Для русской интеллигенции все ее политические враги были "мещане" – в том числе чиновники и дворяне. Более того, смысл этого слова нередко расширялся на всю инертную массу населения Европы, противостоявшую жизненно важному для интеллигенции ходу исторических событий. [Именно так понимал слово "мещанство" Р.В. Иванов-Разумник, автор известного двухтомного труда "История русской общественной мысли" (1907), включивший в европейское "мещанство" не только буржуазию, но и аристократию, и духовенство всей Европы. Эта книга недавно была переиздана. Она была по существу попыткой написать историю русской интеллигенции и содержит много интересного фактического материала, но вряд ли эта попытка удалась, потому что автор пытается заключить явления жизни в мертвые философские схемы.] В наше время термин "мещанство" вряд ли вызывает у русского читателя отчетливые представления. Но его прежнее значение возродится вместе с возрождением нашей интеллигенции, потому что враждебная ей общественная среда не заслуживает иного названия.

Самое понятие "интеллигенция" часто определялось в отрицательном смысле, как "антимещанский" слой населения России. Правильнее было бы определить ее как часть образованного населения России, стремившуюся к просвещению и освобождению трудящегося народа и заботившуюся о его интересах. Интеллигенция была субкультурой, какую мы описали выше под названием "прогрессивной". Как и другие субкультуры этого типа, она боролась не за свои собственные интересы, а ставила своей целью благо других. Пользуясь термином Огюста Конта, изобретенным в тридцатых годах девятнадцатого века, можно назвать эту установку интеллигенции "альтруистической". Далее, это была гуманистическая субкультура, поскольку ее основной ценностью был человек, независимо от его происхождения и социального положения. Русские интеллигенты, сочувствуя главным образом труженикам, боролись за социальную справедливость. Но они не отказывали в человеческих правах и людям "нетрудовых" сословий: дискриминация людей по "социальному происхождению", сразу же введенная советской властью, была им чужда, и сами они стали жертвой этой политики. Точно так же, им чужда была любая дискриминация по национальному принципу: наряду с глубокой любовью к своей родине, русская интеллигенция была проникнута чувством интернационализма. Она открыта была всем мыслям и чувствам, приходившим из-за рубежа.

Русская интеллигенция состояла из людей разного происхождения, не придававших своему происхождению никакого значения – если не считать нак называемых "кающихся дворян", испытывавших чувство вины перед трудовым народом, перед теми,

Чьи работают грубые руки,

Предоставив почтительно нам

Погружаться в искусство, в науки,

Предаваться мечтам и страстям.

Эти стихи Некрасова выражали настроение интеллигентов дворянского происхождения, составлявших со второй половины XIX века уже небольшую часть русской интеллигенции. Главной частью ее были "разночинцы", то есть люди из "низших" сословий, получившие некоторое образование и усвоившие интеллигентские идеи в так называемых "кружках", стоявших в начале русского общественного движения. Первые из этих кружков приобрели заслуженную известность: таков был кружок "западников" вокруг Герцена и Огарева, куда входили Грановский, Белинский и Бакунин, кружок "славянофилов" вокруг братьев Аксаковых, Хомякова и Киреевского, кружки "народников", из которых вышла организация "Земля и воля", и впоследствии кружки марксистов.

Большинство разночинцев происходило из городского населения низших сословий и из духовенства, причем дети священников уже в середине столетия легко освобождались от религии, сохраняя привитые им в детстве этические идеалы христианства. При столь разном происхождении, русская интеллигенция приобрела характер наследственной субкультуры, так как в интеллигентских семьях дети воспитывались в духе бескорыстной, часто аскетически жертвенной работы на благо народа – и с чувством глубокого презрения к "мещанству", с его атрибутами корысти и карьеризма. Интеллигенция, насчитывавшая перед революцией сотни тысяч людей, была единственным в своем роде этическим явлением. Ее иногда сравнивали с монашескими орденами, внушавшими своим членам суровое чувство долга; но монахи могли рассчитывать на потустороннее вознаграждение, тогда как интеллигенты, не верившие в такие сказки, могли лишь предвидеть наказания от начальства.

Основной чертой интеллигентской этики была бескорыстная работа на благо народа. Русские интеллигенты резко отличались этим от образованных специалистов Западной Европы. Образованные люди Европы – учителя, врачи, инженеры, юристы, литераторы и ученые – были в основном буржуа по своей психологии и жизненной практике. Они добивались успеха в своей профессии, движимые своими материальными интересами и престижем – даже если делали свое дело добросовестно и талантливо, что было тоже, впрочем, условием успеха. Энтузиасты, сознательно работавшие в общественных целях, встречались редко и вызывали в своей среде недоумение и даже неприязнь.

