Гранада

Прочитала: если в Испании можно посмотреть только один город, пусть это будет Гранада. В Гранаду два пути: с юга через горную цепь Сиерра-Невады, где безжизненные скалы внезапно превращаются в жизнерадостную зелень – так приходили финикийцы и римляне – и с севера, по плодородной долине Хениля, как приходили вандалы и готы, перед которыми вдруг появлялась неприступная крепость красного песчаника на фоне словно парящих в воздухе снежных шапок Сиерра Невады.

Мы въехали с севера, но каким-то образом исхитрились не увидеть ничего достойного – надо всё делать в своё время, вместе с готами и вандалами. Встретили нас пригороды Гранады с однообразными некрасивыми домиками: ещё со времён путешествия по Швейцарии я поняла, что слухи о том, что советские архитекторы нарочно строили плохое, тесное, убогое и бедное жильё, несколько преувеличены – они просто строили так же, как и на Западе.

Выйдя на перрон вокзала, я искусно приспосабливаю на себе всяческие грузы: сумка через плечо, зажатая подмышкой, портфель на ремне и большой чемодан на колёсах. Внутри всё время гложет беспокойство – как бы чего не спёрли, особенно паспорт – где я возьму другой?

Вспоминаю длинные неухоженные помещения вокзала, стеклянную перегородку между мной и кассиром, моё ощущение раздражённости и беспокойства от того, что надо думать и действовать. Нужно было купить автобусный билет в Севилью.

Потом проехали на такси по широкой улице Гран Виа де Колон (Колумба), застроенной приличными, аккуратными домами; многие явно последней четверти 20 века, бетонные с лоджиями. В конце, на пересечении с улицей Католических Монархов, Дель Рейос Католикос (Изабеллы и Фердинанда; никого больше, кроме этой пары, так в Испании не называют) площадь с фонтаном, где бронзовая Изабелла напутствует такого же Колумба. Улица Дель Рейос Католикос переходит в Новую площадь, а потом площадь Санта Аны с церковью Св. Анны. Под площадью Санта Аны таинственно исчезает река Дарро, заключённая в трубу, как будто в саму церковь втекает. Дарро хоть и узок, как круг наших декабристов, хоть и согласился влезть в трубу, но не приручён, и как любая горная река, может вздыбить набережную в половодье.

За церковью, на набережной Пазео де лос Тристос, стоял наш отель. Подниматься к нему надо было по узкой улочке, немилосердно вымощенной булыжниками. Мы поднялись по крутому подъёму с редкими, едва заметными ступеньками, пересчитывая их колесами сумок, и позвонили в глухую чёрную деревянную дверь.

Гостиница, Каса де Капитель Назари – особняк 16 века. Из приёмной попадаешь в большой зал во всю высоту здания. Я и не поняла сначала, что этот зал не зал, а двор, потому что над ним была натянута парусиновая крыша, которая ввечеру показалась мне потолком матового стекла. Пол его вымощен каменными плитами, а посредине его выложена тусклая мозаика из гальки двух сортов, изношенной подошвами. По периметру двора идёт двухэтажная аркада – круглые каменные колонны подпирают деревянную галерею второго этажа, с деревянными перилами и геранями в горшках. Рядом с большим двором есть ещё один дворик, и в нём журчит фонтанчик.

Мы поднялись со двора по лестнице на галерею, с которой вход во все комнаты. Наша была узкая, продолговатая, с высокими потолками; стены терракотового цвета, мебель странная – старинная, но грубая, на стене гобелен гобеленистого цвета, то есть почти полностью выцветший.

Потом я была в ещё одном таком особняке, ресторане Каса де Пилар. Главный внутренний двор был покрыт настоящей стеклянной крышей; стояли растения в кадках, удобные мягкие кресла. Помещение самого ресторана было накрыто только парусиной, не спасавшей от ужасной уличной холодищи. На ресторанных столиках горели маленькие свечечки. Мне понравилась закуска из анчоусов, но остальная еда напоминала самолётную.

А в первый вечер обедать мы отправились в ресторан Кармен, разрекламированный в нескольких путеводителях, Билл Клинтон там всегда питается, когда приезжает в Гранаду. Путь наш лежал по Пазео де лос Тристос, мимо цыганского собора Сан Педро и Сан Пабло (название меня рассмешило, мне немного надо, чтобы посмеяться). «Тристос» мы не заметили, наверно «скорбящие» появляются только в экзаменационную сессию (набережная идёт вдоль Гранадского университета), а сейчас наоборот, всеобщее веселье, бары и кафе с уличными столиками заполнены публикой, снуют туда и сюда оживлённые люди, предвкушая закуску и выпивку. Никаких тротуаров, только проезжая часть, на ней вперемешку толпища, машины и микроавтобусы, от которых надо отступать в дверные проёмы. Внизу, в ущелье, побулькивает Дарро. А наверху, прямо над нами, если догадаться и задрать голову, увидишь, как в ночном небе, в лучах прожекторов нависла масса из красного камня – крепость Альгамбра.

Потом начался подъём по мощеным неудобными выпуклыми булыжниками улицам. Вдоль улиц тянулись не дома, а каменные стенки с нечастыми дверьми, и на каждой – «Кармен де что-то там такое». Тыкались мы, тыкались, как слепые котята, в сосцы неправильных Кармен, и в результате опоздали в нашу столовую на первую смену. Оставался час до второй. Наши уверения, что часа нам хватит, были тщетны, и правильно – тем, кто может сожрать ужин за час, не место в хорошем ресторане. Хотите – оставайтесь на вторую смену, которая начинается в 10 вечера. Вообще-то можно было бы спокойно посидеть, выпить коктейль, посмотреть на великолепный вид Альгамбры, после 10 нажраться, как свинья, и лечь спать с полным брюхом – живём один раз, или по крайней мере в Гранаде в последний раз, и больше сюда – никогда, и будет только то, что ты сейчас увидишь, услышишь, поймёшь и съешь. Но мы пожалели свои желудки и обиженно уползли, потому что мы не умеем радоваться жизни и жить на полную катушку.

