Глава вторая. Фрагменты из второго путешествия

16-28 августа 1988 года

Маршрут:

15−16 − Алма-Ата

17 − 18 − Талды-Курган, Сарканд

19 − 20 − Усть-Каменогорск, Рубцовск

21 − Барнаул, Новокузнецк, Кемерово

22−23 — Прокопьевск, Ачинск

24 — Красноярск

27−28 − Белогорск, Благовещенск

29 – Хабаровск

Даты концертов:

Алма-Ата — 15.08;

Талды-Курган — 18.08;

Усть-Каменогорск — 19.08;

Барнаул − 21.08;

Прокопьевск − 22.08;

Ачинск − 23.08;

Красноярск − 24.08;

Благовещенск − 27.08.

16 августа 1988 года

Самолет застыл в красно-черном утреннем небе, над пустынными землями, изрезанными стальными изгибами рек, озерами. Все неподвижно, и вдруг! Горы со снежными вершинами, гряды вокруг плоской зеленой равнины. Тянь-Шань.

Прилетела в Алма-Ату рано утром 16 августа и узнала о царящей в городе несколько скандальной обстановке, связанной с концертом Рихтера. Публика волновалась, обижалась и возмущалась: концерт состоялся 15 августа в Центральном концертном зале Алма-Аты. Сообщение о нем появилось только накануне, а билетов в кассе оказалось всего 90 из 700. Люди записались с ночи, но им ничего не досталось. В газетах задавали вопрос: куда исчезли билеты?

Встретились со С.Т. в номере гостиницы. Впервые прозвучал «дорожный» (в отличие от «музыкального» — оперы Прокофьева «Война и мир») лейтмотив: цейтнот! Жалоба на крюк в Европу к Юстусу Францу * Юстус Франц — пианист, дирижёр, организатор Международного музыкального фестиваля на земле Шлезвиг-Гольштейн. , из-за которого теперь и до конца все будет происходить в страшной спешке вопреки точным предварительным расчетам. Вдвое быстрее.

Разговор сразу потек во многих направлениях. С.Т. рассказал о программе для двух фортепиано, которую играл с В.Лобановым: Бриттен, Стравинский, Барток. Хотелось бы сыграть Дебюсси «Белым и черным», но это слишком хорошее произведение, — нельзя, оно убьет Бартока. С.Т. сказал, что предпочел бы в следующем исполнении этой программы других ударников, — лучше всего студентов. Те были слишком профессиональными. Тянули одеяло на себя, играли громковато и ужасно самоуверенно.

Возникла «Красная пустыня» Антониони: «Все впустую», — сказал С.Т. О фильме Феллини «Джинджер и Фред»: «Напрасно он упал» (Фред — Мастроянни).

Лаконичное высказывание Маэстро скрывало сильные и важные для него чувства. В фильме «Джинджер и Фред» Федерико Феллини со свойственным ему космическим, неистовым размахом изобразил вакханалию царящей на телевидении пошлости, суеты, ложного пафоса, помпезности, идиотизма и бездарности. Этот апогей фальши режиссер столкнул со скромным, мягким, исполненным достоинства, музыкальным танцем Джинджер и Фреда. И, как всегда, пошел до конца: очевидно старый, слабый Фред во время танца упал. Удар ниже пояса. Рихтер считал, что без этого можно было обойтись. Феллини, однако, остался верен себе в воплощении своей идеи.

− Но какой удар по телевидению, по всей этой гадости! Телевидение, все эти космические эксперименты задурили людям голову. Люди разучились слушать и слышать друг друга.

− Теперь все отвечают на то, что они думают я спрашиваю, а не на то, что я спрашиваю. Я спрашиваю Олега: «Что?» А он отвечает: «Полянского». Или: «Вы знаете, на меня напали!» «Я так и думала, что здесь занавески грязные».

Рассказал, что по дороге видел шакала — очень симпатичный. «Верблюд же посмотрел подозрительно», — сказал С.Т. и показал.

Через час мы выехали. По сравнению с путешествием 1986 года новая поездка была организована иначе. Сбылась мечта Святослава Теофиловича — он ехал теперь на машине, мощном японском джипе, приспособленном для плохих японских (но не наших) дорог. С.Т. предпочитает самолетам и поездам машину, потому что в машине все зависит от него, он свободен, может остановиться где угодно, сделать фотографии, всмотреться в пейзаж. В поезде же, а тем более в самолете — он пленник, вынужденный подчиняться.

Несемся в Талды-Курган. Выехали из зеленой Алма-Аты на широкую автостраду, пролегающую среди степи, солончаков, с маячащими на горизонте горами.

− Похоже на Грецию. Вы знаете, если бы не дороги, сюда могла бы пойти Манон * Героиня романа Антуана-Франсуа Прево «Манон Леско» и одноимённой оперы Дж. Пуччини. , — заметил Святослав Теофилович.

По дороге С.Т. несколько раз выходил из машины и фотографировал. Очень красивый разнообразный ландшафт, — горы, скалы, равнины, озера, чистое небо, жара, мчится «Ниссан», впереди машина ГАИ, сзади начальство. Дорога прекрасная. Два горных перевала.

В Талды-Курганском «коттедже» С.Т. поделился своими впечатлениями о недавно прошедшем фестивале в Туре.

− Накладка! Главные ворота были заперты! Франсис * Франсис Ван Де Вельде — один из организаторов фестиваля в Гранж де Меле (Тур). забыл... Это на двадцатипятилетие!

− Все флаги на воротах, а публика входила сбоку!

