Глава 7. Под сенью «Мулен де ла Галетт»

Монмартр был для большинства импрессионистов тем мирком, где они жили и работали. Впрочем, Моне, Писсарро и Сислей предпочли городским кварталам деревенское затишье и поселились в зеленом предместье. Сезанн нашел пристанище в Экс-ан-Провансе, хотя при жизни отца часто и подолгу жил в Париже. После Дега он был одним из последних импрессионистов, кто имел мастерскую на Монмартре. Именно здесь, на «Вилле Искусств», располагавшейся на улице Эжезипа Моро, в 1899 году был написан портрет Воллара, для чего художнику потребовалось целых восемьдесят сеансов. Что до остальных, то все, кроме Ренуара, если и не имели мастерских на Монмартре, по крайней мере большую часть жизни прожили в ближайших к нему кварталах, где также проживали их поставщики красок, где были их любимые кафе и рестораны.

Кроме «Гербуа» и «Новых Афин», остававшихся основным местом сходок группы в трудные годы первых выставок, было множество других мест, где художники часто бывали вместе. Приблизительно в 1878–1880 годах Мане стал частенько заходить на бульвар Рошешуар, в пивную «Рейхсхоффен», послужившую декорацией для многих его картин: «В кафе», «Раздатчица кружек», «Слива». Оставив «Новые Афины» и бесконечные дискуссии, он перебрался на новое место вместе с гравером Анри Гераром, с которым его связывала довольно странная дружба… Этот превосходный художник был мужем Евы Гонсалес, бывшей до 1870 года его ученицей, к которой Мане испытывал столь же сильную привязанность, что и пятью годами раньше к Берте Моризо.

Смерть Евы Гонсалес, последовавшая через пять дней после смерти Мане, была подлинной драмой в истории импрессионизма. Очаровательная молодая женщина умерла от эмболии, развившейся как осложнение после родов. Говорили также, что положение роженицы сильно ухудшилось при известии о кончине мастера, которого она боготворила. Овдовев, ее муж остался верным памяти Мане, которого ему, впрочем, не в чем было упрекнуть; Анри Герар неоднократно помогал вдове Мане Сюзанне, став ее добрым преданным советчиком.

Говоря об импрессионистских кафе, следует упомянуть также заведение «У папаши Латюиля», в котором Мане в 1879 году написал одно из своих чудесных полотен. Кабачок «У папаши Латюиля» находился на авеню Клиши, неподалеку от кафе «Гербуа». Бои, происходившие на заставе Клиши в 1814 году, особенно его прославили. Летом посетители заведения часто обедали под высокими деревьями прямо на улице. В последний раз большое собрание импрессионистов в этом кабачке прошло в 1885 году, когда Леон (Коэлла) Леноф и Антонен Пруст устроили здесь большой банкет по поводу юбилейной ретроспективы работ Мане в Школе изящных искусств. Кроме Ренуара, Моне, Дега и Кайботта здесь собрались все сливки художественного мира; пришли приятели Мане, литераторы Малларме и Золя, завсегдатаи Больших бульваров, с которыми тот был дружен до своих последних дней. На банкете присутствовало и несколько признанных помпьеристов, в частности Ролл, Альбер Бенар, Джон Леви-Браун и Жерве (последнего, однако, нельзя отнести ни к одному из лагерей). Это свидетельствовало о том, что в то время от импрессионистов перестали шарахаться как от зачумленных.

Помпъеристы в гостях у новаторов

Обзор парижских кафе нельзя было бы считать полным, если бы мы не упомянули кафе, завсегдатаем которых стал Дега: «Ларошфуко» на одноименной улице и «Эрмитаж» на бульваре Клиши. Тридцатью годами позже именно здесь Гийом Аполлинер прочитал своим друзьям «Алкоголи», здесь же состоялся окончательный разрыв между Пикассо и Фернандой Оливье, его подругой «розового периода». Но это уже совсем другая история…

Здесь Дега встречал художников, общение с которыми доставляло ему тем большее удовольствие, что они не принадлежали к единому лагерю и в то же время не были представителями неприемлемого для Дега круга жюри Салона и Института. Об Институте он говорил, что его следовало бы слить с министерством социального обеспечения. Не преувеличивая, можно назвать Жаньо, Эллё, Бракваля, Сарджента, Болдини, Дзандоменеги и Стивенса независимыми художниками. Жерве — в «Творчестве» он выступает под именем Фажроля — был, конечно, из институтских, но с ним, как и с Бонна, импрессионисты прошли долгий совместный путь. Многое прощалось Жерве в память о днях юности. В любом случае перечисленные художники держались в сторонке от истинных помпьеристов, таких как Жером или Кориан, и если тем случалось забрести в кафе, когда там бывал Дега, последнему представлялся прекрасный шанс нанести ощутимый удар по их самодовольству.

В «Ларошфуко» Дега встречался с Поставом Моро, чей особняк находился неподалеку, и Пюви де Шаванном, жившим на площади Пигаль. И если к Гюставу Моро Дега придирался, говоря, что он и Христа изобразит с цепочкой для часов, то от Пюви де Шаванна был просто в восторге. Дега утверждал, что никто другой не сумеет так правильно определить место каждого персонажа в композиции. «Попробуйте хоть на один штрих, на один миллиметр сместить какую-нибудь фигуру, это совершенно немыслимо». Подобное преклонение перед автором «Священной рощи» * Имеется в виду картина французского живописца Пьера Пюви де Шаванна «Священная роща покровительствует искусствам и музам» (1884. Лион, Музей изящных искусств). в какой-то мере можно объяснить их общим аристократическим происхождением и принадлежностью к одному кругу. Следует заметить, что Пюви де Шаванном восхищались большинство крупных художников того времени, а некоторые из них, например Гоген и Сёра, многое у него охотно заимствовали.

