Елена Камбурова и заветная песня ее зрителя

Имя человеку выбирают родители, судьбу – он сам. А уж как сойдётся имя с судьбой,  от него не зависит. У народной артистки России Камбуровой имя – Елена. В переводе с греческого означает «светлая». Она не любит говорить о себе, лишь иногда, перед исполнением произведений Микиса Теодоракиса, упомянет свою историческую родину – Грецию. А вообще детство её прошло на Украине, где она, как все девчонки в ту пору, собирала снимки кумиров –  Целиковской, Ларионовой…

− Мне в и голову не приходило,  − возмущается она,  − интересоваться, сколько раз выходила замуж, скажем Целиковская, с кем живёт Ларионова... А сегодня этим торгуют, и у меня всегда такое чувство протеста – нет, я не хочу быть в этом ряду.

Поэтому журналистам с ней сложно. Говорить о Лене так, как принято говорить сейчас в прессе об артистах – просто неприлично. И я решил: расскажу не о ней, а о её зрителях. Ведь у каждого зрителя Лены есть заветная песня. И каждый зритель на концерте ждёт именно её…

«МОЦАРТ»

Камбурова исполняет это произведение на стихи Булата Окуджавы:

Моцарт на старенькой скрипке играет

Моцарт играет, а скрипка поёт…

Это присказка,  а сказка – вот она: жил в Свердловской области, бывший инженер-землеустроитель, пенсионер Иван Данилович Самойлов. Замечателен он был тем, что в 70-е годы, в одиночку (задумайтесь!) решил отреставрировать церковь под Алапаевском, образец русского зодчества XVIII века. Вы скажете – сумасшедший? Не спешите…

Я читал в «Уральском следопыте» за декабрь 1980 года его дневники. Если были тогда на Руси мученики, то Иван Данилович один из них. Как над ним изгалялись начальники –  отдельная история. Это уж потом, когда он возродил церковь, и народ к ней потянулся, она стала областной достопримечательностью. Назвали её, правда, «народным музеем»  – ну, да это для чиновников. Чтобы не вязались, не мешали людям ходить туда.

А мои друзья привезли Лену в Синячиху, где была церковь, всё рассказали, показали, познакомили с Иваном Даниловичем. И она пригласила его на концерт. Он поехал в Свердловск, купил цветы столичной артистке и пришёл в филармонию. На концерте сидел смирно, не аплодировал, смотрел на сцену, не мигая – и по виду было не понять: то ли искусство вкушает, то ли спит с открытыми глазами. Но вот Лена запела «Моцарта»:

Где-нибудь на остановке конечной

Скажем спасибо и нашей судьбе.

Но из грехов нашей родины вечной

Не сотворить бы кумира себе.

Ах, ничего, что всегда, как известно

Наша судьба – то гульба, то пальба…

Не расставайтесь с надеждой, маэстро,

Не убирайте ладоней со лба.

Сколько раз Иван Данилович расставался с надеждой, сколько раз опускал в отчаянии руки, пока на церкви не появилась надпись «Памятник архитектуры, народный музей». Так, значит, не о Моцарте – о нём пела эта хрупкая девушка на сцене?…

И когда зал взорвался криками, аплодисментами – Иван Данилович с цветами в руках ринулся по проходу к рампе. Он ничего не видел вокруг – бежал, спотыкаясь к Лене, а редкие кудельные кудряшки на его голове смешно подскакивали. Иван Данилович спешил отдать цветы актрисе, которая просто и нежно, как другу, сказала, как ему жить дальше…

«ПАРУС»

Примерно тогда же свердловские друзья познакомили меня с Леной. Они извещали  письмом, когда она приедет с концертом в Свердловск, и на это время я брал отпуск. Однажды, когда я приехал в очередной раз из Красноярска в Свердловск, и мы собрались на концерт, Маша Пинаева, жена моего сокурсника, сообщила под страшным секретом, что Лена приехала простуженная, и концерт на грани срыва.

Я сидел в филармонии, весь в ознобе. Открылся занавес, вышла Лена. Она пела, как обычно: «Реку» Новеллы Матвеевой, «По Смоленской дороге» Окуджавы, другие песни. Было видно, что ей тяжело, и ещё я обратил внимание на небольшой голосовой диапазон исполняемых вещей. Маша, дождавшись аплодисментов, наклонилась ко мне:

− Знаешь, почему она поёт спокойные песни? Бережёт голос, чтобы выдать на финале «Парус». Мы отговаривали, но если она что-нибудь вобьёт в голову – не выбить.

Далее Маша, опять же под страшным секретом сообщила, что Лена стоит на сцене с температурой, с заложенным горлом, и ей всё время дают за кулисами какое-то питьё. От этих слов меня уже не зазнобило, а затрясло. Я хорошо знал, как она поёт «Парус»: резко, как хлыстом, взмахнёт микрофоном – и микрофонный шнур волной пробежит по сцене. А Лена в полной тишине, без сопровождения, начнёт победно, на высокой ноте:

− Белеет па-а-рус одинокий в тумане моря голубом…

Я представил, как она это споёт своим больным горлом, и мне стало нехорошо. Дождавшись антракта, ушёл из зала и больше туда не вернулся, чтобы не видеть неизбежного провала. Второе отделение просидел в каком-то коридоре, дымя сигаретой.

Концерт шёл к концу, я едва различал тихое пение Лены, иногда узнавал песни. Но вот финал: зал стих, у меня пересохло во рту – может, она всё же не станет петь «Парус»?

