Разрушение традиционного уклада жизни, происшедшее в двадцатом веке, лишило простого человека привычных ориентиров. Общество, утратившее свои вековые структуры, деградировало до уровня «анонимной стаи», без привычных правил руководства и руководителей. Это и была историческая среда, породившая «тоталитаризм». Россия пережила самую радикальную и самую неудачную из всех революций. Этим несчастьем и воспользовался Ленин, который мог бы стать диктатором. Во всяком случае, он уже стал «вождем», возглавил государство и построил аппарат партийного управления. Но мне кажется, что он все-таки не мог бы стать диктатором, потому что сохранил некоторые социальные черты: в отношении членов партии у него была особая мораль.

В отличие от других вождей, Сталину не надо было создавать партию, захватывать власть и строить систему правления. Все это сделал за него Ленин. Сталин мог использовать удивительную пирамиду абсолютной власти и слепую лояльность составлявших ее новых большевиков. Старые большевики не смогли его удержать. Они вначале не принимали его всерьез, препираясь друг с другом —  как им казалось — по важным вопросам. Между тем, Сталин захватывал аппарат власти.

Вероятнее всего, вначале ему и не приходило в голову, что он может захватить государственную власть. При Ленине он исполнял служебные функции. Ленин, по-видимому, хотел использовать его как «национальный кадр»: на Кавказе, особенно в Грузии, преобладали меньшевики. Он помог этому «чудесному грузину» состряпать книгу по национальному вопросу, а после революции ввел его в правительство в роли «наркома по делам национальностей». Молодой человек был малограмотен, но казался преданным, и от него нельзя было ожидать теоретических ересей. В октябрьские дни Сталина не было видно: он просто не высовывался, ожидая, как повернутся события; так же он вел себя и в других рискованных ситуациях.  Но Ленину и не нужны были особые подвиги этого человека: для подвигов были более выдающиеся люди, особенно Троцкий, подлинный организатор октябрьского переворота и Красной Армии. Троцкий был очевидным образом вторым человеком в партийном руководстве. Вряд ли Ленин боялся Троцкого как конкурента, но диктаторская жилка в нем была, и исполнительный порученец это почувствовал. Ленин сталкивал его с Троцким, которого Сталин ненавидел. Конечно, Сталин смолоду и сам умел сталкивать конкурентов: в сущности, способность к интригам и была его единственным талантом. Мысли он заимствовал у других — правильные или нет.

В некотором смысле он был и организатором. Хорошая память на людей и знание человеческих слабостей позволяли ему манипулировать чиновниками, а единственной приятной ему работой была возня с бумагами. Партийный аппарат чрезвычайно разросся, и этим хозяйством заведовала особая канцелярия: надо было назначать чиновников на разные посты, перемещать их и хорошо их помнить. Партийные лидеры брезговали этой работой, и Каменев посоветовал Ленину поручить это Сталину. Сталин потом его по-своему отблагодарил: чего бы он не дал, чтобы расстрелять Ленина!

Должность Сталина назвали на английский лад — «генеральный секретарь». В политических организациях Англии и Соединенных Штатов General Secretary означало «секретарь по общим вопросам»: это был вовсе не лидер, и даже не один из лидеров партии, а распорядитель, ведавший партийным хозяйством — регистрацией членов, наймом помещений, публикациями и т. п. Политику партии определяли ее настоящие лидеры, например, у партии  мог быть председатель, политический совет и т. д. Но в русском языке  слово «генеральный» ассоциируется со званием «генерал», и это сыграло важную роль. Это была не парламентская партия, а правящая партия, а в такой партии подбор местных кадров важнее всего. И Сталин понял открывшиеся перед ним возможности, когда стал работать с кадрами. Вскоре он выразил  это понимание формулировкой: «В период реконструкции кадры решают все». Вероятно, впрочем, что он украл эту формулировку у кого-то другого, как делал всегда. Ленин заметил перед смертью, что скромный молодой грузин, взявший на себя неблагодарную черную работу, «присвоил себе необъятную власть»,  — он заметил это слишком поздно. Другие большевики просто не принимали Сталина всерьез. Они были слабые политики, и их нетрудно было обмануть.