Если бы наше сочинение не завершалось смертью Мане, следовало бы рассказать еще и о бистро матушки Батай на улице Аббатис, где часто бывал Тулуз-Лотрек, что можно считать сертификатом качества. Карлик был большим гурманом — можно было бы составить превосходную поваренную книгу, собрав его рецепты. Достоин упоминания и «Тамбурин», содержавшийся итальянкой Ла Сегатори, в прошлом натурщицей; в ее заведении в 1888 году выставлял свои картины Ван Гог… Однако эти уголки принадлежат совсем другому времени, которое, хотя и напоминало эпоху импрессионистов, уже не было ею в полной мере.

Ренуар на Монмартре

Ренуар обосновался на Монмартре сразу после Коммуны и жил здесь до самой смерти, хотя обычно проводил в Париже всего несколько месяцев в году, так как летом останавливался в Эссуа, а зимой — на Лазурном Берегу. Прожив долгое время на улице Сен-Жорж, после свадьбы он переехал на аллею Туманов на вершине холма, потом на улицу Коленкур, на бульвар Клиши и в конце — на улицу Ларошфуко.

Первое знакомство Ренуара с Монмартром состоялось в сентябре 1875 года, когда он задумал картину «Бал в «Мулен де ла Галетт»». Намереваясь писать с натуры, он пришел сюда вместе с Франк-Лами, чтобы найти подходящее для работы место. После долгих поисков на улочках предместья помещения под мастерскую друзья с облегчением вздохнули, когда заметили на стене старинного здания на улице Корто табличку с объявлением о сдаче внаем меблированных комнат. Отворив тяжелые ворота, они попали в запущенный сад с буйно разросшимся колючим кустарником, крапивой, кустами сирени и жасмина. В глубине двора виднелся ряд вишневых и абрикосовых деревьев. Этот маленький старинный особнячок на улице Корто, 12, в прошлом принадлежал театральному актеру Розимону из труппы театра «Бургундский отель», исполнителю ролей, сыгранных в свое время Мольером. Удивительное совпадение — ему тоже суждено было умереть на сцене во время представления комедии «Мнимый больной».

Совершенно очарованный увиденным, Ренуар за 100 франков в месяц снял квартиру в служебном помещении, а также бывшую конюшню, где разместил свое «снаряжение». В конечном счете в квартире он так и не жил, предпочитая каждый вечер возвращаться на улицу Сен-Жорж, где его навещали друзья. Конечно же на обратном пути он часто останавливался в «Новых Афинах», бурливших тогда проектами новых выставок импрессионистов.

Монмартрские девственницы

Свое гигантское полотно Ренуар написал совсем не в конюшне-мастерской на улице Корто, а в саду «Мулен де ла Галетт». Каждое утро с помощью Франк-Лами и Жоржа Ривьера он тащил холст, который при порывах ветра грозил превратиться в воздушного змея, в кафе на улице Жирардон, где его уже поджидали натурщицы. Чаще всего это были его близкие друзья и девушки из квартала. «Мне посчастливилось, — рассказывал он Воллару, — разыскать в «Мулен» девушек, которые были счастливы уже тем, что позировали. К примеру, те две, что стоят на переднем плане. Одна из них, назначая встречи в мастерской, посылала записки на бумаге с золотым обрезом, и я частенько встречал ее в квартале, когда она разносила молоко.

Однажды я узнал, что ей принадлежит небольшая квартирка, снятая и обставленная для нее каким-то завсегдатаем Гранд-опера, однако мать поставила ей условие: не бросать ремесла молочницы.

Поначалу я опасался, что ревнивые возлюбленные завербованных мною в «Мулен де ла Галетт» запретят своим подругам приходить в мастерскую позировать, но они оказались славными малыми, а некоторые даже согласились позировать сами. Все же вовсе не следует думать, что эти девушки отдавались кому угодно. Среди выброшенных на улицу девчонок попадались настоящие недотроги, неприступные и добродетельные. Припоминаю одну малышку, мой любимый типаж, она внезапно остановилась, словно зачарованная, у витрины ювелира на улице де л а Пе. Со мной был Дедон (владелец сети магазинов «Олд Ингланд», коллекционировавший работы импрессионистов, в частности картины Ренуара) и один из его друзей, барон Ротшильд. Последний сказал: «Я хочу осуществить мечту этой малышки». Он приблизился к ней и спросил: «Мадемуазель, не желаете ли иметь это кольцо?» Девушка завопила так, что появился полицейский, который увел всех в полицейский участок. После того как она рассказала о происшествии, комиссар полиции, несколько раз извинившись за неловкость своего подручного, подарил нашей инженю кусок превосходного мыла. Уходя, мы слышали обрывки фраз: «Эдакая дурочка… Как можно, ведь если бы господин барон…»».

