к смерти некоторых немцев. Убила ли я тоже кого-нибудь из них. Мне это было необходимо знать. Мне нужно было знать. И, отвечая себе «может, и убила, скорее всего, я убила», я чувствовала стыд. Мне казалось, что я воевала в средние века, когда Флоренция и близлежащая Сиена вели войну друг с другом и серебристые воды реки Арно были сплошь красными от крови. Кровь флорентийцев и кровь сиенцев. Дрожа от неуверенности, я не позволяла себе гордиться тем, что была солдатом своей страны, своей Родины. Я решила, вздыхая: «Довольно, хватит этого! Мой отец прав! Нужна Европа! Нам следует объединиться, нам следует объединить Европу!» И вот теперь... Итальянцы тех Италии, которые не моя Италия, говорят, что мы создали Европу. И немцы, французы, англичане, испанцы, голландцы и т. д., я имею в виду членов великой семьи, которые похожи на названных мной итальянцев, повторяют это вместе с ними. Однако неудачный, не оправдавший надежд, ничтожный финансовый клуб, со своей раздражающей общей валютой, со своими популистскими глупостями, со своими сынами Аллаха, которые стремятся стереть мою цивилизацию, тот Европейский союз, который болтает о культурных-сходствах-с-Ближним-Востоком, а сам игнорирует мой прекрасный язык и наносит ущерб моему национальному своеобразию, так вот: это не та Европа, о которой я мечтала, когда мой отец скандировал: «Европа-Европа!» Это не Европа, а самоубийство Европы.

* * *

Что же тогда такое моя Европа, моя Италия? Что такое Европа, я действительно не знаю. Не могу знать. Настоящее объединение Европы в самом начале своем подорвано различием множества наших языков и вытекающими отсюда дискомфортом и подозрениями, соперничеством и затаенной враждой, чьи корни уходят в глубину старинного прошлого с его братоубийственными войнами, воспоминание о которых болезненно. Все надежды на преодоление этих препятствий относятся к моим юношеским мечтам, утопиям. Тогда, узнав мир, которого никогда не знала, посмотрев на немцев без униформы, без пулеметов, без артиллерийских орудий, я испытала чувство, будто моя Вторая мировая война была подобна средневековой. И будто я содействовала тому, чтобы окрасить серебристые воды реки Арно в красный от крови цвет. Кровь флорентийцев и кровь сиенцев...

А вот насчет Италии, мой дорогой, дело другое. Все очень просто, дорогой мой друг, все просто. Моя Италия противоположна тем, о которых я говорила выше. Эта Италия идеальна, она не запугана сынами Аллаха и паразитами-«стрекозами». Италия любит свой флаг и кладет правую руку на сердце, приветствуя гимн. Это Италия, о которой я мечтала, когда была маленькой девочкой без приличных туфель. Эта Италия существует, хотя ее заставляют молчать, ее осмеивают, ей наносят оскорбления, но она все еще жива, назло всем тем, кто хочет у меня ее украсть. Да будут прокляты те, кто посягает на нее. Кем бы ни были эти захватчики. Потому что, будь то французы Наполеона или австрийцы Франца-Иосифа, или немцы Гитлера, или мусульмане Усамы бен Ладена, для меня это совершенно одно и то же. Приходят ли они с войсками или с оружием, или с детьми на лодках...

Теперь остановимся. Я сказала то, что должна была сказать. Моя ярость и моя гордость приказали мне так поступить. Моя чистая совесть и мой возраст позволили мне подчиниться этому приказу, этому долгу. Но теперь долг выполнен. Стало быть, стоп. Достаточно. Точка. Хватит.

Ориана Фаллачи

Нью-Йорк, сентябрь 2001

Флоренция, сентябрь 2002

Страница 12 из 12 Все страницы