На краю бездны

Моим экспедициям надолго пришел конец. Я производила на свет детей и постигала жизнь народа. Каждое лето мы с мужем отправлялись в рыбный совхоз, расположенный поблизости от города Валдая и в непосредственной близости от деревни Яжелбицы, той, что на тракте Ленинград — Москва по самой середине. В 1947 году мы уехали вдвоем. Мы не успели вернуться в Ленинград, чтобы я могла там произвести на свет дитя. Лиза родилась в железнодорожной больнице станции Бологое на полдороге между Москвой и Ленинградом.

На следующий год мы отправились вчетвером — с нами ехала Мария Николаевна — светлой памяти няня моих дочерей. Прибавление семейства произошло тут же, в Яжелбицах. Родилась Маша. На следующий год нас было уже шестеро. Мария Николаевна расхворалась, она ехала с нами, но мы взяли с собой Марусю, домработницу, прекрасную Марусю, которая проработала у меня три года.

Совхоз, где выращивают на продажу карпов, окружен колхозами. Крепостное право укреплялось у нас на глазах. Организационная изобретательность Советской власти беспредельна. Направлена она на усиление надзора за народом, чтобы удобнее грабить его. Сселение с хуторов, укрупнение колхозов, урезывание приусадебных участков, — один декрет следовал за другим. Укрупнение колхозов. Вы думаете, разумный хозяйственник появился в одном из колхозов, сумел поднять жизненный уровень колхозников и выход товарной продукции своего колхоза, и под его мудрое руководство правительство решило отдать соседние менее процветающие колхозы? Ничуть не бывало. Мы имели случай наблюдать поведение председателя укрупненного колхоза до и после укрупнения. Поведение и до и после изобличало в нем сущего подонка. Рядом с нами жила единоличница тетя Нюша со своей нищей подругой тетей Сашей. Тетя Нюша каким-то чудом избежала коллективизации, шила на заказ колхозницам платья, имела свинью и маленький, прекрасно обработанный огород. Ухаживала за свиньей и за огородом тетя Саша. У тети Нюши водились, видимо, денежки. Председатель колхоза постоянно стоял под дверью её, выпрашивая или вымогая, не знаю, на водку. Видели ли Вы когда-либо человека, идущего в состоянии белой горячки по дороге ? Мне довелось, и не раз. Председатель укрупненного колхоза шел по дороге, с трудом перешагивая через несуществующие лужи. Бредовое зрелище. Будто смотришь замедленное кино. Режиссер не Бергман, а некто... Да, ладно, не буду, и так ясно.

Нищета окрестных деревень была вопиющей. После смерти отца я писала книгу о его путешествиях по озерам Сибири и Средней Азии. Я расписывала великие трудности его путешествий, а сама не без лукавства думала, что поездка в начале века на озеро Балхаш за тысячи километров от какого бы то ни было культурного центра куда как легче моих дерзаний. В колхозном ларьке купить решительно ничего нельзя. Все, решительно все, — крупу, сахар, масло, — нужно везти из Ленинграда. Карточная система. Заготовить продукты нельзя. В деревне молоко с трудом можно достать. О мясе нечего и думать. Разве что случайно.

Очень оживляли жизнь цыгане. В их жизни произошел знаменательный и благотворный сдвиг. У них появились прекрасные породистые лошади-тяжеловозы. Что за чудо? В Прибалтике, только что освобожденной от немецкого ига, началась коллективизация и богатые крестьяне, прежде чем отправиться в ссылку, распродавали имущество. Часть его досталась цыганам. Ко мне обратилась молодая цыганка с крошечной девочкой, — лошадь натерла сбруей рану. Я дала стрептоцидовой мази.

В порыве благодарности и вопреки моим уверениям, что помощь ее лошади оказана мною совершенно бескорыстно, не в расчете на ее гаданье, она выпалила мне свое пророчество — твой отец скоро умрет, твой муж уже имеет другую семью и покинет тебя... Все сбылось. А пока не сбылось, меня ждали другие беды.