В «Мулен дела Галетт»

В те времена «Мулен де ла Галетт» был не чем иным, как настоящим сельским кабаком, получившим свое название от подававшихся здесь к столу галет. Субботними вечерами — в будние дни кафе не работало — сюда устремлялись обучавшиеся какому-нибудь ремеслу девушки и юноши, работавшие продавцами, к ним присоединялись колоритные хулиганы из северных кварталов Парижа. Просторное сооружение, снесенное всего несколько лет назад, состояло из навеса и сарая, пристроенных к двум старым ветряным мельницам «Блют фин» и «Раде» (последнюю перенесли сюда из другого квартала), завершившим свою головокружительную карьеру на поприще перемалывания корней ириса для парфюмерных компаний. За вход в «Мулен» платили по 25 сантимов, билет нужен был только мужчинам, их подружки проходили бесплатно, одиноких женщин не пускали вовсе. Все посетительницы некоторое время спустя были вынуждены приходить только в шляпах, женщин с непокрытой головой принимали за проституток! Мужчины не снимали шляп даже во время танцев.

Балы здесь стали устраивать при довольно странных обстоятельствах. Во время вступления в Париж в 1814 году русских войск мельник по фамилии Дебрэ, собрав на подмогу своих братьев, решил, имея несколько винтовок, дать отпор казакам, устремившимся на холм — важный стратегический пункт, возвышающийся над городом. Честный бой превратился в жестокую резню. Попавшему в плен мельнику саблями вспороли живот и, как гласит монмартрская легенда, части его тела долго еще болтались на крыльях мельницы.

Этот трагический эпизод не помешал сыну Дебрэ переделать мельницу в общедоступный танцевальный зал. Став всего лишь декоративным элементом, бывшая мельница служила теперь лишь вывеской танцевального заведения. Ренуару нравилось царившее здесь добродушие и очаровала непринужденность, которая, как он говорил, никогда не переходила в распущенность. Ренуар приглашал позировать не только монмартрских девочек и их кавалеров, его моделями также были Малышка Марго, Нини, Жанна и Анжела, ставшие персонажами картин «Ложа», «Качели», «Девушка с кошкой», «Чашка кофе»…

Для мужских персонажей позировали приходившие по вечерам на улицу Сен-Жорж друзья: неразлучный с Ренуаром Франк-Лами, Норбер Генет, служащий в нотариальной конторе и пристрастившийся к искусству гравюры, Анри Жерве, Лестрингез, Поль Лот, Педро Видаль де Соларес-и-Карденьяс, вертлявая фигура которого весьма забавляла художника. На картине «Бал в «Мулен де ла Галетт»» он изображен танцующим в котелке, а рядом с ним — разомлевшая от удовольствия Малышка Марго.

Ренуар — предшественник Пульбота

Очень скоро общительный и приветливый, как сказали бы сегодня, обходительный Ренуар стал своим человеком на Монмартре. С ним здоровались, к нему подходили на улице, дружки натурщиц частенько провожали его домой в позднее время, дабы уберечь от нежелательных ночных встреч. Художник любил детей и глубоко сочувствовал судьбе монмартрских беспризорников, будущих «питомцев Пульбота», обычно сирот и незаконнорожденных; однажды ему вдруг пришла в голову совершенно неожиданная идея: организовать ясли, где матери могли бы оставлять малышей на время работы. Таким образом он надеялся уберечь их от улицы. Только через пятьдесят лет эту идею подхватил Пульбот * Франциск Пульбот (1879–1946) — французский рисовальщик и иллюстратор, прославившийся изображениями детей (существует даже неологизм «пульбот», которым обычно обозначают изображения парижских «гаврошей»). В 1923 году участвовал в организации диспансера для нуждающихся детей Монмартра, открытого на улице Лепик. (Прим. науч. ред.) .

Для сбора средств на создание «Пупоната», как назвал придуманное им заведение Ренуар, он организовал в «Мулен» благотворительный костюмированный бал, призвав участвовать в нем всех парижских друзей. Мероприятие имело шумный успех в основном благодаря добровольной поддержке Коклена-Каде; был такой наплыв народа, что танцевали даже в саду, на посыпанных гравием дорожках и между столами. Тем не менее, финансовый итог был удручающим, собранных средств оказалось совершенно недостаточно для того, чтобы начать дело, и Ренуару пришлось отказаться от задуманного. Через несколько лет художник случайно заговорил об этой затее с госпожой Шарпантье, которая так увлеклась идеей, что осуществила ее на собственные средства.

Эколог на этапе становления

У Ренуара навсегда остались приятные воспоминания о Монмартре, где он написал «Бал в «Мулен де ла Галетт»», «Качели» и «В беседке». Даже четверть века спустя, обзаведясь семейством и имея на руках сына (Пьера, будущего актера, партнера Луи Жуве * Луи Жуве (1887–1951) — французский актер, режиссер, педагог. В театре с 1911 года, с 1934 года руководил театром «Атеней» в Париже. В период между двумя мировыми войнами не было области в театральном искусстве Франции, не испытавшей на себе его влияния. ), в поисках более просторного жилья, чем то, которое было у него на улице Сен-Жорж, и более удобного места для мастерской, он первым делом думал о Монмартре. Свежий воздух на этом холме, продуваемом северным ветром, был, по его мнению, гораздо полезнее для детей, нежели духота у подножия. Следует особо отметить, что относительно воспитания детей и правильного образа жизни вообще Ренуар имел весьма определенное мнение. Жан Ренуар вспоминает, что отец признавал лишь свежие и экологически чистые продукты. Он считал, что матери должны кормить детей грудью, малышей нужно окружать только светлыми и радостными вещами, а детские спальни отапливать дровами и освещать восковыми свечами или же масляными лампами, мягкий свет которых не так вреден для глаз. Позднее он оценил преимущества электрического освещения, сочтя его более безопасным, так как детям сложно добраться до электрической лампочки, к тому же ее яркость можно было регулировать. И далее все в том же духе: мебель не должна иметь острых углов (он тщательно спиливал все острые углы у столов и комодов, ведь они могли поранить нежную кожу малышей), полы следовало мыть хозяйственным мылом, а затем, не жалея воды, ополаскивать. И никакой жавелевой воды * Жавелевая Вода (жавель, от фр. Javel) — местечко около Парижа, где впервые стали изготовлять эту воду в 1792 году; впервые получена французским химиком Бертоле, изучавшим недавно тогда открытый элементарный хлор. (Прим. науч. ред.) . Ножи, иголки, стекло и спички — убирать подальше.

