Положение Д. А. было очень трудным не только морально, но и материально. У него было четверо детей. Старшая дочь уже имела свою семью, но, будучи аспиранткой, нуждалась в материальной помощи Д. А. На одну зарплату жены вся большая семья Д. А. существовать не могла. Была надежда получить гонорар за книгу по физиологии растений, которую Д. А. написал в 1946-47 г. Книга была задумана как учебник и в ней Д. А. подытожил материалы курса лекций, которые он долгие годы читал студентам. Однако, по характеру изложения, глубине, новизне, книга была трудна для студентов и скорее представляла собой сводку современного состояния физиологии растений, и даже во многом это современное состояние опережала. Издательство «Советская наука» приняло книгу к печати в качестве монографии и Д. А. начал работать с редактором. Книга еще не была напечатана, но размноженные на машинке несколько экземпляров жадно читали сотрудники и аспиранты кафедры, по ним готовились к экзамену студенты. После увольнения Д. А. из Университета издательство отказалось печатать книгу, несмотря на восторженные отзывы о ней ряда ведущих ученых (сохранились отзывы, сделанные по просьбе издательства проф. Благовещенским, проф. Львовым, проф. Красносельской) и их утверждения, что материал книги не затрагивает вопросов, бывших предметом дискуссии на сессии ВАСХНИЛ.

Лишь после смерти Д. А. благодаря активным хлопотам многолетней сотрудницы Д. А. доцента кафедры О. М. Трубецковой и ходатайству ряда других лиц, книгу удалось напечатать в 1955 году, но без главы о физиологии развития растений, содержащей критику Лысенко. Последняя была издана отдельной книгой лишь в 1963 году.

По прошествии 3-4 месяцев Д. А. начал делать попытки устроиться на работу. Но его боялись брать: он как бы был объявлен вне закона. Не принимали на работу не только его, но и его учеников.

Только через шесть месяцев, пользуясь своей исключительной популярностью в обществе, его решился взять к себе на работу Герой Советского Союза Иван Дмитриевич Папанин.

20 февраля 1949 г. Д. А. Сабинин был зачислен старшим научным сотрудником в Институт Океанологии АН СССР. причем исполнял обязанности директора Черноморской станции этого института в Голубой Бухте близ Геленджика. По свидетельству его лаборантки, бывшей студентки кафедры Г. М. Чихичевой, в первый год в Геленджике Д. А. много и интенсивно работал, изучая физиологию морских водорослей, часто выходил в море, которое он всегда очень любил. Одновременно он много и систематически занимался административными делами. На станции царил бодрый тон. Обаяние Д. А., умение подойти к людям, демократический и деловой стиль его работы, позволили сплотить дружный и деятельный коллектив.

Тем не менее масштабы работы были значительно 'уже творческих возможностей Д. А. У него не было ни сотрудников, ни достаточного количества средств, приборов и реактивов, чтобы развернуть серьезную работу. Он тосковал по молодой, шумной студенческой аудитории, к которой привык и которую любил. Об этом он сказал в доме своей старшей дочери, когда 30 ноября 1949 года мы собрались для празднования его 60-летнего юбилея. Он сказал: «Я пью за то, чтобы мы все всегда хорошо вспоминали время, когда мы были вместе. Когда я читал лекции студентам и видел, как в ответ на то, что я говорю, загораются интересом их глаза, я всегда чувствовал себя молодым. Эти поколения студентов вырастали, на смену им приходили новые и так же на лекциях загорались из глаза, и я думал: «нас увлекает одно и то же, значит, я так же молод, как они. А теперь этого нет, и я внезапно почувствовал себя старым.»