В общем все-таки доволен. Варади * Юлия Варади — румынская певица, сопрано. не смогла, и Рихтер играл сольный концерт.

После обеда в роскошной гостинице разговорились о литературе. Оказалось, у С.Т. была мечта: и он, и я читаем Монтерлана * Henry de Montherlan. «Die Junggesseln» — «Холостяки» (нем.). , а потом делимся впечатлениями.

Я твердо отказалась читать по-немецки. Он же очарован этим романом о старых холостяках. Восхитительные детали, остроумные завязки. Всего три действующих лица, но они так выписаны! Казалось бы, тема вовсе не интересная. Но все, что рассказано, ценно. Ценные слова, ценные подробности.

Снова обсуждали любимые романы Рихтера: «Землю» и «Жерминаль» Золя.

Концерт в Талды-Кургане во Дворце культуры имени Ильяса Джансугурова. Программа:

Моцарт. Соната ля минор № 8 в трех частях. Брамс. Вариации на тему Генделя си-бемоль мажор, ор.24. Второе отделение: Лист. Полонез. Три пьесы: «Серые облака», «Утешение», 17-я Венгерская рапсодия. Скерцо и Марш.

− Рояль новый, «Petroff», никто еще на нем не играл. Это самое худшее. Я взял аккорд, фа-мажорный — вообще ничего не слышно.

Ведущая — очень хорошенькая. С.Т. сразу сказал: вылитая Лоллобриджида. Моментально — я еще и посмотреть на нее не успела.

Слушали почтительно. С гордостью.

Про Вариации Брамса С.Т. задумчиво сказал:

− Это сочинение Брамса вообще не в ладу с какими-то настроениями. Оно само собой разумеющееся — такая музыка. Трудное и нетрудное, при кажущейся виртуозности. Вот как есть, высшее что-то.

После концерта собрались и поздно вечером отправились в Сарканд.

В Сарканде Рихтера ждала юрта. Огромная юрта, застланная коврами. «Аксакала» посадили на подушки. Мы все сели вокруг низкого стола, уставленного национальными яствами: голова барашка, уши которого — дань высшего уважения гостям,- дали аксакалу и мне. Мясо молодого барашка в собственном соку. Сухой соленый творог, молотое пшено, конина, козий сыр и что-то белое, очень полезное, с чем уходят в горы. Юрта стояла в изумительном саду, усаженном яблонями и другими плодовыми деревьями. С.Т. сделал два снимка, но сам фотографироваться отказался. Был очень доволен.

− Первая юрта была театральная, как шатер Шамаханской царицы, а эта — более обжитая, часть турбазы, но тоже вся в коврах. Очень приятен свет керосиновой лампы.

18 августа 1988 года

В 10 часов утра выехали в Усть-Каменогорск. По дороге встретили отару овец, стадо коров и верблюдов. До того они были хороши! Перед Усть-Каменогорском скалы, называются «Три монастыря». Рудный Алтай богат, в Усть-Каменогорске представлена вся таблица Менделеева. Там жил Бажов.

В машине С.Т. предложил играть в «двадцать один вопрос» и загадал мне «голову Иоанна Крестителя» («Саломея» Уайлда, «Саломея» Рихарда Штрауса). Еле отгадала.

Едем. С.Т. рассказал про тбилисскую постановку «Саломеи», как они выучили оперу на немецком языке.

По дороге поражают мусульманские кладбища — миниатюрные минареты, мечети. На земле проходит лишь ничтожная частичка нашего существования, — важно обеспечить себе будущее.

Все уже еле дышат. Качает из стороны в сторону. С.Т. по-прежнему держится стоически, хотя, конечно, устал. Очень жарко. Увидели воочию пустыню, полупустыню, солончаки, и на горизонте горные хребты.

− Святослав Теофилович! Вся ваша жизнь — преодоление.

− Нет, почему?

− Конечно, преодоление. Вы все время ставите себе какие-то немыслимые задачи.

− Главное преодоление — это преодолеть себя. А вот это-то мне и не удается.

Цель поездки, превратившейся теперь в гонки, — «отомстить» Н.Л. за тот крюк, который он сделал по ее вине, заехав в Любек к Юстусу Францу, где пробыл вместо трех дней две недели и сыграл пять концертов. Теперь из-за этого всюду опаздывает — лейтмотив продолжает звучать.

Усть-Каменогорск — зеленый! Свежая листва мощных крон. По берегам Иртыша новые внушительные здания. Почему-то город похож на южный. Все бы хорошо, но и на всю эту красоту нашелся свой свинцово-цинковый комбинат, отравляющий воду, воздух, людей.

Рихтеру предоставили номер Колбина! (Партийная шишка тех времен.)

Батыр Амангельдыевич Амангельдыев — художественный руководитель и начальник отдела по работе с областными филармониями Казахконцерта. 35 пунктов (автор — Васильев!) требований по организации гастролей Рихтера выполняет. Говорит о себе в третьем лице.

− В обкомах возмущаются, но Батыр говорит: иначе концерт не состоится. По велению сердца делает все Батыр. Сейчас в этом номере жил Колбин, — Батыр говорит им: «Что Колбин? Был и нет. А Рихтер — навсегда! Это гениальный человек!»

И в самом деле, кто такой был Колбин? Я уже не помню.

19 августа 1988 года

− Таких яблок нам нигде больше не видать. Вы пробовали? — был первый вопрос утром.

Поделился своими размышлениями об «Утешении» Листа. «Утешение только в конце, очень наивный бас, — ну успокойся, детка, все хорошо. А вначале жалобы, истерика».

