Страницы из розовой тетради

Моей дорогой внучке Даше

Мимолетности

Что такое мимолетности? Что-то, что мелькнуло и пролетело мимо. Это может быть звук, цвет, неожиданный отблеск, бокал вина, случайная короткая встреча, подаренные и завядшие цветы и много еще чего. Удивительно, что некоторые мимолетности оставляют глубокий след в душе, мы помним о них всю жизнь и возвращаемся к ним в своих воспоминаниях. Иногда мне кажется, что мимолетности – главное украшение нашей жизни. Если бы их не было, ничего существенного бы не изменилось, ибо они не отрезки жизни, а миги, пролетевшие мимо. И в то же время настолько беднее была бы наша жизнь, если бы не мимолетности.

Звуки

В лесу

От Миасса до Миассово было 25 км по машинной дороге и 12 км пешком через гору. Мы часто ходили короткой дорогой. Где-то в середине пути у меня было любимое поваленное дерево, на котором я отдыхала. И в тот раз я присела на него и огляделась. Была весна, почки набухали, но не распускались и березняк был белый внизу и серый вверху. В лесу раздавались разные шорохи и привычные звуки. И вдруг … тихий-тихий и в то же время звонкий звук – глок-глок. Я удивилась, что это такое: тихое, цокающее и какое-то радостное. Прислушалась … глок, цок, тап – все чаще и чаще и потом непрерывно. Такое впечатление, что звуки летали. И вдруг я поняла – это распускаются почки березы.

Я шла по весеннему лесу, и на моих глазах он зеленел, вначале чуть-чуть, легкий наплыв, а потом тонкая, прозрачная зеленая кисея. 1960 г.

В горах

Это было в Киргизии, в горах Тянь-Шаня. На высоте 1800 м располагался стационар Института ботаники, куда меня попросили приехать для консультаций. Стационар маленький, три домика, в одном жила молодая пара, два других пока пустовали. Меня поселили в один из них. После ужина я пошла к себе и перед керосиновой лампой села с книгой. Была ранняя весна, уже зеленела трава и даже расцвели горные маки. Я читала невнимательно и вдруг поняла, что меня отвлекает. Тишина! Такой полной тишины я никогда не ощущала. Только чуть потрескивал фитиль лампы. Я открыла дверь, вышла на крыльцо и увидела снег. Тишина и падающий снег. Я постояла, прислушиваясь. Снег шел все сильнее и гуще. И тут я услышала звуки – тихие, тихие. Что-то шуршало, шептало, шелестело. Это шелестел снег, снежинки сталкивались, слипались и падали на уже выпавший снег. Тишина и шелест снега! 1980 г.

В Академгородке, Новосибирск

Лето. Раннее утро, солнце только что встает, еще нет пяти часов. Я иду по тихому, зеленому, промытому прошедшим дождем городку. Поют птицы. И тут я слышу другое пение. Подхожу ближе, на третьем этаже открыта балконная дверь и два голоса – молодые сопрано и баритон – поют дуэт. Поют замечательно, чисто и вдохновенно. Я остановилась и слушала. Но вот дуэт кончился и два голоса – женский и мужской – засмеялись радостно и влюбленно.

А я пошла дальше, улыбаясь и раздумывая: Кто они? Почему они поют в пять утра? Они репетируют? Или они поют для себя потому что им хорошо, им хорошо вместе, им хорошо вместе петь? Наверное, им просто было хорошо, влюбленно и напевно.

Я никогда не узнала, кто же пел и никогда не забывала этот изумительный дуэт. 1974 г.

Запахи

На теплоходе в среднем течении Енисея, на палубе

Самое удивительное и замечательное – запахи. Они плывут с берегов на теплоход разнообразные, удивительной чистоты. Запахи раннего утра, росной травы, цветов, воды. Днем они текут с прогретых берегов, сменяя друг друга. Запах черемухи сменяется ароматом смородины, наплывает за ними запах сена, прогретого солнцем соснового бора, аромат лиственниц и сквозь эту гамму прорывается вдруг дым костра, смолокурен, горький запах вечерних трав. Запахи необычайно сильны, чисты и первозданны. К ним нельзя привыкнуть – они первобытны, они тревожат, напоминают о чем-то забытом, неизвестном, но знакомом, о чем-то несбывшемся. Их вдыхаешь, то успокаиваясь, то начинаешь тревожиться неизвестно почему, попадаешь под их власть и первобытная тоска охватывает тебя. Тоска по теплой земле, по ночному костру, по темным лесным озерам, тихим цветам, птицам, зверям – и вдруг не головой и сердцем, но всей кровью начинаешь ощущать себя частицей этого удивительного мира… и теплоход, люди, дискуссии кажутся ненужными и посторонними. 1969 г