Мы узнали о том, что генетика разгромлена, из газет. Сперва казалось — очередная дискуссия, наподобие тех, которые, по распоряжению свыше, разыгрывались и раньше, — в 1936 году была такая дискуссия, в 1939 году. То, что генетике пришел конец, стало ясно, когда Лысенко объявил, что его доклад одобрен Центральным Комитетом партии, или, что то же, Сталиным, и когда появилось в «Правде» покаянное письмо Юрия Жданова. Он каялся в поддержке, оказанной им генетикам. 7 августа 1947 года «Правда» опубликовала это письмо. Юрий Жданов возглавлял отдел науки ЦК.

С новорожденной Машей мы вернулись в Ленинград. Год назад, родив в железнодорожной больнице Лизу, я чуть было не умерла от сепсиса. Покойная бабушка уже приходила за мной.

В деревянной избе, где принимали роды Мария Николаевна и деревенская акушерка Маруся, мы с Марьей Николаевной учинили такую идеальную чистоту, что все сошло благополучно.

В Ленинграде я узнала, что произошло на кафедре зоологии и дарвинизма Педагогического института, где я состояла в должности доцента. Весь штат, и я в том числе, уволен, включая заведующего — блестящего ученого и лектора, Юрия Ивановича Полянского.

Лобашев, к тому времени не только заведующий кафедрой генетики животных Ленинградского университета, но и декан Биологического факультета университета, согнан с обоих постов Турбиным, верным сатрапом Лысенко.

Богатейший фонд линий дрозофил уничтожен. Уничтожены и мои мухи. Кашира-6 погибла.

Искусство властвовать включает умение нарушать закон на законном основании. Меня не имели право уволить. У меня был декретный отпуск, — отпуск, предоставляемый в связи с рождением ребенка. Я была уволена как совместитель. Но никакой должности, кроме как на кафедре зоологии и дарвинизма Педагогического института у меня не было. Я получала полставки. А раз полставки, значит совместитель. А раз совместитель — я подлежу увольнению. Закон вышел, запрещающий совместительство. Однако можно было опротестовать решение администрации с расчетом на успех. Только возбуждать дело я не намеревалась.

Здесь, в США, вышла прекрасная книга Жореса Александровича Медведева «Взлет и падение Т.Д. Лысенко». [Zhores A. Medvedev. The Rise and the Fall of T.D. Lysenko. Columbia University Press. New York and London, 1969. Р. 129-131].

Медведев приводит отрывок из доноса, написанного неким профессором В. Я попросила Медведева прислать мне русский текст этого документа. Я привожу его полностью.

«...Я полагаю, что борьба против моей работы в Институте им. Герцена должна быть сопоставлена с другими событиями в жизни вузов и научных учреждений Ленинграда. После удаления ряда морганистов из вузов в 1948 году — центром их объединения стал Институт экспериментальной медицины, где директором является проф. Насонов. В течение января с.г. я принимала по поручению горкома ВКП (б) участие в работе комиссии по проверке деятельности этого института. При этом обнаружились весьма серьезные вещи: на ученых заседаниях института собирались все главные представители морганизма — Ю. Полянский, Хейсин, Браун, Стрелков, Канаев, Оленов, Граевский, Светлов, Насонов и Другие. Здесь, «в своем кругу», обсуждались научные доклады и Давались оценки работ; обычно все работы признавались «мичуринскими», хотя в обсуждении их не участвовало ни одного мичуринца.

С этим вполне согласуется и директорская деятельность Насонова: он усиленно развивал в своем институте работы, основанные на приложении идеалистической и антимичуринской «теории паранекроза», развитой им вместе с Александровым еще в 1940 году; работы же прикладного медицинского направления были отодвинуты на задний план, в частности знаменитая Павловская лаборатория была заброшена, ее штат сокращен; такой же участи подверглась лаборатория фитонцидов (проф. Токина), в которой, несмотря на важное практическое значение тематики, было оставлено только два сотрудника.