В России, напротив, сложился другой тип образованного человека. Русские учителя, как правило, ставили себе целью просвещение народа и мирились с самыми скромными условиями жизни. Часто они стремились преподавать в сельских школах, потому что считали неграмотность и отсталость крестьян главным несчастьем России. Вместе с грамотой они прививали детям свои понятия о жизни, свои идеалы справедливости. Это требовало осторожности и нередко вызывало репрессии начальства. Врачи, работавшие в условиях общего невежества и некультурности народной массы, получали бедное жалованье, но не брали денег со своих больных. Русские врачи считали бессовестным извлекать выгоду из страданий простого человека, едва зарабатывающего свое пропитание. Чехов и Вересаев были врачи, видевшие в своей профессии служение народу, но они были и писатели, изобразившие в своих произведениях темные стороны жизни. Такая этика все еще встречается в нашей стране: все знают, как жили и работали хорошие учителя и врачи, нередко наши отцы или воспитатели. Новый тип специалиста, стремящийся только к собственной выгоде и презирающий тех, кто не может платить, все еще кажется нам неестественным, "нерусским" явлением – и это наследие нашей интеллигенции.

Даже инженеры и адвокаты, работавшие на зажиточную публику, нередко имели собственные взгляды и отказывались от бесчестных заработков. Но особенным, беспримерным явлением была русская литература. В условиях царской цензуры литература стала главным выражением общественного мнения, совестью России. В европейской литературе была сильная критическая струя, но не было ничего подобного общественной позиции русского писателя и связи между ним и его публикой. Можно сказать, что русские журналы были голосом страны. В это трудно поверить в наши дни, когда литература просто никому не нужна и – соответственно этому – прекратилась.

Братство интеллигентов было разнообразно. В него входили знаменитые профессора и инженеры, люди с мировой славой, скромные деревенские учителя и врачи, и даже чиновники, пытавшиеся улучшить нравы своего учреждения. Были и богатые люди, искусные дельцы и капиталисты, тратившие свои деньги и отдававшие свой труд для "общего блага". Таковы были братья Третьяковы, создавшие знаменитую картинную галерею, таков был Савва Мамонтов, создавший оперный театр, и совсем уже нельзя назвать капиталистами таких людей, как самоотверженные издатели Павленков, Сытин, Солдатенков, наполнившие Россию прекрасными книгами, или блестящий инженер Николай Георгиевич Михайловский, построивший сибирскую магистраль и ставший, под псевдонимом Гарин, замечательным писателем. У этих людей деньги были не для себя.

Интеллигенция была неоднородна также и в политическом отношении. В самых общих чертах, ее можно разделить на радикалов и либералов.

Либералы – в русском смысле этого слова – не были похожи на западные партии этого названия. В Западной Европе либерализмом называлось политическое движение буржуазии, добивавшейся "свободы торговли", то есть отмены государственных ограничений промышленной и торговой деятельности. Поскольку в этом состоял главный интерес поднимавшейся к власти буржуазии, в европейском сознании связь между "торговлей" и "свободой" стала почти аксиоматической, как это видно даже из некоторых мест "Истории философии" Рассела. Но за этим частным аспектом свободы стоял более общий и более важный для человечества вопрос о свободе личности. На Западе, где крепостное право исчезло уже в конце средневековья, и где личность человека – во всяком случае, личность собственника – была в значительной степени ограждена от произвола властей, лозунг "свободы" относился именно к свободе экономической деятельности. Европейский либерализм выражал интересы буржуазии и имел, таким образом, корыстный, эгоистический характер. Конечно, буржуазия, защищая свои материальные интересы, тем самым выступала как представитель общечеловеческого интереса: освобождая себя от феодальных уз, она не могла не содействовать освобождению человека вообще.

В России, где до конца XIX века почти не было буржуазии, заимствованный с Запада либерализм приобрел прямой характер, более связанный с первоначальным смыслом слова libertas, "свобода". Точно так же, русские придали прямой смысл термину "демократия", понимая под этим не западную систему представительного правления, а "народоправство" в общем и не очень определенном смысле этого слова. Для русских либералов важна была не "свобода торговли", а просто свобода. Либералами были декабристы и Пушкин, не имевшие отношения к торговле, либералами были чиновники вроде Сперанского, генералы вроде Милютина, юристы вроде сенатора Кони, а в двадцатом веке – кадеты, то есть члены конституционно-демократической партии, иначе называвшей себя "партией народной свободы". Многие из русских либералов были люди с глубоким образованием и гуманными чувствами, немало сделавшие для развития России. Этот слой русской интеллигенции дорожил условиями своей жизни, не следуя примеру аскетов и подвижников, так что радикальные интеллигенты часто подозревали в либералах неискренних союзников или даже врагов.