Строгость соблюдалась и в отношении питания. Овощи следовало варить, используя в качестве топлива древесный уголь, а готовить все блюда желательно в котелках и глиняных горшках. Сливочное масло покупалось только большими кусками, а не пластинками. Маргарин был с позором изгнан, равно как и соусы, заправленные мукой. Мясо запекалось на вертеле в духовке. Хлеб следовало отламывать, а не резать кусками, фрукты очищали от кожуры только серебряными ножами. Список запретов был бесконечным; вместо хлопчатобумажного белья — льняное; нельзя было пользоваться центральным отоплением и надевать чехлы на кресла, пользоваться мебелью с инкрустацией или бронзовыми украшениями, никелированными и резиновыми изделиями… Ренуар вынес обвинительный приговор фигуркам из каррарского мрамора, изделиям из саксонского фарфора, наручным часам из стали (допускались только золотые и серебряные), очкам с дымчатыми стеклами и духам. Одеколон применяли только для растираний рукавицей из конского волоса.

Аллея Туманов

Руководствуясь придуманными им самим правилами, связанный по рукам и ногам всевозможными табу, Ренуар отправился на поиски жилища по узким улочкам Монмартра, надеясь отыскать именно такой дом, в каком мечтал разместиться со своим все разраставшимся семейством. Когда родился сын Жан, по приглашению Алины из Эссуа приехала ее кузина Габриэла (знаменитая Га!), чтобы заниматься детьми. Габриэле было пятнадцать, и она выглядела совсем ребенком. На другой день по приезде кузины Алина застала ее играющей на улице в классы с девчонками из квартала. Это порадовало мадам Ренуар, и она решила, что Габриэла сумеет занять играми детей.

В первые месяцы брака Ренуары с готовностью принимали помощь госпожи Шариго, замечательной стряпухи. Однако эта дама не замедлила проявить себя настоящей язвой, самой злонравной из всех тещ; она изводила своего зятя всевозможными колкостями: «Вы не станете доедать телячье рагу? Может, вам паштет из гусиной печенки прикажете подать?» Или, стоя как истукан у холста, заявляла Ренуару, приходившему от ее слов в бешенство: «И вы утверждаете, что этим можно заработать на жизнь?» Супругам пришлось с ней расстаться.

Дом 6 на аллее Туманов, в котором Ренуар решил обосноваться со всем семейством, выходил одной стороной на улицу Жирардон, 13. Небольшой двухэтажный домик с чердаком, стоявший почти на вершине холма, ничем не отличался от соседних зданий, типичный загородный особнячок (дом сохранился до наших дней, долгое время там жила семья композитора Мариуса Казадезуса). Очарование этого жилища заключалось в небольшом садике со сливовыми деревьями и кустами сирени. Для Ренуара размеры сада роли не играли: он все равно чувствовал себя здесь, как в деревне. Жан Ренуар пишет в своих воспоминаниях о том, как вечером, после того как заканчивали доить коров, они отправлялись за парным молоком на ферму неподалеку, о фруктовых садах с вишневыми, абрикосовыми, сливовыми деревьями и небольшими грушами, дававшими жесткие и терпкие плоды.

Далеко от Парижа

Имея в своем распоряжении мастерскую, оборудованную под крышей дома на аллее Туманов, Ренуар, верный своим привычкам, нашел нужный ему покой в доме на улице Турлак, у подножия холма. Дом выглядел совсем как игрушечный, в нем было всего несколько крохотных комнатушек, на первом этаже — гостиная и столовая, расписанная в серый цвет самим Ренуаром. В память о работе декоратором в юные годы Ренуар расписал окна столовой мифологическими сюжетами. На втором этаже находились три спальни и маленькая ванная комната — редкий комфорт! Было даже специальное устройство для слива сточных вод. Для бритья имелась фаянсовая миска, установленная на туалетном столике белого мрамора. Ванную заменял широкий таз, наполнявшийся теплой водой из кувшина. Мылись при помощи жесткой губки. За водой нужно было ходить к колонке через всю аллею, но это не считалось зазорным, и прислуге и в голову не приходило жаловаться на подобное неудобство.

Прелестный, но построенный из легких материалов, сыроватый дом почти до самого лета приходилось отапливать. Ренуар, постоянно зябнувший, установил в своей мастерской две годеновские печи, топившиеся измельченным углем, — высшее достижение в области домашних удобств. По вечерам в комнатах топили дровами.