Цветы

Почему вспоминаются цветы? Их много и многие дарят нам по поводу, а лучше без повода, букеты и отдельные цветки, роскошные розы и скромные незабудки … Но помнятся лишь некоторые: одни – потому, что памятен тот, кто дарил, а другие цветы запомнились не как знак, а сами по себе, за их красоту и великолепие. Но сколько времени они нас радуют, пока не увянут? День, два, неделю – тоже мимолетность!.

Ландыши

Я помню: Ленинград, Невский, весна. Мы идем с Сашей, еще не женихом и даже не другом. Мы знакомы, у нас один на двоих двоюродный дядя Федя. Саша живет у него, я забегаю к ним после Университета. Иногда мы гуляем, как в этот момент.

Рядом: – «купите девушке ландыши!» – Пожилая, очень интеллигентная женщина в еще довоенной шляпке. У нее в руках несколько скромных букетиков ландышей. Саша почему-то колеблется, а я загадываю: «Если купит…». Он платит и протягивает мне ландыши. Я вдыхаю их аромат, я счастлива. Первый раз мне подарили цветы просто так. 1948 г.

Букет в ноябре

У меня был Учитель – Сергей Михайлович Ария. Это другой том жизни – мои Учители. Сергей Михайлович учил меня химии, я работала в его лаборатории с 1-го по 4-ый курс. Но уже в конце третьего курса была на спецфаке и на четвертом курсе решила специализироваться по радиохимии в Радиевом институте. Очень хотела попасть на дипломирование к Вере Ильиничне Гребенщиковой. Пришла к Сергею Михайловичу и попросила его порекомендовать меня Вере Ильиничне. Для Сергея Михайловича это был удар, я была его любимой ученицей. Но он сказал: «Ну что же, я позвоню Вере Ильиничне и скажу, что в Вашем лице она обретет клад». Замолчал холодно и отчужденно. Я поняла – обиделся и не простит. Прошло два года. Я работала у Веры Ильиничны, делала дипломную работу и практически не встречалась с Сергеем Михайловичем. Защита была в ноябре. Уже вечером, в холодную, вьюжную погоду я вернулась домой – в комнату, которую снимала. Открыла дверь в свою комнату и обомлела – на столе в банке стоял роскошный букет цветов, что-то алое и синее. А рядом записка «В день фактического окончания Университета поздравляю свою бывшую ученицу. Уверен, что в будущем Вас ждет успех, которому заранее искренне рад. Ваш С. Ария». Такое на всю жизнь и один раз. 1952 г.

Гвоздики с серпентиновых холмов

Особые ярко розовые гвоздики росли в заповеднике лишь в одном месте – на серпентиновых горках недалеко от Няшевки, где стоял лагерь геологов.

В день своего тридцатилетия я встала рано, собралась выкупаться. Вдруг услышала звук мотоцикла, кто-то посигналил около крыльца. Я вышла. На мотоцикле сидел молодой геолог – сотрудник директора заповедника – Володи Басова. Кажется, его звали Костя. В руках Костя держал что-то небольшое, завернутое в листья лопуха. «Геологи поздравляют Вас с Днем рождения, а Владимир Михайлович просил передать Вам это». Он отбросил листья лопуха и протянул мне букет ярко розовых гвоздик. Гвоздик с серпентиновых холмов, на которых мы встретились с Басовым. 1959 г.

Скромный букетик на рабочем столе

Дело было в Миассово, стоял июль, собралось, как всегда в это время, много разного народа. Шумел на семинарах Полетаев, басил Шеф, непрерывно шутил Волькенштейн. Однажды, придя с обеда, я увидела на своем рабочем письменном столе скромный букетик полевых цветов: ромашки, колокольчики, незабудки, лютики весело устроились в конической колбочке. Под букетом записка – Аргенте Антониновне, без подписи. Мы с девочками порассуждали от кого же этот букетик, но так и не пришли ни к какому решению.

А на следующий день на этом же месте вместо цветов стоял букет лесной земляники. Запах ее заполнил всю небольшую комнату. И снова записка без подписи – Аргенте Антониновне. И что это было? Начало? Прощанье? Шутка? Просто миг подаренной радости?