Ну, хотя бы во время этого краткого визита удалось понять, как устроена кармен. Зажигательное название не имеет отношения к цыганке или советскому вокально-инструментальному ансамблю: карменами называются типичные христианские дома 16 века, построенные после захвата Гранады. Один такой дом строился на месте трёх мусульманских – христиане меньше дорожили землей, не боялись, что Гранада расползётся за пределы крепостных стен, потому что врагов-мусульман вокруг не осталось.

Входишь в дверь в глухой стене, и попадаешь на дворик, окружённый строениями и стенками, а в нём какая-то зелень, то ли в горшках, то ли в земле. Из переднего дворика через проём во внутренней стене попадаешь на большую террасу – патио с видом на Альгамбру и Сиерра Неваду. Вид потрясающий, как будто ты паришь над Гранадой. Ничем не заслонён: другие кармены или ниже по склону (можно сплюнуть им на дворик апельсиновую косточку), или выше (они на нас плюют). За террасой – основной дом, где раньше жили христиане, а теперь ресторан с главным залом, и при нём садик-огородик. Дворики-патио карменов это гостиные, о которой житель современного города может только мечтать: хоть сто человек принимай, и мебели не надо; вместо неё апельсиновые деревья, фонтан, а вместо обоев и картин – Сиерра Невада.

Что нас ждало ночью в гостинице, как все вокруг нас топали, орали и ездили на мотоциклах без глушителя – лучше и не вспоминать. Утром жуткий холод объяснил мне, что мы не в зале, а на дворике; сквозь парусиновую крышу сочился неяркий, рассеянный свет хмурого дня. Завтракали в отеле – всё было исключительно плохое и невкусное, а кофе ужасный. Прислуживал нам молодой человек, который поставил на стол блестящую трубу – что это? Ваза? Обогреватель для кофейника? Оказалось, что это мини-помойное ведро.

На дворе, куда сходились курильщики, к нам подошли два шотландца. Я быстро ретировалась. Меня прогнал привычный страх – что я скажу этим людям, чем я смогу для них быть интересной? Лучше даже и не пытаться разговаривать, если это не обязательно. Мне знакомо отчаяние героя известного анекдота, который не знает о чём поговорить на вернисаже; я тоже иногда готова взорвать молчание неподходящим вопросом вроде «А вы ежа едали?» Каждый раз перед приходом гостей я в панике – а о чём я с ними буду говорить? Сдержанность напрасна. В беседах узнаёшь много интересного, и главное ведь от тебя ничего не требуется, никакого вклада, главное, отвори шлюзы чужого красноречия, сиди и слушай. Правильный подход в общении – не чем я интересна, а чем люди интересны мне? Интересны – разговариваю, не интересны – ухожу, как хозяин жизни. Но такое здоровое отношение мне не по плечу, да и многим другим тоже.

Утеплились и пошли осматривать город.

Наверно, у читателя есть вопрос – а как же называть жителей испанских городов, – и пора взять этого быка за рога. Предупреждаю, что нелепые на русский слух слова я буду употреблять всерьёз, а не в насмешку над испанским народом. Знай, читатель, что житель Гранады – не гранадец, не гранадчанин, и даже не гранатовая косточка, а гранадино. Ведь и мы не петербургтинцы, а петербуржцы, и только попробуй выкинуть «ж» из этого славного имени.

Хотя Гранада – город древний, но попытки найти в центре римские колизеи напрасны; там всё свеженькое, 19 века и позднее, с редкими вкраплениями 15–16 века. Гранада и Гренобль первые города в Европе, которые установили электрическое освещение и ознаменовали это событие полной перестройкой. Что было в Гренобле, не знаю, наверно разрушили какие-нибудь клоповники кальвинистов, а в Гранаде для этого разгромили старые мавританские кварталы. Может быть это не так уж и плохо... Улочки-то были кривые и грязные, – не при мусульманах, у которых всегда всё было чисто, а при христианах, которые заразили захваченные ими мусульманские города привычкой выплескивать нечистоты на улицу. Главные разрушения пролегли на месте будущей Гран Виа де Колон, которую современники издевательски прозвали улицей Бураков, издеваясь над потугами «новых» испанцев, сколотивших капитал на сахарной свёкле, сделать в Гранаде «красиво». Похоже, что Гран Виа пострадала и от последующей модернизации, потому что на ней мало осталось зданий 19 века, всё больше бетонные дома 20-го.

Наша прогулка началась с плазы Санта Ана. Главные приметы церкви Св. Анны это узкая высокая звонница, украшенная зигзагообразным рисунком из плиток, и высоченный портал в стиле барокко, над которым поставлены статуи святых, а ещё выше, под крышей, сделано два окна, и медальон между ними. Это бывшая мечеть с древним мавританским интерьером (кипарисовый потолок и прочие прелести), но я его не видела, церковь была закрыта. Эх жаль, что я просвистала мимо Санта Аны в поисках более лёгких развлечений и не попыталась вернуться к её открытию.

Плаза Санта Ана, незаметно переходящая в Плаза Нуэва – это большой бульвар. Вдоль бульвара много кафе и сувенирных магазинчиков, от него отходят улочки, на которых ещё больше сувенирных лавок и закусочных-тапасерий. Ещё в Гранаде много чайных, которые называются тетериями, но мы оказались такие тетери: смеялись над этим словом, не понимая, что желанный чай вот он, под рукой. Теперь утешаюсь тем, что чай непитый лучше выпитого. Наверняка в испанских тетериях чай дорогой и невкусный, как в чайных Вашингтона, или в чайной Балтийского вокзала в Петербурге – сто раз вываренный, и к нему из закусок имеется только бутерброд с крутым яйцом.