Конечно, такая власть над местными кадрами — в то время как партийные лидеры спорили о высокой политики — представляла большой соблазн. Очень скоро Сталин понял, как легко этих лидеров дурачить и стравливать друг с другом.  Но была еще другая причина, подстегивавшая его властолюбие: этой причиной был страх. Сталин боялся за свою жизнь, и этот страх с годами усиливался. Можно было бы подумать, что ему нечего было бояться таких олухов власти, как старые большевики, которых он скоро научился водить за нос.  Но в одном отношении большевики были опасны: они не прощали предателей своей партии. В этом они были беспощадны, и Сталин это знал. Был ли он до революции полицейским агентом?

Было много слухов на этот счет. Его злейший враг Троцкий этому не верил, но Троцкий и в других отношениях был идеалист. Шесть или семь успешных побегов Сталина из ссылки вызывали вопросы. Спрашивали, как он избежал виселицы по делу об экспроприациях на Кавказе. Говорили, что он с какого-то момента перестал «сотрудничать», и после этого не пытался больше бежать из ссылки. Все это еще не составляет доказательства. Люди, видевшие документы, могли лгать, а подлинные документы охранки тщательно уничтожались после революции — слишком тщательно, чтобы это могло быть случайным.

Сталин болезненно реагировал на любой интерес к его прошлому. Кавказский период его жизни получил каноническое изложение, и все попытки выяснить историю его молодости беспощадно подавлялись. Писатель Булгаков, надеясь заслужить расположение Хозяина, принялся писать пьесу о его геройском прошлом. Когда он поехал на Кавказ собирать материалы, его вернули с дороги, объяснив, что тема не актуальна; к счастью для него, он не доехал до своей темы. Хуже получалось с теми, кто в таких вещах преуспевал.  Некий Москалев, профессор марксизма-ленинизма, сделал карьеру на якутской ссылке вождя: он объездил места, где помнили Сталина, собрал нужные сведения и написал докторскую диссертацию, разумеется, восхвалявшую выше облака ходячего своего героя.  Он с блеском защитил эту диссертацию, стал заведующим соответствующей кафедры в Московском университете, а затем. . .бесследно исчез,  и о нем нельзя было говорить.  Личная жизнь Сталина, его отношения с родственниками составляли величайшую государственную тайну. Сталин, при всем его демонстративном антисемитизме, хорошо относился к еврейскому артисту Михоэлсу  и не раз беседовал  с ним. Как видно, он не выносил еврейских интеллигентов, но интересовался еврейским фольклором. Когда ему донесли, будто Михоэлс расспрашивал о его семейных отношениях, он распорядился его убить. Он перестрелял родственников своей первой жены. Он преследовал родственников своей второй жены, Аллилуевой: когда дочь спросила его, за что наказали ее теток, Сталин сердито ответил: «Слишком много знали». Болезненная реакция Сталина на все, связанное с  его личной жизнью, заставляет подозревать некоторое скрытое прошлое. Но есть более весомое свидетельство, самое ужасное.

Из всех деяний Сталина самое ужасное и непостижимое — это «большой террор». Миллионы людей, арестованных, загнанных в лагери, расстрелы, пытки в подвалах и бесконечные признания в немыслимых преступлениях. Историки без конца спорят, зачем нужны были эти мучения. Они выдумывают политические планы, предполагают заговоры — и ничего не могут найти.  Историки меньше всего могут поверить, что причиной всего этого было безумие одного человека.  Пример такого же безумия в Германии их не вразумляет, они ищут глубокие причины. Опять-таки, все это лучше понял бы какой-нибудь бесхитростный древний историк вроде Геродота: он описал бы, как некий восточный царь, впав в безумие, приказал вылавливать и казнить всех рыжих или всех заик. Древние понимали, как опасна неограниченная власть, власть одного человека.  Не случайно у спартанцев было два царя, у римлян два консула, в Карфагене два суфета! Мало того, спартанцы поставили для контроля над царями семь эфоров, а в Афинах устроили целый ареопаг, что было уже началом демократии. В сущности, эта мудрость была у всех народов, и в Библии пророк Саул объяснял евреям, как опасно иметь царя. Поэтому монархия всегда ограничивалась аристократией, иерархией жрецов или чем-то в этом роде. Из истории известно также, к чему может привести неограниченная власть. Нерон, Иван Грозный, разные шахи и султаны могли бы научить историков не слишком полагаться на объективные причины. Причины иногда случайны. Иван Грозный боялся бояр, Гитлер боялся евреев. Кого же боялся Сталин?