И вдруг в полной тишине я отчётливо услыхал её громкое, победное вступление:

− Белее па-а-рус одинокий в тумане моря голубом…

Песню подхватил рояль – боже мой, я слышал звонкий, чистый голос Лены, без малейших признаков болезни. Слышал так, будто сидел не в прокуренном коридоре, а в зале:

…А он мятежный просит бури, как будто в бурях есть покой.

Песня закончилась –  зал топал ногами, орал, свистел, рыдал… Я разыскал вход на сцену, кинулся в кулисы. Мимо меня прошла совершенно обессилевшая Лена, которую вели под руки её поклонники. Замыкала шествие Маша. Проходя мимо, презрительно прошипела:

− Дур-рак, ты бы ещё в сортире спрятался!

Через много лет я напомнил Лене тот концерт и спросил, как это у неё вышло. Она долго объясняла, но я ничего не понял и решил, что это было чудо. Так и считаю до сих пор.

«БАЛАГАНЧИК»

Художник Миша Молибог опекал Лену, начиная с момента её появления в Красноярске, и до той секунды, когда она покидала его. Перед концертом он стоял вместе с контролёрами на случай, если какой-нибудь поклонник актрисы окажется без билета, и его не пустят.

А у одного Мишиного приятеля были дети-двойняшки семи лет, обожавшие слушать  Камбурову. Особенно им полюбилась песня на стихи Александра Блока, «Балаганчик»:

Вот открыт балаганчик для весёлых и славных детей.

Смотрят девочка и мальчик на дам, королей и чертей.

И приятель спросил у Миши, не разрешит ли Лена привести детей на концерт, потому что они мечтают услышать «Балаганчик» вживую. Лена велела Мише обеспечить семью контрамарками.

В день её выступления родители привели детей в филармонию, те таращили глаза и ждали, когда их поведут в зал слушать «Балаганчик». Но случилось непредвиденное: Миша отлучился, к контролёрам подошла какая-то филармоническая дама – и семью не пустили. Приятель пробовал объяснить, что они по приглашению Камбуровой, у них места, всё в порядке. Но дама ничего не хотела знать и на весь вестибюль кричала:

− Они, видите ли, договорились! Устроили тут базар из храма искусства!

Но тут появился Миша, мгновенно оценил ситуацию и попросил приятеля подождать, а даму – пройти к Камбуровой. Минут пятнадцать прошло в неизвестности. Наконец пришла филармоническая дама, молча повела семью и усадила в задних рядах.

Позже Миша рассказал приятелю, как развивались события. Камбурова потребовала объяснений от филармонической дамы, и когда та понесла чушь про «храм искусства», заявила, что пока приглашённую ею семью не усадят в зале, она концерта не начнёт.

− Я хотела бы посмотреть, как вы не начнёте коммерческого концерта,  − скривилась дама.

− Хотите посмотреть? Пожалуйста, только не здесь,  − сказала Лена и закрыла за ней дверь.

Через некоторое время шум в зале стал нарастать, и дама поняла, что если будет скандал, то выплывет наружу торговля местами, которые предназначались для гостей Лены, и которые дама давно уже продала. Она тут же устроила злосчастную семью на приставные места, а на Мишу написала заявление, что он хотел сорвать концерт. В милиции вынесли постановление, что к Мише надлежит принять меры воздействия по месту работы. И он повесил это постановление в своей мастерской, так как она и была местом его работы.

Филармоническую даму впоследствии всё же поймали на спекуляции билетами и то ли оштрафовали, то ли обошлись мерами общественного воздействия. Как с Мишей.

Словом, «Заплакали девочка и мальчик – и закрылся весёлый балаганчик»…

«ПОСЛЕ ДОЖДИЧКА НЕБЕСА ПРОСТОРНЫ»

Елена Камбурова и Миша Молибог – хорошие друзья, они даже переписывались. Миша был высокий и худой, он походил сразу на Иисуса Христа и Дон-Кихота – и непонятно, на кого больше.

Я с ним дружил давно, а когда он заболел, ходил в гости, но редко, потому что друзей у Миши было много, все хотели подбодрить и тоже ходили к нему. А 5 марта 2002 года норильчане прислали мне записи Таймырского фестиваля авторской песни, и я решил назавтра пойти к Мише, дать ему записи – он любил слушать эти песни. Вдруг зазвонил телефон, и, подняв трубку, я услышал отчаянный крик Лены Моисеенко:

− Валера, Миша только что умер!

26 мая приехала Лена с концертом, посвящённым его памяти. Когда в оперном театре она вышла на сцену, где висел Мишин портрет, и запела его любимую «После дождичка…» –  многие в зале заплакали. И я тоже плакал, вспомнив, как Миша после концерта привозил Лену в свою мастерскую. Мы собирали нехитрый стол, рассаживались – и до глубокой ночи говорили, смеялись, пели, не спуская с Лены глаз. Уже жена Миши, Света, уводила усталую Лену спать, а мы всё не могли разойтись:

С нами женщины. Все они красивы.

И черёмуха – вся она в цвету.

Может, случай нам выпадет счастливый:

Снова встретимся в городском саду.

…Уже не встретимся. Миша умер, Света уехала навсегда к дочери. Потрясающих картин его мы тоже не увидим, ни «Канатоходца», ни «Снятие с креста» – она всё увезла с собой. Только Лена Камбурова в редкие приезды напомнит о том невозвратном времени:

Но из прошлого, из былой печали

Как ни сетую, как там ни молю,

Проливается чёрными ручьями

Эта музыка прямо в кровь мою…

Валерий Кузнецов, опубликовано в журнале «Сибирячка», март 2006 года.

Страница 3 из 3 Все страницы