Глава 1. Юность

Я спрыгнул с соррентийской парусной лодки на песок. На небольшом пляже между перевернутыми лодками играли мальчишки, их обнаженные бронзовые тела мелькали в волнах прибоя, а у лодочных сараев сидели старые рыбаки в красных фригийских колпаках и чинили сети. Возле пристани стояло шесть оседланных осликов, их уздечки были украшены букетиками цветов, а рядом болтали и пели шесть девушек с серебряными булавками в черных волосах и красными платками на плечах. Ослика, который должен был отвезти меня наверх в Капри, звали Розиной, а девушку – Джойей. Ее черные глаза сверкали пламенной юностью, ее губы были красны, как нитка кораллов на ее шее, а крепкие белые зубы в смеющемся рту блестели, как жем­чуг. Она сказала, что ей пятнадцать лет, а я сказал, что никогда еще не был таким молодым. Но Розина была стара, e antica * Она старинная (итал.). , объяснила Джойя. Поэтому я спрыгнул с седла и стал неторопливо подниматься по извилистой тропинке в деревню. Передо мной приплясывала босоногая Джойя, в венке, как молодая вакханка, позади брела, опустив голову, вислоухая старая Розина и о чем-то раздумывала, а ее изящные черные башмачки постукивали по камням. Мне же некогда было думать. Моя голова была полна ошеломляющего восторга, мое сердце было полно радости жизни, мир был прекрасен, и мне было восемнадцать лет.

Дорога вилась между цветущими кустами дрока и мирта. И то тут, то там маленькие цветы, которых я никогда не видел в стране Линнея, поднимали из душистой травы свои прелестные головки, чтобы поглядеть на нас.

– Как называется этот цветок? – спрашивал я Джойю.

Она брала цветок у меня из рук, нежно на него смотрела и говорила:

– Fiore * Цветок (итал.). .

– А этот?

Она рассматривала его с такой же нежностью и го­ворила:

– Fiore.

– А этот?

– Fiore. Bello! Bello! * Красивый (итал.).

Она сорвала пучок душистого мирта, но не захотела его мне дать. Она сказала, что это цветы для святого Констанцо, покровителя Капри, который весь из литого серебра и сотворил столько чудес, Сан Констанцо, bello, bello!

Нам навстречу длинной вереницей шли девушки, неся на головах плитки туфа, величественные, как кариатиды Эрехтейона. Одна из них с улыбкой протянула мне апельсин. Это была сестра Джойи, и она показалась мне еще красивее. Да, их восемь сестер и братьев, и еще двое in Paradiso * В раю (итал.). . Отец в отъезде – добывает кораллы у Barbaria * Североафриканское побережье (итал.). , поглядите-ка на красивую нитку кораллов, кото­рую он недавно ей прислал, che bella collana! Bella, bella!

– И ты сама красива, Джойя, bella, bella!

– Да, – сказала она.

Я споткнулся о разбитую мраморную колонну.

– Roba di Timberio * Имя древнего императора, который последние одиннадцать лет своей жизни провел на Капри, до сих пор не сходит с уст жи­телей острова, но произносится теперь «Тимберио». (Прим. автора.) , – пояснила Джойя, – Timberio cattivo, Timberio mal’occbio, Timberio camorrista *   Тимберий злой, Тимберий с дурным глазом, Тимберий разбойник (итал.). , – и плюнула на мрамор.

– Да, – ответил я, так как Тацит и Светоний были свежи в моей памяти, – Tiberio cattivo!

Мы выбрались на большую дорогу и вскоре оказались на площади, где два-три матроса стояли у парапета над морем, два-три сонных каприйца сидели перед остерией дона Антонио, а пять священников, бешено жестикулируя, что-то оживленно обсуждали на ступенях церкви.

– Moneta! Moneta! Molta moneta, niente moneta * Деньги! Деньги! Много денег, нет денег! (итал.) , − слышались их голоса.

Джойя побежала поцеловать руку дона Джачинто, который был ее духовным отцом и un vero santo * Настоящий святой (итал.). , хотя по его виду догадаться об этом было трудно. Она ходит к исповеди два раза в месяц. А часто ли хожу я?

– Совсем не хожу.

Cattivo! Cattivo!