Потом С.Т. рассказал о своем концерте памяти Артура Рубинштейна, состоявшемся 12 июня в Париже (в первом отделении Двенадцать этюдов Шопена и Первая Соната Брамса).

− За кулисы пришли мадам Рубинштейн, мадам Помпиду. В артистической стоял букет белых роз от молодой дамы. Но я гулял за сценой, выходил во двор. Позади Эйфелевой башни. Переворотчик — «двойник» Жени Могилевского * Евгений Могилевский — пианист. — переворачивал страницы назад.

Доктор Рене Марто похож на Сен Лу из Пруста. Успевает посмотреть Третьяковку за десять минут, но запоминает все, что на каждой стене. По верхам, хотя все понимает. Впился в статью Эгиона, очень хвалил, а второй номер (журнала «Monde de la musique». — В. Ч. ) ...уже не прочитал. Он — президент «Друзей Туренского фестиваля». «Рене, — говорю я, они не делают того-то! Вы ведь президент». «Слава! Но у меня же нет времени!»

А все время уходит у него на светские обеды с принцессами.

Был концерт с бородинцами. Он пришел ко мне в артистическую, перед самым моим выходом на сцену! «Слава, Слава! Приехали мадам Помпиду, мадам Ротшильд». Я не обращаю внимания. «Нет! (с возмущением). Его интересует только концерт!»

В три часа поехали смотреть Стрелку — слияние Иртыша и Ульбы. Справа Ульба, перпендикулярно ей — Иртыш. Серый день, серая вода, густота зелени, бело-красные кирпичные дома, напоминающие Хаммеровский центр. В месте самого бурного водоворота вдруг островок с высокими деревьями, зеленый. Смотрели на воду, тоже серую, в черноту, и вдруг шевельнулось в сознании что-то неуютное, страшное... Рыбы в реке нет. Вода мертва.

После обеда много разговаривали. Я рассказала о том, как в одном из романов Стругацких вылавливали «выродков» по признаку интеллигентности. С.Т. сразу сравнил роман с «Гигантами с гор» Пиранделло, пьесой, которую видел в Милане, где побивают актрису. Дворец в Ташкенте тоже против человека, подходишь — страшно, как эта пьеса «Гиганты с гор».

Записала несколько высказываний.

«Бездарность и скука — самое страшное в людях».

«Ревность, зависть, властолюбие — самые худшие черты! Скучные».

«Глупо желать славы. Слава может быть только результатом. А как можно стремиться к славе... Это даже непонятно».

Я никогда — никогда не видела в руках С.Т. газеты. В разговоре пришлось к слову упоминание о них. С.Т. сразу вспомнил, что Марина Цветаева называла читателей газет «глотателями пустот». А Монтерлан сказал: «Смотрите, какие у вас руки после газет, такие же, как мысли».

Концерт в Центральном доме культуры Усть-Каменогорска.

Перед выходом на сцену много шутил, но очень мрачно. «Может быть, мы уже не увидимся. Да». Я обещала немедленно спуститься вслед за ним.

− А если землетрясение?

− И я туда же.

− Вы, как Карел: «Слава, если будет трясти, ты согни ноги и приподнимись». А откуда я знаю? Когда и где будет трясти? Так же и с землетрясением.

(Вдруг!) — Как вы думаете, они (публика. — В. Ч. ) понимают?

− Скорее, общее жаркое ощущение, чем конкретное восприятие именно этих произведений.

Между тем сегодня Моцарт и Лист были еще лучше. И Рихтер благодарен чуткости слушателей. Когда в Усть-Каменогорске С.Т. услышал сквозь общий восторг живую реакцию, пошел радостный(!) играть «бис». Хотя собирался уже кончать. Концерт длился больше двух часов. На «бис» гениально играл «Вечерние гармонии» Листа, счастливый от того, что «пробил» публику.

20 августа 1988 года

Ночью с Батыром, Линчевским и ГАИ отправились в Рубцовск. Приехали туда около шести часов утра, в гостиницу Алтайского тракторного завода, расположенную на широченной очень грязной площади. С.Т. как ни в чем не бывало, отправился гулять по площади, потом провожавшие повернули назад, а мы отправились спать по своим номерам. Помню белье, — сырое, прелое и серо-черное.

В 12 часов уже выехали в Барнаул в сопровождении красавицы в фиолетовом — Полетаевой.

ГАИ вывезла из Рубцовска. Дорога очень красивая, вокруг поля и необычно расположенные по обе стороны шоссе перпендикулярно к нему прозрачные дубравы, рощи, перелески, светло- и темно-зеленые, редкие и частые, высокие и низкие. На склонах оврагов множество дачных домиков. Легенда: юноша Катунь и девушка Бия превратились в реки, чтобы быть вместе, из их слияния возникла Обь, она течет в Барнаул.

На концерте в Барнауле не была, — грипп. После концерта зашел С.Т., рассказал про зал в небольшом двухэтажном доме с лепными украшениями, — мог быть и оперным театром, — чудный, маленький, старинный, с люстрой, как в Ленинграде. «Для Листа «Блютнер» был очень хорош, и Скерцо, и Марш сегодня вышли, летели. Брамс тоже хорошо, без огрехов. А Моцарта на «Блютнере» трудно играть, потому что надо все время уменьшать звук. Для «Серых облаков» Листа не подходит ни один инструмент из здешних. Обязательно какая-нибудь нота вылезет. Город, по-моему, чудный. Старый русский город, почти неиспорченный. И люди тоже сохранившиеся».