До самой смерти Жан Ренуар испытывал ностальгию по детским годам, проведенным среди райской зелени квартала Маки в Париже, где он целыми днями шатался с соседскими детьми и со своими друзьями, детьми Поля Алексиса и Кловиса Юга, депутата XVIII округа. Маки был обширным районом в северной части холма, доходившим до улицы Коленкур. Несколько маргиналов, старьевщиков, торговцев кроличьими шкурками, плетельщиков соломенных стульев соорудили среди колючего кустарника ежевики и зарослей боярышника, крапивы и жасмина хибары из фанеры и просмоленного картона, высокопарно названные «шале» и «коттеджами». Существование этих трущоб, сооруженных без учета требований безопасности и гигиены, объяснялось ненадежностью грунта, не дававшего возможности строить здесь большие здания.

Чтобы получать доход, владельцы участков сдавали их в длительную аренду очень дешево. Впоследствии, благодаря железобетону и изобретению специальных свай, стало возможным застроить бывший пустырь Маки и накануне Первой мировой войны здесь развернулось строительство.

«Дикий Запад» Монмартра

Для монмартрских сорванцов этот уголок Парижа был настоящим «диким Западом». Дети Ренуара прекрасно проводили время, собирая больших улиток, от которых их мать и Габриэла, как истинные бургундки, были в восторге.

Это место ничем не отличалось от любой французской деревушки с непременными колодцами, старыми, крытыми соломой домишками, центральной площадью и приходской церковью Святого Петра, фермами и мельницами, непритязательными торговыми лавками, поместьями, вроде особняка Сандрен или замка Туманов. Настоящее захолустье в самом центре Парижа. Так как извозчики отказывались подниматься по круто взбегающим вверх дорогам Монмартра, нужно было дойти до площади Аббатис, чтобы поймать фиакр. Омнибусы доезжали только до бульвара Рошешуар.

Названная не совсем удачно «замком Туманов», бывшая молочная ферма была превращена знаменитым маркизом Лефраном де Помпиньяном, откупщиком, в свое время высмеянным Вольтером, в загородный дом. Во время революции * Очевидно, имеется в виду французская революция конца XVIII века. какие-то ловкачи проложили посреди владения аллею, названную аллеей Туманов, соорудив вдоль нее ряд небольших кирпичных домиков, обложенных по фундаменту белым камнем.

Семья Ренуаров жила здесь тихо и безмятежно. Заботы о хлебе насущном отошли в прошлое. Став счастливым отцом семейства, Ренуар целиком отдался живописи. Это время, так называемый «перламутровый» период, пришедший на смену его прежней манере, начавшийся после возвращения из Италии и женитьбы, считается вершиной его творчества. В эти годы им были написаны «Зонтики», «Большие купальщицы», портрет Сюзанны Валадон; лаконичный рисунок этих работ, тонкая цветовая гамма знаменовали окончательное завершение искрящегося светом и силой чувств «импрессионистского» периода, в пору которого был создан «Завтрак гребцов».

Братство

Только дружеское участие родных и близких помогло Ренуару пережить очередной творческий перелом, который можно рассматривать как возвращение к прежней манере, правда, отличающийся большей, нежели раньше, живописной свободой и смелостью. После переезда на Монмартр Ренуар все чаще изображал на своих полотнах Габриэлу и девочек, нанятых Алиной для помощи в домашнем хозяйстве; «их кожа прекрасно впитывает свет», — говорил он. Художник писал их обнаженными или в жалких пестрых лохмотьях. На его полотнах появлялись соседские дети, малыши Вари, дочери Поля Алексиса, Кловиса Юга, юная Мари Изамбар, дочь преподавателя одного из парижских лицеев, дочери кухарки госпожи Матье. Страсть Ренуара к живописи стала своего рода бедствием для членов его семьи и соседей. Человек властный, он запретил состригать золотистые локоны сына, ставшие для подрастающего Жана причиной различных комплексов, так как сверстники дразнили его девчонкой. При поступлении в коллеж локоны пришлось состричь, и семилетний Жан вздохнул с облегчением.

На аллее Туманов у Ренуаров были замечательные соседи. Кроме Поля Алексиса, друга и наперсника Золя, и Кловиса Юга семейство Ренуара поддерживало дружеские отношения с египтологом Феарданом и госпожой Бребан, владевшей большей частью пустырей в здешнем квартале. Она жила вместе с сыном в замке Туманов, как раз напротив дома Ренуара. Даже консьержка на аллее Туманов была живописной и симпатичной особой: словно настоящая маркиза, она прогуливалась по аллеям парка в платье со шлейфом, подметая им следы, оставленные левретками госпожи Бребан. Воспоминания Жана Ренуара изобилуют забавными свидетельствами о жизни этого «общества вне общества». Все жили словно одной семьей. Приглашая друг друга в гости, переговаривались через изгородь сада: «У нас сегодня на обед рагу из телятины под белым соусом, вас это не соблазняет?» Чаще всего приманка срабатывала: у Ренуаров стол был превосходным. Алина была прирожденной поварихой. Сильно располнев после родов, она перестала готовить сама и довольствовалась тем, что со знанием дела руководила кухаркой и многочисленной прислугой, однако девушки чаще позировали Ренуару, чем взбивали соусы. Сохранилось изрядное число необыкновенных рецептов Алины, пожалуй, лучших из рецептов гурманов-импрессионистов (их следовало бы однажды собрать и издать). По субботам на ужин традиционно готовилось на древесных углях мясное блюдо в чугунке — для нежданных, но всегда желанных гостей.