Мы быстро прошли две плазы, повернули на Виа де Колон и оказались у скверика, в котором было полно апельсиновых деревьев, рачительно ронявших плоды только внутрь ограды. У скверика перед собором испанские трудящиеся, побелённые и вызолоченные, зарабатывали на кусок хлеба у туристов, застывая в изящных позах. Иногда они дёргались, и я пугалась. Пел и играл гитарист, первый и последний наш испанский гитарист – потом всё попадались артисты с гармошками. Собор, сложенный из крупных каменных блоков, естественно, стоит на месте великой мечети – где же ему ещё стоять? Его строительство началось после захвата Гранады, в первой четверти 16 века, но закончен он был на сто лет позже. Вдоль кромок крыш собора резные каменные балюстрады, над ними башенки и балконы с каменными щипцами, из которых для красоты торчат на все четыре стороны узорчатые толстые шипы: стиль «платереско».

Приятно, когда можно просто называть стили, и все сразу понимают, о чём речь: «Барокко? Рококо? Да-да!» Но о стиле «платереско» я никогда не слышала, и для таких же, как я, должна объяснить, что это такое. Стиль это вычурный, увидев такое здание, удивишься и задумаешься, но его вычурность строгая, непохожая на вычурность барокко. Барокко – стиль пухлый, жизнерадостный, а платереско – жилистый и желчный.

В Википедии, на испанском, который я сгоряча поняла, стиль «платереско» («ювелирный»), определён как смесь высокой готики, мудехарства (мудехары это мавры, остававшиеся в католической Испании), и элементов стиля Возрождения. В самом названии спрятался намёк на особое влияние мавританского ювелирного искусства. На стыке стилей получился затейливый гибрид, так же, как на границе природных зон вырастают самые причудливые растения. Для платереско характерны особые наличники и накладки на стенах, шпицы и бельведеры, членение фасада на три части в определённой пропорции и прочее, и прочее. К сожалению, все эти описания нисколько не помогают объяснить общее впечатление от платереско.

Лучше прибегнуть к «порочному методу аналогий». В Испании, и только в Испании, соборы напоминают мне пляжные замки из песка. Большинство таких замков делается на скорую руку с помощью ведёрка – шлёп, шлёп, и вот вам здание романской архитектуры. Но некоторые строители, наделённые терпением и воображением, неторопливо пропускают сквозь кулак воду с песком, и она стекает тонкой струйкой, образуя изящные наслоения песчаных комочков в виде бугорчатых башен и башенок с узкими шпицами и парапетами в стиле платереско.

Примерами стиля платереско могут служить внутренний двор Сан Хуан де лос Рейос в Толедо, где мы уже были, здание Аюнтаменто в Севилье, где мы ещё будем, и часовня с усыпальницей Изабеллы и Фердинанда, пристроенная к гранадскому собору. Завершено её строительство было через два года после смерти Фердинанда, который пережил свою королеву на десять лет.

В первый день мы зашли в часовню через большую дверь, обычно закрытую для туристов, прямо перед службой, и в полумраке увидели над собой толедское блюдо. Часовня – такая большая, что в неё поместится средняя церковь, была окантована мавританской филигранью. И массивные колонны, и сводчатый потолок с куполом были прочерчены по контуру узорчатой тесьмой с рисунком в виде нитей серого жемчуга в оправе из двух узких серебристых полос. В жемчужно-сером полумраке цвет как-то стушевался и всё казалось сделанным в манере «гризайль». «Стиль «платереско» с элементами португальского «мануэлино», – заботливо сообщил путеводитель. На эту часовню Изабелла и Фердинанд ухлопали четверть своего состояния. Ну и что? Лучше, чем потратить на какую-нибудь ерунду.

На следующий день наша часовня исчезла: её подменили другой. За ночь внесли надгробия, алтари, сделали мавританскую филигрань почти незаметной, и часовня из произведения искусства превратилась в кунсткамеру... Для любителей рациональных объяснений предлагаю сразу два. Или А: мы в действительности были не в часовне, а попали в придел, в который обычно не пускают. Это маловероятно, уж больно красивой была та, первая – такую таить от туристов не будут. Или Б: впечатление зависит от обстановки, и ярко освещённая лампионами зала, набитая туристами, выглядит иначе, чем полупустая, в неярком естественном свете, проникающем через окна купола. Если это так, то все мы хронически недополучаем впечатлений от наших путешествий, из-за того, что оказываемся везде не в то время суток, и не в той компании.

Дверь была открыта уже другая, сбоку. Отстояли очередь, попали в холл, где была тематическая выставка на не запомнившуюся тему и громадная картина сдачи Гранады: Изабелла плачет от счастья – пала последняя мусульманская крепость. Плачет и султан Боабдил, сдавая ключи. Мать Боабдила Айша, которой на картине нет, не плакала, а сказала сыну: «Что ты плачешь, как женщина, о том, что ты не сумел удержать, как мужчина?» (Вроде мамаши из «Беглеца» Лермонтова; приходишь к ней супцу поесть, а тебе вопрос с подковыркой: «Ты умереть не мог со славой»?) Не пойму я этого: не нравится, сделай сама...

Потом мы вошли в усыпальницу, и увидели парадные надгробия Изабеллы, Фердинанда, их дочери Хуаны и её мужа Филиппа. Сами гробы находятся внизу, в подвале. Достойна восхищения решётка вокруг надгробий в стиле платереско, но я об этом не прочитала заранее и потому решётку не заметила (а может её унесли, услышав, что я приду), и увидела только колоссальные фигуры, лежащие на крышках саркофагов. Вокруг стояли в изумлении туристы.

Помещение огромное. В центре зала четыре высокие арки подпирают купол. Простенки между арками заняты лепными завитками в форме морских гребешков. В куполе сходятся к центру дуги, покрытые лепниной. В соборе есть один из лучших испанских алтарей эпохи возрождения, посвященный Иоанну Крестителю и Иоанну Евангелисту, – любимым святым Изабеллы Католической. На ретабле алтаря резные панели тёмного дерева иллюстрируют взятие Гранады. Перед алтарём стоят деревянные раскрашенные статуи Изабеллы и Фердинанда.