Наряду с этим огромные государственные средства тратились на разработку никому не нужных «паранекрозов». В своем докладе комиссии горкома Насонов откровенно сказал, что его институт занимается преимущественно разработкой проблем для далекого будущего, а не мелких вопросов сегодняшнего дня, т. е. можно понять, что идеалистическую теорию паранекроза он считает за великую науку будущего нашей страны, а задачи социалистического строительства, стоящие перед нами сегодня, — за «мелкие вопросы», не заслуживающие его высокоученого внимания. Едва ли можно сомневаться в политическом лице директора, проповедующего такие установки.

Насонов весьма образно охарактеризовал и содружество своего института с производством: «Раньше, — сказал он, — у нас было, как в ресторане: приходил, кто желал, и получал, что хотел, а теперь у нас, как на бирже: "спрос и предложение", "предложение и спрос"». — Сравнение советского научного учреждения с какой-то лондонской биржей, где спекулянты и маклаки предлагают и идут купить акции, свидетельствует о невероятных представлениях директора Насонова о связи науки с практикой и о том, что такое содружество ученых с производственниками.

Вместе с тем следует учесть, что Насонов — один из ближайших друзей Ю. Полянского: они вместе работали и вели борьбу с мичуринцами в Ленинградском университете, вместе ездили весной 1948 г. за границу, вместе пострадали после августовской сессии ВАСХНИЛ, часто встречаются на ученых заседаниях в институте Насонова. Летом 1949 г. Насонов и Александров ездили в командировку на Мурманскую станцию, где директором Полянский и т. д.

Другом Насонова является и Александров, у которого (как и у Насонова) тесные связи с заграницей: его мать и брат живут в Палестине (Александров — еврей), а сестра — в Америке. Недалекое морганистское прошлое этих друзей, в котором они покаялись, их связи с заграницей, их «ученые» свидания на Мурманской станции и энергичная борьба, которую ведут их старые друзья и сотрудники в Институте им. Герцена против мичуринской перестройки Естфака, — все это, несомненно, звенья одной цепи, одной организации, ведущей политическую борьбу против советской науки. Насонов затратил огромные государственные средства на содержание целого штата морганистов, на беспочвенные, вредные «научные» исследования и тем самым нанес заметный ущерб советской науке и экономике. Это ли не заслуга перед Америкой? Полянский в течение многих лет был лидером ленинградских морганистов и вел ожесточенную борьбу с мичуринцами в университете и (через своих подручных помощников) в других вузах. Он воспитал в морганистском духе тысячи учителей и молодых ученых, за двадцать лет работы в Университете и Пединституте он затратил большие государственные средства на изучение инфузорий и никогда не обращал своей исследовательской работы на объекты, могущие принести пользу практике. В этом тоже немалая заслуга перед нашими врагами. Как директор Мурманской станции Полянский, вероятно, имеет в своем распоряжении сведения секретного характера, касающиеся метеорологических условий нашего Севера, морских течений, карт, данные о ледовитости и т. п. При наличии друзей типа Насонова и Александрова, посещающих его станцию, эти обстоятельства приобретают особый смысл. Мурманская станция, несомненно, имеет рацию и может связываться с заграницей.

С другой стороны, Полянский был близок с А. Вознесенским, был его ближайшим помощником по Ленинградскому университету, а по поручению его сестры М. Вознесенской (секретаря Куйбышевского райкома) ведал культпросветработой в районе.

Третий друг и сотрудник Полянского — проф. Хейсин работает сейчас в Петрозаводском университете (до осени 1948 года он работал вместе с Полянским в Пединституте им. Герцена), т. е. расположился также неподалеку от наших северных границ. Говорят даже, что Хейсин в Петрозаводске превратился в финна и называется Хейсинненом. В связи с Хейсиным находятся и сотрудники моей кафедры, работавшие ранее под руководством Полянского. При приездах в Ленинград Хейсин посещает Пединститут, водится с доц. Громовой и другими сотрудниками.

Я не могу представить документальных доказательств о характере отношений и связей всех указанных лиц, но приводимые факты, как мне кажется, заставляют обратить внимание.

Профессор В. 15.2/50».

Комментируя донос, Медведев пишет:

«Справедливости ради следует отметить, что мать профессора В.Я. Александрова никогда не жила в Палестине, а погибла от голода в осажденном Ленинграде. Его единственный брат, старый большевик, был убит в 1919 году белополяками. Живущая в Америке сестра также создана большим воображением, ибо никакой сестры у В.Я. Александрова не было».