А она расскажет дону Джачинто, что я поцеловал ее в щеку под лимонными деревьями?

– Конечно нет!

Мы миновали деревню и остановились у Пунта Трагара.

– Я обязательно взберусь на вершину вон той скалы, – сказал я, указывая на самый отвесный из трех утесов, которые сверкали у наших ног, как аметисты. Но Джойя заявила, что я не сумею этого сделать. Один рыбак полез было туда за яйцами чаек, но был сброшен в море злым духом, который в образе голубой ящерицы – голубой, как Голубой Грот, – стережет там золотой клад, спрятанный там самим Тимберио.

С запада над уютной деревушкой вздымался мрачный силуэт горы Соларо, суровой и неприступной.

– Я хочу сейчас же подняться на эту гору, – сказал я.

Но Джойе эта мысль совсем не понравилась. На вершину ведет лестница в семьсот семьдесят семь ступеней, высеченная в скале самим Тимберио, а на полпути в темной пещере живет свирепый оборотень, который сожрал уже нескольких добрых христиан. По лестнице можно подняться в Анакапри, но там живут одни только gente di montagna * Жители гор (итал.).

– очень плохие люди. Ни один forestiere * Иностранец (итал.). туда не всходил, и она сама там никогда не бывала.

Лучше бы мне подняться к вилле Тимберио, к Арко Натурале или к Гротта Матромания.

Нет! У меня на это нет времени. Я должен сейчас же подняться именно на эту гору.

И мы возвращаемся на площадь, когда позеленевшие колокола старой кампанилы прозвонили полдень, возвещая, что макароны готовы. Может быть, я все-таки сперва пообедаю под большой пальмой отеля Пагано? Три блюда, вино – и все за одну лиру.

Нет, у меня нет времени, я должен немедленно взоб­раться на эту гору.

– Addio, Gioia bella! Addio, Rosina!

– Addio, addio, e presto ritorno! * До свидания, Джойя, красавица! До свидания, Розина. – До свидания, до свидания и скорого возвращения! (итал.)

Увы! это не сбывшееся presto ritorno было последним, что я услышал из алых уст Джойи, когда я, следуя призыву своей судьбы, поспешно взбирался по финикийским ступеням в Анакапри.

На полпути я догнал старуху, несшую на голове большую корзину с апельсинами.

– Buon giorno, signorino * Добрый день, синьорино (итал.). .

Она поставила корзину на камень и протянула мне апельсин. На плодах лежала пачка писем и газет, завернутая в красный платок. Это была старая Мария Почтальонша, дважды в неделю доставлявшая почту в Анакапри. Впоследствии мы с ней очень подружились, и она умерла на моих глазах, когда ей было уже девяносто пять лет. Мария порылась в письмах, выбрала самый большой конверт и спросила меня, не адресовано ли оно Наннине ла Капрара, которая ждет не дождется письма от своего мужа из Америки. Нет, оно адресовано не ей. Может быть, вот это? Нет, это для синьоры Дездемоны Вакка.

– Синьоры Дездемоны Вакка? – повторила старуха недоверчиво. – Это, наверное, la moglie dello Scarteluzzo * Жена Горбуна (итал.). , – сказала она задумчиво.

Следующее письмо было адресовано синьору Улиссу Дезидерио.

– Конечно, это Capolimone * Лимонная Башка (итал.). , – сказала старая Мария. – В прошлом месяце он получил точно такое же письмо.

Следующее; письмо должна была получить благороднейшая синьорина Розина Мацарелли. Догадаться о том, кто именно: скрывается за этим именем, было, по-видимому, гораздо труднее. Cacciacavallara? * Сыроварка (итал.). Или Zopparel­Ia? * Хромоножка (итал.). Может быть, Capatosta * Упрямица (итал.). , или Femmina Antica * Древний Старуха (итал.). , или Розинелла Pane Asciutto * Черствый Хлеб (итал.). .

– А, может быть, это Fesseria? * Слово не для чопорных ушей. (Прим. автора.) – предположила дру­гая женщина, которая догнала нас, неся на голове огромную корзину с рыбой. Да, письмо могло быть для Фессерии, если только оно не для супруги di Pane e Cipolla * Хлеб с Луком (итал.). .