1962 г.

Роскошный букет георгинов.

Было 8 часов утра, наш автобус из Будапешта отходил в 10 часов, у нас оставалось всего два часа. Я ждала его у входа в гостиницу и уже в 8 05 решила, что он не придет. И тут увидела – высокий, красивый, седой и очень молодой, академик, директор Института – он бежал с огромным букетом темно-красных георгинов. Я обняла букет и увидела, как с лепестков сыпятся мелкие капли воды. 1969 г.

Как много пионов!

Вместе с американским ученым Норманом Френчем, сопровождая его на Алтай, я посетила Институт плодоводства. Там, в садах, кроме яблок, груш, различных ягод, выращивались пионы – Марьин корень – растение, обладающее многими целебными свойствами. Пионы набирали цвет и распускались. Это было море малинового цвета, по которому пробегали волны при каждом дуновении ветра. Нам все показали, напоили очень вкусным чаем, а на прощанье вручили и мне и Френчу по громадной охапке пионов. Через несколько часов мы улетели в Новосибирск, и там Френч отдал мне свой букет, так как вечером улетал в Москву.

Я вошла в свою квартиру, еле удерживая цветы, чтобы они не рассыпались. И вот во все вазы, вазочки, бокалы и кувшины я расставила пионы. Моя комната превратилась в благоухающий сад. А я сидела на ковре и до конца вечера, пока не зашло солнце, рассматривала эту невероятную, загадочную красоту цветов и расстраивалась от мысли, что они скоро увянут. 1974 г.

Одуванчики ранней весной

Маленький внук Санечка сказал: «Это тебе» – и раскрыл кулачок. На грязной ладошке лежали три одуванчика – очень желтые, только что распустившиеся, с коротенькими стебельками. Я поцеловала Санечку, помыла одуванчики и поставила их на свой рабочий стол в маленькой рюмке. Три солнышка засияли среди груд бумаги и книг. Наверное, это был самый трогательный букетик в моей жизни. 1987 г.

Розы

Я восхищаюсь розами, могу долго смотреть на них, но они так быстро вянут, а я всегда расстраиваюсь, когда они умирают на моих глазах, и потому прошу никогда не дарить мне розы.

Но вот однажды, в день моего юбилея, среди огромного количества букетов, которыми были завалены мои комнатка и лоджия, светились темно-красные розы. Их сразу же поставили в напольную вазу и они – роскошные, царственные цветы – заслонили собой все.

Во все возможные емкости были поставлены букеты: лилии, астры, георгины, азалии и пр., и пр. Постепенно все цветы увядали, а розы – свежие и душистые – как в первый день, стояли и украшали жизнь. И легкий чуть горьковатый аромат наполнял комнату. 2004 г.

Бокал вина

Я всю жизнь любила хорошие вина. Их вкус и аромат, цвет, меняющийся в зависимости от бокала и падающего света, тяжесть бокала в руке, его отражение на стекле окна или в зеркале. Я люблю сами названия вин: Херес, Малага, Кьянти, Шабли, Рейнвейн, Гурджаани и т. д., их так много!

Однако и в этой части жизни были свои незабываемые мимолетности.

Рислинг

На низком черном лакированном столике стояли два тонких бокала конической формы. В них был налит рислинг. Падающий из окна луч солнца просвечивал бокалы, и светло-зеленое вино чуть-чуть отливало золотом. А на дне бокалов светились несколько ягод красной малины. Тишина, вечернее летнее солнце. Бокалы с вином и малиной были так хороши, что мы оба смотрели на них, молчали и медлили… Неожиданно он тихо сказал:

Есть марки счастья. Есть слова

Vin gai, vin triste –

Вино веселья, вино грусти. /Пастернак/

И мы не знали, какое из них этих вин мы сейчас выпьем. 1970 г.

Токай

«Это самый старый ресторан в Будапеште» – сказал он и крепко взял меня под руку. «Залы спускаются вниз, в землю, в самом глубоком – четвертом – ресторан, а мы пойдем во второй – в токайский зал».