Посмотрим, кого он прежде всего истреблял. Большой террор начался с большевиков и продолжился, захватывая по инерции всех занимавшихся какой-нибудь общественной деятельностью, или проявлявших какую-нибудь самостоятельность. Но  все дело было в большевиках. Почему же Сталин так боялся большевиков? Почему его жертвы изображались как шпионы, диверсанты, чьи-то агенты — и непременно предатели? Почему их обвиняли в тех же злодеяниях, которые совершал он сам — державший в НКВД лаборатории для приготовления ядов, а во всех учреждениях доносчиков? Почему он истреблял всех, кто что-нибудь знал о его прошлом? Единственное объяснение — что в его прошлом было предательство, и что он боялся возмездия: предатель убеждал себя в том, что все предатели. Десятки примеров свидетельствуют, что он верил признаниям, полученным на пытках, и хотел получить как можно больше таких признаний. Так ли уж важно, во что верили исполнители его приказов?

Большевики были, конечно, наивны, но кое в чем они были серьезны. Сталин знал, что если они узнают нечто о его прошлом, они его убьют. А затем его страх, как это часто бывает, распространился на всех, кто казался ему похожим на большевиков — на всех слишком идейных, слишком грамотных или слишком умных. Нетрудно понять, каких людей он истребил в России. Он задержал развитие России на несколько поколений. И один из пунктов его доктрины как раз отрицал роль личности в истории! Конечно, надо было бы еще объяснить, почему ему позволили все это сделать — и часто видят причину в особых свойствах русского народа. А почему немцы повиновались своему фюреру, а итальянцы — своему дуче?

Общее объяснение таких явлений я уже привел, и примеров более чем достаточно. Надо ли винить хорватов в том, что у них был Павелич, а румын в том, что у них был Антонеску? Разрушение оставляет пустоту, а пустота наполняется случайностью. И все же — Сталин был самой худшей из возможных случайностей. Не знаю, верно ли, что Бехтерев нашел у него паранойю, но впоследствии он мог уже не опасаться психиатров. Даже иностранные деятели, вынужденные вести с ним переговоры, не знали, с кем имеют дело. Черчилль воображал, что он отдает отчет некоему «совету комиссаров», а Рузвельт непременно хотел лично встретиться с ним, чтобы объяснить ему «долговременные интересы России». Оба они, столь разные люди с большим жизненным опытом, не понимали, что этот человек боится остаться без охраны в уборной.

Но вернемся к нашей теме — к его смерти. Если мы хотим узнать, в чьих руках была фактическая власть перед его смертью — вспомним, что Игнатьев направил охранников к Берии и Маленкову, а сам побоялся даже приехать на «ближнюю дачу». Известно, что в последние недели Сталин вообще не занимался делами, а все бумаги посылали Маленкову, в том числе распоряжения о расстрелах. Известно, что Маленков и Берия были связаны тесным союзом, и что Сталин это знал. Союз этот держался на общем интересе: сильной личностью был Берия, но Маленков контролировал партийный аппарат. Жорес Медведев и другие говорят глупости, ссылаясь на официальную подчиненность. Игнатьев боялся Сталина, но еще больше — Берии, да и вообще в таких системах все зависит от реальной власти, а не от формальной. Прав, конечно, Авторханов, лучше понимавший этот аппарат: Сталина блокировали люди, знавшие, что он хочет их уничтожить. Тиран всегда боится, что его слуги заберут слишком много власти, и вынужден время от времени менять своих фаворитов. Сталин успел уже устранить  большевиков и дважды переменить персонал НКВД. Без сомнения, его соратники понимали, к чему идет дело. Маленков был уже однажды, после войны, отставлен от дел и ждал ареста, а на Берию собирали показания в Грузии, пытая его ставленников. Сталин готовил не только «дело врачей», но еще и мингрельское дело: он прямо говорил следователям: «Ищите большого мингрела». Вспомните, что Маленков произнес отчетный доклад на 19-ом съезде в сталинском френче и воспринимался всеми как намеченный преемник. Тиран больше всех ненавидит возможных преемников и провоцирует их, суля им свое место. Потом Сталин так же провоцировал Жданова, Кузнецова и Вознесенского.