Насонов, Александров, Хейсин — выдающиеся ученые, мои друзья.

Увенчайся успехом мой протест против увольнения, и я очутилась бы под началом автора письма. Ярчайший документ эпохи создан Таисией Виноградовой. Я знать не знала, кто такая новая заведующая. Но знать и необязательно. Она оказалась угодной, когда неугодным стал блестящий ученый и лектор Юрий Иванович Полянский. На ней стояла Каинова печать.

Я подала заявление с просьбой изменить формулировку причин моего увольнения и просила отчислить меня по семейным обстоятельствам. Меня отчислили.

Теперь я уже не была генетиком. Ни одно учреждение не имело права взять меня на работу. Работа по специальности исключена. Постановление августовской сессии ВАСХНИЛ искоренить прислужников империализма, прихлебателей буржуазии, расистов, менделистов-морганистов-вейсманистов, тысячекратно приумноженное постановлениями Академии наук, всех исследовательских ведомственных институтов, всех университетов и всех педагогических институтов, всех издательств и музеев, выполнялось неукоснительно. Я подлежала искоренению. Предоставить мне работу не по специальности ни одно учреждение не имело права. У меня научная степень, а должность должна соответствовать квалификации. Мои права кандидата наук свято охранялись трудовым законодательством Советского государства. Я на законных основаниях обречена на голодную смерть. Но я дочь, а отец мой, избранный за два года до этого действительным членом Академии наук СССР по Отделению географии, не только географ, но и самый крупный специалист по рыбам, какого когда-либо знала страна. Мой муж, соответственно, — его зять. Рыбный институт, где он работал — детище моего отца. Кирпичникова не изгнали из института, и мне нашлось место. Меня зачислили научным сотрудником. Должность моя, забытая Богом и людьми должность с зарплатой в 550 рублей, — дело было до реформы, — пустовала.

В конце войны привилегии сыпались на ученых как из рога изобилия. Зарплата научным сотрудникам, младшим и, в особенности, старшим, повысилась в несколько раз. А про просто научных сотрудников забыли. Их ставки остались прежними. Должности пребывали вакантными. Я проработала в Рыбном институте почти год. Я люблю кормить людей, животных, в том числе мух. Я обожала кормить рыб. С моей легкой руки рыб начали кормить в зимовалах, а до того считалось, что рыба на холоду в пище не нуждается. Я в 1948 году во время отпуска занималась рыбоводством, проводила в отсутствие мужа на его прудах контрольные обловы, руководила стариками рыбаками и молодыми подсобными рабочими. Во время такого облова и начались у меня схватки, предвещавшие появление на свет Маши. Схватки длятся несколько часов — я успела завершить облов. Маша твердо знала, что детей вылавливают в прудах, где они начинают свою жизнь в виде мальков. В 1949 году я работала на прудах в качестве научного сотрудника. Я ушла из института, когда заведующий отделом, глубокий старик, сказал мне по какому-то ничтожному поводу, даже не помню, что такое случилось, — мы поговорим с вами в другом месте. Времена сталинские. Лучше сидеть дома. Я решила стать зоологом, специалистом по систематике мух. Александр Александрович Штакельберг снова предоставил в мое распоряжение коллекции Зоологического музея, назначил мне быть специалистом по агромизидам. В России не было ни одного специалиста по этой группе со времени сотворения мира, а маленькие мушки имеют, между тем, хозяйственное значение. Отрицательное, конечно-. Их личинки живут в мякоти листьев. Белые ниточки их ходов утолщаются по мере того, как растет личинка и удаляется, петляя, от точки, где она вылупилась из яйца. Каждый вид кормится листьями строго определенного вида растения. Мне надлежало стать не только энтомологом, но и ботаником.

Лето 1950 года, последнее лето в Яжелбицах, на Валдае. Небо, на котором сгущались тучи моей горькой судьбы, казалось мне безоблачным. Отец содержал меня. Зарплаты мужа, конечно же, не хватало на жизнь разросшегося семейства. Незадолго перед отъездом в Яжелбицы, я получила от отца приглашение зайти. «Мария Михайловна плачет, жалуется, что ты постоянно просишь денег. Я даю тебе 400 рублей в неделю, и больше ты не проси».