Как человек не католический и редко бывавший в северо-русских церквях 16 века, я к раскрашенной деревянной скульптуре непривычна, мне как-то даже неудобно лицезреть такие матрёшки, но лица Изабеллы и Фердинанда я разглядела с любопытством. Они на удивление похожи, может быть от долгих лет совместной жизни, от одушевления общей идеей. Лицо Изабеллы напоминает известный портрет Екатерины Арагонской, её дочери, злосчастной жены Генриха Восьмого. Про королеву писали, что была она невысокого роста, у неё были каштановые волосы, голубые глаза, смуглое овальное лицо. Не толстая – тогда ведь и короли не особенно хорошо питались, и жизнь их проходила в седле. И все отмечали то, что она была хорошим, порядочным человеком, ровного нрава, справедливая. Изабелла была личностью, как теперь выражаются, харизматической. Она ничего не боялась, могла въехать на коне в разъяренную толпу, и толпа стихала и преклоняла колени.

Эта незаурядная женщина первой из европейских монархов начала коллекционировать картины и собрала более 200 произведений кисти её современников – Боттичелли, Перуджино, Мемлинга. По распоряжению Изабеллы их выставляют в часовне в специальном помещении. Это только остатки былой живописной коллекции – после захвата Гранады французами в ней осталось всего тридцать картин. Наполеон следовал рекомендациям Макиавелли – не церемониться с имуществом захваченных народов; всё берём: полотна, статуи, обелиски, пригодится и верёвочка.

Изабелла занимает в испанской истории особое место – её любят, ею восхищаются, и часовня прежде всего памятник Изабелле, и только потом – Фердинанду. Страстные поклонники Изабеллы утверждают, что на надгробии у неё череп больше, чем у Фердинанда, потому что она была умнее. Фердинанд был, по представлениям современников, искусным правителем, и упомянут в «Принце» в качестве положительного примера, но подвиги, за которые его хвалит Макиавелли, Фердинанд совершил вместе с Изабеллой, и его непосредственный вклад в усмирение иберийских грандов и реконкисту можно оценить только путём беспристрастного изучения исторических документов. Напомню, что со своим собственным захолустным королевством Фердинанд никогда ничего не мог поделать. Арагонцы держали его в жёстких рамках. Кроме того, роль Фердинанда была ограничена юридически – только Изабелла была королевой Кастилии, главного королевства Иберии, наиболее активного в наведении порядка и реконкисте. Может быть, Фердинанд был наставником Изабеллы в политике, может быть и нет. Не стоит автоматически преувеличивать его роль, как обычно преувеличивают роль мужчины в любом плодотворном союзе, но не стоит и преуменьшать. Политически Фердинанд был нужен Изабелле как муж, наличие которого ограждало её от сплетен, от посягательств на её трон и руку. Несомненно, он был её лучшим другом и единомышленником. Судя по сохранившимся письмам, Изабелла и Фердинанд любили друг друга. Они оба были друг другу необходимы. Каковы бы не были сравнительные роли этих монархов, без союза Изабеллы и Фердинанда не было бы современной Испании.

Удивительные это были люди, «католические монархи», – хорошие, умные, порядочные, любящие друг друга и своих детей. Что может быть счастливее и лучше, чем их жизнь, жизнь серьёзная, строгая, озарённая любовью, посвящённая идее? Эта идея, прекрасная с точки зрения католицизма – идея «этнической чистки», массового изгнания из Испании евреев и мусульман, – осуществлялась с фанатическим жаром, достойным нынешних мусульман, с незыблемой уверенностью в том, что истребление инородцев хорошо, справедливо, благородно. При взятии Гранады, во имя торжества идеи христианства, спокойно свершились обман мавров (который наверно не казался обманом, ибо человеческое на втором месте, а Божье на первом), сожжение арабских манускриптов, сохранявших столетиями крупицы древней греко-римской цивилизации. Вот сюжет для интереснейшей книги.

Рядом с саркофагом Изабеллы находится надгробие её дочери Хуаны. В историю эта испанская королева вошла в романтическом ореоле. Считается, что она помешалась после смерти любимого мужа. Об этом пишут книги, снимают фильмы. Королевы всегда кажутся интереснее королей. Их с жаром осуждают, оправдывают, и ломают по их поводу столько стульев, что и не снилось никакому Александру Македонскому. Особенно всех волнует любовная жизнь королев, им приписывают роковые суперстрасти или выставляют развратницами. Утончённая и образованная Мария Стюарт, хитрая интриганка, талантливая поэтесса, предстаёт в романе Цвейга безмозглой «рабой любви». Екатерину Вторую, у которой любовников за всю жизнь наберётся меньше, чем у любой нынешней студентки колледжа за год, упорно представляют эдакой Мессалиной, не обращая внимания на то, что бóльшую часть жизни эта умная и талантливая женщина занималась государственными делами, писала неплохую прозу, и ей просто некогда было устраивать оргии.

Ещё одна ипостась – «святая женщина». Конкурс на эту должность суровый, его не удалось пройти даже Елизавете I Английской, которой до сих пор неумело стараются приладить любовников, но уж если конкурс пройден, то восторгам публики нет конца. Святой женщине обеспечено невероятное поклонение. Изабелле Кастильской повезло – она попала в эту категорию, и всё пошло, как по маслу. Изабеллу, которая обобрала страну до нитки, воюя с крошечным государством, не представлявшим для Испании никакой угрозы, ввела инквизицию, провела одну из крупнейших в истории этнических чисток, поминают добрым словом. Хуану – которая попыталась дать передышку истерзанной стране и заплатила за это 40 годами жизни в заключении, называют «Ла Лока», безумная.