Ho неужели нет письма ни для Пепипеллы n’coppo u camposanto * Кладбищенская Ваза (итал.). , ни для Маручелы Caparossa * Рыжая (итал.). , ни для Джованны Ammazzacane * Живодерка (итал.). , которые все ждут письма из Америки?

Нет, к сожалению, нет.

Две газеты предназначались преподобному отцу Антонио ди Джузеппе и канонику дону Натале ди Томмасо. Это она знала, так как в деревне только они одни и выписывали газеты.

Дон Антонио очень ученый человек, и именно он всегда разбирается, кому адресованы письма. Но сегодня он в Сорренто, в гостях у архиепископа, – потому-то она и попросила меня прочитать адреса на конвертах.

Мария не знала, сколько ей лет, зато она знала, что начала носить почту, когда ей исполнилось пятнадцать, а ее матери это стало уже не по силам. Читать она, конечно, не умела.

Когда я ей рассказал, что приехал утром из Сорренто на почтовой лодке и с тех пор ничего не ел, она угостила меня еще одним апельсином, который я съел вместе с кожурой, а другая женщина достала для меня из корзины несколько фрутта ди маре, после которых мне страшно захотелось пить.

Есть ли в Анакапри гостиница? Нет, но Аннарелла, жена пономаря, может предложить мне хорошего козьего сыра и стакан хорошего вина из виноградников патера дона Дионизио, ее дяди, un vino meraviglioso * Чудесное вино (итал.). . Кроме того, есть еще La Bella Margherita, o которой я, конечно, слышал, так же как и о том, что ее тетка вышла замуж за un lord inglese * Английский лорд (итал.). .

Нет, об этом я не слышал, но очень хочу познакомиться с Красавицей Маргеритой.

Наконец мы достигли последней, семьсот семьдесят седьмой ступени и прошли под сводчатыми воротами, где из скалы еще торчали огромные железные петли, оставшиеся от подъемного моста. Мы были в Анакапри. У наших ног лежал Неаполитанский залив, обрамленный Искьей, Прочидой, заросшим пиниями Позилиппо, −  белой полоской сверкал Неаполь, над Везувием клубился розоватый дым, долина Сорренто укрывалась под защитой горы Сант-Анджело, а вдали виднелись еще покрытые снегами Апеннины. Как раз над нашими головами к отвесной скале, точно орлиное гнездо, прилепилась маленькая разрушенная часовня. Сводчатая крыша провалилась, по покрытые странным сетчатым узором стены, сложенные из больших каменных плит, еще стояли.

− Roba di Timberio, – пояснила старая Мария.

− Как называется эта часовня? – спросил я с жадным интересом.

− Сан-Микеле.

«Сан-Микеле, Сан-Микеле», – отозвалось в моем сердце.

Ниже часовни в винограднике старик копал глубокие канавки для молодых лоз.

– Buon giorno, Mastro Vincenzo!

Виноградник принадлежал ему, как и вон тот домик, который он сам построил из валявшихся в саду кирпичей и камней, оставшихся от roba di Timberio.

Мария Почтальонша рассказала ему все, что знала обо мне, и мастро Винченцо пригласил меня посидеть у него в саду и выпить стакан вина. Я посмотрел на домик и на часовню, и мое сердце забилось так сильно, что я едва мог говорить.

– Я должен сейчас же подняться туда, – заявил я Марии.

Однако, по ее мнению, сначала я должен был поесть, иначе потом я ничего не найду. Голод и жажда вынудили меня последовать ее совету. Я на прощание помахал рукой мастро Винченцо и сказал, что скоро вернусь.

Мы прошли по безлюдным улочкам и очутились на небольшой площади.

– Ecco la Bella Margherita! * Вот Красавица Маргерита (итал.).

Красавица Маргерита поставила на стол флягу с розовым вином и букет цветов и объявила, что «макарони» будут готовы через пять минут. Ее волосы были белокурыми, как у «Флоры» Тициана, черты лица – безупречными, а профиль – греческим.

Она поставила передо мной огромную тарелку макарон, села рядом и, улыбаясь, стала меня с любопытством разглядывать.

