На главную / История и социология / Эрнст Нольте. Фашизм в его эпохе. Часть 3

Эрнст Нольте. Фашизм в его эпохе. Часть 3

| Печать |



Глава 3 Неудобные предшественники

Если бы можно было сделать отношение к предшественникам единственным критерием сравнения политических направлений, то нельзя было бы представить себе большей противоположности, чем отношение итальянского фашизма к Аксьон Франсэз. Здесь – бесконечные цитаты и ссылки, там – крайне неуклюжие манипуляции со “старыми философами и поседевшими молодыми философами, в поисках предшественников и пионеров”. Здесь – гордое созерцание длинного ряда знаменитых имен, там – неизменное и лишь словесное восхваление единственного писателя местного значения. Здесь – самое интимное знание, там – самое большее, редкие и поверхностные взгляды в прошлое.

Причины этого не следует искать, прежде всего, в том, что направленный в будущее динамизм противостоит вспоминающему прошлое статическому мышлению. Молодой Муссолини был также “динамичен”, и вопреки этому имел очень чуткое, очень обширное историческое сознание. Причины, которые привели фашизм к еще более трудным отношениям с его предшественниками, чем с его собственной ранней историей, коренятся, напротив, в сущности итальянской национальной традиции и настолько очевидны, что вряд ли стоит выходить из общих рассмотрений и вникать в отдельные проблемы.

В Италии не было двух смертельно враждебных идейных направлений: политически плодотворной традицией было только Рисорджименто, разумеется, внутренне разнообразное движение, но прежде всего воспринимавшееся как единство. Одна только партия, реакционная в самом гротескном смысле – темпоралистская * В подлиннике temporalistische, от Temporalien – “права и доходы, связанные с церковной должностью” (Wahrig, Deutsches Wörterbuch). Имеется в виду защита светской власти пап в церковной области Италии католическая партия – могла занимать открыто враждебную позицию по отношению к Рисорджименто. Все другие партии, в том числе национализм и фашизм, должны были уместиться на одном корабле.

Но этому кораблю и его пассажирам угрожали, как Сцилла и Харибда, одна истина и одна необходимость; Муссолини с большой ясностью формулировал ту и другую.

14 июля 1918 года Муссолини празднует в Генуе день взятия Бастилии и говорит о героях Рисорджименто: “Все они… были наследники бессмертных идей Французской Революции”.

Вскоре после 3 января 1925 года он дает руководителям фашистской газеты следующую директиву: “С демократией надо бороться также, и прежде всего, в тех ее социальных и философских принципах, которые происходят от чрезмерно эксплуатируемой Французской Революции”.

К этому первому и основному парадоксу прибавляется второй. Разве Мадзини и Гарибальди не были республиканцы? Как должен относиться к этому республиканскому убеждению фашизм, ставший монархическим? Ведь оно неизбежно напоминало об одной из самых щекотливых ситуаций его прошлого!

Может быть, прославление античного Рима, все больше определявшее духовный облик итальянского фашизма, было не чем иным, как попыткой забыть оковы, принуждавшие его к невозможному отречению и как раз поэтому связывавшие его с лишенным величия компромиссом.

Было три возможных выхода из этой дилеммы. Можно было включить противоречие в диалектическое отношение роста, сказав, например, что еще незрелый демократизм Рисорджименто лишь в фашизме вырастет до “настоящей” демократии.

Можно было поставить под сомнение первое из противоположных утверждений Муссолини, заявив, что Рисорджименто в действительности не имело ничего общего с демократией и либерализмом.

Наконец, можно было признать наличие конфликта и разорвать неудобную и бесполезную связь.

Все три этих возможности можно найти у Муссолини, по крайней мере в зачатках.

Первая из них, на первый взгляд простейшая, во всяком случае лучше подходила для больших речей.

В декабре 1923 года диктатор объясняет, что между Гарибальди и чернорубашечниками нет никакого противоречия, а напротив, их связывает “историческая и идеальная непрерывность”, а немного позже он внушает милиции, что она воплощает мечту Рисорджименто.

Это притязание он повторяет перед всем миром в большой парламентской речи по поводу Латеранских соглашений: “Мы не только не отрекаемся от итальянского Рисорджименто, мы его дополняем”. По этому случаю он подвергает резкой критике попытку “некоторых католических кругов” осудить Рисорджименто.

