Смерть матери

Моя мать умерла на 93 году жизни, но до 90-летнего возраста она оставалась практически здоровым и физически сильным человеком. В 84 года она перенесла острый приступ аппендицита с очень высокой температурой. Благодаря хорошему здоровью и сильному сердцу она всё это выдержала и выздоровела. Уже после этого она по своей комнате передвигала с места на место тяжёлую мебель без всякой помощи, которую не признавала, вешала новые шторы, для чего нужно было залазить либо на лестницу, либо на стол, а на него ставить табуретку, чтобы достать высоко расположенные крепления для штор.

На 92-м году здоровье её стало существенно ухудшаться. Она падала без видимых причин. Стала говорить о себе, что «сходит на нет». В конце 70-го года она упала в квартире, сильно ушиблась и впала в бессознательное состояние. Было ли это результатом ушиба головы или естественным ходом болезни, я сказать не могу. Мы сразу же вызвали скорую помощь. Врач нашёл, что её нужно положить в больницу, но она решительно протестовала. Врач сказал, что хотя больница необходима, класть насильно пациентов в больницу нельзя. После этого падения сознание её временами сильно мутилось.

Она стала плохо осознавать, что происходит вокруг. В первую же ночь мать не то слезла сама, не то упала с постели, и Александра Игнатьевна обнаружила её лежащей на полу. Она одна, не разбудив меня, положила мать обратно в постель, хотя это было почти непосильным делом для неё из-за болезни сердца и общей слабости. На другой день у нас снова был врач, и признал, что мать необходимо положить в больницу, несмотря на её протесты. С этого момента и до самой её смерти 10 июля 1971 года я регулярно посещал её в больнице. Сознание её сильно померкло, и многое в нём перепуталось. В день посещения она всегда радовалась, часто я ей приносил съесть что-нибудь вкусное, что доставляло ей большое удовольствие.

Несмотря на плохое состояние здоровья моей жены, мы вместе с ней выехали на первое для меня заседание Исполкома Международного союза математиков весной 1971 года в Цюрих. Вновь избранный президент Международного союза Чандраксехаран устроил первое заседание Исполкома в своём городе. Он организовал членам Исполкома пышный приём, были обеды, банкеты, многочисленные встречи с различными людьми. В частности, там я познакомился с министром просвещения Швейцарии. Говорили с ним о школе у нас и у них в Швейцарии.

На заседании Исполкома обсуждались, насколько помню, лишь текущие дела. Ничего экстраординарного не было. Союз брал шефство над некоторыми Международными математическими конференциями. Обычно от руководителей конференции поступала в Исполком просьба взять её под своё покровительство, отпустить на неё некоторую сумму денег. Эта сумма предназначалась для оплаты проезда иностранных математиков. Транспорт за границей стоит очень дорого. Для наблюдения за расходованием этих денег назначались два видных математика, не обязательно членов Исполкома. Как я уже сказал, билеты на самолёт при заграничных поездках очень дороги. Для меня они оплачивались Академией наук. Билеты для постоянно сопровождавшей меня жены, Александры Игнатьевны, мы оплачивали сами. И вообще, она находилась полностью на моём иждивении. Академия наук валюты ей не давала.

Было принято предложение Чандрасекхарана завести понятие «лектор Международного союза математиков». Математик, приглашённый из одной страны в другую прочесть лекции, мог быть объявлен лектором Международного союза. При этом он получал от Союза 1000 долларов, которые выплачивались ему после того, как лекции публиковались. Полагалось прочесть не менее четырёх часовых лекций. Конкретных лекторов в Цюрихе мы не обсуждали. Это было нововведением, и никаких заявок ещё не поступало.

На заседаниях Исполкома обычно обсуждались также и финансовые вопросы. Средства Союза составлялись в основном из членских взносов стран, входящих в Союз. Страны разбивались на пять категорий — от первой до пятой. Пятая была высшей. Взнос был тем выше, чем выше категория. Категорией также определялось и число представителей страны на Ассамблеи. Оно равнялось номеру категории. К пятой высшей категории в это время, насколько я помню, принадлежали только Советский Союз и Соединённые Штаты. Франция и Англия, кажется, имели четвёртую категорию. Исполком обсуждал вопросы о переводе страны из одной категории в другую, а также принимал решения о приёме новых стран в союз и определении их будущей категории. Исполком издавал «Всемирный справочник математиков», в котором содержались имена, места основной работы и служебные адреса всех математиков мира. Издание «Справочника» стоило довольно дорого и обычно не окупалось его продажей, хотя он был удобен в пользовании. Но обычно его покупали только организации, а не частные лица.