– Vino del parroco * Вино приходского священника (итал.). , – говорила она с гордостью, наполняя мой стакан. Я выпил за здоровье parroco, за ее здоровье и за здоровье ее темноглазой сестры, красавицы Джулии, которая принесла нам апельсины, – я видел, как она только что рвала их в саду. Родители их умерли, брат Андреа – моряк, и одному богу известно, где он сейчас. Но ее тетка живет в Капри в собственной вилле – я, конечно, знаю, что она была замужем за un lord inglese? Да, конечно, знаю, но я забыл ее фамилию.

– Леди Г., – с гордостью сказала Красавица Маргерита.

Я еще сообразил, что мне следует выпить и за здоровье тетки, но после я уже ничего не сознавал, кроме того, что небо сине, как сапфир, вино красно, как рубин, а рядом сидит золотоволосая Красавица Маргерита и улыбается.

«Сан-Микеле!», – вдруг прозвучало в моих ушах. «Сан-Микеле», – отозвалось в моем сердце.

– Addio, Bella Margherita!

– Addio e presto ritorno!

Увы, это не сбывшееся presto ritorno!

Я пошел обратно по безлюдным улочкам, стараясь по мере сил идти прямо к моей цели. Наступил священный час сиесты, и вся деревушка погрузилась в сон. Залитая солнцем площадь была пуста. Церковь была заперта, и только за приоткрытой дверью муниципальной школы сонно гудел монотонный голос каноника дона Натале.

– Io mi ammazzo, tu ti ammazzi, egli si ammazza, noi ci ammazziamo, voi vi ammazzate, loro si ammazzano * Я убиваю себя, ты убиваешь себя, он убивает себя и т. д. (итал.). , – ритмично повторял хор босых мальчишек, сидевших кружком на полу у ног своего учителя.

А в начале следующей улочки стояла величественная римская матрона. Это была сама Аннарелла, и она дружески помахала мне рукой, приглашая в свой дом. Почему я пошел к Красавице Маргерите, а не к ней? Разве я не знаю, что в деревне нет сыра лучше ее cacciacavallo? * Сорт сыра. A что касается вина, то каждому известно, что вино parroco не может идти в сравнение с вином преподобного дона Дионизио.

– Altro che il vino del parroco, – добавила она, многозначительно пожимая могучими плечами.

Я сидел у нее в беседке за бутылкой белого вина дона Дионизио, и мне стало казаться, что она права, однако я хотел быть беспристрастным и счел необходимым допить всю бутылку до конца, прежде чем вынести окончательное суждение. Но когда Джоконда, улыбчивая дочь хозяйки, налила мне второй стакан из новой бутылки, я уже ни в чем не сомневался. Да, белое вино дона Дионизио было лучше. Оно походило на сгустившийся солнечный свет, вкусом напоминало нектар богов, а наполнявшая мой пустой стакан Джоконда была подобна юной Гебе.

– Altro che il vino delparroco! Разве я тебе этого не го­ворила? – засмеялась Аннарелла. – E il vino miracoloso! * Это вам но вино священника! Чудесное вино! (итал.) Да, вино действительно было чудотворным, ибо я с головокружительной легкостью и беглостью вдруг заговорил по-итальянски под громкий смех матери и дочери.

Я воспылал дружбой к дону Дионизио. Его имя мне нравилось, его вино мне нравилось. Я охотно с ним познакомился бы.

Ничего не может быть легче! Он вечером должен быть в церкви.

– Он очень ученый человек! – сказала Аннарелла.

Он знает наизусть имена всех мучеников и святых. Он даже побывал в Риме и целовал руку папы. А она бывала в Риме? Нет. А в Неаполе? Нет. Только один раз в Капри, в день свадьбы. А Джоконда там никогда не бывала. В Капри полно gente malamente * Зловредные люди (итал.). .

Я сказал Аннарелле, что знаю о святом патроне Капри все: и сколько он совершил чудес, и как он прекрасен – целиком из литого серебра. Наступило неловкое молчание.

− Да, они говорят, будто их Сан Констанцо весь из литого серебра, – произнесла Аннарелла и презрительно пожала широкими плечами. – Но кто знает, так ли это. А его чудеса можно пересчитать по пальцам, тогда как, Сант Антонио, святой покровитель Анакапри, совершил их уже более сотни.