Мы спустились по старинной лестнице и вошли в большой зал. Он был полутемным, так как освещался лишь свечами. Одни столики были пусты, на других стояло по две свечи. А в зале как бы плыли свечи и опускались на разные столики, на некоторых столиках свечи гасли. Зрелище было завораживающим, но я ничего не понимала. Мы сели за маленький столик и вскоре к нам поплыли две свечи. Девушка в темном платье несла два маленьких подноса со свечами. Когда она поставила подносы на стол, я тихо ахнула от красоты. Подносы были деревянными, как плоские маленькие лодочки. На подносе стояли свеча и хрустальный высокий бокал золотистого вина. Это был токай. «За встречу» – сказал Георг и мы отпили по глотку ароматного с изысканным вкусом вина. В бокале отражалось пламя свечи. Казалось – свеча горит в самом токае. «Что это?» – спросила я. «Это особый зал, зал встреч, воспоминаний, расставаний, грусти и радости» – ответил он. «Это зал для нас» – подумала я. Мы молча и медленно пили золотой, сверкающий, играющий в хрустальных гранях бокалов токай. «Это не со мной – думала я – Это просто игра судьбы, день – в жизнь. Но какая игра!» 1969 г.

Шампанское

В Абрау-Дюрсо на эколого-математических школах собиралось много интересных людей. Одним из них был экономист Богачев. Умный, насмешливый, то мягкий, то дерзкий. Мы с ним приятельствовали и часто по вечерам пили вино на моей террасе, чаще всего в большой компании. Я не особенно любила шампанское. Но полусухое шампанское Абрау-Дюрсо мне нравилось. Уж не помню по какой причине, однажды в день разъезда школы мы вдвоем с Богачевым утром пили шампанское из граненых стаканов на берегу моря. Кто-то хотел к нам присоединиться, но Богачев серьезно сказал: «Нет! Это у нас традиция с Аргентой – пить вдвоем шампанское утром на берегу в день отъезда». Традиции надо хранить! И каждую осень, рано утром, в день отъезда на берегу моря мы пили с Богачевым шампанское. Утро могло быть теплым или холодным, море – тихим или бурным, но с моря всегда дул свежий-свежий ветер. 1977–1981 гг.

Танец

Ничто не проносится с такой быстротой как танец. О танцах написано так много и хорошо, что не стоит писать хуже. Радость танца лучше всего, мне кажется, передана Матиссом, в его картине «Танец». Литографию Матисса я бы и сделала предисловием к этому разделу. А по своему опыту лишь отметила бы, что часто (но не всегда) слова, которые говорят танцующие, совсем не совпадают с тем, что говорят их руки, плечи и все танцующее тело.

Луна и Девушка

В Забайкалье, на озере Чиндант, где стояла наша студенческая экспедиция, в одну из июльских ночей я никак не могла заснуть. Лунный свет пробивался во все щелки палатки. Я оделась, вышла и замерла. Луна, огромная, светящая призрачно-голубым светом, озеро зеркально неподвижное, по которому разбежались лунные дорожки, тихие звуки простенькой музыки и мелькающее на берегу белое платье. Я подошла ближе. Была глубокая ночь, лагерь спал и лишь студент Петя играл на губной гармошке, сидя на сваленном дереве. А на берегу озера в чем-то легком, белом босиком танцевала длинноногая девчонка – наша студентка Ленка. Я никогда в жизни не видела такого танца. Его ритм никак не был связан с простенькой мелодией губной гармошки. Казалось, Ленка слышала какую-то другую музыку: может быть музыку луны и озера, а может быть музыку раскинувшейся вокруг степи.

Она то кружилась в бешеном темпе, то прогибалась до самой земли, то огромными высокими прыжками неслась вдоль озера, то замирала и устремлялась вверх, как будто кого-то призывая. Это был танец древний, дикий, необыкновенной естественности и красоты, танец, как луна, как озеро, как степь. 1965 г.

Бал

За всю мою жизнь я была на трех балах. Их устраивал только Милан Ружечка, в Словакии, в настоящем зáмке, который принадлежал когда-то Габсбургам, а в то время использовался как дом отдыха Словацкой Академии наук. Это был настоящий зáмок на горе, окруженный горным парком.

И балы были тоже настоящие. Милан их всегда устраивал на Международных симпозиумах по ландшафтной экологии, которые я довольно часто посещала. На бал приглашался живой оркестр, игравший классические вальсы, танго, фокстроты, польки, чардаш и даже мазурку, которую танцевали умеющие, прежде всего поляки. А преддверием к балу служила широкая лестница с зеркалами по обе стороны. Идешь, цок-цок-каблучки, внизу музыка и шум голосов, а ты видишь себя в зеркалах, и настроение становится исключительно бальным.

