Телевидение – только часть общего явления коммерческой наркотизации детей. Наркотизацией я называю любое воздействие на человека, аналогичное применению наркотиков, то есть искусственное возбуждение и мнимое удовлетворение, заменяющее настоящую жизнь. Для этого явления в нашем языке нет даже общего термина: самая страшная опасность нашего времени подкралась к нам без названия! В английском языке есть термин addiction, означающий наркотизацию химическими веществами: "обычную" наркоманию, пьянство и даже курение. Но это слово по самому своему смыслу ("вовлеченность", "втянутость") подчеркивает роль жертвы наркотизации; между тем, главным ее фактором является коммерческое внедрение и распространение наркотиков, спиртных напитков и табака, чем занимаются вездесущие корпорации, влияющие на политическую жизнь.

Но опаснейшая сторона коммерческой наркотизации – это не химическое отравление, не радио и даже не телевидение, а так называемая "рок-музыка" и аналогичные ей виды шумового развращения. Анализ этого явления, содержащийся в книге Блума, не нуждается в комментариях:

"Ницше [Ницше противопоставлял современному цивилизованному обществу, в котором он усматривал упадок жизненных сил, возрождение варварства, понимая под ним безжалостную борьбу за власть, выдвигающую "сверхчеловека" - "белокурую бестию". Эта теория Ницше была источником вдохновения немецких фашистов] в особенности пытался вновь отворить иррациональные источники жизненной силы, пополнить высохший поток ее из варварских" источников; поэтому он поощрял дионисическое начало и музыку, происходящую от него.

Таков смысл рок-музыки. Я не хочу этим сказать, что у нее есть высокие интеллектуальные источники. Но она поднялась до своего нынешнего положения в воспитании молодежи на развалинах классической музыки и в атмосфере, в которой отсутствует всякое интеллектуальное сопротивление попыткам открыть дорогу самым грубым страстям. Современные рационалисты, например экономисты, равнодушны к тому, что она собой представляет. Иррационалисты все – за нее. Можно не опасаться, что из слабых душ наших подростков возникнет "белокурая бестия"["Сверхчеловек" в фантазиях Ницше]. У рок-музыки есть лишь единственная, варварская привлекательность: она апеллирует только к половому влечению – не к любви, не к эросу, а к недоразвитому, незнающему половому влечению. Она распознает первые проявления детской сексуальности и принимает их всерьез, возбуждая и узаконивая их – не как юные побеги, нуждающиеся в тщательном уходе, чтобы из них выросли роскошные цветы, а как некую законченную реальность. Рок подносит детям на серебряном блюдечке, со всем публичным авторитетом индустрии развлечений, те самые вещи, о которых родители всегда говорили, что с ними надо подождать, что сначала надо подрасти, чтобы их понять.

Молодые люди знают, что рок имеет ритм полового сношения. Именно поэтому "Болеро" Равеля – единственное произведение классической музыки, которое они знают и любят. С небольшим прибавлением искусства и большой дозой псевдоискусства целая промыщленность культивирует вкус к оргиастическим состояниям чувства, связанным с сексом, поставляя непрерывный поток пищи для их жадного аппетита. Никогда еще не было формы искусства, столь исключительно адресованной детям. ...

Представьте себе тринадцатилетнего мальчика, сидящего в гостиной своей семьи и готовящего свой урок по математике, с наушниками на голове или поглядывающего на телевизор. Он наслаждается свободой, завоеванной в многовековой борьбе союзом философского гения и политического героизма, освященной кровью мучеников; самая производительная экономика в истории доставляет ему удобства и свободное время; наука проникла в тайны природы, чтобы доставить ему этот чудесный, подобный живому электронный звук и это изображение, которыми он наслаждается. Но чему же служит весь этот прогресс? Перед нами подросток, тело которого содрогается в ритме, симулирующем оргазм; чувства которого формируются гимнами, воспевающими радости онанизма или убийство родителей; честолюбие которого – добиться славы и богатства, подражая наряженному женщиной обольстителю, производящему эту музыку. Короче говоря, жизнь превращается в непрерывную фантазию онанизма в коммерческой упаковке. ...

Это явление поразительно, и в то же время невыносимо, а между тем его едва замечают, оно стало привычным. То, что в нашем обществе лучшая пора юности, ее лучшая энергия поглощаются этим способом, приобрело историческое значение. Люди будущих цивилизаций будут удивляться этому, найдут это столь же непостижимым, как мы находим кастовую систему, сожжение вдов, людоедство, гаремы или бои гладиаторов. Вполне возможно, что величайшее безумие общества кажется нормальным ему самому. ...

Результат всего этого крайне важен: Родители теряют всякий контроль над моральным воспитанием детей в такое время, когда этим всерьез не озабочен никто другой. ...