В хорошую погоду женщины собирались в саду, занимались шитьем и сплетничали. Часто по вечерам после ужина Ренуар принимал соседей в мастерской. Здесь можно было свободно обсуждать любые темы: театр, музыку, литературу… говорили и о политике, но никогда — о живописи. Ренуар вволю наговорился на эту тему в «Гербуа» и «Новых Афинах», и она ему изрядно надоела. Конечно, со старинными приятелями они вспоминали прежние времена, но он виделся с ними все реже. Только с Сезанном, которого искренне любил, Ренуар остался дружен и с удовольствием останавливался у него в Эксе или Эстаке.

Самое удивительное, что они мало разговаривали и могли подолгу молчать, сидя рядом; по-видимому, между художниками существовала невидимая связь и они понимали друг друга без слов.

Монмартрская богема

К этому времени группа импрессионистов перестала существовать. Мане, Кайботта и Берты Моризо не было в живых. Писсарро редко выезжал из Эраньи, но, бывая в Париже, иногда успевал навестить друга с аллеи Туманов. Ренуар то ссорился с Дега, то между ними устанавливались натянутые, прохладные отношения. Моне же, удалившись от Парижа на 80 километров, превратился в эдакое бородатое божество, воцарившееся, подобно лесному духу, посреди ирисов и роз, к которому на поклон стекалось все больше народу. Ренуар печально констатировал: «На первых порах мы составляли группу, ощущалось чувство локтя, мы всегда подбадривали друг друга. И вот в один прекрасный день я остался в полном одиночестве! Кто-то ушел из жизни. От этого голова идет кругом!»

Кое-кто из гостей дома на аллее Туманов все же принадлежал к живописной монмартрской богеме, например «всеобщий любимчик» Марселей Дебутен, которого Ренуар принимал с радостью. От него он мог узнать, как живут остальные, и передать через него какое-нибудь послание, поскольку письма он писал охотно, не комплексуя по поводу синтаксиса и орфографии. Частенько у него появлялся Биби ла Пюре, нахальный клошар (настоящее его имя было Андре Жозеф Сали де Салиа), но дальше кухни, где Габриэла готовила ему изумительные сандвичи, его не пускали. Этот бывший студент любил рассказывать, как в кафе Латинского квартала познакомился с Верленом и получил в подарок сборник поэм с автографом поэта: «Биби ла Пюре, сногсшибательному и забавнейшему оригиналу!» — в знак благодарности за то, что тот помог ему, перебравшему абсента, добраться до его логова. В засаленных лохмотьях, но всегда с цветком в петлице, Биби ла Пюре хвастался, что никогда не менял рубашек, поскольку та, которую он носил, была подарена самим Верленом. Стирать ее он считал святотатством. Неблагодарный и бестактный, он частенько жаловался Ренуару на то, что приготовленные Алиной корнишоны были пересолены… Он дожил до глубокой старости, познакомившиеся с ним Пикассо и Жак Вийон успели написать его портреты.

В цирке Фернандо

Любимым развлечением импрессионистов на Монмартре был цирк Фернандо. На первых порах это было довольно скромное заведение, раскинувшее после многочисленных выступлений в парижском предместье шатер на пустыре на углу улицы Мартир и бульвара Рошешуар. Добившись успеха, его владелец, бельгиец, наездник, взявший псевдоним Фернандо, в 1875 году построил для своего цирка капитальное здание, известное сегодня под именем «цирк Медрано» (речь идет о том самом Медрано, знаменитом клоуне Бум-Буме, любимце парижской детворы, к которому цирк перешел от первого владельца).

Ренуар обожал атмосферу цирка, наряды, украшенные мишурой и сверкающие при ярком свете газовой рампы. Во время работы над «Балом в «Мулен де ла Галетт»», возвращаясь к себе на улицу Сен-Жорж, он частенько наведывался сюда. Разумеется, это привело к созданию нескольких полотен, навеянных волшебной магией цирка: «Белый клоун», «Жонглерки»…

Дега, живший тогда на улице Бланш, — на улицу Виктор-Массе он переехал только в 1886 году, — по вечерам часто бывал в цирке Фернандо со своими приятелями Жерве и Фореном. Кроме Бум-Бума здесь блистала еще одна звезда, мулатка мисс Ла-Ла, так называемая Женщина-пушка. Почему она получила это прозвище, остается загадкой; номер ее заключался в том, что циркачка по гладкому канату взбиралась под купол цирка и под грохот барабанов, удерживаясь одними зубами, повисала над бездной. Внимательно изучая жесты акробатов, Дега сделал в цирке множество зарисовок, использованных затем для большой картины «Мисс Ла-Ла в цирке Фернандо». Картина не имела успеха у критиков, а у помпьеристов и подавно: всех шокировал угол зрения, под которым была изображена акробатка. Критики, столь же невежественные, сколь и самодовольные, не сумели распознать использованную художником плафонную перспективу, применявшуюся в XVIII веке Тьеполо и другими итальянскими живописцами.

Цирк Медрано неизменно привлекал к себе живописцев и после импрессионистов, этот интерес просуществовал почти до сегодняшнего дня. Тулуз-Лотрек посвятил ему свою знаменитую серию «Цирк», написанную, чтобы доказать свою вменяемость, когда его поместили в психиатрическую лечебницу Сент-Джеймс; Сёра написал «Парад» и «Цирк» — картину, изображающую номер с наездниками; Руо, Ван Донген, Пикассо и многие другие современные художники часто именно здесь находили сюжеты для самых удачных своих полотен. У Пикассо цирку посвящены почти все картины «розового периода», справедливо названного Фернандой Оливье «периодом арлекинов».