Эта «ленинградская группа» нужна была ему, чтобы столкнуть ее с группой Берии и Маленкова. Сталкивание противников было главным приемом Сталина. Сначала он сталкивал идейных большевиков, Зиновьева и Каменева с Троцким, Бухарина и Рыкова с Зиновьевым и Каменевым. Перебив большевиков, он начал сталкивать таких же как он ренегатов и карьеристов. Ленинградцам он сулил свое место, и уже назначил Жданова главным партийным пропагандистом. Жданов неосторожно принял на себя роль второго человека и стал говорить: «Я и товарищ Сталин». В 1948 году он умер, и Сталин вскоре обвинил врачей в его смерти. Может быть, Жданов и в самом деле умер от болезни. Но если правда, что нашли кардиограмму с очень серьезным пороком, то лечившие его профессора не увидели того, что увидела доносчица, некая Тимашук. Это было бы очень странно — если им только не сказали, чтó они должны были видеть. Медицинские убийства были в порядке вещей. Возможно, что Сталин стал опасаться Жданова и велел кому-то его убрать, скорее всего Берии. Но другим «ленинградцам» Сталин поручает ведущие роли: Вознесенскому а правительстве, а Кузнецову в ЦК партии, где тот назначается куратором КГБ, между тем как Берия давно уже был отстранен от этого опасного дела. Ясно, что «ленинградцы» ведут себя честно и прямолинейно, готовясь принять от товарища Сталина эстафету власти. Реакция не заставляет себя ждать: этих людей пытают и расстреливают без всякого суда. Делает это, по приказу Сталина, министр КГБ Абакумов, занявший после Берии это ключевое место. Но потом Сталину доносят, что этот человек поддерживает связь с Берией, и Сталин сажает его в особо устроенную тюрьму, подчиненную не КГБ, а лично ему.

Теперь Сталин снова остается перед лицом Берии и Маленкова, которых очень трудно убрать. В отличие от «ленинградцев», это всем известные младшие соратники: они произносили речи на съезде, подписывали вместе с ним все документы, их портреты несли на демонстрациях. Сталин должен был через кого-то управлять и не знал, кем их заменить. На 19-ом съезде он ввел в «президиум» кучу никому не известных партийных чиновников, но не мог придумать, как убрать прежних. В отличие от «блистательных тиранов Возрождения», он опирался на партийную демагогию, куда вошли уже имена его соратников, и он не знал, под каким предлогом их убрать. Здесь он прямо загнал себя в угол, сам себя перехитрил, играя в свою партийную игру. Но этим дело не исчерпывалось. Берия с Маленковым забрали такую власть, что тронуть их Сталин боялся. Он не знал, что сделают люди из его охраны, кому они в самом деле служат. Он сменил Поскребышева и Власика, своих многолетних слуг, потому что они поддерживали связь с Берией, и лишился своей старой охраны, но не мог доверять и новой. И он знал, конечно, что Берия осторожен, но в случае смертельной опасности способен на все. Именно поэтому, готовя ему мингрельское дело, он приглашал его на свои ночные пирушки: чтобы за ним следить. Таково положение тирана.

Одновременно он готовил «дело врачей». Если мингрельское дело было прямо направлено против Берии, то в «деле врачей» был оставлен в некотором смысле пробел, который можно было заполнить любыми именами. В публикации о «врачах-убийцах»  говорилось, что эти врачи намеревались  убить Сталина и некоторых генералов, но в перечне не было Жукова и других маршалов, которых Сталин опасался, а главное,  в нем отсутствовали все четыре участника ночных пирушек — Берия, Маленков, Хрущев и Булганин. Это было однозначным указанием, кого Сталин хотел устранить. Невольное признание Сталина сразу же заметил опытный «советолог» Авторханов. И вообще, все это дело почти буквально копировало измышления 1938 года, когда Сталин обвинил в убийствах врачей Плетнева, Левина и других. Авторханов, вообще переоценивающий хитрость Сталина, в этом случае не может удержаться от замечания, что старый тиран разучился своему ремеслу. Конечно, соратники Сталина лучше него знали, что это значит. Знали и старшие соратники, которых Сталин меньше боялся. Жену Молотова, Полину Жемчужину, перевели на Лубянку, готовили к «суду», и Молотов это знал.