На том симпозиуме среди участников был ландшафтный архитектор, швед, работавший в Америке, Эркхард Белоу. Белоу был высоким, стройным и загадочно обаятельным. Загадочно потому, что его обаяние действовало и на женщин и на мужчин. На симпозиуме только и слышно: «Белоу! Ах, мистер Белоу! Где Белоу?» Прошло уже три дня симпозиума, а мы с ним здоровались и только.

И вот бал! После небольшого застолья, когда грянул оркестр, Белоу подошел ко мне, молча обнял за талию, я положила ему руку на плечо и вдруг … он сбросил туфли. В ужасе, что я могу наступить ему на ногу, я сбросила тоже свои красивые лодочки. А потом …. Красное платье и серый костюм – вальс, красное платье и серый костюм – танго … вихревая полька … фокстрот … Красное платье – серый костюм – нет, вот присели, пьют вино, смеются. И вновь вальс, фокстрот и огневой чардаш. Вот опять присели, пьют вино, молчат. И снова в вихре танца красное платье – серый костюм … А потом? Что потом? Авиалайнер, океан и бесконечное пространство между нами. 1971 г.

Вальс

Математики пришли ко мне в гости праздновать новоселье (до этого было еще одно большое новоселье). Все было как обычно. Вдруг я вспомнила, что у меня есть совсем новое черное бархатное платье. Вышла в другую комнату, переоделась и вернулась. Публика замерла от неожиданного эффекта. А Полетаев подошел и очень серьезно сказал: «Позвольте пригласить Вас на вальс». Стол уже был отодвинут в сторону, но на табуретках почему-то стояли бокалы, о чем я не догадывалась. Включили магнитофон и полилась мелодия вальса. Это был вихревой вальс, подолом платья бокалы были сметены на пол. Помню лишь звон бьющегося стекла, смеющиеся глаза Полетаева и чувство необыкновенной, небывалой близости с ним. 1980 г.

Образы

Образ может быть мимолетным: кто-то удивительный прошел, ты проехал красивое место, собор неожиданно встал перед тобой, ты запомнил его, но надо уходить и т. д.

Так, я первый раз увидела яблоню, на которой висели румяные большие яблоки. В Польше мне показали старую чарующую усадьбу. В Вене остановилась и долго стояла перед памятником Моцарту. Маленький парк в Англии показался мне красивее всех парков, что я видела до этого. Образов мимолетных много, обо всех не напишешь.

Но часто поразившее тебя место становится привычным, ты там живешь или приезжаешь туда. Или же постоянно возвращаешься к произведениям искусства, которые полюбил с первого взгляда. Так мимолетность превращается в кусок жизни. Но первое впечатление неизгладимо!

Знакомство с будущим

Мы несколькими до верху загруженными грузовиками приехали с объекта в Ильменский Заповедник, где нам предстояло жить и работать. Было позднее лето, смеркалось уже довольно рано, а в 12 часов ночи, когда машины остановились около каких-то домиков, стояла непроглядная тьма. Леночка крепко спала у меня на руках. Мы вошли в маленький домик, я уложила дочь, Николай разгружал необходимые сейчас вещи, а Борис Михайлович кипятил чай. Все спали в эту ночь как убитые. А я, волнуясь, что это за место, где я буду работать, растить детей, просто жить, проснулась в шесть утра и вышла на улицу. Солнце уже встало, по небу плыли легкие облачка, пахло смолой, скошенной травой и лесной земляникой. Тропинка шла от домика к озеру, которое просвечивало через деревья. Я прошла по тропинке и великолепие озера открылось мне неожиданно и сразу. Оно было тихим, зеленоватым и отражало солнечные лучи. От берега в озеро вели деревянные мостки. Я прошла до конца, легла на мостки и посмотрела в воду. Чистая, прозрачная вода, видно пятнистое дно, редко друг от друга стоят какие-то высокие травы, дотягиваясь верхушками до уровня воды. И прямо перед моими глазами четыре малька как бы висят в воде, уткнув свои носы в одну высокую травинку. Не движется вода, не качаются травы, не шелохнутся мальки. Картина покоя, нетронутой природы и тихого озера так обрадовали меня, что я рассмеялась и сказала малькам: «Ну что же, будем и мы тут жить с вами». И глядя на ширь озера, подумала: Вот оно – мое будущее. 1955 г.

