Озеро

Это был тот самый 92-й поезд, на котором Антон в шестнадцать лет ехал в Москву начинать свой первый год в университете. Всё было похоже: пьяный проводник, мусор, влажные простыни, только уже не бегали за кипятком и на станциях не накрывались длинные столы, за которыми успевали пообедать огненным борщом.

Тогда соседом Антона оказался очень энергичный мужчина лет тридцати пяти, назвавшийся: Леонид Корнилов, поэт. Тут же он дал Антону почитать пачечку газет – «Кузбасский рабочий», «Новокузнецкий рабочий», «Социалистический труд» – со своими стихотворениями. Стихи были посвящены дню советской армии, дню железнодорожника, дню пограничника. Судя по названьям газет, печатался он в городах, через которые проходил 92-й. И на этот раз он собирался сделать остановку – отнести в «Челябинскую правду» стих к надвигающемуся празднику: «Небо чисто, сегодня, друг мой, мы с тобой встречаем день танкиста». Далее говорилось о том, что пока друг воевал, лирический герой каждый день «спозаранка ему броню варил для танка». Поэт считал, что Челябинску эти стихи очень подходят, ибо там на ЧТЗ во время войны делали танки.

Раскрыв рот Антон слушал рассказы о свободной богемной жизни поэта.

– Одна моя невеста… – рассказывал он. – Другая моя невеста… Всех женщин моложе меня, – пояснил он, – я называю невестами.

Антон страшно удивился, когда поэт, узнав, что его спутник уже без пяти минут студент исторического факультета МГУ, вдруг сник и сказал совсем другим тоном, что смертельно завидует, и как это замечательно вот так начать жизнь и дальше жить так же нормально… Но долго печаловаться он не мог и уже через минуту говорил о литературе, поражая Антона смелостью суждений.

– Пушкин же исписался! Думаешь, почему он перешёл на прозу? Стихи уже не шли. И вообще фигура его преувеличена. Все, кто твердят: великий, гениальный, забыли, как он вышел в гении, не читали его со школы. А он устарел! Да и если сравнить его с Блоком, Есениным – насколько он слабее. А Бальмонт, Северянин?

Из Северянина благодаря маминым тетрадкам Антон кое-что помнил, но о Бальмонте знал только пародию, начинающуюся словами «Будем, как солнце» и кончающуюся: «Тусклым пятном догорает Бальмонт». Подавленный, он молчал. Но когда Леонид Корнилов стал говорить, что и мнение об образованности Пушкина сильно преувеличено, робко возразил: уже мальчиком Пушкин настолько хорошо знал французский язык, что лицеисты прозвали его французом, читал по-латыни, по-английски, хорошо знал историю – написал даже «Историю Пугачёва».

– Французский тогда знали все, про латынь он сам писал, что после лицея не прочёл ни одной латинской книги и совершенно забыл этот язык, – побивал эрудицией поэт, – английский знал плохо. В нашей необразованной стране знание языков вообще считается почему-то эталоном учёности. А его «История Пугачёва» – это же компиляция!

Антон «Истории» не читал и замолчал ещё подавленней. И много лет после, когда он уже как специалист изучал эту книгу и остальные исторические сочинения Пушкина, – о, как страстно он хотел найти своего попутчика. Но Пушкин остался неотмщённым – имя Леонида Корнилова в центральной прессе Антону не попалось ни разу.

По странному совпадению, на этот раз был тот же самый – третий вагон и то же самое место. В купе, кроме молчаливой старушки, было еще два человека. Одного как в Петропавловске привели под руки и уложили, так он и спал мёртвым сном. Второй – капитан, танкист, сразу поставил на столик бутылку и уже до Таинчи успел рассказать свою жизнь – Антон ему сразу понравился тем, что назвал Кошкина, конструктора танка Т-34, великим.

– Сразу видно понимающего человека. Несправедливость же! Все знают: Ильюшин, Туполев, Калашников. А про Кошкина – никто! Ни слова. А ведь Т-34 – лучший танк второй мировой!

Антон сказал, что и Гудериан так считал.

– А вы откуда знаете? – слегка нахмурил брови капитан.

– Об этом есть в его книге «Panzer, vorwaehrts!» Танки, вперёд!

– Слыхал про такую. А вы что, читали?

– Нет. Но этот его отзыв приводит Типпельскирх в своей «Истории Второй мировой войны».

– А её где?..