− Какие же у вас теперь планы?

− Завтра концерт.

− Где?

− В Прокопьевске.

− Все-таки поедете? Это же через тайгу, нет дороги.

− Это неважно. Но раздражает, что никто не знает, сколько туда километров. Никто не знает географии. Некоторые даже не знают, где запад, где восток.

21 августа 1988 года

Из Барнаула переезжаем через широченную Обь — зеленые берега, с узкими песчаными пляжиками, тополя с невиданно пышными кронами, как у каштанов. Забыли кофр! Полетаева ринулась обратно.

Кто не бывал в Алтайском крае, пусть вспомнит самые живописные кинопейзажи Англии или Франции, — в те времена я не видела еще этих стран — только фильмы. Цветы — ярче, не голубые, а синие-пресиние, леса легко взбираются на холмы, трава нехоженая, красота естественная, но кем-то взлелеянная. С.Т., как бы угадав мои мысли, говорит:

− Такие пейзажи видишь в фильмах с Жаном Маре: все погони происходят на таком фоне.

Остановились у березовой рощи. Нашла подберезовик. Березы тонкие, березы мощные. Напоминает звенигородский лес, разве что привольнее. Ели помидоры, огромные, красные, сладкие, душистые.

Целинное, Ельцовка — благодать, благость, — ну просто Швейцария. Но уже в Ельцовке появились островки тайги, а потом началась жутчайшая тряска. С.Т. сидел как изваяние. Не проронил ни слова по этому поводу.

Пуштум — граница Алтайского края с Кемеровской областью. На границе, как и положено, встретили машины ГАИ, три машины филармонии. Огромные перегоны, сотни километров в день. Верный себе, Святослав Теофилович не хотел отказаться ни от одного из запланированных городов и концертов. И то, что из Барнаула в Прокопьевск нужно было ехать через тайгу, при полном бездорожье, нисколько его не смущало — разве что он никак не мог понять, почему никто не знает точно, сколько же километров от Барнаула до Прокопьевска.

Помню, как мчались через Кузбасс, как, поседев от пыли, добрались до Прокопьевска и уже через час во Дворце культуры имени Артема Рихтер давал концерт из произведений Моцарта, Брамса и Листа. Правда, перед выходом на сцену сказал:

− Мне кажется, что я еще в машине.

Прокопьевск, окруженный шахтами (Кузбасс!), мог бы показаться уютным и зеленым городком, не запущенным и не грязным, как Рубцовск, если бы не покрывающая все белая пыль.

Поселили в роскошном доме — тогда я и узнала, что такое роскошь. И с большим вкусом. Разве что все полы-ковры покрыты белоснежной тканью, чтобы ноги не касались этих ковров-полов. Что-то деревенское. Там же в зеркале я увидела свое будущее: на меня смотрела совершенно седая женщина. Не успели прочувствовать партийный размах, как началась подготовка к концерту.

Дворец культуры имени Артема. Все кругом говорили, что до последнего момента не верили в то, что Рихтер приедет в самом деле. Концерт прошел очень хорошо, люди — славные. Сияющий молодой человек просил благословить его на успехи в игре на гармошках, жалейках и прочих музыкальных инструментах этого типа.

После концерта С.Т. сказал о Брамсе: «Это обетховененный Шуман».

На вопрос журналиста из Прокопьевска: «Вы хотите приблизиться к народу?» — Святослав Теофилович ответил: «Мне интересно быть там, где я не был». Открещиваясь от «миссии», С.Т. отвечал и по-другому: «Удачно можно играть, только когда играешь часто». И еще: «Здесь самая лучшая публика, именно в таких городах».

Хотелось бы развеять легенды об инструменте, который якобы следовал за Рихтером. (Трудно представить себе рояль в юрте или в тайге!) Он играл на тех роялях, которые стояли в залах. Как и во время первого путешествия, их настраивал неизменный спутник Святослава Теофиловича, Евгений Георгиевич Артамонов.

22 августа 1988 года

Предстоит рывок в Ачинск — город преступников и медленной смерти (глиноземный комбинат и новый алюминиевый завод). Еще пятьсот километров.

Вопреки всем просьбам, уговорам и разумным доводам, Святослав Теофилович все же настоял на том, чтобы ехать туда с концертом.

Страшная тряска, а в дальнейшем и поломки, отказавшие по пути в Ачинск тормоза «Ниссана». Святослав Теофилович сидит впереди, не шелохнувшись, равнодушный ко всем неурядицам и колдобинам. К восьми часам вечера удалось добраться до зала музыкальной школы в Ачинске и, неисповедимы пути Господни, такой концерт такого Рихтера услышишь нечасто.

В Ачинске же царил ажиотаж. О концерте накануне объявили по радио. Педагоги музыкальной школы постарались придать ей как можно более праздничный вид. Вдруг пронесся слух, что машина пошла на Красноярск, и началась паника. Огромное количество людей, с билетами и без билетов. Они ждут с семи вечера. Я поняла, что Святослав Теофилович был прав, не поддавшись на уговоры пропустить Ачинск из соображений усталости. Когда приехали туда, полуживые, Рихтер тут же лег на диванчик и на час уснул. Через час встал, надел фрак, не позволил мне идти на концерт в брюках («конечно, платье!»), и ... я уже сказала: концерт оказался в каком-то смысле уникальным. «Тормоза отказали не только у «Ниссана»,− пошутила я в антракте.

Справедливости ради признаюсь, что из артистической украли (надо же было «оправдать» преступную славу!) флакон с жидкостью для хранения линз.