Когда Д. А. поступил на работу в Институт океанологии, ему обещали, что впоследствии его официально назначат директором станции. Однако, зимой 1950-51 г директором был назначен другой человек, что, конечно, уменьшало возможности Д. А., и без того скромные, организовать должным образом работу на станции. Судя по сохранившимся докладным, до самых последних своих дней он делал неустанные попытки добиться ремонта морского водопровода, который был необходим для культивирования морских водорослей, использовал все свои знакомства, чтобы достать реактивы, но результат этих усилий был мизерным…

Стало ясным, что жизнь и судьба Д.А. в Голубой Бухте – это судьба человека, вырванного из гущи жизни, оторванного от привычной ему кипучей деятельности и обреченного на прозябание.

К тому же жизнь в одиночестве, в отрыве от близких людей, также угнетала Д. А. Он решил попытаться устроиться на работу в Москве. Появилась возможность поступить в Почвенный Институт АН СССР, но Опарин, бывший тогда академиком-секретарем отделения, поставил условием поступления Д. А. на работу публичное «покаяние».

Улучшения положения в биологии, на что вначале надеялся Д. А., в скором времени не предвиделось. По-видимому, в этот период у Д. А. и начался тяжелый нервный срыв.

Все близкие уму люди, встречавшие Д.А. в ту зиму, поражались перемене, которая с ним произошла: обычно всегда легко смеявшийся, любивший шутить и радовавшийся удачным шуткам других, даже если они высмеивали его самого, он стал ко всему безучастным, молчаливым, а в глазах застыло выражение боли.

В то время я работала в Лаборатории физиологии Института леса АН СССР. Её заведующий, чл.-корр. Л. А. Иванов, которому исполнилось 80 лет, решил уйти на пенсию и попросил меня поговорить с Д. А., не согласится ли он заведовать этой лабораторией, так как лучшего преемника себе он не может желать. Прошло несколько дней, но я Д. А. не видела. Узнав об этом, Л. А. Иванов сказал, что надобность в разговоре с Д. А. отпала, так как он говорил с акад. В. Н. Сукачевым – директором Института леса, и тот сказал, что взять Д. А. Сабинина не сможет. Действительно, В. Н. Сукачев принял на работу многих уволенных «формальных генетиков». В состав партбюро Института входила группа лиц – противников В. Н. Сукачева. Среди них наиболее активными были К. Н. Тараканов и А. П. Щербаков, которые выступала против него на собраниях, писали доносы, вызывая бесконечные проверочные комиссии. В. Н. Сукачев боялся, что в такой обстановке острый язык Д. А. и его нежелание лавировать еще обострят создавшееся положение.

В середине апреля 1951 года я случайно встретила Д. А. на заседании и он попросил меня проводить его до остановки троллейбуса. Он сказал, что рад за меня, что я работаю у настоящего честного ученого и добавил: « Я понял, что никак не могу изменить свою судьбу. Мне невыносимо думать, что я поеду в Геленджик и буду там один на пустом берегу, под вой ветра. Все мои попытки устроиться безрезультатны. Все говорят, что я должен каяться, но этого я не могу. Я стал никому не нужен…» Я удивлялась необычному поведению Д. А., так непохожему на свойственный ему обычно бодрый оптимистический тон, но, к сожалению, мне не хватило жизненного опыта, чтобы понять то, что он недоговаривал.

Чтобы хоть как-то утешить Д. А. я сказала, что Л. А. Иванов очень высоко ценит его и его одного хотел бы видеть своим преемником, но что обстановка в Институте такова, что к нам Д. А. идти нельзя. Потом я узнала, что Д.А. все же ходил к Сукачёву и Сукачёв ему отказал.

В таком тяжелом состоянии Д. А. уехал в Геленджик, взяв с собой охотничье ружье. К сожалению, там в то время из научного персонала была одна Г. М. Чихачёва, слишком молодая и неопытная, чтобы хоть как-то повлиять на настроение Д. А. Сотрудники более старшего поколения Щапова, Гаевская, гораздо более эрудированные, которые могли бы затеять интересный для Д. А. разговор, втянуть его в научные споры, как это обычно бывало, отвлечь – в это время отсутствовали.

Рано утром 22 апреля 1951 года он застрелился.