– В научной библиотеке МГУ. Она даже стояла в свободном доступе в аспирантском зале. Её издали под грифом «Для научных библиотек».

– Сволочи! – капитан ударил кулаком по столу так, что задребезжали стаканы.

– Кто?

– А кто нам, специалистам, не даёт читать такие книги. И про чехословацкие события – тоже не дают. Мне говорили, на русском языке вышла об этом книга. Мне же интересно, я там был в 68-м году.

Выяснилось, что капитан ещё лейтенантом участвовал в рейде советских войск. Рассказ был впечатляющим: по дорогам и без дорог, через равнины, холмы лавиной на предельной скорости несётся армада в сотни танков. Лязг гусениц, рёв моторов, заглушающих всё. Сквозь облако пыли видны только пылающие факелы на обочинах – это горят катапультированные бочки от бензина. Сначала открывали люки, высовывались из них, но после того, как убили одного солдата и подстрелили офицера, – перестали.

– Ну а в целом ваши войска как на всё это реагировали? – спросил Антон.

Капитан со стуком поставил стакан.

– Ваши? А ты чей? – капитан тяжёлым взглядом уставился на Антона. – Ты что, ихний? – махнул он рукой на закат.

Возразить было нечего. Выдало подсознание, выдал язык.

Капитан вмиг протрезвел. Убрал бутылку и залез на полку. В купе стало тихо.

За окном появилась надпись: «Миасс». Недалеко от этого города было знаменитое на весь Урал озеро Тургояк, тектонического происхождения. Про него рассказывал одноклассник Сергей Юновидов. «Ну совсем как Чебачье – один к одному. Утром вышел из палатки: где я?» На озеро Чебачье Антон в этот приезд не пошёл: говорили, что из-за хищнического использования воды городом его ладонь уменьшилась в два раза, на остров Зелёный, куда вплавь было добираться час, теперь ездили посуху на машинах. В уральском же озере вода, напротив, прибывала, говорил Юновидов.

Антону вдруг безумно захотелось увидеть озеро, похожее на Чебачинское своего детства. Капитан лежал на полке, отвернувшись. С ним предстояло пробыть вместе ещё день и две ночи. Антон быстро собрал чемодан. Проводник, к счастью, почему-то оказался в своём купе. «Вы же до Москвы?» – удивился он. «Делаю остановку» – «Не забудьте сразу отметить билет».

Через час Антон автобусом уже ехал на Тургояк. Юновидов оказался прав: озёра были очень похожи: огромными валунами на берегу, жердевым, оглобельным – маломерным лесом на подходах и корабельной сосной на взлобках, зелёным островом; только уральское было поменьше. По берегу бродила такая же чёрная дворняга.

– Рекс! – позвал Антон. Пёс оглянулся и вильнул хвостом. Закон, выведенный Антоном, действовал: чем пёс беспороднее, тем кличка у него иностраннее.

…Озеро Чебачье было большое. В ширину – семь, в длину тринадцать вёрст. Глубина, утверждали, была девяносто метров; дед говорил, что это местнопатриотические враки, но на пятьдесят соглашался и он.

Озеро было необычайной красоты. Другие озёра в округе называли по именам: Карасье, Жукей, Еловое, Темиркуль; Чебачье – всегда только Озеро. Оно значилось в энциклопедиях и книге «Озёра мира»; другого такого не было; попав на знаменитую Рицу, Антон потом при расспросах о ней только мотал головой и скептически мычал.