− Кто умел писать страшное? — такой разговор неожиданно завязался после концерта. — Лист — во Втором концерте: падение вниз в музыке вызывает ощущение страха. Прокофьев: начало Седьмой сонаты — хочется бежать. Или «Семен Котко» — умеет пугать. Чайковский: «Пиковая дама», «Мазепа».

Вы видели «Бал вампиров?» Поэтичный фильм, смешной. Гоголевский!

Первый драматический спектакль, который я видел, был «Ревизор», во время гастролей Малого театра в Одессе в 1924 году. Хлестаков — молоденький Аксенов, прелестный, симпатичный, красивый, не острый, но чем-то брал, играл обаятельно. Через пять лет они еще раз приезжали, и Хлестакова играл Рыжов, не очень молодой, менее удачно. Ильинский — это был шарж, мне не понравился. Горбачев сыграл Хлестакова на редкость хорошо, в Ленинграде, примерно двадцать лет тому назад. А лет тоже двадцать тому назад я видел «Ревизора» в Инсбруке. Все купцы были с пейсами, евреи с бородой (раз купцы — значит, евреи). Пять «Ревизоров»: два в Малом, с Ильинским, с Горбачевым и в Инсбруке.

Две ужасные «Женитьбы», обе в постановке Эфроса. Преступник в искусстве. Я видел «Бориса Годунова» в Детском театре, тоже Эфроса. Большей серятины не видел. А в Малом театре в 1939 году бешено здорово, подлинно, пышно, но неталантливо.

− Как же вы так все помните?

− Но ведь это же интересно!

23 августа 1988 года

По приезде в Красноярск направились в гостиницу «Октябрьская» — тут при спуске по гостиничной лестнице подтвердилась в очередной раз наблюдательность Рихтера: есть одна «неполная», в половину обычной, ступенька. Как она его возмущала: «Не рассчитали! Безобразие».

Концерт в Красноярске. В отточенной игре немного сказывалась усталость. Горячий прием. «Вечерние гармонии» бисировал. Перед концертом в артистическую вдруг забежал Лев Дуров, сосед Рихтера по подъезду в Москве, поздоровался и сообщил, что выступает в соседнем зале. С.Т. был в прекрасном настроении. После концерта снова появился Дуров в костюме Яго. Со всех сторон раздавались слова благодарности, один раз даже с неожиданными рыданиями.

С.Т. очень веселый — Женя Артамонов и я, которые собирались уезжать, — решили остаться, и он доволен этим.

Смешные истории, стихи собственного сочинения в ответ на какую-то брошенную реплику вдруг сменились рассуждением о «Царской невесте». Лучшее в этой опере, по мнению Святослава Теофиловича, — это Любаша, ее песня — соло, — очень по-русски; совершенно замечательная увертюра. Сюжет надуманный, псевдо-Гюго.

А самая хорошая опера, может быть, — «Псковитянка». В ней чувствуется время. «Возьмите клавир, стоит прочесть либретто. Эпоха. Свежая опера, не на мастерстве, а так получилось. Римский-Корсаков и Мусоргский писали вместе: Мусоргский писал «Бориса», а Римский-Корсаков — «Псковитянку», за одним столом. И чувствуется влияние Мусоргского на Римского-Корсакова». Из опер Римского-Корсакова С.Т. больше всего любит «Снегурочку», «Псковитянку» и «Ночь перед Рождеством».

В два часа ночи сели в поезд Москва — Владивосток. Я упомянула письмо, которое С.С.Прокофьев написал мне во времена моего детства о «Золушке». С.Т. считает «Золушку» шедевром, а вот что касается балета «Ромео и Джульетта», то не нравится ни композиция в прямом смысле этого слова, ни постановка, ни даже характер номеров. На «Ромео и Джульетту», по его мнению, очень повлиял Файер, и в инструментовке, и в постановке. Он был блестящий балетный дирижер, но и все. Самосуд же подпортил своими советами «Войну и мир». «Эх, советчики, советчики», как Кутузов с генералами. По поводу «Ромео и Джульетты» (конечно, без всякой связи с Файером) я пустилась в горячий спор. С.Т. очень оживился и стал мне доказывать, что насколько хороша, гениальна музыка (Сюита) , настолько неудачен балет: много повторений, Джульетта пробегает под одну и ту же музыку, смерть Джульетты сопровождает неподходящая музыка. Меркуцио не должен вызывать симпатию, а патеру Лоренцо нельзя делать антраша и т. д. и т. п. Спорили до умопомрачения. Перешли на балеты Чайковского.

− В «Спящей красавице» гениальный апофеоз, в миноре (пел). Это лучший балет. И конец «Лебединого озера», — пел со слезами на глазах. В «Щелкунчике» финал — сентиментальный, не такой грандиозный, как в этих двух.

− Вы, наверное, много думали об оперных постановках. Например, вы не раз говорили мне, что «Война и мир» Прокофьева больше подходит к постановке в камерном театре, чем в Большом. С детства играли все на свете оперы, аккомпанировали, смотрели. Что вы считаете главным в работе над оперным спектаклем?

− Прежде всего, я бы думал о том, как поставить певцов, с акустической точки зрения, чтобы голос несся — это самое главное. Потом, исходя из этого, можно уже думать о спектакле. Вообще главное в опере — дирижер, а не режиссер, как это теперь стало модно.

− Лошади должны быть в операх дрессированные, как в цирке, а не обычные лошади.

Будем ехать до Благовещенска, вернее, до Белогорска полных три дня. С.Т. не любит поезд. (Этот называется «Россия».)