По уму и талантам Хуана ни в чём не уступала матери и была на неё похожа внешне. Но поскольку молодость Хуаны прошла в Нидерландах, у неё были значительно более гуманные и просвещённые взгляды. Главным преступлением Хуаны явилась попытка отменить в Испании инквизицию. После этого муж королевы скоропостижно скончался, выпив стакан воды, а у королевы нашли «вялотекущую шизофрению». Все, кто имел случай с ней общаться, подтверждали, что она совершенно нормальна, только вот таких свидетельств было мало – её держали в заточении до самой смерти. За Хуану в это время царствовал её сын Карл, который вошёл в историю как один из самых задиристых императоров Священной Римской империи. Человеку с современным взглядом на жизнь его воцарение представляется катастрофой для Испании. Своей страной он не интересовался и выкачивал из неё деньги для своих безумных непрерывных войн. Когда воевать больше не стало сил, Карл передал престол своему сыну Филиппу, потому что кроме войн его ничего не колыхало. Если бы Хуана осталась на троне, Испания скорее всего не потратила колониальные денежки на религиозные войны.

Хуана была беззащитна – у неё не было мужа и не было железной воли Изабеллы или дипломатических способностей Елизаветы Английской. Но даже при таких обстоятельствах она бы продержалась, если бы продолжала консервативную политику своей матери. Женщина всегда найдёт поддержку, если она придерживается патриархальных взглядов. Вспомним, каким восторгом и восхищением была окружена Маргарет Тэтчер. Вспомним, с каким раздражением говорили о Хилери Клинтон: «Нет, не нравится мне её апломб, как будто она знает ответы на все вопросы!» Тэтчер говорит с ещё большим напором, чем Хилери, но её ответы больше устраивают общество. Народ консервативен и всегда предпочтет политику, которая идёт ему во вред. Если его уж слишком сильно прижать, начинается бунт, «бессмысленный и беспощадный», но поддержать реформатора, пытающегося исправить ситуацию мирным путём, народ не может и не хочет. Он скорее поддержит Сталина, чем Александра Второго. Народ любил Изабеллу и презирал Хуану.

К своему несчастью Хуана пыталась ослабить влияние католической церкви и смягчить аскетизм, злобу и нетерпимость своих современников, и её не простил за это никто – ни священники, ни испанский народ, ни собственный сын.

Зато при Изабелле нравы были прямые и нелицеприятные, людям говорили в лицо всё, что о них думают. Отца Терезы Авильской, крещёного еврея, публично позорили в Толедо за недостаточно строгое соблюдение христианских обрядов, водя по улицам в покаянной одежде с издевательской надписью (вероятно, что-то вроде: «Я, сукин сын, меняю бельё по пятницам»), но всё же не убили, не запытали, и в награду получили самую знаменитую свою святую.

Мне непонятно, как можно преследовать человека за то, что он не ест свинины, или (по твоему мнению) недостаточно искренне поверил в то, во что веришь ты, но многим кажется нормальным и даже необходимым водить людей на верёвке, как водили, пусть в переносном смысле, мою семью после революции, а вместе с нею четверть населения России, шельмуя, не пуская в институты и университеты, отправляя каждого пятого в лагеря просто за «соцпроисхождение» – бельё дескать меняют по пятницам, а не по субботам. Но я чувствую, что сейчас меня попросят вернуться к теме Испании. Мои взгляды немодны, и многие с ними не согласны.

Не обязательно быть гранадино, чтобы прочувствовать Гранаду, не обязательно в ней родиться, но в любом городе, чтобы понять его душу, надо пожить, или по крайней мере ощутить его через людей, которые в нём жили. Притягательная сила старых городов в том, что они живут долго, много дольше нас, и представляют собой много большее, чем упорядоченные груды камней. Ходишь по улицам и обязательно думаешь о прежних жителях, думаешь не по своей воле, а потому что их мечты и замыслы впитались в ими построенные и обжитые старинные здания. Многие безымянны, других мы знаем, помним, особенно в родном городе – невозможно, пройдя по Невскому, не представить себе сонмы реальных людей и вымышленных героев, имена которых мы слышали с детства. В доме на углу Гороховой и Малой Морской жил и выпил злосчастный стакан сырой воды Чайковский (да и Гоголь может вдруг примерещиться), на Мойке 12 писал и читал без лампады Пушкин, к которому привыкли относиться, как к родному (не про нас ли – «родные люди вот какие...»?). Кто пообразованнее, кивнёт при встрече дому Державина; люди «с корнями», попав на Пески, вспомнят свою ныне покойную тётю Глашу. В этом безмолвном диалоге с тенями мы чувствуем себя в городе своими.

И чужой город сделается близким, если найдутся в нём знакомые – музыка де Фальи объяснит нам сады Гранады и Кадис, так же как Кадис и сады Гранады объяснят музыку де Фальи. И не только де Фалья, в Гранаде мы вспомним Гарсия Лорку. Здесь ступала нога Изабеллы, или если не нога, то хотя бы копыто её коня. Все они, поэты, музыканты, короли и кони, оставили в Гранаде след, материальный и духовный. Имея это в виду, пытаясь отыскать ключ к душе испанца-гранадино, понимая полную невозможность это сделать за два-три дня, и все-таки стараясь, бродишь по Гранаде, переходя на каждом шагу от эпохи к эпохе.

Неподалёку от собора находится главная площадь Гранады с мавританским названием Виварамбла, или Биб-Рамбла: произносите, как угодно – испанцам всё равно. (Помню, в американском магазине меня записывали в очередь на дефицитную индейку: «Карпоба». «Нет», – возражала я, – «Карпова; “В” как “Виктор”!» «Я и записываю “Биктор!”», – отвечала бенесуэлка).

Площадь Вив-Рамбла мне вспоминается цветная, в гамме розового, рыжего, коричневого; цвет не резкий, не бьющий в глаза, потому что пасмурно. Везде белые голуби и белые бумажки, раскиданные испанцами. Дома именно такие, каких ждёшь от южного города – с башенками, с балкончиками. Посредине фонтан – большая чаша, которую поддерживают неопределённые существа, по виду пожилые гермафродиты с излишним отложением жира вокруг талии; вода у них течёт изо рта через трубочку, как это часто случается у фонтанных фигур. Газоны сквера огорожены низенькой решёткой. Люди, одетые в джинсы и футболки, сидят за столиками кафе вдоль домов.