Слабость Рисорджименто Муссолини усматривает в том, что оно было делом ничтожного меньшинства: таким образом фашизм оказывается чем-то вроде продолжения Рисорджименто на более высоком и всеобъемлющем уровне.(7)

В 1932 году открытие памятника Аните Гарибальди дает повод торжественно подтвердить этот тезис. Муссолини заявляет гарибальдийцам, шествующим в своих красных рубашках: “Чернорубашечники, умевшие в годы позора бороться и умирать, также и в политическом смысле следуют идеальному курсу краснорубашечников и их вождя”.

О многих точках зрения, говоривших против такого истолкования, наглядно свидетельствует, впрочем, тот факт, что он должен был назначить столь важную персону, как квадрумвир де Векки, главой руководящего журнала Rassegna Storica del Risorgimento * Историческое обозрение Рисорджименто (итал.) , с особым заданием рассматривать этот предмет “с фашистских позиций”. Как он заявил немного позже, этот журнал был раньше профессорским изданием в смысле старых времен, но фашизм “во многих аспектах” есть продолжение движения, которое в 19 столетии дало отечеству единство, а в 20-ом должно дать ему могущество.

Здесь очевидно, что Муссолини в действительности понимает под "продолжением” не “усиление”, а скорее приближается ко второй из описанных возможностей, склоняясь к разделению “аспектов” Рисорджименто. Это вполне соответствует методу Морраса, и поскольку здесь тоже речь идет о представителях критического либерализма, такой метод может рассчитывать на тот же успех. Например, у Мадзини подчеркивается одна только встречающаяся у него критика Франции и индивидуализма Революции, чтобы заставить забыть гораздо более фундаментальную для него принадлежность к “миру” Французской Революции. И в этом смысле Муссолини утверждает, что Мадзини и Гарибальди вовсе не были либералы, что Рисорджименто не имеет ничего общего с либерализмом и демократией.

Но когда он говорит, что либерализм и демократия были “два плохо переваренных нами импортных продукта”, то нельзя сбросить со счета потенциально враждебные Рисорджименто выводы; в самом деле, трудно допустить, что ввозу этих продуктов способствовали папа и Бурбоны. Кто хочет быть “полным, категорическим, окончательным отрицанием” всего мира Французской Революции, тот должен считать Рисорджименто неудобным и компрометирующим соседством.

Поэтому Сальваторелли с полным основанием сделал понятие “анти-Рисорджименто” лозунгом антифашистской полемики. И в фашизме нашлось направление, которое не пыталось отразить этот упрек тонкими различениями, а прямо радикализировало его и истолковало в положительном смысле. К этому сводится истолкование фашизма как “контрреформации”, принадлежащее Курцио Малапарте; журнал Асверо Гравелли Anti-Europa * Анти-Европа (итал.) уже самым своим названием объясняет свою позицию; но решительнее и дальше всех заходит в прошлое Джулио Эвола, для которого антисемитизм и антихристианство – главное условие освободительного возвращения к “языческому империализму”.

Это форма общеевропейского радикального консерватизма, входящая как составная часть во все фашизмы, и Муссолини тоже оставил некоторые примеры в этом роде. Но в Италии она осталась главным образом литературной. Дуче в большинстве своих официальных высказываний стоит ближе к другому полюсу фашистской идеологии, к академической интерпретации Джованни Джентиле, для которого фашизм “в согласии с учением Мадзини есть самая совершенная форма либерализма и демократии”.

Чтобы основательно понять фашистскую идеологию, надо иметь в виду оба этих полюса. Но в них нет ничего специфически итальянского, и если кусочное мышление Муссолини в идеале опирается на то или другое из них, в зависимости от ситуации, то их выражение в реальности фашистской Италии, напротив, всецело зависит от воли и меняющихся склонностей дуче. Фашизм, в свою очередь, сильнее всего проявил свою собственную инициативу по отношению к Муссолини не своей теорией, а основной структурой своей практики.

 


Страница 17 из 21 Все страницы

< Предыдущая Следующая >
 

Вы можете прокомментировать эту статью.


наверх^