В военные годы «генетические страсти» немного утихли – было не до теоретических споров.

Военные и первые послевоенные годы были для Д. А. годами творческого расцвета. Особый интерес в эти годы он проявлял к проблемам роста и развития растений. Д. А. считал, что расшифровка закономерностей роста возможна только на основе изучения строения протоплазмы и процессов, происходящих в ней при росте.

В конце 1942 года он сформулировал ряд положений, которые образно назвал «структурой жизни». Центральное место в гипотезе о структуре жизни занимало представление о том, что основой этой структуры служат макромолекулы нуклеиновых кислот, которые являются очагами синтеза белков. От концентрации нуклеиновых кислот в ткани зависят темпы её роста и характер новообразований, например, форма листьев, последовательно возникающих на растущем побеге и т. п. Лишь много позже, в конце 50-х – начале 60-х годов представление об особой роли нуклеиновых кислот в организме как матриц для синтеза белков и как «вещества наследственности» получило широкое признание. Работы Уотсона и Крика по расшифровке наследственного кода в структуре ДНК были удостоены Нобелевской премии. Но в начале 40-х годов эта гипотеза была очень новой и казалась чрезвычайно смелой.

В 1944-45 годах в работах учеников Д. А. были получены первые экспериментальные доказательства закономерностей, сформулированных Д. А.

Большой интерес проявлял Д. А. Сабинин к изучению гормональной регуляции процессов роста. В частности, он считал вероятным, что стимуляторами роста могут быть производные нуклеиновых кислот, а местом их синтеза – корень. Тем самым Д. А. предсказал открытие цитокининов и указал на место их синтеза, что подтвердилось много позже. Сабинин впервые сформулировал положение о роли корня не только как органа поглощения воды и минеральных веществ, но и как органа синтеза жизненно важных соединений.

Интересу Д. А. к изучению гормональной регуляции роста способствовало также то, что во второй половине 40-х годов в СССР начало налаживаться промышленное производство синтетических ростовых веществ и появилась реальная возможность широкого использования их в сельском хозяйстве.

В этот период у Д. А. Сабинина созрела обширная программа исследований действия ростовых веществ, которую планировалось провести силами кафедры физиологии растений в содружестве с кафедрой органического синтеза химфака МГУ, возглавляемой А. Н. Несмеяновым. Работу предполагалось провести по трем основным направлениям: 1) отыскание новых ростовых веществ среди соединений, образуемых организмами; 2) физиологическое изучение вошедших в практику синтетических ростовых веществ; 3) расширение области применения синтетических ростовых веществ путем испытания на новых объектах. Предполагались испытания действия ауксинов в сочетании с нуклеиновыми кислотами, изучение действия ростовых веществ на синтез белков и нуклеиновых кислот. В 1948 году, после сессии ВАСХНИЛ, эти работы были прекращены.

В первые послевоенные годы нападки Т. Д. Лысенко на инакомыслящих ученых усилились. Одной из новых жертв Лысенко стал крупный генетик, профессор Тимирязевской Сельскохозяйственной Академии А. Р. Жебрак. В ответ на газетную травлю Жебрака Д. А. Сабинин послал письмо в его защиту А. А. Жданову, который в то время будучи членом политбюро ЦК партии непосредственно занимался вопросами культуры и науки. Это письмо, имеющееся в архиве Д. А., я здесь привожу.

«Глубокоуважаемый Андрей Александрович!

Ваше внимание к научной и культурной жизни нашей страны, Ваше направляющее влияние на решение дискуссионных вопросов в этой области позволяют мне обратиться в Вам с настоящим письмом.

На днях в «Правде» и в «Литературной газете» появились статьи, полные возмущения по адресу проф. Жебрака, опубликовавшего примерно полтора года назад статью в ответ на выступление американского ученого Сакса. Авторы статей в «Правде» и «Литературной газете» требуют предания А. Жебрака суду общественности. Следовательно, приходится заключить, что мы, читавшие в 1945 г. ответ А. Жебрака в “Science” и вполне удовлетворившиеся им, не сумели заметить в нем главного, или же, что авторы указанных статей полтора года, переваривая впечатления от этого ответа, все же не сумели его понять и оценить должным образом.