Как уже можно было заметить Международные конгрессы по математике происходят раз в четыре года. Непосредственно перед конгрессом устраивается Ассамблея Международного союза математиков.

Первый после войны конгресс состоялся в 1950 году. Там же на Ассамблее был принят устав Международного союза математиков. Это было в США, и ни один советский математик там не присутствовал. Примерно за два года перед каждым конгрессом Исполком начинает подготовку к конгрессу и к Ассамблее. Выясняются возможности союза по финансированию конгресса, избирается Консультативный комитет конгресса, предназначенный для выбора приглашённых докладчиков. При этом, согласно уставу союза, председатель консультативного комитета назначается президентом Международного союза, а не избирается. Начинается обсуждение предложений Исполкома по составу Исполкома следующего созыва. Этот очень важный вопрос обычно предварительно обсуждается не на заседании Исполкома, а на узком собрании его руководителей: президент, два вице-президента и генеральный секретарь. Одновременно ведутся и личные переговоры между различными математиками по этому вопросу, а также переписка между ними. Таковы в общих чертах задачи Исполкома, членом которого я стал на восемь лет. Я был вице-президентом Союза на первый срок, а на второй срок оставаться вице-президентом по уставу не разрешалось, поэтому я перешёл в рядовые члены Исполкома.

* * *

Когда мы с женой вернулись из Цюриха в Москву, моя мать находилась в том же состоянии, в каком мы её оставили, а здоровье жены ухудшилось. Нагрузки для неё были непосильными. В начале июля, за несколько дней до смерти матери, она слегла от тяжёлой стенокардии и вскоре была помещена в больницу, где провела два месяца. Так что на похоронах матери жена не присутствовала. Я постарался известить о дне кремации всех близких и знакомых матери. Присутствовали также и мои друзья, среди них Мищенко и Гамкрелидзе. Ефремович, извещённый мною, который всегда опаздывал, опоздал и на кремацию.

Таким образом, после смерти матери я остался дома один. Я очень часто посещал жену в больнице. Радикального улучшения здоровья жены за время пребывания в больнице не произошло. По возвращении домой было ясно, что вести хозяйство дома она не может, так как сама нуждается в бытовом и медицинском уходе. Мы решили поселиться в санатории «Узкое», где провели около полугода до самого начала марта 1972 года. Я заранее подобрал удобный для нас номер. Он состоял из двух небольших комнат, довольно большой прихожей и примыкающего к ней помещения с санитарными удобствами. В номере имелась сигнализация. В любой момент можно было вызвать медицинскую помощь, в которой часто была необходимость.

Нередко наступали сердечные боли, требующие купирования при помощи уколов. Всё это делалось надёжно и регулярно. Пищу нам приносили в номер. Я много гулял один, с жившими в санатории знакомыми, а также с приезжавшими специально для этой цели моими сотрудниками. Александра Игнатьевна вначале совсем не выходила на улицу — только на веранду, где лежала, но постепенно стала выходить и гулять со мной. К концу нашего пребывания в санатории её состояние существенно улучшилось, и она уже рвалась домой. Я старался уговорить её остаться ещё на месяц. Но ей это было совершенно невыносимо, и, действительно, в санатории было очень тоскливо.

На прогулке в «Узком»

Л. С. Понтрягин, П. С. Александров, А. Н. Колмогоров

Е. Ф. Мищенко, Л. С. Понтрягин, С. М. Никольский

Всё это время тяжёлой болезни Александры Игнатьевны было очень трудным для меня. Я с тревогой думал о нашем будущем. Жизнь в санатории была для меня тоскливой. Нередко садился за стол один, так как Александра Игнатьевна лежала и ей подавали пищу в постель. За время пребывания в санатории я не менее одного раза в неделю ездил в Москву, где в квартире вёл строительство приточной вентиляции. От пользования окнами, выходящими на Ленинский проспект, мы отказались из-за шума и пыли. Они были ещё раньше переделаны так, что не пропускали ни того, ни другого. Так что в квартире стало совершенно тихо. Приточная вентиляция должна была подавать воздух со двора, где он тоже не слишком хорош, но всё-таки лучше, чем на проспекте. Кроме того, я также занимался служебными делами и математикой.