Рок-музыка доставляет преждевременный экстаз и, в этом смысле, напоминает наркотики, которым она родственна. Она искусственно вызывает экзальтацию, в естественных условиях связанную с завершением величайших дерзаний – победой в справедливой войне, триумфом любви или художественного творчества, обретением религиозной веры или постижением истины. Плодами всего этого может теперь пользоваться кто угодно, без усилий, без таланта, без добродетели, без упражнения своих способностей. Как показывает мой опыт, студенты, испытавшие серьёзное действие наркотиков – и преодолевшие его – с трудом поддаются энтузиазму и редко питают большие надежды. Они производят такое впечатление, будто их жизнь обесцвечена и они видят все в черно-белом свете. Удовольствие, испытанное в самом начале, было столь сильным, что они уже не ожидают его в конце, или в качестве завершения. Они могут функционировать вполне удовлетворительно, но сухо, шаблонным образом. Их энергия подорвана, и они рассчитывают всего лишь произвести своей жизнедеятельностью средства к жизни; между тем, гуманитарное образование должно поддерживать веру в то, что хорошая жизнь – это приятная жизнь, а наилучшая жизнь – самая приятная жизнь. Я подозреваю, что действие рок-музыки, особенно при отсутствии сильных противодействий, аналогично действию наркотиков. Студенты преодолеют эту музыку, или по крайней мере исключительную страсть к ней. Но они сделают это таким же образом, как, по словам Фрейда, принимается принцип реальности – как нечто суровое, неприятное, по существу непривлекательное, как простую неизбежность. Такие студенты будут усердно изучать экономику или какую-то профессию; они снимут наряд Майкла Джексона, под которым обнаружится костюм от братьев Брукс. Они захотят продвигаться по службе и жить с комфортом. Но жизнь эта будет так же пуста и ложна, как и оставшаяся позади. Настоящий выбор – это вовсе не выбор между быстрым удовлетворением и скучным расчетом. Именно это должно было показать им гуманитарное образование. Но пока на них наушники, они не способны услышать, что говорит им великая традиция. А когда, после продолжительного пользования, они их снимут, то окажется, что они оглохли".

Предельным достижением наркотизации было бы электрическое стимулирование мозга с помощью введённых внутрь черепа электродов, как это делали физиологи – Дельгадо и другие. Сначала они делали это с крысами, которые могли включать такие переживания, нажимая на педаль. По-видимому, крысы получали от этого сильное удовольствие, так как продолжали нажимать эту педаль до полного изнеможения. Потом эти опыты были проведены со студентами, но их переживания почему-то не были описаны. С электродом в мозгу можно вовсе не жить, а лежать в постели и всем наслаждаться – как это делали курильщики опиума, лёжа на своей циновке. Жаль только, что эти прежние любители немедленного удовлетворения жили недолго; нынешние живут дольше.

Но представим себе относительно благополучный случай, который изображает профессор Блум: молодого человека, "преодолевшего" шумовую болезнь. Посмотрим, как он описывает своих нынешних студентов:

"Хотя они хотели бы хорошо думать о себе, как и все люди вообще, они сознают, что заняты лишь своей собственной карьерой и своими отношениями. Такой жизни придаётся некоторая внешняя привлекательность риторикой по поводу реализации личности; но молодые люди знают, что во всем этом нет ничего особенно благородного. Качеством, вызывающим восхищение, стала теперь способность выжить, а не героизм, как было в прежние времена. И этот поворот к личному вовсе не является возвращением к нормальности от лихорадочного возбуждения шестидесятых годов [Речь идет о студенческих волнениях, охвативших в 60-ые годы ряд западных стран. Студентам недоставало тогда, как говорил выше Аллан Блум, "подлинных оснований для недовольства", что придало их протестам карикатурный характер], как хотели бы думать некоторые; он не является также выражением извечного эгоизма. Это новая ступень изоляции, не оставляющая молодому человеку другого выбора, кроме обращения к самому себе. Предметы, почти автоматически привлекающие внимание к более общим вопросам, попросту отсутствуют. Конечно, голод в Эфиопии, массовые убийства в Камбодже или атомная война – все это подлинные бедствия, заслуживающие внимания. Но они не связаны непосредственно и органически с жизнью студента. Его повседневные дела редко включают в себя заботы о более широких общественных вопросах таким образом, чтобы личное и общественное сливались в его мыслях. ... Современный экономический принцип, по которому личная порочность производит общественную добродетель, проник во все аспекты повседневной жизни до такой степени, что не видно причин быть сознательной частью гражданской жизни ["Современный экономический принцип", о котором здесь говорится, есть из-вращенное понимание идей Адама Смита, объяснившего рыночную экономику. Теперь это извращение усиленно пропагандируется в России].

Отечество, религия, семья, идеи цивилизации, эти эмоциональные и исторические силы, стоявшие между бесконечностью космоса и индивидом, дававшие ему некоторое представление о его месте в мире, все это подверглось рационализации и потеряло свою притягательную силу. Америка не ощущается уже как некоторый общий проект, а как нечто вроде рамки, в которой отдельные люди предоставлены самим себе. ... Единственный общий проект, привлекающий воображение молодых людей, это исследование космоса, который, как известно, пуст.

Возникающий отсюда неизбежный индивидуализм, присущий нашему политическому строю, усиливается другим, непредусмотренным и непредвиденным явлением – упадком семьи, которая была посредником между индивидом и обществом, доставляла индивиду в некотором смысле естественные внеличные привязанности, внушала ему необходимые заботы по крайней мере о некоторых ближних и создавала совсем иное отношение к обществу, чем проявляет теперь изолированный индивид. Родители, мужья, жёны и дети – это залог продолжения общества. Они смягчают равнодушие к нему, связывая с его будущим личный интерес. Это не просто инстинктивная любовь к своей стране, а любовь к ней ради самого себя. Это мягкая форма патриотизма, простейшим образом вытекающая из личной заинтересованности и не требующая слишком большого самоотречения. Распад семьи означает, что общество потребует от человека крайней самоотверженности в такое время, когда всё побуждает его лишь потворствовать собственным желаниям.

Страница 2 из 3 Все страницы