Мир кафешантанов

Став добровольным затворником в собственном доме на аллее Туманов, Ренуар довольствовался обществом своих близких и редко спускался на бульвары, где бурлила ночная жизнь Монмартра, иногда сомнительно праздничная, а кое-где и откровенно распутная. Мане не брезговал посещать подобные места и в начале 1880-х годов написал множество портретов певиц, но наиболее точное свидетельство об этих заведениях оставил аристократ и завсегдатай элегантных салонов парка Монсо Эдгар Дега, опередивший на целое десятилетие в разработке кафешантанной темы Тулуз-Лотрека.

На протяжении последней трети XIX века, до появления кинематографа, кафешантаны оставались любимым местом отдыха парижан. Эти заведения были весьма разнообразны и встречались всюду, как в наши дни кинотеатры: на Монмартре, Страсбургском бульваре, на Елисейских Полях и в пригороде. Самыми привлекательными были конечно же те, что открывались летом, на свежем воздухе, в садах, иллюминированных белыми газовыми шарами. Дега, не любивший открытого пространства, предпочитал искусственное освещение, и газовая подсветка помогала ему находить новые решения. Своим друзьям-импрессионистам он говорил: «Вам нужна жизнь естественная, мне — искусственная». И тем не менее сцены из жизни кафешантанов на его полотнах отвечали первейшей задаче, поставленной перед собой импрессионистами, — отражать современность. Демократичность и даже некоторая вульгарность кафешантанов притягивали Дега. Такая атмосфера забавляла и развлекала его. Там встречались самые неординарные личности: чревовещательницы, эксцентрики, патриотки, крестьянки, сентиментальные дамочки, эпилептики… Типажи подобного рода существуют до сих пор, и, если поразмыслить, любую современную звезду эстрады можно причислить к одной из этих категорий.

У Дега не было предпочтений; он охотно посещал как элегантные заведения на Елисейских Полях, Ла Скала, Ба-Та-Клан, Элизэ-Монмартр, так и сомнительные кабаки Бельвиля и Ла Вилет, где его привлекали необычные силуэты. Среди знаменитостей у него были фаворитки, такие как мадемуазель Бека, — Дега запечатлел ее концерт в кафе «Амбассадор», — или Эжени Бюффе («Вояка с фортификаций»), обладательница изумительного стана, от популистско-анархистских песенок которой волосы становились дыбом. Любимицей Дега оставалась Тереза, которая производила фурор, распевая зычным голосом гвардейские песенки: «Я убила капитана», «Жена извозчика», «Я интересная женщина» и «Марсельезу», вызывавшие в эпоху разгула шовинизма бурю аплодисментов. Дега в восторге писал другу после концерта Терезы: «Она открывает рот, и из глотки несется голос наигрубейше, наиделикатнейше, наиостроумнейше нежный. А душа певицы, а ее вкус, где еще можно отыскать что-нибудь подобное? Это просто чудо!» Страстное увлечение принесло свои плоды, у Дега появились превосходные работы: «Песня собаки», «Певица с перчаткой», «Кафешантан»… Лишь в одно кафе он не зашел ни разу, отмечает Постав Кокийо, — это «Табарен», находившееся как раз напротив его дома. Да, удивительнейший человек был этот господин Дега, явно не желавший, чтобы соседи видели его входящим в сомнительное заведение. Кстати, с певицами кафешантанов он редко дружил, зато с танцовщицами из Оперы был очень близок. Вероятно, певицы были для него слишком вульгарны. И тем не менее он настолько проникся жизнью кафешантанов, что мог вполне компетентно судить о таланте певиц. Его мнение всегда было авторитетным.

Загадочный мир Дега

Этот чудак был всей душой привязан к Монмартру. С наступлением ночи он отправлялся гулять по нагретым за день улицам у подножия холма, особо Дега ценил рубиновые и изумрудные огни фонарей, освещавших витрины аптек, обожал рыться в лавках старьевщиков — в районе улицы Мартир они встречались на каждом шагу, — подолгу разыскивая какой-нибудь набросок Гаварни, или Домье, или же что-то из примитивистов, предпочитая полотна монастырских мастеров. Чаще всего человека с пронзительным и надменным взглядом из-под густых бровей можно было встретить прогуливающимся по улочкам, где на каждом шагу попадались девицы легкого поведения, или на улицах Фонтен, Бреда (ныне улица Клозель), Наварен, по обе стороны которых тянулись дома свиданий, меблированные комнаты, общественные бани, склады угля и вина и др. Он подолгу задерживался у крохотных прачечных, наблюдая за работой женщин при золотистом свете керосиновых ламп. По свидетельству Жана Габриэля Домерга, который, будучи подростком, часто сопровождал Дега на прогулках, женщины его терпеть не могли. Они осыпали его оскорблениями, принимая за любителя поглазеть на дамские прелести. В общем-то это была правда, хотя мотивы подобного поведения были иными, нежели представляли себе гладильщицы. Страсть поглазеть была в высшей степени присуща Дега; возвратившись с прогулки, он делал в блокнотах множество набросков, несколькими быстрыми и точными штрихами фиксируя поразившие его лица и движения.

Как же не принять его за простого любителя подглядывать, ведь он написал целую серию картин о публичных домах! Но в своих высказываниях он был настолько целомудрен, что о его интимной жизни нам ничего не известно, хотя именно кисти Дега принадлежат проницательные, почти жестокие портреты «девиц, по ночам выходящих охотиться на панель». Его знание высших сфер продажной любви, судя по картинам, было просто поразительным; «заведения» в окрестностях площади Пигаль встречались на каждом шагу, и трудно поверить в то, что художник, подталкиваемый чисто эстетическим интересом, не вылезал из них… Что же тогда? Возможно, как и Тулуз-Лотрек, он чувствовал какое-то умиротворение в обществе этих девиц, освобождаясь от комплексов, которые исподволь мучили его.