Л. С. Понтрягин

Я вернулся к своей прежней тематике: дифференциальные уравнения с малым параметром при производной. И решил одну очень трудную, новую задачу. Но так как работа была запланирована как кандидатская диссертация моей помощнице, то опубликована она была в 1973 году под её именем. Работа, по моему мнению, была настолько хороша, что могла бы служить основой для докторской диссертации.

В середине сентября 1971 года отмечал свой восьмидесятилетний юбилей И. М. Виноградов. Тогда он получил вторую звезду Героя Социалистического труда. К юбилею была приурочена Международная конференция по теории чисел, на которую съехалось довольно много иностранцев. Мы воспользовались этим для того, чтобы созвать Исполком Международного союза математиков в Москве. На одном из торжественных обедов была вручена филдсовская медаль Сергею Петровичу Новикову, который не мог получить её в Ницце, где получали остальные лауреаты, так как его не пустили туда. Я должен был присутствовать на заседаниях Исполкома и на торжественных заседаниях, связанных с юбилеем Виноградова. Приходилось много времени проводить в Москве, часто даже оставался ночевать один в пустой квартире.

Примерно через месяц после того, как мы выбрались из санатория домой, у меня в животе начались какие-то малозаметные боли, только при надавливании. Это отмечалось несколько дней и ночей подряд. Александра Игнатьевна была обеспокоена этим, так как опасалась аппендицита, и послала меня на осмотр к хирургу. После осмотра хирург заявил мне: «У вас никакого аппендицита нет. Не тискайте зря живот, у вас просто колит».

Александра Игнатьевна на этом не успокоилась и привезла меня сама к другому более опытному хирургу В.С.Романенко, который раньше был известен ей по Институту Склифосовского. Романенко на месте не оказалось, и мы пошли в столовую обедать, оставив телефон на случай появления Романенко. Мы только приступили к обеду, как нам позвонили, что Романенко появился и ждёт нас. Сразу же мы поехали на осмотр к нему. Он осмотрел меня и сказал: «Немедленно делать операцию — аппендицит». Его предположение подтверждалось ещё тем, что перед этим Александра Игнатьевна попросила сделать мне срочный анализ крови и выявилось большое количество так называемых палочек, что-то больше десяти. Это означает тревогу! Перед операцией Романенко и Александра Игнатьевна тревожились, так как не было полной уверенности, что это аппендицит. Когда Романенко увидел во время операции, что это аппендицит, он сразу обрадовался и успокоился. Операция прошла хорошо, я перенёс её легко и пробыл после неё в больнице ещё дней десять.

Сравнительно скоро после операции — было это, наверное, в апреле, — мы с Александрой Игнатьевной поехали в Лондон на очередное собрание Исполкома. Никаких особо важных вопросов там не обсуждалось.

Конец лета 1972 года мы с Александрой Игнатьевной провели в «Узком», так как она чувствовала себя неважно. Мы готовились к запланированной поездке по приглашению Балакришнана в Лос-Анджелес, где я должен был прочесть курс лекций. К сожалению, Александра Игнатьевна чувствовала себя так неуверенно в смысле здоровья, что не решилась ехать. Я поехал в Лос-Анджелес без неё. Это была трудная для меня поездка, так как очень много времени и сил занимала подготовка лекций. Они не были заранее подготовлены. Очень трудной для меня была лекция, посвященная центральному моменту изучения дифференциальной игры убегания. Прежний вариант, который я рассказывал в Стэнфорде, как уже было сказано, содержал ошибку. Здесь же трудность заключалась в том, что нельзя было прервать изложение, разбив его на две лекции. Надо было уложить всё в одну. От этой лекции я так сильно устал, что на другой день у меня был пульс сто.

Почти в самый момент моего приезда в США в этот раз умерли два близких мне человека Лефшец и Нейштадт, который жил в Лос-Анджелесе и пропагандировал в Америке нашу теорию оптимизации. Лефшец умер в Принстоне, а Нейштадт — в Лос-Анджелесе. Я присутствовал на его похоронах. А позже меня попросили прочесть лекцию, посвященную ему. В ней я в сжатом виде изложил теорию дифференциальных игр. Лекция была записана на видеомагнитофон, и мне говорили, что её потом просматривали ещё раз или два. На обратном пути из Лос-Анджелеса в Москву я заехал в Аризону, где в университете прочёл ту же самую лекцию, которую я читал в память Нейштадта.