Статья Сакса, опубликованная в апреле 1944 г. задевала достоинство нашей науки, наших ученых. Они изображались в ней, как послушная толпа, внимающая директивам сверху, и, в частности, почтительно умолкшая перед Лысенко, получившим поддержку властей. Что можно, и что нужно было ответить Саксу, чтобы этот ответ прозвучал так сильно и убедительно, как этого требовала ситуация, сложившаяся вокруг поднятого вопроса о свободе науки в нашей стране? Ответа сильного, независимого и проникнутого убежденностью.

Проф. Жебрак в своем ответе, разобрав положение генетики в СССР, в наших ВУЗах, институтах, очень убедительно показал, что она развивается по тому пути, которым она шла до появления генетических работ Лысенко. Проф. Жебрак сказал все, что можно сказать в коротенькой статье для опровержения основных принципиальных положений статьи Сакса. Правда, он не взял под свою защиту чести Лысенко как ученого-генетика. Вот это обстоятельство и вызвало возмущение наших авторов – Лаптева, Фиша, Суркова. Спрашивается, мог ли и должен ли был Жебрак, выступая на страницах журнала, читаемого учеными всего мира, защищать величие Лысенко как генетика?

Он не мог этого сделать по той простой причине, которая создала в нашей стране заговор молчания вокруг последней наиболее широковещательной из всех статей Лысенко, работы «Наследственность и её изменчивость». Не может ученый-натуралист солидаризироваться с утверждениями «О превращении элементов в теле организма не в то, чем были эти химические элементы вне организма». Не может биолог, считающий успехи в изучении составных частей клетки, ядра и хромосом одним из важнейших достижений последней четверти века, согласиться с заменой этих представлений положением о наследственности как свойстве клетки в целом и о том, что «каждая капелька протоплазмы обладает наследственностью». С возмущением и стыдом закрываешь книгу, где автор говорит о «развитии как закручивании и раскручивании», где нет ни одной страницы, лишенной путаницы и противоречий. Ведь эта книга переведена на английский язык! О её содержании и характере узнали на Западе и в США уже за год-два до этого перевода. Солидаризироваться с упомянутой книжкой Лысенко, с этим манифестом лысенковской генетики, не мог ни Жебрак, и ни один передовой биолог нашей страны, не отказывающийся от ряда положений, являющихся основой современной биологии.

Конечно, можно сказать так: раз Жебрак взялся за перо для поддержания нашего национального достоинства, он должен был занимать видное место в нашей науке. Но ведь проф. Жебрака знали за рубежом, знали его работы, его взгляды, его позицию в дискуссионных вопросах генетики.

Если бы он, давний противник Лысенко, на страницах нашей печати торопливо сменил вехи при ответе Саксу, это могло бы быть лишь подтверждением лживых утверждений Сакса. Ответ Жебрака был особенно убедителен и хорош именно потому, что он содержал в себе тот элемент независимой критики, само существование которой к нашей стране отрицал Сакс.

Таким образом самым ценным в ответе Жебрака было, пожалуй, то проявление независимости суждения о Лысенко, которое так возмутило товарищей из «Правды» и «Литературной газеты». Вот этого-то они, к сожалению, и не поняли в ответе Жебрака.

Правда, винить их за это трудно. Если им понадобилось полтора года для того, чтобы додуматься, что ответ Жебрака достоин возмущения, то не меньший срок пройдет, пока они разберутся в своей ошибке.

Профессор Московского Государственного Университета

Завед. кафедрой физиологии растений (Д. Сабинин)

8/1Х – 47 г. Москва 9, ул. Герцена 6

Институт ботаники МГУ

Дмитрий Анатольевич Сабинин»

В 1946-47 годах Т. Д. Лысенко выступил с новыми «откровениями» о скачкообразном превращении одних видов в другие и об отсутствии в природе внутривидовой борьбы. Интервью с Лысенко по этому вопросу было напечатано в «Литературной газете» 18 октября 1947 года под кричащим тенденциозным заголовком: «Почему буржуазная наука воюет против работ советских ученых». Речь в статье шла о пропаганде Лысенко гнездовых посевов кок-сагыза (каучуконос, в то время вводимый в культуру). Лысенко говорил корреспонденту: «Теоретической основой гнездового посева является отсутствие внутривидовой борьбы…» «Я знаю, что еще и у нас внутривидовую борьбу признают некоторые биологи, например профессор П. М. Жуковский…Я отношу это к буржуазным пережиткам. Внутривидовой конкуренции в природе нет и нечего её науке выдумывать.»