Портреты

Я всегда любила живопись. Поразил меня в свое время (в студенческое) Матисс и я его люблю до сих пор. Однако, одно из самых ярких впечатлений, почти потрясение связано с картинами армянского художника, ставшего впоследствии моим большим другом – Рубена Габриэляна.

В Челябинске я была на выставке городских художников. Со скукой смотрела на «битву за урожай», на какие-то грязно-розовые арбузы на серой телеге, на плоские невыразительные портреты. Но вот я вошла в другой зал и сразу с противоположной стены – поток золотистого света. Я подошла ближе. Три женских портрета: сияющая огромными глазами в золотистых листьях артистка Нина Ургант; прелестная молодая девушка, еще девочка в желтых и розовых тонах – задумчивая и доверчивая юность и третий портрет – серебристо-голубой. На нем женщина в чем-то почти космическом, загадочная и недоступная. Я стояла, смотрела и думала – Как он это смог? Так постичь женскую прелесть и красоту и так восхищенно и бережно перенести их на холст! Так пишут женщин только поэты! 1959 г.

Алтай впервые

Мы ехали очень долго, весь день по горным дорогам, над ущельями и пропастью. Приехали куда-то, не знаю куда. Начальник экспедиционного отряда Слава Мордкович сказал: – «Здесь будет наш лагерь». Не ставя палаток, укрывшись всем теплым, заснули. А утром я проснулась, встала, огляделась и замерла от красоты, окружавшей меня. Кругом горы причудливых форм, мы внизу в нетронутой степи, серебристой от ковыля, с отдельными яркими желтыми цветами. А внизу передо мной огромные лиственницы и за ними прозрачная, горная речка, весело бегущая по голубым камням. Я сказала Славе: – «Я всегда хотела приехать на это место, только я не знала, где оно». А оно оказалось Курайской степью, где течет речка Курайка.

Первой впечатление – конечно образ, но в данном случае он был не  мимолетен. Он закрепился, так как мы там работали, жили, купались в холодной Курайке и долго вечерами сидели у костерка. Нас было всего 5 человек – я, Мордкович, две студентки и один студент. И нам всем было очень хорошо! 1966 г.

Небесный спектакль

В горах Копетдага мы поднялись достаточно высоко. Как только село солнце, стало холодно. Быстро поставили лагерь, поужинали, и в 23 часа я нырнула в спальный мешок. Полежала с закрытыми глазами, поняла, что не хочу спать, открыла глаза и увидела чудо. Казалось, что небесный свод опустился низко-низко к вершине горы. Звезды сияли так близко – протяни руку и достанешь. Они были огромными, яркими и лучистыми. Луна еще не появилась, свет шел от звезд. Я рассматривала их так близко в первый раз. Они были слегка разного цвета и отдельные из них то, как будто бы, меркли и вновь вспыхивали, а другие слегка дрожали, как бы смещаясь и возвращаясь на свое место.

Но вот появилась луна – огромный, серебристый шар. Звезды немножко притухли при свете луны, сама же луна изливала потоки холодного сказочного света. Я не могла уже спать. Передо мной разыгрывался великолепный спектакль, где сцена – небесный свод, главная героиня – луна, а второстепенные, но сияющие герои – звезды. Всю ночь, пока луна совершала свой проход по сцене, я смотрела не отрываясь, на ночные светила. И лишь под утро, когда луна удалилась, звезды померкли, а край неба заалел, я заснула.

Незабываемая ночь: луна, млечный путь и все созвездья медленно плыли перед моими глазами. ~ 1980 г.

Горное озеро

В Монголии в горах лежит озеро как чаша с зазубренными краями. Огромное, спокойное, притягивающее взгляд. Ночью черная вода, в которой отражаются звезды. Рано утром вода жемчужная и чуть алая, как подымающийся рассвет. Утреннее купание одновременно возбуждает и успокаивает и тело и душу. Озеро чистое, нетронутое, первобытное. Никакого жилья. Лишь редкие стада овец видны на подножьях склонов. Но скоро, в сентябре стада откочуют в другие места, и озеро останется в одиночестве. Похолодает, покроется льдом вода, запорошит снегом лед. И ни одного человеческого следа ни на льду, ни на склонах. Целую зиму в полном безлюдье, в благодатной тишине, как тысячи лет назад, будет лежать эта величавая чаша. Как будто бы нет нигде ни людей, ни машин, ни грохота городов – ничего, кроме завораживающего покоя. 1995 г.

Страница 2 из 5 Все страницы