1972–1973 годы оказались для меня трудными. В результате у меня возникла сердечная недостаточность. Вследствие этого я решил провести некоторое время в нашей больнице. Это было в начале 1973 года. Пребывание в больнице существенной пользы не принесло, и я сбежал оттуда, так как там был температурный дискомфорт. Очень сильно дуло в окна, а батареи центрального отопления были раскалёнными.

В начале лета 73-го года на нас обрушилась новая большая беда. Александра Игнатьевна почувствовала себя плохо, и ей пришлось сделать небольшую операцию. Делал её опять Романенко, но результаты операции страшно испугали нас: гистологический анализ дал плохие результаты. Возникло опасение, что придётся делать повторную, уже более тяжёлую и страшную операцию. Некоторое время мы метались от одного врача к другому, не зная, что делать, находясь в безумной тревоге. Наконец, нашёлся врач, которому мы доверяли и который взялся провести проверку всего заболевания в другой больнице. В результате трёхнедельной проверки было сделано заключение, что операция не нужна и всё уже в порядке, нужно только наблюдение.

Осенью того же года мы выехали по приглашению Лионса во Францию для чтения лекций. На этот раз мы ехали в Париж и обратно на поезде, так как Александра Игнатьевна плохо переносила самолёт. Поездка на поезде для меня не была очень приятной. Приходилось пересекать много границ, где производились досмотры. Иногда это было ночью и нас будили. Но на пути в Париж жена могла осмотреть Европу из окна вагона, а не с высоты самолёта.

Лионс в это время работал в научно-исследовательском центре вычислительной техники. Это учреждение располагалось не в Париже, а недалеко от Парижа, в местечке, которое носило наименование Парли-2. Первоначально строители городка предполагали его назвать Париж-2, но это вызвало возражения со стороны государственных органов и им предложено было переименовать его в Парли-2.

Институт, в котором работал Лионс, получил для себя территорию бывшего военного лагеря американцев, базировавшихся во Франции, которых к этому времени де Голль уже изгнал из Франции. Там я и читал свои лекции. Лионс поселил нас в бывшем доме генерала американской войсковой части. В наше распоряжение был предоставлен огромный одноэтажный дом, в котором было несколько спален, кабинет, две ванны, кухня и всё, необходимое для приготовления пищи, кроме самой пищи. Обедали мы в столовой для персонала института, а завтракали и ужинали дома. За продуктами мы выбирались в центр Парли-2. Для этого необходимо было пересечь шоссе, так называемый «фривэй», т.е. шоссе, по которому автомобили шли на большой скорости, нигде не останавливаясь.

Однажды по незнанию мы попытались перейти это шоссе и, натерпевшись страху, продвинулись очень немного и отступили назад, так как ясно было, что нас могут свободно сбить. Позже нам показали путь, которым можно было пересечь шоссе по туннелю. Мы стали пользоваться им. Непосредственно к территориям, занимаемым институтом, примыкал лес, но он находился за оградой. Нам дали ключ от ворот, через которые можно было выйти в лес и погулять. На территорию института не допускались лица без пропуска. Пропуском на территорию института нам служил ключ от нашего дома. В течение месячного пребывания здесь нам привелось несколько раз ездить на автомобиле в Париж. Автомобиль нам предоставлялся тем же институтом, так что мы смогли побывать в Париже, посмотреть его, побывать в музеях, парках, магазинах.

Трудность моих лекций во время этой поездки во Францию заключалась в том, что человек, писавший мне формулы, не знал русского языка. Я должен был готовить с ним лекции сразу на английском языке и говорить формулы по-английски. Следовательно, трудно было полностью исключить ошибку в написании формул. Но, по-видимому, всё сошло благополучно. Во время этого пребывания во Франции я ближе познакомился с Лионсом и провёл с ним важные переговоры, о которых речь будет впереди. Кроме Лионса я близко познакомился с некоторыми другими французскими математиками, но не сумел встретиться с Лере. Он в это время был где-то в отъезде.

На 74-й год была запланирована поездка в Японию, куда меня пригласили читать лекции. На этот раз с нами должен был ехать мой сотрудник В. И. Благодатских, который владел английским языком. Но поездка была отложена на год, так как я плохо себя чувствовал, а поездка предстояла трудная. Японцы планировали посещение мною нескольких городов и нужно было ездить с места на место в Японии. Через год, в 75-м году, поездка была снова отменена мною, так как я вновь плохо себя чувствовал. Таким образом, в Японию я вовсе не попал.

 



Страница 22 из 28 Все страницы

< Предыдущая Следующая >