Д. А. Сабинин был возмущен этим очередным невежественным и безапелляционным выступлением Т. Д. Лысенко в широкой печати и вместе с акад. И. И. Шмальгаузеном, проф. А. Н. Формозовым и деканом биофака С. Д. Юдинцевым написал в «Литературную газету» опровержение под названием «Наши возражения академику Лысенко». Оно было опубликовано 29 ноября 1947 года. В письме ученых говорится: «В открытии Лысенко нет ничего принципиально нового….Цифры, приводимые в работах Т. Д. Лысенко доказывают, вопреки воле автора, именно наличие внутривидовой борьбы в посевах…Мы считаем, что концепция Т. Д. Лысенко об отсутствии внутривидовой борьбы противоречит основным положениям дарвинизма, отвлекает научную мысль на неправильный путь, лишая тем самым нашу практику богатейших возможностей».

Таким образом, в этих новых работах Лысенко чувствовался тот же самый стиль, что и раньше: ниспровержение основных, твердо установленных законов биологии, без достаточных на то оснований, без вдумчивого анализа предмета и без корректной экспериментальной проверки.

В том же номере газеты оппонентам Лысенко ответили его ученики и союзники – А. Авакян, Д. Долгушин, Н. Беленький, И. Глущенко. Ф. Дворянкин, которые выступили со статьей: «За дарвинизм творческий, против мальтузианства» где, в частности, говорилось: «Толкуя о престиже русской и советской науки в области обоснования теории естественного отбора, оппоненты подменяют суть этой теории чуждым для нее мальтузианством. Традиции же передовых русских ученых заключались в ином, – как раз в том, что они не боялись ломать установившиеся за рубежом каноны и не следовали слепо модным течениям зарубежной науки, а противопоставляли им свои исследования и выводы». Далее недопустимо грубым тоном авторы статьи заявляли, что оппоненты Лысенко вздумали де учить его агротехнике, тогда как им самим еще нужно поучиться.

Продолжением дискуссии на страницах «Литературной газеты» было заседание, устроенное в Большой Коммунистической аудитории МГУ (Моховая 11), где с докладами о внутривидовой борьбе выступили И. И. Шмальгаузен, Д. А. Сабинин и А. Н. Формозов.

Аудитория была переполнена. Сторонники Лысенко и он сам были приглашены на совещание, но никто из них либо не явился, либо не выступал. Во всяком случае, крупных лысенковцев, которых все знали в лицо, там не было.

Д. А. на примерах, взятых из работ лысенковцев, убедительно показал, что неправильные выводы, которые сделал Лысенко и его сторонники из результатов опытов, являются следствием неправильной обработки данных. На самом деле эти данные лишь подтверждают существование внутривидовой борьбы. Дискуссии по докладам, насколько мне помнится, не было. Доклады, сделанные на заседании, были выпущены затем отдельной брошюрой. («Внутривидовая борьба у животных и растений», 1947 г. изд. МГУ).

Нападки на ученых, чем-либо не угодивших Лысенко, в печати все усиливались. Это совпадало с утверждением приоритета и престижа русской науки. В научных статьях не разрешалось приводить большой список иностранных работ. На стороне Лысенко, наряду с биологами и агрономами, выступали философы (они присоединились к Лысенко в середине 30-х годов и в середине-конце 40-х годов стали особенно активными), обвинявшие своих противников в низкопоклонстве перед Западом, ревизии марксизма, идеализме и т.п. Каждый день газеты приносили известия о новых жертвах разнузданной клеветы. Обвинения было бездоказательными, а тон напоминал грубую перебранку базарных торговок, с той разницей, что роль нецензурных выражений заменяли клички: «космополит», «низкопоклонник», «лжеученый», «буржуазный выродок». Как и всегда в это время, научные споры переводились в плоскость политическую.