На той стороне синели горы – отроги Чебачинской цепи Сибирской складчатой страны: Синюха, Летяга, Юрма, Откликная – на ней отзывалось необычайно чистое, ясное эхо. Если крикнуть: Кому! Не спится! В ночь глухую!.. – то гора отвечала очень отчётливо последним слогом фразы. Самая знаменитая гора была – Спящий Рыцарь. После каждого купанья, когда лежали на животах на тёплом песке лицом к Озеру, шли споры: где у Рыцаря шлем, где ноги. На Рыцаря ходили за малиною, тёмной, бархатистой горной малиною, прогретой в расщелинах меж камнями, сладкой и душистой, не имеющей ничего общего с водянистой промязглой садовой малиной. На ближнюю гору, называвшуюся просто Сопка или Сопочка (Васька Гагин называл ее «Собочка», и никто не мог его переубедить), ходили за черникой, коей у её подошвы была прорва, существовала даже норма: литровая банка в час. Ягоды на рынке были баснословно дёшевы; бабка купила как-то огромную корзину за пятьдесят дореформенных рублей. А ведь чтоб набрать такую корзину, надо было в субботу под палящим солнцем и комарами пройти двадцать километров на отроги Спящего Рыцаря, почти всё время в гору, а потом проделать этот путь обратно с десятикилограммовой ношею. «Главный признак пауперизации населения – дешевизна труда, – объяснял отец. – Плюс узость круга людей, где вращается основная денежная масса, т. е. выдаваемая государством». Живых денег колхозники не получали никаких. Что-то давали вдовам офицеров, им завидовали. Учителя, служащие считались богатеями. У Кувычек средняя дочь была самым уважаемым членом их огромной семьи: работала на почте. Из промышленности работали стеклозавод – в Батмашке и промкомбинат имени наркома просвещения трудящихся А. В. Луначарского – этим несколько архаическим наименованием (сохранившимся, впрочем, только на вывеске с выпиленными из осины десятивершковыми буквами) обозначались три плохо отапливаемых барака, в которых пилили и строгали вручную еловые доски человек двадцать.

Бедность вокруг была ужасающая. Соседка Устя поллета, пока не подходила молодая картошка, питалась щами из крапивы и дикого щавеля. Видимо, такая диета плохо действовала на желудок, потому что Устина голова часто виднелась в бурьяне на задах огорода – специального отхожего места не предполагалось. Однажды Антон и его друзья, ночуя на Карасьем озере, наткнулись на семью местных туристов; мать после ужина при свете костра песком отчищала от сажи кастрюлю. Антон знал, что такое жирная, смолистая сосновая сажа. На удивлённый вопрос глава семьи отвечал, что делать это лучше сразу, потом не отдерёшь. И они драили свои кастрюли до блеска три раза в день. О том, чтобы завести походный комплект из двух-трех котелков, видимо, не могло быть и речи.

Ещё ближе была Каменуха, по излогим склонам к ней вели перелески из кривульника, на полянах зверобой, душица, болиголов, щитовник, конский щавель, целые поляны медвянки, от её аромата кружилась голова; над ней гудели, как аэропланы, пухлые шмели-медовики. На подходах к сопке начиналась каменистая степь с островками ковыля, пырея, но господствовала над всем низкорослая полынь (из неё делали веники – в подметаемых ими комнатах пахло солнцем, ветром, не заводились ни мыши, ни тараканы); глубже в Степь шло уже сплошное ковыльё. Перед самой Каменухой тропа шла среди валунов, покрытых серыми, синеватыми и грязно-зелёными лишайниками, пробивалась заячья капуста, раннее, до ягод, лакомство. На валунах местные жители увековечивали свои имена; мы с Васькой мечтали расписаться на боку самого большого, со станционный двухэтажный дом. И однажды, запасясь верёвкой и глиняным кувшином с белилами, мы этот проект осуществили – правда, только вполовину. Запечатлев своё имя, Васька долго болтался на верёвке, так как втащить его обратно у меня не хватало сил, а влезть самому ему мешал кувшин. В конце концов кувшин разбился о камень, мне расписаться не удалось.

Васькина надпись была хорошо видна с дороги, Антон огорчился до слёз. Через тридцать лет аршинные буквы «Гагин здезь был» лишь чуть-чуть облупились.

С Каменухи открывался вид на все семь озёр округи. За ней – смешанный лес, в нём сумрачно, смолой и земляникой пахнет тёмный бор, у подножия сосен смыкаются зонтики папоротников, как зонты на Трафальгарской площади в дождливый день, написал бы писатель одесской метафорической школы. Сосны в таком лесу кряжистые, с мощными уже с середины ветками. Царство корабельной, мачтовой сосны, совершенного творенья природы, начиналось ближе к Озеру.

У самой воды не росли вербняк, буза, ветловник, как при других озёрах. С берега в Озеро спускались ступенями огромные плоские валуны, площадью в половину хорошей комнаты, выше шли кучи небольших, как будто кем-то набросанных острых камней – гнейсовые граниты с грубообломочными осыпями. Попадались скалы, сложенные из гигантских плоских плит; бабка бы сказала, что эти скалы похожи на обкусанный со всех сторон невоспитанным гостем торт «Наполеон». Антону плиты напоминали груды матрасов во дворе военкомата перед отъездом солдат в летние лагеря.