Если бы я снимала фильм, в этот момент цветные съёмки современной площади вдруг сменились бы старинной литографией 19 века, где Вив-Рамбла заполнена толпами в народных костюмах, и за кадром зазвучал бы голос диктора: «Такою видел Вив-Рамблу Вашингтон Ирвинг, проживший в Гранаде с 1815 по 1832 год, и написавший немало очерков об Испании, Гранаде и Альгамбре». Вив-Рамбла тогда была местом для народных гуляний и променадов городской публики. Во время праздников по её периметру воздвигали временные аркады для церковных процессий и украшали их изображениями сцен Реконкисты.

Ирвинг рассказывает, как в праздник тела Христова площадь наполнялась публикой до отказа; из окрестных горных деревень спускались в Гранаду крестьянские семьи, усаживались посреди Вив-Рамблы, где теперь газоны с бумажками, закусывали, смеялись, гомонили, плясали под стук кастаньет, смотрели на горожан, прогуливавшихся под аркадами в лучших костюмах, потом спали прямо на площади. Наутро в торжественном молчании толпы, такой шумной накануне, а теперь притихшей в напряженном внимании, по Вив-Рамбле и по улицам вдоль домов с балконами, завешенными коврами, делегации окрестных деревень, монастырей и церквей проносили кресты, хоругви, статуи почитаемых святых и Богородицы.

Другой праздник – день взятия Гранады. С утра до вечера звенели колокола, по улицам шли процессии со старинным оружием и знамёнами, перед гробницей Католических королей раскладывали их походный алтарь и служили торжественную мессу. В местном театре при стечении народа давали пьесу о том, как дон Эрнандо Дель Пульхара ночью прокрался в осаждённую Гранаду и прибил к дверям мечети доску с надписью «Аве, Мария!». (Эрнандо – реальная личность, он действительно прибил доску к плохо охраняемой мечети, и его потомок, буде такой найдётся, имеет право въезжать в гранадский собор на лошади. Только надо не забыть полиэтиленовый пакет и совочек).

Наутро гранадский мавр Тарфе возил эту доску на хвосте коня, дразня христиан, но герой Гарсиласа де ла Веха вступил в бой с Тарфе, доску отобрал и поднял её в знак победы на копьё. Гранадино принимали пьесу близко к сердцу и даже пытались вылезти на сцену и помочь своим, когда Тарфе срывал доску с дверей мечети. (Благодарные зрители есть не только в Испании. Помнится, актриса ленинградского ТЮЗа жаловалась, что невозможно играть ведьму – дети её щиплют, когда она пробирается по проходу).

На площади Вив-Рамбла тоже шло действо: устраивалась битва в старинных доспехах между маврами и христианами, участники которой быстро забывали, что дерутся понарошку. После битвы мавров таскали в цепях по всему городу, и народ плакал от умиления. Когда-то в этом празднике и процессиях должны были принимать участие и настоящие мавры, – до того, как их изгнали из Испании. Праздники эти, и Взятие Гранады, и Тело Господне (Корпус Кристи), до сих пор проходят в Гранаде. Шествия Корпус Кристи теперь длятся целую неделю. Но не знаю, даются ли теперь представления о подвиге Эрнандо Дель Пульхара, и бьют ли артистов, которым приходится изображать мавров.

С Вив-Рамблы можно пройти на Шёлковый базар (Алькасерия). Подлинная Алькасерия существовала в Гранаде с арабских времён до пожара 1850 года. Продавали на ней шелка и ювелирные изделия, наряды из парчи, чадры из тонкого полупрозрачного шёлка и красивые туфельки. Как и все древние рынки, Алькасерия была окружена крепостными стенами и воротами, запиравшимися на ночь. Когда рынок был заново отстроен после пожара, ворота сняли, стены остались, и торговые ряды сейчас похожи на прежние, насколько это возможно: между лавками узкие проходы, фасады выложены плитками с восточным узором. Продают в Алькасерии всякую муру для туристов, как то: инкрустированные шкатулки; туфли и платья, украшенные блёстками; странные какие-то ковры, видимо из шёлка; пёстрые шали, бусы, подсвечники – в общем то, что, если и купил, то, одумавшись, не наденешь, не повесишь, не постелешь и не поставишь в своём доме.

Неподалеку стоит Каса Дель Карбон, караван-сарай 14 века, времён торговли шёлком. После Реконкисты вся торговля накрылась, и христиане по примеру коммунистов переоборудовали караван-сарай в склад угля, о чём свидетельствует его нынешнее название. Ничего интересного архитектурно – квадратное здание с глухими стенами наружу; в нём внутренний двор с двухэтажной галереей, всё, как во многих мусульманских особняках. Интересно в нём только то, что это подлинный сохранившийся караван-сарай. А вот у нас в Петербурге караван-сараев нет, и если захочешь погордиться славным купеческим прошлым, можно только придти и постоять у бывшего ресторана Палкина.