Мачеха попалась с поличным. Она ведала всеми расходами, давала она мне 200: Она держала меня на полставки. Меня часто держали на полставки, там... тут...

Я действительно постоянно просила у мачехи денег — дрова надо купить, деревянные кроватки заказать, чтобы дети могли зимой спать днем на балконе, спальные мешки надо сшить... 200 рублей не хватало даже на еду. Я оставила отца при его заблуждении относительно моих вымогательств. Мачехе я сказала: «Отец отныне обещал давать мне 400». Она подчинилась. Теперь хватало и на зарплату Марии Николаевне и на билеты, чтобы ехать на Валдай. Отец категорически воспрепятствовал моему желанию получить должность в Зоологическом институте, где он работал, и где я раньше мерила мушиные крылья, а теперь изучала агромизид. Нельзя, чтобы в одной семье два ее члена получали эти огромные ставки. У него достаточно денег, чтобы давать мне 400 рублей в неделю.

В Яжелбицах я снимала деревянную избу по соседству с избой тети Нюши.

К концу лета с шоссе Москва — Ленинград в отдалении от шоссе и от деревни на пологом зеленом склоне над рекой был виден необычайной яркости коврик — возделанный мною дворик избы.

Мария Николаевна побыла с нами в Яжелбицах недолго и уехала в Красноярск, где отбывал срок ссылки ее старший сын. Из пятерых ее детей выжили двое — два сына. Обоих покарал закон.

Старший прогневил Немезиду, попав в плен к немцам, младший не уберег казенного имущества. Военную базу, которой он заведовал, обворовали. Муж Марии Николаевны погиб при обстреле немцами Дороги жизни — пути, по которому везли из осажденного города полумертвых жителей. Оба сына Марии Николаевны — рабочие. Младший готовился стать инженером. Я писала от лица Марии Николаевны петиции в защиту обоих, прося помиловать, учитывая революционные заслуги их отца. Его партийный билет хранился в Музее Революции. Сам он давно раскусил смысл словосочетания «диктатура пролетариата» и, не делая демонстраций, потихоньку вышел из партии. Младшему мы посылали книжки. К старшему Мария Николаевна уехала в Красноярск. У нас ее заменила, по соглашению с тетей Нюшей, тетя Саша. Богомольная тетя Саша замужем никогда не была и напоминала мне няню, только суровости было в ней поменьше.

Тетя Саша обожала Машу, а Маша уродилась в Сима. «Мою Маньку хоть разними», — говорила про нее тетя Саша, моя Машу в бане.

Я ловила мух, выводила агромизид из куколок и изучала растения.

Раз уж моя задача — познакомиться с флорой Валдайской возвышенности, чтобы по мухе узнавать растения, а по растению муху, дай, думаю, выясню вопрос, который занимал меня, когда я писала введение в докторскую диссертацию, — взаимоотношение видов одного рода в сообществе. Если виды вытесняют друг друга в непримиримой борьбе за источники существования, за пространство, тогда старые сообщества отличаются от молодых. Каждый род в молодом сообществе окажется представленным несколькими видами, а в старом — только одним. Если разделить число родов на число видов, получится дробь. Старые русские лесоводы пользовались этим отношением для характеристики леса и называли его родовым коэффициентом. По мере старения сообщества значение дроби возрастает. Число видов уменьшается, пока не достигнет числа родов. Значение родового коэффициента устремлено к единице.

Луг на пологом склоне рядом с избой, где мы жили в Яжелбицах, издавна не распахивался. Богатейшая растительность покрывала землю. Для сравнения с лугом-патриархом я приметила молодые сообщества. Изучать их я решила в будущем, 1951 году.

Не менее ста видов трав заселяло пышный луг. Обладая родовым коэффициентом старого сложившегося биоценоза и уменьем быстро определить по определителю виды, я рассчитывала на будущий год с легкостью завершить работу. Я резвилась над бездной.

Страница 12 из 15 Все страницы