Воинская часть раскидывала палатки сразу за Каменухой. Вскоре туда прилетали самолёты У-2, целых три; бабка говорила: аэропланы практикуют своих авиаторов. Командовал всем этим майор Еднерал, предвосхитивший идеи глобального дизайна знаменитых маэстро – американца Кристо и француза Жана Вирана. В число известнейших осуществлённых миллионных проектов американского дизайнера входило задёргиванье каньона на Среднем Западе оранжевым занавесом в полкилометра шириной, а также укутыванье в прозрачную плёнку прибрежной полосы необитаемого тихоокеанского острова со всеми скалами, кустами и песком. (Проекты финансировались фирмами, производившими оранжевые занавеси и плёнку.) Жан Виран за четыре месяца разрисовал абстрактными узорами несколько километров тридцатиметровых скал в Чаде, потом делал то же на Синае и в Марокко. Сильно задолго до американца и француза майор Еднерал осуществил идею не меньшего масштаба без капиталов каких-либо фирм, равно как и последующей всемирной славы.

Ожидался визит министра обороны маршала Булганина. Нога человека такого ранга не ступала на чебачинскую землю. К его приезду проложили первую в округе асфальтированную дорогу. Мели, драили, чистили и мыли две недели. За Каменухой установили посты, чтобы заворачивать коров и прочий скот. Но Еднерала как-то томило, всё казалось: не то, не то. И он додумался. За два дня до приезда маршала все огромные валуны смотревшего на лагерь изломистого склона Каменухи были выкрашены в зелёный цвет. Но то ли масляная краска была слишком ядовитого оттенка, то ли это входило в глубинный замысел майора, но крашеные валуны на фоне прочей зелени так резко ударяли по сетчатке, что все, кто видел это в первый раз, вздрагивали и на секунду столбенели.

Выйдя из машины, маршал окинул взглядом пейзаж и вздрогнул. Потом посмотрел на майора Еднерала. Тот вытянулся, но маршал ничего не произнёс. Правда, капитан Кибаленко-Котырло рассказывал, что потом, во время обеда на свежем воздухе, маршал время от времени поглядывал в сторону Каменухи, а потом как бы вопросительно на майора, но так ничего и не сказал. Положили считать, что такое улучшенье пейзажа маршал одобрил.

Встававшие из Озера и поросшие лесом горы поражали цветовой палитрой: ближние, с зубчатым верхом, были зелёные, дальние – синие, совсем далёкие – серо-голубые. В дождь тучи, как серая вата, почему-то висели над сопками длинными вертикальными клочьями. В тихие начало-июльские предвечерние часы воздух становился так прозрачен, что были видны дремлющие на воде в версте от берега чайки.

Озеро всегда было пустынно, на берегах построек никаких, а на воде лишь изредка появлялась чёрная точка – лодки, возникала ниоткуда и потом не двигалась никуда.

Озеро было чистое: с гор сбегали родниковые ручьи, дно просматривалось на десять метров, в Чебачинске считалось, что по прозрачности оно занимает третье место – после Байкала и ещё какого-то озера в Швейцарии, это сведение не уставали сообщать друг другу.

Озеро было рыбное; от местного названья плотвы – чебак – оно и получило свое имя. Но чебак, как и ёрш, считался рыбой сорной, его скармливали кошкам, за серьёзную добычу признавались щуки (попадались по аршину), язь, линь и, конечно, краснопёрый полосатый красавец озёрный окунь. Утром даже в центре Чебачинска можно было встретить любителей, возвращавшихся с зоревой рыбалки с куканами, на которых было нанизано три-четыре десятка таких окуней. Васька Гагин однажды поймал сорок три. Это случилось в тот день, когда в школе объявили, что он остался на третий год, – таким способом Васька думал избежать домашнего наказания. Дядька окуней одобрил, но костылём Ваську вздул. Антон рыбачил неудачливо. Сидеть два-три часа у водоёма и не поплавать ему казалось диким, он лез в воду, распугивал рыбу, удильщики ругались. На озере существовала рыболовецкая артель, коей разрешалось ловить сетью. Но вся рыба поступала исключительно в райкомовский распределитель – правда, даже в комнату № 2. К ней как главврач была прикреплена Нина Ивановна, которая рыбу не ела и брала её иногда для своих друзей Стремоуховых.