Между тем в правительственных кругах появились сомнения в компетенции Лысенко как ученого и правильности его практических рекомендаций. Собрать материалы и выяснить мнения других ведущих ученых о деятельности Лысенко было поручено сыну А. А. Жданова – Юрию Александровичу Жданову, который в то время работал в отделе науки ЦК. На беседу с Ю. А. Ждановым был приглашен и Д. А., который откровенно высказал свое мнение о работах Лысенко.

Лысенко стало об этом известно, и он решил нанести ответный удар. 31 июля 1948 года открылась сессия ВАСХНИЛ, на которой, с предварительного одобрения И. В.Сталина, Т.Д. Лысенко разгромил сторонников классической генетики, противопоставив советской «мичуринской науке» буржуазный «морганизм-вейсманизм» (этот термин на долгие годы стал ругательной кличкой генетиков). Некоторые известные ученые, сначала возражавшие Лысенко, узнав, что Лысенко получил поддержку Сталина, и в сущности его точка зрения становится официальной точкой зрения партии, отказались от своих первоначальных высказываний и к концу сессии «покаялись». Лишь немногие, такие как Раппопорт, твердо отстаивали свою научную позицию. Д. А. Сабинин на эту сессию приглашен не был.

12 августа 1948 года было объявлено общее собрание коллектива биофака. Оно состоялось в Большой зоологической аудитории МГУ, на ул. Герцена. Совещание открыл тогдашний ректор МГУ А. Н. Несмеянов, который сказал примерно следующее: «Вы знаете, что академика Лысенко поддерживают Партия и Правительство. Коллектив биофака в прошлом совершил ряд ошибок, за которые декан С. Д. Юдинцев отстранен от занимаемой должности. Представляю вам нового декана И. И. Презента. Вы должны тщательно продумать свое дальнейшее поведение и если вы сделаете правильные выводы из всего случившегося, я постараюсь сохранить коллектив биофака в целости. Я не требую, чтобы вы высказывались сейчас, всем надо подумать и определить свою линию поведения, а через неделю мы соберемся снова.»

Вслед за ректором выступил Юдинцев, который монотонным голосом зачитал по бумажке, что он совершил ошибку, собрав совещание по внутривидовой борьбе, поддержав противников Лысенко и считает, что увольнение его было справедливым. На этом Несмеянов хотел закрыть собрание, но неожиданно поднял руку, прося слово, Д. А. Сабинин. Еще сбегая по лестнице к трибуне, он начал говорить: «Я считаю, что все так называемое учение Лысенко – это сплошная чепуха и я вам всем сейчас это докажу». Его прервал Несмеянов: «Дмитрий Анатольевич, остановитесь, не горячитесь, подумайте, чем Вам всё это грозит!». Но Д. А. продолжал: «Я сорок лет преподаю физиологию растений и много лет думал над этими вопросами. Мне нечего передумывать. Я знаю, чем мне это грозит, но я не считал бы себя порядочным человеком и настоящим ученым, если бы не сказал честно всё, что я думаю.» Однако, высказываться дальше Д. А. не мог, так как Несмеянов поспешно закрыл собрание.

Сотрудники Д. А. уныло собрались на кафедре. Когда туда пришел Д. А., я подошла к нему и сказала: «Зачем Вы это сделали? Если Вам не жалко себя, то пожалели бы кафедру, которую Вы организовали с таким трудом. Ведь нас теперь разгонят!», на что Д. А. отвечал: «Дети мои, поймите, я не мог поступить иначе, да и все равно мои взгляды известны и я их не изменю. Ведь этот подлец у меня чай пил!» (Очевидно, в этом случае подлецом Д. А. назвал Презента).

В это время в комнату вошли две навзрыд плачущие студентки и с другой кафедры и пролепетали: «Разрешите пожать Вашу руку, ведь Вы – единственный настоящий человек среди всех этих трусов!». Раздался звонок телефона – Дмитрия Анатольевича приглашал к себе Несмеянов. Вернувшись, Д. А. предал свой разговор с ректором. Несмеянов глубоко сожалел о случившемся и сказал Д. А., что теперь, после публичного выступления, он не сможет отстаивать Д. А. и принужден будет его уволить.