Сразу сделал «поездное лицо», не победно-невозмутимое, как в машине, а заранее унылое.

Мы долго сидели и разговаривали, а сейчас уже ни много ни мало четыре часа утра.

24 августа 1988 года

Станция Зима! (не чаяла, что увижу). Продают огурчики, соленые помидоры, молоко. Женя и Ник. Ив. принесли черемуху (ягоды) и «букет-моркови». Едим морковь. Хотел снимать, искал — искал, не нашел. «Вид закрыли», — пожаловался С.Т. на проходящий поезд.

− Я знаю, что мне чуждо в Моцарте: его испортило вундеркиндство. Виноват в этом только отец. Его музыка лишена свежести. Она совершенна, красива, витает «над», но нет свежести. Совершенство есть, но свежести нет. И еще есть такие композиторы. В ранних сонатах Бетховена такая свежесть! Моцарт слишком рано начал сочинять.

− Природа. Я всегда смотрю, хоть сто раз уже видел, и поэтому я езжу в машине. Когда я в первый раз ехал с Гавриловым в Париж играть Генделя, то, хоть и множество раз уже все это видел, смотрел в окно, а он читал Никулина.

− Или Ростропович: я ему говорю: смотрите, это собор Святого Стефана, а он взглянул и тут же отвернулся.

Японский фестиваль, 1988 год

По словам С.Т., фестиваль возник по инициативе богатого владельца некоего концерна.

− Приехали представитель этого концерна и фотограф, который сделал плакат для фестиваля, с намерением изобразить три века.

XVIII век: неинтересная абстрактная живопись японца, которая называется «БАХ»! Яйцо с узорами в середине — это «строгость». Профессионально — неплохо, но зачем делать Баха символом современного искусства? Безобразие.

XIX век. Морис фон Швиндт. Декаданс, поздний, делал музыкальные обложки с соответствующей графикой. Он вроде Бердслея, но слабее. А надо было бы Сезанна или Левитана.

XX век — Кандинский.

На плакате три интерьера, все с инструментом, и все совершенно похожи. Везде окно, везде рояль. Совсем не видно разности веков. А лучше бы три архитектурных композиции или картины, чтобы показать разницу.

Первый фестиваль был в Яцугатаке, на высоте 2000 метров, с видом на море, горы, а вдали Фудзияма. Там специально построили для Маэстро два зала.

− Они сделали все равно по-своему, хотя я говорил, как надо. Что бы я ни говорил, сколько бы ни настаивал, что все это надо построить с японскими деталями, они, конечно, все равно сделали типично по-американски. Я играл там уже дважды, в зале гостиницы, когда этих залов еще не было.

− Святослав Теофилович! Я знаю, что японцы перед вами преклоняются. Вы их настоящий кумир. Они ведь не только зал для вас построили, но и фильм о вас сняли. Вы видели этот фильм?

− Да, но надо отобрать материал ... Там есть хорошее, но необходима большая работа. Недостаток в том, что они перестарались. Снимали только меня, а тех, кто вокруг, как будто нет. Получается монотонность. Но природа... Вы видели этот фильм? Нет? Ну, природа там замечательная! Я смотрел фильм в Москве.

Надо сказать, что автор — молодой кинорежиссер, и он очень хорошо все сделал, а концерты снимала довольно известная операторша, — она же дочка знаменитостей; во всяком случае, очень интеллигентная; но она сделала ужасную вещь: вместо того, чтобы просто снимать концерт, она стала устраивать комбинированные съемки! Руки отдельно, и еще что-то. Это никуда не годится, хотя она знаменитая, а он — нет. Она — persona grata и сделала плохо, а он — пока никто, и сделал хорошо.

Вообще же эти фильмы отнимают полжизни, когда их просматриваешь. Есть еще старый фильм; кстати, он у меня даже есть, мне его подарил Ниаз. Потом меня снимал еще такой немецкий режиссер Иоганнес Шааф * Иоганнес Шааф — немецкий театральный режиссёр. , в Туре. Это получилось не очень хорошо. Его у нас не показывали. Я в этом фильме все время разговариваю и как-то противно, по-моему. Ну не знаю.

Я смотрел еще его постановку «Смерть Дантона» во Франкфурте-на-Майне. Я бы сказал, что это хороший спектакль, кроме одного «но». Главная женская роль мне не понравилась. Ее играла его падчерица (это очень рапространенное явление). У него желание поставить обязательно что-то совершенно непристойное. Там театр теней, которым развлекались в XVIII веке, и в нем показывали черт его знает что. Правда, я это все не видел, потому что спектакль поставлен так: большой цирк, и действие происходит в разных местах, то там, то здесь. Рядом со мной стояла кровать, на которой происходила любовная сцена между Дантоном и его женой. Но все-таки дух Французской революции был передан. Вы знаете, кто очень здорово передал дух Французской революции? Питер Брук. Называется «Убийство Марата по маркизу Саду» (по-моему, у нас это «Марат-Сад»). Сюжет такой: сумасшедший дом, и престарелый маркиз Сад тоже там, и он ставит спектакль про убийство Марата. Это все больные. И больны они самыми разными болезнями. Притом они все раздеты, в исподнем. Вы видели «Короля Лира», поставленного Питером Бруком? Нет? Ну тогда ладно. А то там Лира играет тот же актер, который здесь — Марата. У Шарлотты Корде, например, сонная болезнь. Она его убивает и в это время засыпает... Она все время засыпает. А у кого-то другого повышенная эротичность, и он совершенно неприлично себя ведет, и все так, как у Брехта: песни, интермеццо, и масса белья, всюду белье, почему-то это белье ужасно похоже на Французскую революцию. Правда, мне не понравился конец, когда все они уже пришли в полный раж, устроили вакханалию, оргию и начали поливать друг друга из шлангов, а маркиз де Сад — он задумывал, что так именно все и кончится, — стоит и хохочет. Это как-то не очень... В конце женщина вдруг издает бешеный крик, — знаете, как скульптурная маска «А-а--а-а-а-а-а-а-а», она с дикой гримасой кричит, — мне кажется, что пусть бы она даже открывала рот, но чтобы закричали многие, чтобы вой раздался, сразу сто человек.