Когда после долгого перерыва Антон снова приезжал на Озеро, он всякий раз горестно поражался возрастающей захламленности берегов. Раньше на них не попадалось никакого рукотворного мусора: консервы были редкостью, пластиковых бутылок ещё не существовало, а стеклянные никому и в голову не могло прийти выбрасывать; ничего не продавалось в упаковках, даже газетная бумага была в дефиците.

После одного из своих поздних наездов Антон написал в «Литературную газету» имевшую некоторый успех статью «О природолюбии бедности». Статья начиналась с ностальгического писания того, как человек домашинных культур, перекусив в пути под сенью дуба или пальмы, горшок, бурдюк запихивал обратно в свой хурджин; гражданин же цивилизации нынешней консервные банки и все упаковки оставляет под этой самой сенью. Это происходило, делал вывод автор, не потому, что папуас, бедуин или русский барин так трепетно заботились о среде обитания грядущих поколений, а по той причине, что бурдюк и горшок имели товарную ценность; предлагалось искусственно повысить в мировом масштабе цены на стеклянные бутылки, назначить цены на пластмассовые, платить за сдаваемые консервные банки. Были щемящие подробности о галапагосских двухметровых черепахах, благополучно проживших по сто пятьдесят лет и теперь погибающих от заглатываемых плавающих прозрачных целлофановых пакетов, которые они принимают за медуз, а эти пакеты закупоривают им кишечник. Антон предвидел, что возражения вызовет пассаж о природолюбии нищих цивилизаций. Поэтому кроме бедуинов в качестве примера фигурировала Москва двадцатых годов, в которой, по рассказам отца, мусора никакого не было, хотя никто ничего не убирал.

Озеро было холодное: со дна били ключи. Взрослые начинали купальный сезон лишь в начале июля. Антон же с друзьями купался уже в мае, иногда волны прибивали к берегу небольшие льдины, за которые весело цепляться; вид посинелого со стукающими зубами купальщика воспринимался как нормальный.

У Озера Антон пережил свое самое сильное разочарование в человечестве. Два лета он ездил в пионерлагерь, который ненавидел за то, что в воду там заходили по команде и по команде же выходили, и из-за мёртвого часа после обеда.

В последний свой сезон, после шестого класса, Антон, с этого мёртвого часа сбежав, пробрался лесом в уединённую бухточку и уже разделся, как вдруг увидел, что недалеко от берега некто очень странно купается: то покажется над водою, то снова нырнёт. Нырял он всё дольше. Похоже, собирался тонуть. Делал он это молча – боялся себя обнаружить, видимо, как и Антон, сбежав с мёртвого часа.

Антон плавал и нырял с шести лет; как раз недавно в лагерной библиотеке в замечательной книге «Спутник сельского физкультурника» по рисункам он изучил транспортировку утопающих – с захватом сзади внутренней частью сгиба локтя за шею под подбородок. На картинках мускулистый спортсмен в плавках очень эффектно транспортировал к берегу утопающего, руки и ноги которого вяло полоскались в волнисто заштрихованной воде. Но Антонов утопающий повел себя не по правилам. Он мгновенно применил приём, который по инструкции принадлежал исключительно спасающему: обхватил внутренней частью сгиба локтя сбоку Антона за горло так, что прервалось дыхание и потемнело в глазах. Другой рукою он плотно обвил своего спасателя за талию, после чего оба дружно пошли ко дну. Утопающий был сильным мальчиком, и кончилось бы всё печально, но он, почувствовав, что опускается вниз, инстинктивно рванулся вверх и разжал руки. Освобождённый Антон, вынырнув, судорожно глотал воздух и с хрипом кашлял в воду. Утопающий попытался повторить захват сгибом локтя, но Антон теперь был настороже, и дальше всё пошло, как в «Спутнике физкультурника»; уже через три минуты Антон на берегу надавливал спасённому обеими руками на грудную клетку. Но тот снова повёл себя не по инструкции: его начало страшно, с клёкотом и рёвом рвать, и в несколько секунд он так обблевал кусками синеватой плохо пережёванной капусты себя и всё вокруг, что от намерения сделать искусственное дыхание по системе «изо рта в рот» пришлось отказаться.

…Секция плавания МГУ принимала знаменитого спасателя Махмеда Бедия, который за шестьдесят лет работы на центральном пляже в Баку спас две тысячи человек, в том числе несколько лиц королевской крови, и был кавалером всех европейских медалей за спасение на водах. Это был крепкий старик восьмидесяти лет, всего три года как ушедший на пенсию и теперь делившийся опытом.