В Гранаде сохранились и превращены в музей мусульманские бани. О них я знаю понаслышке, не успела их проведать. В восточных банях окон не было, только в потолках отверстия для вывода пара. К примеру, в бане Альгамбры были дырки в виде звёзд, с рубиновыми стёклами – читала, но не видела, не заходила, а если бы и зашла, то всё равно без толку – стёкла уже давно повыбили. В баню входили в специальных банных башмаках. Утром и вечером мылись мужчины, а днём – женщины. Наступление на морисков было ознаменовано закрытием бань – христиане мыться ух как не любили, считая мытье утончённым развратом. Крепость Аламу христиане сожгли дотла, а жителей перебили за то, что рядом с ней обнаружились купальни в горячих источниках, где мусульмане (стыдно сказать!) мылись! Уж конечно этот змеюшник, эту современную Гоморру надо было испепелить. Даже в 20 веке переводчице Ю. А. Добровольской, которую занесло в республиканскую интербригаду, местные жители сделали замечание – порядочная женщина не должна так часто мыться. И не одни испанцы такие. В американской газете «Сент-Луис Пост-Диспатч» напечатано: «Бани у нас были, но закрылись в связи с эпидемией СПИДа». Прочитала и затряслась – как же это я выжила, ведь меня в детстве столько раз водили в баню. Я вот думаю, может Европа-то нас презирает из-за наших русских бань? Может, в этом настоящая причина нашего неуспеха в европейском содружестве? Гранада известна цыганами и цыганскими танцами фламенко. В 30-е годы Лорка и Де Фалья устроили в Альгамбре двухдневный фестиваль цыганской песни, пригласив самых знаменитых исполнителей. На второй день хлынул дождь, но так всем было хорошо и интересно, что никто не ушёл, – продолжали слушать, накрывшись стульями. Цыганский квартал Сакрамонте существует в Гранаде до сих пор; во времена Боткина он славился крутейшей экзотикой: «Гора, кажется, насквозь прожжённая солнцем, жёлтая, голая, цвета африканской пустыни; на ней нет ни дерев, ни травы, а одни только уродливые, огромные кусты кактусов, которыми обсажены её уступы... В несколько ярусов по горе проделаны пещеры: здесь живут цыгане. Вход в каждую пещеру завешен какою-нибудь грязной тканью; у него обыкновенно валяются нагие курчавые дети с большими, огненными, чёрными глазами и тёмно-жёлтой кожей». Теперь в пещерах магазины и рестораны, цыгане живут в квартирах, а их дети, может быть уже и не совсем тёмно-жёлтые, ходят в школу.

Гранадский «табор» чуть ли не самый большой в Европе. Эти цыгане занимаются всем тем же, что и не обрусевшие цыгане в России – гадают, воруют и укрывают краденое. Цыган я не люблю, особенно после того, как они ворвались к маме в квартиру, совсем её заморочили и исчезли с 40 рублями. Если в России цыганки тонкие, как спички, (или как испанки), то в Гранаде цыганки толстые и гладкие, и сзади их можно принять за американок. А спереди они такие назойливые, что всё сразу понятно. Суют пучки какой-то суповой травы и требуют позолотить ручку. Одна из них сумела-таки всучить мне розмарин, и я решила с ним удрать в отместку цыганскому племени, но она погналась за мной и раздраженно вырвала букетик у меня из рук.

Старые кварталы Гранады назывались по имени беженцев из городов, разгромленных христианами. Беженцы из Антекеры заселили квартал Антекеруэла – маленькая Антекера. Альбайсин (Аль-Баэзин) был заселён беженцами из Баэзы (город, оккупированный Фердинандом Арагонским в 1227 году). После захвата Гранады в Альбайсине дольше всего сохранялось мусульманское население. Удивительные и забавные вещи рассказывали современники взятия Гранады об обитателях этого квартала. О женщинах писали, что все они ходят в парусиновых матросских штанах и умеют танцевать на канате. Рассказывали о ежемесячных повальных обысках в Альбайсине, во время которых у мусульман отнимали ножи – видимо, запас ножей был неистощим.

В Альбайсине жили ремесленники, настоящего спроса на их изделия уже не было, нищета была жуткая, христиане приставали с требованием есть свинину, и Альбайсин стал эпицентром двух крупнейших восстаний морисков, после чего мавров и морисков выперли из Альбайсина и Испании, и мы теперь можем спокойно бродить по этому кварталу и, ничего не опасаясь, есть свинину в его ресторанах, переделанных из мусульманских избёнок.

По Альбайсину стоит пройтись пешком, хотя его мостовые немилосердны к каблукам. Весь Альбайсин поднимается круто вверх, и застроен старыми одноэтажными домами с просторными двориками. На улицу выходят только белые стенки с дверьми. В этом квартале есть несколько церквей и монастырь Санта Исабель Ла Реал. Наиболее знаменита церковь Св. Николая, выбеленная, с травой на черепице. Поразмыслив, отнесёшь её к романскому стилю, но в первый момент в её архитектуре видится испанская экзотика – несколько ярусов крыш, к центральному зданию пристройки пониже, а к ним ещё ниже. Рядом с церковью Св. Николая находится совершенно новая мечеть – европейский Центр мусульманско-христианской интеграции, такой вот оксюморон. Не зашли, а зря – можно было бы взять буклеты об истории мусульманства в Европе.

Зато мы зашли внутрь собора. Служба шла на испанском, но я шестым чувством поняла, что речь идет о Петре, и заплакала. Я не могу без слёз слушать его историю, историю о том, что прощение за предательство вымаливают всей жизнью. Эта история и утешает, и отнимает надежду, потому что кто из нас готов искупить свои поступки такой ценой?

К церкви Св. Николая туристы ходят из-за смотровой площадки – на одной стороне ущелья Дарро церковь Св. Николая, а на другой – Альгамбра. Народу была куча. Площадка была вся в бумажках и бутылках, на парапете парочки, на скамейках весёлые компании, вид у людей в основном хиповый. Были и испанцы средних лет, небритые мужики со скверным музыкальным слухом, которые в своей компании плохо пели и плохо плясали народный танец. Смешанное чувство, как локтем по притолоке, оставляет толстый пятидесятилетний дядя, который со звериной серьезностью топает ногой и гордо поводит выей (шеей).

С площадки видны были красные башни Альгамбры и Сиерра-Невада. Хорошо жить в кармене, как в кармане, выходить утром на двор: зимой, когда его запорошило мелкой снежной крупкой, или весной, когда по дворику раскатились апельсины; между тобой и Сиерра-Невадой только одна преграда: Альгамбра.