Если судить о человеке с точки зрения его общественной функции, то к интеллигентам надо отнести и некоторых людей, не сочувствовавших либеральным доктринам, и даже прямо противостоявших интеллигентскому радикализму. Достаточно упомянуть помещиков-славянофилов или таких писателей, как Гоголь, Толстой и Достоевский. Конечно, вопрос о том, кого следует считать интеллигентом, отнюдь не прост. Радикальные русские интеллигенты сказали бы, что славянофилы и Гоголь им чужды, а Толстой и Достоевский хотя и радикальны, но в другом направлении. Эти крайние случаи иллюстрируют сложность занимающего нас вопроса.

***

Чем же была радикальная интеллигенция, неприязненно относившаяся к барскому либерализму и не верившая ни в царя, ни в бога? Значительное большинство русской интеллигенции усвоило, в той или иной форме, идеи европейского социализма. Это слово весьма скомпрометировано в нынешней России, поскольку им пользовалась советская пропаганда – для прикрытия нашего рабства и нищеты. Поэтому надо разъяснить, что означало для русских интеллигентов слово "социализм".

Французская революция выдвинула девиз: "свобода, равенство, братство", распространившийся по всему миру и определивший чаяния новой исторической эпохи. Люди, принявшие этот лозунг всерьез, – и во Франции, и в других странах – придавали ему глубокое значение, далеко выходившее за рамки того, что было достигнуто революцией. После поражения крайних революционеров – якобинцев – и последовавшей затем диктатуры Наполеона и реставрации, во Франции установился компромиссный государственный строй – буржуазная монархия Луи-Филиппа. С 1830 года "свобода" понималась как соблюдение законов, то есть прекращение феодального произвола, а "равенство" означало юридическое равноправие всех граждан, то есть устранение сословных привилегий. Это устраивало буржуазию, ставшую господствующим классом вместо дворянства, богатых крестьян, которые могли больше не опасаться за приобретенные после революции земли, и городских предпринимателей, торговцев и банкиров, которые могли беспрепятственно обогащаться. "Четвертое сословие" – неимущие труженики, составлявшие подавляющее большинство населения, – не получило ничего, кроме юридических фикций: по известному афоризму, при буржуазном строе "богатый и бедный имели одинаковое право ночевать под мостами Сены". К этому свелись "свобода" и "равенство" для простого народа; о "братстве" можно было и вовсе забыть.

Народ не мирился с властью денег, обрекавшей его на нищету и бесправие. Революция 1848 года свергла монархию, но завершилась кровавой расправой над парижскими рабочими. Политическая власть осталась в руках богатых, бесстыдно выставлявших напоказ свою роскошь. После трех лет буржуазной республики, ничего не изменившей в положении народа, власть захватил племянник Наполеона, назвавший себя "Наполеоном Третьим". Это была власть буржуазии без всякого парламентского прикрытия.

В эти годы, тридцатые и сороковые, появились социалистические учения. Учителями были бескорыстные энтузиасты – конторщик Фурье, разорившийся аристократ Сен-Симон, английский фабрикант-филантроп Оуэн. Их последователей стали называть "социалистами". Подобно первым христианам, социалисты не посягали на государственный строй и вначале считали безразличной форму правления. Но, в отличие от первых христиан, они видели главное зло в частной собственности и понимали, что подлинная свобода, настоящее равенство и братство людей невозможны, пока все богатства находятся в руках немногих, а всем остальным приходится добывать себе пропитание наемным трудом. Социалисты верили, что можно устроить справедливое общество, где все будут работать и никто не будет собственником средств производства – земли, фабрик и заводов. Они верили, что такой справедливый строй может быть установлен мирными средствами: злополучные революции свидетельствовали, что этого нельзя добиться силой. Поскольку их вера казалась безумной, таких энтузиастов прозвали "утопистами", от греческого выражения "место, которого нет".

Безумные мечтатели, предлагавшие невозможные проекты, являлись во все времена: они хотели летать, передавать мысли на расстоянии и даже добраться до Луны и планет. Их высмеивали, но иногда их мечты со временем исполнялись. Общество, какое представляли себе социалисты, не могло быть столь простым, как они думали, но и ковер-самолет был проще настоящего самолета. Очень скоро выяснилось, что богатые и власть имущие не проявляют доброй воли и не хотят расстаться со своей собственностью. Тогда явились другие люди, возложившие свои надежды на захват власти. Это было возвращение к насилию, глубоко чуждому первым социалистам. Из мечты о социальной справедливости возникла "диктатура пролетариата", потом "советская власть", "национал-социализм", и так далее.

Но русская интеллигенция восприняла социализм в его первоначальной форме, как борьбу за социальную справедливость. Учения "утопистов" и романы Жорж Санд нашли в России благоприятную почву. Их сразу усвоили Герцен и Огарев; их обсуждали в кружке Петрашевского, где начинал свой путь Достоевский; к ним пришел в конце жизни Белинский. Щедрин всю жизнь был фурьеристом, а Чернышевский и Добролюбов уже не довольствовались мирным социализмом и замышляли немирные средства. Постепенно в России проявились все цвета социалистического спектра.

Страница 2 из 3 Все страницы