В предбассейном зале сухого плавания были развешаны красочные изображения – Антон узнал всё тот же захват сзади сгибом локтя и смирных утопленников. Заслуженного спасателя попросили рассказать о главных приёмах, которые он применял при спасении утопающих.

– Главный? Совсем один. Подплываешь – сзади подплываешь – и кулаком! По затылку башке. Как следоваит. А потом – тащи как хочешь, как у вас на картине.

Махмед сжал свой поросший чёрным волосом кулак. Инструктор, читавший пловцам цикл лекций и успевший показать с десяток самых сложных и надёжных способов, был смущён.

… Назавтра было воскресенье, родительский день. Лагерники после завтрака сидели по койкам, чтобы приехавшим родителям было легче их найти.

В палату шестого отряда влетела какая-то дама.

– Где он? Где этот пионер-герой?

– Какой герой? – несколько опешила вожатая.

– Его имя – Антон! Он спас человека, он спас моего сына!

Антон смущённо встал с топчана. Дама схватила его за руку и поволокла к двери. За дверью она крепко прижала Антона к своей пышной груди. Антон попытался освободиться, но она держала его так же крепко, как её утопленник-сын.

– Ты! Спас! – восклицала счастливая мать. – Мы! Я! Тебе! Говори, что ты хочешь?

Антон молчал.

– Ну, что ты хочешь? Футбольный мяч? Велосипед? Я знаю, все мальчики хотят велосипеды.

Дама угодила в точку. Велосипед был заветною мечтой Антона.

– Да? Велосипед? Я вижу, вижу, ты это хочешь, хочешь, – страстно восклицала дама. – Считай, что он у тебя уже есть.

Теперь Антон целыми днями думал о велосипеде. В следующий родительский день он видел издали, как дама под сосною кормила своего сына конфетой, не выпуская её из пальцев, а сын откусывал и, как жеребёнок, мотал головой. Антон понял, что велосипед купить не так просто, что, видимо, она привезёт его в следующий раз. Но и в следующий велосипеда не было, а дама, встретив Антона возле столовой, сделала вид, что его не видит или не узнала. Спасённый тоже, как показалось Антону, стал обходить его стороной.

В последний раз Антон увидел мать спасённого в день отъезда, когда она приехала за сыном на бежевой «Победе». Сердце Антона застучало, вспотела спина. Вот сейчас она подойдёт и скажет: с велосипедом трудности, Антону надо позже прийти к ним домой, по адресу… Когда «Победа» скрылась за поворотом, Антон заплакал. Ведь он у неё ничего не просил. Она сама, сама. Как же, как же так?..

Над Озером нависали отвесные скалы; на одной, за которой в глубине леса был санатории, кто-то ухитрился написать белой масляной краской: «Спасибо мужьям, отправляющим сюда жён!» Чтобы сделать такую длинную надпись на середине пятидесятиметровой стены с отрицательным уклоном, надо было испытывать чувство исключительной благодарности.

В ольшаниках возле впадающих в Озеро ручьев был невероятно пышный травостой («где ольха, там сена вороха»); однажды, когда Антон точил косу и звон хорошей стали разносился далеко, он увидел косулю. Настобурчив уши, она стояла на поляне и слушала. Антон давно уж всё наточил, но она не уходила, и он продолжал, а она стояла, и он опять точил, пока не стала дрожать рука и он побоялся, что обрежется. Косуля с ушами-веерами и лёгкими ногами потом долго являлась ему в печальных снах.

Кому-то пришла в голову идея завезти в местные леса медведей. Привезли пару, медведи попались, с одной стороны, очень бодрые, так как не залегали на зиму в свои берлоги, а с другой – ленивые: вместо того чтобы добывать еду, они предпочитали стоять у дороги и подымать лапу. Из проезжающего недавно пущенного автобуса бросали колбасу, пряники, крутые яйца – медведи ели и пряники, и яйца прямо со скорлупою.