Когда я теперь, через много лет, рассказываю об этой истории, я часто слышу вопрос, стоило ли Дмитрию Анатольевичу из-за расхождений в определении понятия «развитие растений» или признания внутривидовой борьбы сражаться с ветряными мельницами и так рисковать собой. Ведь в сущности это – отдельные частные вопросы науки. Но дело заключалось не в этих частных вопросах, по которым у разных ученых могла быть разная точка зрения. Дмитрий Анатольевич последовательно отстаивал чистоту и честность науки, её свободу от давления извне, строгость её доказательств и выводов, против невежества и особенно беспринципного использования науки для целей, ничего общего с ней не имеющих.

В ряде современных статей, где упоминается имя Д. А. Сабинина, о нем пишут, что он «не выдержал травли и застрелился». Вряд ли это правильно. Ведь «травля» состояла лишь в том, что его дважды увольняли с работы – один раз в 1937 году и второй в 1948. Многим его коллегам пришлось перенести неизмеримо больше, но никто сам в петлю не полез. На Сабинина никто не нападал, его не обливали грязью в газетах, у него не было нужды обороняться, но он сам шел на отчаянную неравную борьбу за истину в науке, за независимость науки, не имея никаких шансов на успех. С середины 30-х годов и до августа 1948 года он редкий день не выступал перед слушателями с уничтожающими разоблачениями антинаучной биологической отсебятины академика Лысенко и его последователей. Но несмотря на ораторский талант и убедительность аргументации Сабинина почти все слушатели, хотя и аплодировали ему, упорно и безоглядно шли за академиком Т. Д. Лысенко – у него была сила. И даже ближайший и лучший ученик Д. А. Сабинина профессор П. А. Генкель сделался правоверным «лысенкистом». Похоже, что Д.А. Сабинин не смог пережить гибель научной биологии в его родной и дорогой ему стране. Очень мучило его и молчаливое согласие почти всех ученых на этот разбой в науке в продолжение многих лет, особенно после августа 1948 года.

Засилье Лысенко нанесло громадный вред воспитанию научных кадров, и сейчас многие представители того поколения ученых, которое сформировалось после победы Лысенко, видят в науке лишь служанку для своих корыстных интересов, прежде всего для своей карьеры. Недаром после 1948 года ходил грустный каламбур «С победой Лысенко произошло «облысение» науки». Исправить это чрезвычайно трудно.

Справедливости ради следует сказать, что Д. А. Сабинин не был одинок в своей борьбе с Лысенко. Можно назвать более десятка имен крупных ученых, которые не подлаживались под модное «мичуринское» течение, не предавали своих научных взглядов. Но методы их борьбы были иными. Они лавировали. Один из примеров такой борьбы ярко и подробно описан в романе В. Дудинцева «Белые одежды». Пример этот взят из жизни. Другой пример такого же рода – это поведение акад. В. Н. Сукачева. Пока Лысенко был в силе, он не высказывал публично своего несогласия с идеями Лысенко. Но вместе с тем В. Н. Сукачёв взял на работу многих уволенных «морганистов-вейсманистов», в том числе и акад. Н. П. Дубинина. Лишь когда положение Лысенко пошатнулось, В. Н. Сукачёв стал выступать в печати против его рекомендаций. Таким образом В. Н. Сукачёв сохранил Институт леса, которым он руководил, и многих честных учёных.

Кто из них был более прав – Сабинин или Сукачёв, и что принесло больше пользы науке? Я не берусь судить, думаю только, что способы борьбы со злом человек избирает согласно особенностям своего характера. Такой человек как Д. А. Сабинин – открытый и эмоциональный – не мог действовать иначе.

Дмитрий Анатольевич Сабинин похоронен в Геленджике. На его памятнике его почерком выгравирована латинская надпись «Post tenebras spero lucem». Это было одно из любимых изречений Д. А.: «После темноты надеюсь на свет».

Написано в 1989 г.

Страница 4 из 4 Все страницы