Через неделю состоялось новое собрание коллектива биофака, на котором профессора и сотрудники «каялись» в своих ошибках, указывали пальцами на тех, кто их «подбил» на неверные действия; те, в свою очередь, пытаясь оправдаться, указывали на следующих, в общем, шла цепная реакция взаимного охаивания и сведения личных счетов. Мне вспоминается среди прочих, выступление А. Кузякина, который говорил, что перед войной, будучи студентом биофака, он послал письмо в ЦК с просьбой отменить на биофаке преподавание физики, химии и математики, которые биологам не нужны. Была создана комиссия из преподавателей и студентов, которая не поддержала предложения Кузякина, и никакой выгоды он за свою инициативу не получил – ему лишь выдали лишнее одеяло в общежитии. А тем временем, как заявил Кузякин, Алиханян – формальный генетик – украл в Америке новую породу кур, выдал за свою и получил за это большое вознаграждение.

Дмитрия Анатольевича на этом собрании не было, так как опасаясь его языка, сотрудники позаботились, чтобы он об этом собрании не узнал, и он в этот день уехал в другое учреждение.

Вскоре (28 августа 1948 года) приказом по министерству просвещения Д. А. вновь был снят с работы «как проводивший активную борьбу против мичуринцев и мичуринского учения и не обеспечивший воспитания советской молодежи в духе передовой мичуринской биологии». Вместе с ним были уволены многие профессора и сотрудники МГУ, в том числе и «покаявшиеся». На место уволенных были зачислены сотрудники Лысенко. Массовые увольнения прошли и в других научных и учебных заведениях биологического профиля по всему Советскому Союзу. Не обошлось и без курьезов : например Ф. М. Куперман, которая работала в Омске в Институте зерна, была там уволена как антимичуринка и зачислена Презентом на кафедру дарвинизма МГУ в качестве сторонницы Лысенко.

В сентябре 1948 года я ненадолго уехала в отпуск в Киев, и там получила письмо от Д. А., выдержки из которого я здесь привожу:

«Очень хорошо, что Вы находитесь вдали от кафедры, Университета и Москвы. Волей-неволей Вы были бы иначе вовлечены в ту атмосферу слухов, тревог и волнений, которой охвачены круги биологов. Все интересы, все разговоры сосредоточены вокруг одной проблемы, одних и тех же сведений и новостей. Разговоры и размышления бесплодны, надо или отдыхать, как делаете Вы, или работать, изолируясь от общей настроенности. Второе не так-то просто. В связи с этим послушайте моего совета, живите в Киеве подольше, съездите не только в Китаево, но и в Херсон и в Одессу. Сейчас слишком все неопределенно, чтобы устраиваться где бы то ни было. Приедете 1 октября, будет, вероятно, яснее, да и сил наберетесь побольше. А это не помешает: обстановка для работы на ближайший год будет, очевидно, отнюдь не идиллической. Оружием в борьбе за существование несомненно, окажется и знание работ Одесского Института, где долгое время директором был Т. Д. Лысенко. Да и Вам просто любопытно познакомиться на месте с деятельностью крупного коллектива мичуринцев. Но держите себя там умно.

Мое собственное положение неопределенное: я занимаюсь операцией, именуемой в химии синтез по остаткам. Вспоминаю, что, где и с кого можно взять из книг, из денег и предпринимаю вылазки. Бываю в журнальном зале МГУ, где уже опять все разложено по полкам и много есть интересного. Пожалуй, особенно везет проблеме веществ, задерживающих рост. Недурно было бы доклад, сделанный мной весной, пополнить и расширить, охватив проблему возможно широко. Правда, общая ситуация на биологическом фронте смутная и сумбурная, несколько мешает сосредоточиться на чем-либо одном и заставляет интересоваться всяким вздором.»

В первое время после увольнения Д. А. надеялся, что нормальное положение в биологии восстановится в течение сравнительно непродолжительного времени, максимум через год. Нужно было выжидать.

Страница 3 из 4 Все страницы