Продавщица, она же зав продуктового магазина в Батмашке, утром явилась в милицию и заявила, что ночью магазин разграбил медведь – в частности, съел двести кило копчёной колбасы. Расследование установило: медведь действительно приходил, нашли его помёт, шерсть, борозды от когтей. И все убытки хотели уже списать, но у молодого следователя возникли некоторые сомненья, результатом которых явилась служебная телеграмма в Алма-Атинский зоопарк, в которой прокуратура Батмашинского района просила сообщить, может ли бурый медведь съесть такое количество копчёной колбасы. Несмотря на то, что телеграмма была служебная, зоопарк запросил подтверждение, получив которое, ответил: половозрелый бурый медведь двести килограмм колбасы съесть за один раз не может. Продавщица пошла под суд.

На Озеро мы с Васькой Гагиным направлялись с утра. Через весь город шли босиком и в одних трусах, не брали с собой ничего: ни подстилок, ни еды, ни одёжи, больше всего ценя непривязанность к вещам, к месту, свободу передвижения; плыли вдоль берега, плылось хорошо, выходили где хотели, грелись на солнышке, плыли дальше, снова выходя в любой приглянувшейся бухточке.

…Так когда-то плыли на триремах или под парусом вдоль берега ласкового Средиземного моря, высаживались на любом пустынном берегу, жили там день, неделю, месяц, могли остаться навсегда, основать город. Вот так же, не связанный дорогою, князь по полю ехал на верном коне, по Дикому Полю, вот так же скакал поэт по уже не дикому, но всё ещё пустынному, свободному полю: «Есть нам, конь, с тобой простор! Мир забывши тесный, мы летим во весь опор к цели неизвестной… Конь мой, конь, славянский конь, дикий, непокорный!»

Ныряли с Круглого Камня, или просто с Круглого, – было известно, что там глубина ровно пять саженей. Васька доставал со дна камешки, я до дна не доныривал – где-то после четвёртой начинали страшно болеть уши. Кочегар Никита советовал по примеру каких-то ныряльщиков за жемчугом проколоть барабанные перепонки (потом зарастут, ну не будешь слышать неделю-другую, зато поныряешь) и даже сам брался сделать эту пустяковую операцию, отколов от лацкана пиджака огромную медную иглу, вывезенную из Бомбея и уже сильно позеленевшую; увидев её, я отказался.

Докупывались до синевы и зубного лязга, долго отогревались на горячем песке. Лежать надо было подальше от Борьки Кормы. Он в воду заходил редко, глядел в небо и жал правой рукой пружинящий кусок тележной рессоры – тренировал кисть; для проверки силы пальцев давал щелчки (называлось: шелобаны) случившимся рядом. Малолеток по голове не щёлкал, понимал, старался по руке или ноге. Но если шелобан приходился на лодыжку, она вспухала и долго болела. Когда Антон прочёл про Балду, от первого щелка которого прыгнул поп до потолка, а от второго лишился языка, он ничуть не удивился.

Плавали не только вдоль берега, однажды сплавали на Зелёный остров, до которого было с полкилометра. Пока обследовали территорию, солнце зашло за большое облако, сильно замёрзли, страшно было подумать, что надо лезть обратно в Озеро. Клацая зубами, вошли в противную и холодную воду. На середине дистанции Васька сказал, что вода потеплела; после этого плыть стало значительно легче. Экспедицию больше не повторяли.

Дождь не смущал, купаться в хороший ливень было особенно приятно, но, видно, не только нам – такое очень нравилось гаршинской лягушке-путешественнице. Мы вели счёт: кто сколько раз искупался в лето. После седьмого класса я искупался 277 раз.

Когда я засыпал, в голове была одна мысль: с утра – на Озеро. Нырять. Плавать. И послезавтра – то же. Плавать, плавать, плавать.

Отец летом был занят так же, как и зимою, – вёл занятия у приехавших заочников, принимал экзамены; нормального, хотя бы на несколько дней отпуска у него не было двадцать лет. На Озере я запомнил его только один раз. Оказалось, что отец плохо плавает. Это было странно, невероятно, я привык, что он всё делает хорошо.

С мамой я ходил на Озеро раза два-три. Всякий раз – глубокой осенью, и расстраивался, что нельзя купаться. Она садилась на камень, глядела на Озеро, молчала. Я, как юный пёс, мыкался по берегу, не зная, чем заняться.

– Посиди со мною рядом, – говорила мама.

Я садился и смотрел на Озеро. Я видел его тысячу раз. Но теперь, когда я вспоминаю Озеро, то – не бесчисленные купанья, а эти две-три осенние с ним встречи.

Следующая часть:

Александр Чудаков. Ложится мгла на старые ступени. Часть II

Страница 22 из 22 Все страницы