Altro che San Constanzo! * Это вам не Сан Констанцо (итал.).

Я сразу перешел на сторону Сант Антонио, горячо надеясь на его новое чудо, которое снова привело бы меня, и как можно скорее, в его очаровательную деревушку. Добрейшая Аннарелла так твердо верила в его чудотворную силу, что наотрез отказалась взять с меня деньги.

– Заплатите в следующий раз.

– Addio Annarella, addio Gioconda!

– Arrividerla, presto ritorno, Sant'Antonio vi benedica! La Madonna vi accompagni! * До скорого свидания! Да благословит вас святой Антоний! Да будет с вами мадонна (итал.).

Старый мастро Винченцо все еще прилежно трудился в своем винограднике, копая глубокие канавки для молодых лоз. Время от времени он поднимал пеструю мраморную пластину или кусок красной штукатурки и выбрасывал их за забор.

– Roba di Timberio, – говорил он.

Я сел возле моего нового приятеля на разбитую ко­лонну из красного гранита.

– Era molto duro * Она была очень твердая (итал.). . Ее очень трудно было разбить, −  заметил мастро Винченцо.

У моих ног курица рылась в земле, ища червей, и вдруг передо мной оказалась монета. Я поднял ее и сразу узнал благородную голову Августа. «Divus Augustus Pater...» * Божественный Август Отец... (лат.)

Мастро Винченцо сказал, что она не стоит ни гроша. Эта монета хранится у меня до сих пор. Мастро Винченцо своими руками разбил сад и посадил виноградные лозы и фиговые деревья. Тяжелая работа, сказал он, показывая мне грубые, мозолистые руки. Ведь земля тут полна roba di Timberio всяких колонн, капителей, обломков статуй и teste di cristiani * Человеческие головы (итал.). . И ему пришлось сначала выкопать все это и убрать. Колонны он раскалывал, что­бы сделать садовые ступени, а куски мрамора пригодились для постройки дома, остальное же он сбросил в пропасть.

Но все же ему повезло: прямо у себя под домом он нашел подземную комнату с красными стенами – вон как тот кусок под персиковым деревом. Стены были разрисованы множеством cristiani tutti spogliati, ballando come dei pazzi * Совершенно голых людей, танцующих как бешеные (итал.). , с цветами и гроздьями винограда в руках. Он несколько дней потратил на то, чтобы соскоблить эти картины и покрыть стены цементом, но в концето концов это куда легче, чем выдолбить в скале новую цистерну, добавил мастро Винченцо с хитрой улыбкой. Теперь он становится стар и уже не может так ухаживать за своим виноградником. Его сын, который живет на материке с двенадцатью детьми и тремя коровами, уговаривает его продать дом и переехать к нему. Мое сердце снова забилось. А часовня тоже принадлежит ему? Нет, она никому не принадлежит, и поговаривают, что в ней водятся привидения. Он сам, когда был мальчишкой, видел, как там через парапет наклонялся высокий монах, а какие-то матросы, когда поднимались по лестнице позд­но вечером, слышали, что в часовне звонили колокола. Все дело тут в том, пояснил мастро Винченцо, что Тимберио, когда тут стоял его дворец, fatto ammazzare Gesu Cristo, казнил Иисуса Христа, и с тех пор его проклятая душа порой возвращается сюда, чтобы испросить прощения у монахов, погребенных под часовней. Говорят, что он прежде появлялся в образе большой черной змеи. Монахи же были ammazzati разбойником по имени Барбаросса, который напал на остров и на своих кораблях увез в рабство всех женщин, укрывавшихся вон в том замке наверху, и замок с тех пор зовется Кастелло Барбаросса.

Все это ему рассказал падре Ансельмо, отшельник, ученый человек, а кроме того, его родственник, еще он рассказывал ему про англичан, которые сделали из часовни крепость и, в свою очередь, были ammazzati французами.

– Вот поглядите, – сказал мастро Винченцо, указывая на кучку пуль у ограды. – И вот еще, – добавил он, поднимая медную пуговицу от английского солдатского мундира.

Французы, продолжал он, поставили большую пушку у часовни и стреляли по деревне Капри, занятой англичанами.

– И правильно делали, – усмехнулся он, – каприйцы все очень плохие люди.