Затем разговор зашел о Гете.

− Он был действенно-положительный, как Вариации Диабелли или Вариации Брамса на тему Генделя. Мудро-правильный. Мне очень нравятся «Герман и Доротея» и «Ифигения в Тавриде». «Стелла» — смелая пьеса в смысле морали: пожалуйста, можно любить двух женщин! Земная любовь, — смело для XVIII века. Очень хороший спектакль я видел в Burgtheater.

Терпеть не могу «Рейнеке Лиса». «Годы странствий Вильгельма Мейстера» трудно читать, много про масонство, про какие-то сады. А «Годы учения» хорошо читаются. Очень люблю «Сродство душ», замечательная автобиография «Поэзия и правда». Я по-немецки все это читал.

− После Гете традиционно спрашивают про Гейне.

− «Зимнюю сказку» совсем не люблю. Почему? Не знаю. А стихи и поэзия, «Любовь поэта», это, конечно, очень хорошо.

В ночь с 24 на 25 августа отпраздновали день рождения Жени Артамонова, чуть-чуть выпили, посидели до часа ночи и разошлись.

25 августа 1988 года

Едет поезд, стучат колеса, в окне мелькают холмы, горы, реки, озера, все зелено, тепло. Иногда — очень древние каменистые скалы. Вроде Трех монастырей под Усть-Каменогорском.

В поездной жаре все разомлели. Играли в игры: мне загадали «кофр». Потом С.Т. предложил игру в «папу и маму» и загадал мне один раз «фотоаппарат и фотографию», а в другой — Оффенбаха и «Прекрасную Елену».

Долго разговаривали о Наумове, Виардо и Гаврилове. Об инсценировках вообще, об «Анне Карениной», Бальзаке, Дюма, Бенжамене Констане и его романе «Адольф», мадам де Сталь, музыке в кино (возмущался, что в «Диктаторе» Чаплина использована музыка из «Лоэнгрина»), фильме «Главное — это любить», Роми Шнайдер, о Шнитке (но ведь Шостакович лучше!), Берио, о виолончельной сонате Шостаковича и ее исполнении Ростроповичем.

И, как это часто бывало, прозвучал и «музыкальный лейтмотив»: опера Прокофьева «Война и мир». С.Т. читал этот роман, когда началась война, целый год.

− Надо же было в конце так противно вывести Наташу и Пьера. И какой противный оказался Николай!.. Это все-таки очень хорошая опера... Прокофьев написал хорошую оперу. И либретто совсем неплохое.

− Пруста надо читать несколько лет.

26 августа 1988 года

В Москве половина шестого, а здесь уже половина двенадцатого. Все спят. За окном с обеих сторон тонкоствольный смешанный лес. Желтеют листья, леса сменяются голыми скалами, покрытыми лесом горами. Но это лес, а тайгу я теперь повидала по-настоящему. Из Барнаула в Прокопьевск большой кусок чудовищной ухабистой дороги пролегал через тайгу, и из Прокопьевска в Ачинск, и из Ачинска в Красноярск.

Поезд опаздывает уже на четыре часа, потом на шесть, потом на девять. Весь день играли в слова. На ночь я все-таки читала Монтерлана по-немецки, роман «Холостяки». По точности и обилию деталей напоминает Набокова.

Сейчас мы должны были уже два часа как быть на месте, а вместо этого предстоят еще долгие часы в поезде. С.Т. очень устал, поезд останавливается каждую минуту. Состоится ли завтра концерт в Благовещенске?

27 августа 1988 года

Поезд опоздал в Белогорск на 11 часов, прибыли туда в семь утра. В Белогорске Рихтера встретили три машины, — ГАИ, «Чайка», «Волга». Едем на «Чайке». С.Т. плохо себя чувствует.

Белогорску 125 лет. Новые здания, как почти везде, довольно убогие, блочные. Очень зеленый город.

Новая магистраль ведет из Белогорска в Благовещенск. Выехали из Белогорска, дорога — прямая, как стрела. До Благовещенска 120 километров. Въезд в Благовещенск начинается с моста через реку Зея, — мост, наверное, не меньше двух километров в длину. Очень красиво. Совсем тепло. Мост переходит в эстакаду, ведущую на широкую улицу под названием Театральная. Одноэтажные домики, потом — новые трех- и четырехэтажные. Бросается в глаза чистота. Жители хорошо одеты. Громадный исполком.

Набережная Амура. С той стороны — Китай. Старинные особняки и самый красивый — наша гостиница, немного в глубине.

В обычных гостиницах С.Т. всегда говорит: «Насколько здесь лучше!» (имея в виду партийные резиденции). Батыр объяснял: раньше это называлось резиденциями, а теперь — гостиницы. Но в Усть-Каменогорске — это была именно резиденция с вышколенным обслуживающим персоналом, роскошью обстановки, столовым серебром и т.д. Немыслимо шикарная резиденция была в Прокопьевске, где Рихтеру предоставили целый этаж. А Маэстро понравилась деревенская гостиница в Ачинске, надраенная, впрочем, до блеска.