Как чувствует себя человек, каким вырастает, если из окна или с террасы ежедневно видит Сиерра Неваду? Вырабатывается ли особый склад характера, отличный от характера болотных жителей Петербурга? Становится ли красота привычной? Лорка к Сиерра-Неваде не привык, иначе не сказал бы, что жить в Гранаде нельзя – слишком красивый вид из окна. Но красота Гранады и Альгамбры была для Лорки родной. Лорка с друзьями собирались в Альгамбрской таверне, чтобы послушать песни цыган, фотографировались в мусульманском дворце Назаридов – призраке погибшей культуры, которая для гранадино и чуждая, и своя. В 1936 году, во время гражданской войны франкисты засели в Альгамбре, республиканцы – в Альбайсине. Альгамбра обстреливала Альбайсин, пока он в очередной раз не сдался. Через несколько дней Федерико Гарсия Лорка, испанский Пушкин, 38 лет отроду, был расстрелян неподалёку, в деревушке Виснар. Фашисты расстреляли его без суда, без следствия, без обвинения; как у нас говаривали о таких смертях: «пустили в расход», «отвели в сторонку и шлёпнули». Хунта всегда открещивалась от этого убийства: мол, непонятно, кто отдал приказ, непонятно кто потом долгие годы запрещал печатать стихи Лорки. И вообще, лес рубят – щепки летят. Друг Лорки Сальватор Дали сказал, узнав о его смерти, что-то вроде: «Восхищаюсь. Вот так и должна поступать революция – р-раз, и в яблочко!» (Мне в картинах Дали всегда чувствовалось что-то подлое, и теперь я понимаю, почему).

Накануне ареста Лорка мог бы ещё уйти к республиканцам, но побоялся остаться в одиночестве, без родных. Почему же он не ушёл, почему он был такой слабый, нерешительный, годный только на стихи? И когда часовой сказал ему, что на рассвете их расстреляют – ну почему он не попытался бежать, почему не попытался хотя бы вырвать винтовку у часового, почему он только закурил папиросу и спросил: «За что»? И каким мужеством надо было обладать, чтобы после расстрела приподняться и сказать: «Добейте... »

Его возлюбленный Рафаэль Родригес Рапун, бесконечно любимый, который для Лорки был самой жизнью, погиб через год. Так оборвалась, утонула в общем хаосе их любовная история. Остались только стихи о ней, ставшие классикой испанской поэзии. Кому есть дело до нас, до нашей любви? Из космоса, из бесконечно удалённой точки, наши страдания так малы. Участником ли быть, или созерцателем, но ты всегда щепка, уносимая течением. Любовь сильнее смерти только в произведении Максима Горького. В реальности смерть и обстоятельства вырывают с корнем хрупкое растение любви, крошат его заступом и с торжеством говорят тебе: «Накося, выкуси!» Чёрная Маруся владеет телом твоего возлюбленного, товарный поезд увёз его в неизвестном направлении, на руках у тебя только клочок бумаги: «Десять лет без права переписки».

После победы фалангистов Де Фалья в своём маленьком беленьком домике каждую ночь слышал, как расстреливают республиканцев прямо у стен Альгамбры. Он убежал далеко-далеко, в Латинскую Америку. И туда же уехала семья Лорки. Хорошо, что не нужно было учить новый язык.

В Гранаде мы пробыли два дня. Куда бы я пошла в Гранаде, если бы у меня был ещё один день? Хм, я провела бы время с толком. Вечером я пообедала бы в кармене. На следующий день я подошла бы к остаткам крепостных стен Альбайсина, осмотрела бы монастырь Изабеллы де Реал, он же дворец Айши, побывала бы в церквях Св. Иеронима и Св. Анны. Я пошла бы в королевскую больницу для бедняков, построенную в 16 веке на развалинах старой гранадской крепости Алькасаба дель Кадима и рассматривала там картины знаменитых испанских художников. Зашла бы я и в Каза де Лос Тирос, христианскую резиденцию 16 века, поглазеть на изделия арабских ремесленников. Я пошла бы в мавританские бани 11 века, ставшие музеем, и узнала бы, были ли там шайки? Выдавали ли там номерки за одежду? Несмотря на внезапно наступившую жару, я добралась бы пешком до еврейского квартала Реалехо, в котором находится монастырь Кармелит Кармен де лос Мартирес с садами, объявленными национальным памятником Испании. Всего этого я не увидела, потому что не хватило дня. Но перед отъездом я увидала удивительный монастырь.

В пригороде Гранады на территории университета находится картезианский монастырь «Ла Картуха» (18 век), собор которого называют христианской Альгамброй. Мы поехали туда в последний день пребывания в Гранаде, перед отъездом. Ехали на автобусе, считая остановки и сличаясь с картой, но под конец нам ещё помогла полная пожилая испанка, высадила там, где надо. Автобус подъезжает к картезианскому монастырю, сделав зигзаг по всей университетской территории, выставляющей напоказ противные факультетские здания. Напоминают мне оне 60-е годы, хрущевское рококо в петергофском филиале СПБГУ: низкие потолки, бетонные панельки, дыхание дешёвки. Никаких вокруг газонов, только пустыри с бурьяном, со вкраплениями маков и васильков.

Заглядываешь в арку в высокой стене монастыря и видишь картину другого времени, длинный двор, в конце которого фасад собора. Заходишь, и исчезает неприглядная современность. Идёшь по большому двору, выложенному красивыми узорами из мелких камешков: звери и завитки из крупной гальки плашмя, а фон между ними из мелкой гальки ребром. Мох пробивается между старыми камнями стен и большой основательной лестницы, ведущей к порталу собора. Во внутреннем монастырском дворике меня охватило ощущение глубокого покоя и примирения с жизнью. Сам собор и его придел украшены великолепной лепкой и резьбой по камню в стиле барокко. Такую удивительную работу по камню, такой подбор цветов я видела только у резчиков уральских заводов. Это было моё последнее впечатление от Гранады. Было потом ещё что-то: еда, скомканная вторичная поездка по Альбайсину, – были, но пропали, провалились в трещины памяти. А монастырь остался.

Страница 9 из 14 Все страницы