Потом французы устроили в часовне пороховой склад – вот почему ее до сих пор называют «La Polveriera» * Пороховница (итал.). . Конечно, теперь она совсем развалилась, но ему и это пошло на пользу: почти все камни для садовой ограды он взял оттуда.

Я перелез через ограду и по узкой тропке поднялся к часовне. Пол был погребен под грудой обломков обрушившегося свода, стены обвивали плющ и дикая жимолость. В зарослях мирта и розмарина играли ящерицы – время от времени они вдруг останавливались и, тяжело дыша, смотрели на меня блестящими глазами. Из темного угла бесшумно поднялась сова, и черная змея, спавшая на залитом солнцем мозаичном полу террасы, медленно развернула черный клубок своего тела, угрожающе зашипела на пришельца и скользнула в часовню. Может быть, дух угрюмого старого императора и правда обитал в развалинах на том месте, где когда-то стояла его вилла?

Я посмотрел на прекрасный остров, лежавший у моих ног. «Как мог он жить здесь и быть таким жестоким? – подумал я. – Как могла его душа быть столь мрачной в этом блеске неба и земли? Как мог он покинуть эти места и удалиться в другую, еще более неприступную виллу среди восточных скал, которая до сих пор носит его имя и в которой он провел три последних года своей жизни?»

В таком месте жить и умереть – если только смерть может победить вечную радость такой жизни! Какая дерзкая мечта заставила забиться мое сердце, когда мастро Винченцо сказал, что он становится стар и что его сын просит продать дом? Какая дикая, фантастическая мысль возникла в моем мозгу, когда он ответил, что часовня никому не принадлежит? А почему не мне? Почему я не могу купить дом мастро Винченцо, соединить дом и часовню виноградными лозами и кипарисовыми аллеями с белыми колоннадами лоджий, украшенных мраморными скульптурами богов и императоров...

Я закрыл глаза, чтобы задержать прекрасное видение, и вот действительность растаяла, окутанная легкими сумерками мечты.

Рядом со мной стояла высокая фигура в красном плаще.

– Все это будет твоим, – сказал мелодичный голос, и рука описала круг над сверкающей землей. – Часовня, дом, сад и гора с ее замком – все это будет твоим, если ты готов заплатить!

– Кто ты, призрак из страны неведомого?

– Я бессмертный дух этих мест. Время для меня ничего не значит. Две тысячи лет назад я стоял здесь рядом с другим человеком, которого привела сюда его судьба так же, как тебя – твоя. Он не просил, как ты, счастья, а искал лишь покоя и забвения и надеялся обрести их на этом уединенном острове. Я назвал ему цену: печать бесславия на незапятнанном имени во веки веков. Он согласился, он заплатил эту цену. Одиннадцать лет жил он здесь с несколькими верными друзьями, людьми высокой честности и благородства. Дважды он пытался возвратиться в свой дворец на Палатине. Дважды у него но хватало на это духа, и Рим никогда больше его не увидел. Он умер на пути туда на вилле своего друга Лукулла, вот на том мысу. Его последними словами было приказание перенести его на галеру для возвращения на родной остров.

– Какую плату ты требуешь от меня?

– Отрекись от своей мечты стать знаменитым в своей пофессии, принеси в жертву свое будущее.

– Но чем же я тогда стану?

– Человеком, обманувшим и свои и чужие ожидания. Неудачником.

– Ты отнимаешь у меня все, ради чего стоит жить!

– Ты ошибаешься. Я даю тебе все, ради чего стоит жить.

– Оставишь ли ты мне, по крайней мере, сострадание? Я не смогу обойтись без сострадания, если стану врачом.

– Да, я оставлю тебе сострадание. Но без него тебе жилось бы намного лучше.

– Ты требуешь еще чего-нибудь?

– Перед смертью ты должен будешь заплатить еще одну цену – высокую цену. Но до тех пор ты много лет будешь отсюда видеть восход солнца над безоблачными днями счастья и восход луны над звездными ночами грез.

– Умру ли я здесь?

– Берегись искать ответа на этот вопрос: человек не вынес бы жизни, если бы ему был известен час его смерти.

Он положил руку мне на плечо, и по моему телу про­бежала легкая дрожь.