Эротические работы были выполнены Дега по заказу Людовика Алеви для задуманного им роскошного издания своего романа «Семья Кардиналь». С этой целью было исполнено множество литографий и рисунков; тема заинтересовала Дега, и он с воодушевлением продолжал разрабатывать ее в духе Рабле, несмотря на то, что Алеви вскоре отказался от своего замысла. При жизни Дега эти работы видели лишь немногие счастливчики, среди которых был Ренуар, приходивший от них в восторг. Воллару удалось заполучить несколько рисунков, и он использовал их в качестве иллюстраций к «Заведению Телье» Мопассана и «Гримасам куртизанок» Пьера Луи. Лишь благодаря такому счастливому стечению обстоятельств эта малоизвестная сторона творчества Дега дошла до нас. Рене де Га, желая оставить память о брате незапятнанной, под этим предлогом уничтожил большую часть рисунков на фривольные темы, найденных им в мастерской после смерти Эдгара.

Появление «грозной Марии»

Воллар, всегда медленно осуществлявший свои планы, издал «Заведение Телье» с иллюстрациями Дега только в 1934 году * Речь идет об издании: Maupassant Guy de. La maison Tellitr. Livre de Poche, s. d. . Книга получилась изумительная. Пикассо купил себе экземпляр и считал это издание жемчужиной своего собрания.

Во время своих длительных скитаний Дега, случалось, забирался даже на Монмартрский холм — не затем, чтобы повидать Ренуара, с которым он держался довольно холодно после «дела Дрейфуса», но для того, чтобы навестить Сюзанну Валадон. В отличие от Ренуара, пригласившего ее как бывшую акробатку из цирка Фернандо позировать для картины «Танец в городе», Дега писал ее редко, она нравилась ему скорее как художница, особенно как рисовальщица. Когда один из его друзей, скульптор Бартоломе, — автор надгробного монумента на кладбище Пер-Лашез, — представил ему молодую женщину, художник, после долгого молчаливого изучения принесенных ему рисунков, когда пауза уже становилась мучительной, произнес, наконец, пророческую фразу: «Вы наша!»

С этого момента он до последнего дня интересовался этой женщиной, которую окрестил «грозной Марией» (таково было прозвище натурщицы, приходившейся матерью Морису Утрилло). Он даже купил ее рисунок «Женщина, выходящая из ванной» и повесил его у себя в спальне. Художник Эдмон Эзе, друг детства Утрилло, близкий друг Сюзанны Валадон, утверждал, что между ней и Дега существовало нечто большее, нежели просто профессиональные отношения. Сама Сюзанна эту версию неоднократно опровергала. На дерзкий вопрос критика Флорана Фельса: «Сюзанна, ты позировал а Дега? Ты с ним спала?» — она ответила: «Я? Никогда. К тому же он очень боялся женщин». — «Боялся женщин? А ты бы согласилась? Несмотря на разницу в возрасте?» — «Еще бы. Никогда мужчина не делал столько комплиментов моей коже, волосам, мышцам. Он расхваливал меня, как если бы речь шла о хорошей лошади или танцовщице. Я никогда не была красоткой, но его восхищение было чисто материальным, оно адресовалось моему натренированному телу канатной плясуньи…»

Зловещее безбрачие

Все это было довольно грустно, как и жизнь Дега последние тридцать лет. В то время как Ренуар и Моне наслаждались теплом семейного очага, Дега одиноко жил в своей холостяцкой квартире, захламленной пылящимися холстами, роскошными вещами и старинными коврами. Смерть унесла многих его ближайших старинных приятелей, а скверный характер лишил общества немногочисленных оставшихся в живых друзей. Поль Валери, иногда заходивший навестить Дега в мастерской, оставил описание безрадостного существования почти ослепшего художника, который уже не мог писать маслом и лишь немного рисовал углем.

Тот, кто некогда был любимчиком и грозой света, от кого всегда можно было ожидать оскорбительных выходок, превратился в беспомощное существо, легкую добычу пожилой экономки Зоэ, властной и своенравной женщины, кормившей его круглый год безвкусной телятиной, лапшой и горьковатым апельсиновым конфитюром. Из-за этой отвратительной стряпни его приглашения на обед оставлялись обычно без внимания.

Лео Ларгье сохранил мучительное воспоминание о том, как взлохмаченный, почти слепой старик шел прямо, нащупывая тростью дорогу, вокруг же сверкали огни, и с ярмарки на бульваре Рошешуар доносились крики и музыка.

— Вы обратили внимание? — спросил он друга, шедшего вместе с ним. — Я никогда не заговаривал с ним… Он такой неуживчивый, но я им очарован… Вон тот… Старик с белой бородой, что идет не оборачиваясь.

— А кто это?

— Господин Дега…

Мы остановились и посмотрели ему вслед. Он медленно шел механической прямой походкой.

Дега направлялся в свою пустынную квартиру, где его поджидала тиранившая его экономка, и все это происходило в великолепный, пахнувший розовым мармеладом и леденцами монмартрский вечер моей юности…

Это был один из последних импрессионистов, обосновавшихся на Монмартре. Слава не принесла ему ничего, кроме одиночества.

Страница 10 из 16 Все страницы