Гостиница «Амур». Если бы не гиганты скорости — рыжие тараканы, то очень хорошо и комфортабельно. В моем номере два телевизора, один стоит на другом, и оба не работают.

День прошел тяжело. С.Т. спал, чувствовал себя неважно, — и горячо сваливал все на поезд. Между тем, если бы не одиннадцатичасовое опоздание, все было бы отлично. А так получилась бессонная ночь, потом сон, ванна с солью, снова сон и повышенное давление, холодный пот. Пошел на концерт как на работу, — даже в голову не приходило отказаться, отменить.

Пока Маэстро спал, я сбегала в «самоволку» — погуляла по набережной Амура, — вот уж речища, бурлит, пенится, несется, и странно видеть Китай на другой стороне.

Город носит отпечаток и пограничья и порта, чем-то напомнил мне Одессу, старые здания красивые, с лепниной, достойные, не жалкие.

27 августа состоялся концерт в Благовещенске.

В филармонии мне рассказали, что на этот раз даже не решились вывесить афишу, помня о том, что в 1986 году публика чуть не разнесла концертный зал. Всего один раз сделали объявление по телевидению, и через полчаса ни одного билета уже не было.

Это был, наверное, единственный раз, когда усталость и плохое самочувствие сказались на форме Рихтера. Наш администратор Васильев торопил концерт (хотел, чтобы Маэстро успел на поезд в Хабаровск), заставлял тараторить ведущую и сократил антракт. Взмокшего, несчастного Рихтера заставили мчаться на сцену играть Листа (но он-то все равно всегда играет с полной отдачей). И все же вскочить на подножку нужного поезда не удалось. Напрасно проехали 120 километров до вокзала и 120 — обратно. Пришлось возвратиться в гостиницу.

Когда я уезжала из Благовещенска, С.Т. уже спал.

Сегодня — поездом в Хабаровск, 29-го в Хабаровске концерт, а 30-го — вылет в Японию. Он не опоздал никуда ни на один день, но и цена оказалась немалой...

По возвращении

Впервые после тура по Японии я увидела Святослава Теофиловича 6 ноября 1988 года на Большой Бронной.

Разговор начался с обсуждения фильма «Человек из железа» Анджея Вайды, который показался Маэстро скучным и претенциозным. Понравилась ему только одна сцена, как «она» нюхала папиросу, — это живая и талантливая деталь. Остальное — такой реализм, который недопустим в искусстве.

Снова восхищался (совершенство!) театром Кабуки. Пьеса идет пять с половиной часов — у Нины Львовны есть программа.

С трудом, но с удовольствием дочитывает тот самый роман про холостяков, который я несколько раз упоминала.

Программы в Японии. Первая — три сонаты Моцарта. Вторая — Лист (в первом отделении Полонез, Три пьесы и Скерцо и Марш), а во втором — восемь Трансцендентных этюдов. Третья программа — Прокофьев: Вторая соната; Шостакович: две прелюдии и фуги; Хиндемит, Сюита 1922 года; Барток, Стравинский (джазовая музыка). Из Сюиты 1922 года Хиндемита сыграл мне Марш (цирковой), Ноктюрн, Бостон, Рэгтайм. Играл по своему обыкновению, как на концерте. Руки какого-то небывалого устройства. Как и мозги и все остальное.

Ноктюрн я сравнила с Блоком. С.Т. согласился: «Да! Город — неуютный, с подстерегающими опасностями, страшноватый. Теплее, чем Стравинский, но менее гениально».

Сначала и слышать не хотел об игре, потом вдруг легко согласился. А получилось так. Я сказала:

− Перечитала «Шинель» и поняла, что Гоголь только Пушкину равен в гениальности. И подумала: недаром вы не так уж много читаете современную литературу, все же таких писателей, пожалуй, в ней нет.

− Но и в современной литературе есть замечательные писатели.

− Конечно, но в то же время и современная музыка не так меня волнует, как романтики, классики.

− А Хиндемит?

− Ну, я плохо его знаю. Вы ведь его не играете здесь.

− Вот послушайте еще раз, какой у него Ноктюрн в Сюите 1922 года.

Подошел к роялю, показал ноты:

− Посмотрите, как он чудно нарисовал — сам!

На первой странице нотной тетради и в самом деле очаровательный городской пейзаж начала века, много транспорта, конки, трамваи... И тогда он сел и сыграл несколько номеров.

Рассказал, как любит Японию, но заметил, что вернувшись в Москву, обрадовался разным лицам.

По сравнению с немецкой больше любит французскую публику, потому что она хоть и меньше понимает, но больше чувствует.

Удивлялся критике на свое первое исполнение Первого концерта Бетховена с Эшенбахом: «Они пишут, что я играл этот концерт, как позднего Бетховена, и Эшенбах не совсем меня понимал. Хотя у нас был полный альянс, — ну что это такое?!»

Задавал свой любимый вопрос «Откуда это?» «Приди — открой балкон. Как небо тихо!» («Каменный гость» Пушкина).

На пюпитре Пушкин, «Медный всадник» С.Т.: «Это лучшее что есть у Пушкина, разве нет? Хотя «Евгений Онегин»... И потом Бенуа...»

Как всегда, привез нам всем подарки; что бы это ни было — шаль, галстук или майка, — обязательно шедевр.

Страница 3 из 9 Все страницы