– Еще раз я явлюсь тебе на этом месте завтра на закате солнца; у тебя есть время все обдумать!

– К чему? Мои каникулы подходят к концу, и сегодня вечером я должен вернуться к моему ежедневному труду вдали от этих прекрасных мест. Кроме того, я не умею раздумывать. Я согласен и заплачу твою цену, как бы высока она ни была. Но как я куплю этот дом, если мои руки пусты?

– Твои руки пусты, но сильны, твой ум буен, но ясен, твоя воля здорова – тебе это удастся.

– Как же я построю свой дом? Я ничего не смыслю в архитектуре.

– Я помогу тебе. Какой стиль хотел бы ты избрать? Почему не готический? Мне нравится готика с ее приглушенным светом и властной таинственностью.

– Я найду собственный стиль, такой, что даже ты не сможешь подобрать ему названия. Средневековый полумрак мне не нужен! Мой дом должен быть открыт для ветра и солнца и для голоса моря, как греческий храм. И свет, свет, свет повсюду!

– Берегись света! Берегись света! Излишек света вреден для смертных глаз!

– Я хочу, чтобы колонны из бесценного мрамора поддерживали лоджии и арки, чтобы мой сад был полон прекрасных обломков ушедших веков, чтобы часовня стала библиотекой, полной монастырской тишины, где колокола гармонично звонили бы «Аве Мария» в конце каждого счастливого дня.

– Я не люблю колоколов.

– А здесь, где мы стоим, где у наших ног прекрасный остров встает из моря, точно сфинкс, здесь должен лежать гранитный сфинкс из страны фараонов. Но где я все это найду?

– Ты стоишь там, где была вилла Тиберия. Бесценные сокровища далеких времен погребены под виноградником, под часовней, под домом. Ноги старого императора ступали по разноцветным мраморным плитам, которые старый крестьянин на твоих глазах выбрасывал за стены своего сада. Погубленные фрески с танцующими фавнами и вакханками в венках украшали стены его дворца. Посмотри, – тут он указал на прозрачные морские глубины в тысяче футов под нами. – Разве тебе не рассказывал в школе твой Тацит, что при вести о смерти императора его дворцы были сброшены в море?

Я хотел сразу прыгнуть в пропасть и нырнуть в море за своими колоннами.

– В такой поспешности нет смысла, – сказал он, смеясь. – Вот уже две тысячи лет, как кораллы одевают их своей паутиной, а волны зарывают их в песок все глубже и глубже – они подождут, пока не придет твое время.

– А сфинкс? Где я найду сфинкса?

– На пустынной равнине, вдали от кипения современной жизни, некогда стояла гордая вилла другого императора. Он привез этого сфинкса с берегов Нила, чтобы украсить свой сад. От дворца осталась только груда развалин. Но глубоко во тьме земли еще спит сфинкс. Ищи- и ты его найдешь! Ты едва не поплатишься жизнью за это, но доставишь его сюда.

– По-видимому, ты знаешь будущее так же хорошо, как и прошлое?

– Прошлое и будущее для меня одно и то же. Я знаю все.

– Я не завидую твоему знанию!

– Твои слова старше твоих лет. Где ты их нашел?

– На этом острове, сегодня. Ибо я узнал, что здешние приветливые люди, которые не умеют ни читать, ни писать, гораздо счастливее меня, хотя я с детства напрягаю глаза, чтобы получить знания. Как и ты, судя потому, что ты говорил. Ты великий эрудит, ты знаешь Тацита наизусть.

– Я – философ.

– Ты хорошо знаешь латынь?

– Я доктор богословия Иенского университета.

– Ах, вот почему мне казалось, что я слышу легкий немецкий акцент в твоей речи. Ты знаешь Германию?

– Еще бы! – усмехнулся он.

Я внимательно поглядел на него. Он держался и говорил, как аристократ, а теперь я впервые заметил шпагу под красным плащом, и что-то знакомое почудилось мне в его резком голосе.

– Простите, сударь, мне кажется, что мы с вами уже встречались в Ауэрбаховском погребке в Лейпциге. Ведь вас зовут...

Когда я произносил эти слова, церковные колокола Капри зазвонили «Аве Мария». Я повернулся к нему – он исчез.

Страница 2 из 17 Все страницы