Чтобы избавиться от соратников, Сталину нужно было громкое дело, вроде истерии 1937 года. Можно было тайно расстрелять малоизвестных людей вроде Вознесенского и Кузнецова, но уже Жданову — как прежде Орджоникидзе и Куйбышеву — пришлось умереть «от болезни». Как сказал Мефистофель, «даже ад имеет свои законы». И вот, Сталин попытался разыграть свою последнюю идеологическую кампанию, используя латентный в народе антисемитизм. В некотором смысле, это было роковое для него решение. Прежде всего, при всей растяжимости сталинской идеологии трудно было перестроить на этот лад доктрину, идущую от еврея Маркса, так долго провозглашавшую пролетарский интернационализм и клеймившую преступления нацистов. Опять-таки, можно было обвинить и депортировать малые нации окраин, но евреи были особенной малой нацией, они жили в больших городах, ассимилировались и смешались с русскими, а кроме того, имели соплеменников за границей, влиятельных в Соединенных Штатах и в Европе.  Последнее обстоятельство, по-видимому, пугало Сталина. В 1948 году он пытался использовать в своей политике возникшее тогда государство Израиль, и это вызвало наивный энтузиазм некоторой части еврейского населения. Увидев, впервые за долгие годы, проявление независимых о него эмоций, Сталин перепугался и ответил на них единственным известным ему средством — расстрелами. Он уничтожил Еврейский национальный комитет, созданный им самим во время войны: все служившие ему должны были знать, на какую награду они могли рассчитывать. Но Сталин не решился устроить широкую кампанию вокруг этого дела: членов комитета «судили» тайным образом и расстреляли без публикации. Точно так же были убиты ленинградские партийцы: после 1938 гола Сталин никогда больше не устраивал публичных процессов. Он боялся скандала. Несколько раз ему удалось купить «сотрудничество» подсудимых, обещав им жизнь, но потом все знали, чего стоят его обещания. Сталин избегал публичных процессов, и трудно поверить, что он готовил такой процесс по «делу врачей»: скорее всего, он собирался расстрелять их тайком, как членов еврейского комитета. Но тогда возникает вопрос: зачем было затевать вокруг этих врачей всю эту громкую кампанию, намеренно окрашенную антисемитизмом? Знал ли Сталин, как продолжить и завершить эту неумную затею?

Все писавшие об этом не сомневаются, что у Сталина были заранее обдуманные планы, и стараются их угадать. Никому не приходит в голову, что вечный, ежеминутный страх подточил холодную хитрость этого человека, что в последние годы жизни он не умел уже сдерживать свои поступки. Знал ли он сам, чего хотел? «Дело врачей» должно было открыть кампанию против «соратников», старых и новых. Но знал ли Сталин, что делать дальше?

Массовые кампании имеют свои правила. Психология толпы — черно-белая, без намеков и оттенков. Гитлер это знал, и в еврейском вопросе не вел двойной игры. Но Сталин не мог прямо выдвинуть антисемитскую идеологию, не разрушив всю словесную конструкцию своей доктрины. Официально ему приходилось поддерживать «дружбу народов», вместе с другими подобным фикциями. Он и так уже весьма деформировал марксистскую доктрину, а в старости вряд ли способен был придумать новые софизмы. Но в частных разговорах с «соратниками» он откровенно выражал свои эмоции. Так можно говорить с чиновниками, но с народом так говорить нельзя.  Двойная игра приносила Сталину выгоды в его аппаратных интригах, но в этом случае он запутался в своей игре. Его соратники пытались понять, что он в самом деле собирается делать, пересказывали его разговоры своим подчиненным, и по Москве ползли слухи. Готовил ли он процесс врачей? Откуда пошла версия, будто он собирался повесить их на Красной площади? Готовил ли он депортацию евреев? Очень возможно, что он вел такие разговоры в своем окружении. Булганин впоследствии похвалялся, что Сталин хотел поручить ему депортировать евреев. Мог ли сам Булганин такое выдумать? Скорее всего, такие разговоры были. В последние годы жизни Сталин был крайне небрежен в разговорах. Говорят, что не было приготовлений к депортации, что не строили бараков, не собирали теплушек. В таком случае,  — говорят нам — Сталин не готовил депортацию. Может быть, не готовил, но вполне мог о ней думать и говорить. На старости он был болтлив.

Была и другая сторона дела. Сталин панически боялся всякой самодеятельности снизу. Его методом было канцелярское удушение, он умел работать только через аппарат. После войны его испугал разгул антисемитизма на Украине. Без сомнения, народная реакция на «дело врачей» его испугала: он хотел такой реакции, но боялся ее.  Он не предвидел, во что она может вылиться. Последней его затеей оказалось «заявление» еврейских деятелей, которое должно было послужить началам какой-то массовой кампании. Первую, очень грубую редакцию этого заявления (под которой уже собрали подписи послушных евреев) Сталин не принял, и остановил его печатание в последний момент; ему предложили другую редакцию. Он сидел на своей даче, ничего не делал и не знал, на что решиться. Он сам загнал себя в тупик и мог только умереть. Ученики несомненно помогли ему умереть. Если бы не было инсульта, они бы его прикончили: его смерть нужна была всем.

Страница 3 из 3 Все страницы