• Рассыпанные страницы. Часть 1
• Рассыпанные страницы. Часть 2
• Рассыпанные страницы. Часть 3

Страницы из сиреневой тетради

Моей милой внучке Сонечке

Записки зам. декана

Мы переехали из Миассово в Академгородок в августе 1964 года. Это время было последними месяцами правления Хрущева, в октябре 1964 г. его снимают, он становится обычным пенсионером и вся страна, удивляясь, повторяет: «Надо же – не расстреляли, в тюрьму не посадили, а просто отправили на пенсию». Верно, пришли другие времена! Главным становится Брежнев. Еще катятся великолепные шестидесятые с их духом раскрепощения и свободы. Самые острые вещи обсуждаются в клубе «Под интегралом», который вскоре и закрывают. В моде барды и авторская песня. В городке проводят многоавторский концерт бардов, и среди них поет Галич. Но вскоре Галич почти под запретом, зато мощно врывается Высоцкий – его знают и любят все, но он официально не признан. Постепенно шестидесятые закатываются.

Городок еще очень молод и мы тоже молоды, полны творческих сил и веры в науку. Как говорит Полетаев: вот, кажется, еще чуть-чуть поднапрячься и мы все сделаем. Главное – космос и вычислительные машины. Их возможности кажутся безграничными. Именно в это время я вижу на остановке около Вычислительного Центра группу молодых людей, совершенно счастливых. Они колотят друг друга по плечам, хохочут и кричат: мы это сделали! Сто тысяч чертей, но, мы, сволочи, это сделали!

Вероятно, они решили какую-то сложную проблему. Городок строится, на наших глазах поднимаются Торговый центр, 90-е отделение почты, строится и открывается Дом Ученых. Пока не открыт Дом Ученых, мы слушаем концерты в кинотеатре «Москва». Приезжают выдающиеся исполнители, посещает нас и дирижирует оркестром Шостакович. На концертах масса народу, от академиков до школьников. В моде короткие стрижки, очень высокие каблуки-шпильки, маленькие черные платья и очень короткие юбки. Несмотря на весьма скромные зарплаты, мы живем весело и кажемся себе молодыми и красивыми.

Однако время движется вперед и с ним меняется политический климат. Откровенные разговоры перемещаются на кухню, в обиходе «диссидент», и кое-кого из писателей уже посадили. Холодает, сознательно строится новый культ, культ посредственности – Брежнева. Именно в это время я работаю заместителем декана.

Предисловие

Я проработала семь лет заместителем декана факультета естественных наук (ФЕН) в Новосибирском университете. Надо сказать, что НГУ – один из лучших и прогрессивных университетов, его студенты были умными и толковыми, его преподаватели (в основной своей части) – людьми культурными и образованными. Как я уже упомянула в предисловии, годы моей работы пришлись на период, когда славные шестидесятые сменялись затхлыми семидесятыми. «Роль партии» был очень велика и с ней, с партией, как-то приходилось и сотрудничать и считаться.

Я была не совсем обычным зам.декана в связи с устройством факультета. Он состоял из двух отделений: биология (около 200 студентов) и химия (около 450 студентов). Декан был всегда химиком и у него был заместитель – тоже химик. Заместители по биологии всегда пользовались большой свободой действия, так как возглавляли отдельное подразделение.

В студенческие годы я просто не понимала, зачем нужен деканат и зам. декана. Роль декана мне как бы была понятна, а вот роль зам. декана – совершенно не ясна. Я за все время учебы, по-моему, никогда и не была в деканате. Туда ходил староста группы, а мы «жили» в лабораториях различных кафедр. Так что мне после двенадцати лет в начале полупроизводственной, а затем научной работы должность зам. декана казалось довольно странной. Оказалось, что это сложная работа, иногда бюрократическая, иногда творческая, но это всегда работа с людьми. Зам. декана постоянно взаимодействует со студентами, с преподавателями всех рангов и специальностей, с заведующими кафедрами, с проректорами, со своим собственным деканом, с деканами и зам. деканов других факультетов, с ректором, с учебной и хозяйственной частью, а главное – с секретарями собственного факультета, что очень важно. Добавим сюда партбюро университета, партбюро факультета и список будет довольно полным.

Самое интересно, что большинство случаев, имеющих литературный интерес, относятся не к студентам, а к отношениям с различными звеньями университетской организации. Почему? Не знаю и сама удивляюсь.

Как я стала зам. декана

Я приехала в городок, не имея приглашения на работу. А.А. Ляпунов говорил, что работа найдется и повел меня на вечернее чаепитие домой к Д.К. Беляеву (академику, директору Института цитологии и генетики и зав. кафедрой цитологии и генетики, в общем – генералу, которым в силу своего характера был Д.К. Беляев. Д.К. предложил мне две работы на выбор: ученого секретаря биологического отделения СО РАН и зам. декана ФЕН. Ни о первой, ни о второй работе я не имела никакого представления, но решила, что первая уж чересчур бюрократическая, я с ней ни за что не справлюсь, да еще и от скуки помру. Я выбрала ФЕН, в чем никогда не раскаивалась. Кроме того, я надеялась и оказалась права, что в Университете я смогу заниматься наукой и перейду, наконец, из лаборатории в поле. В общем так оно и получилось.

Напутствие Раисы Львовны Берг

Раиса Львовна была женщиной умной, талантливой и крайне своеобразной. Однажды мы с Полетаевым были у нее в гостях и я рассказала, что завтра выхожу на работу в должности зам. декана ФЕН. «Запомните, Аргента, – в своей обычной манере, растягивая слова, сказала Р.Л. – никто не имеет права учить, судить и лечить».

Странно, но я потом долго думала над ее словами и приняла за правило – не учить, не судить и не лечить, хотя именно в этом состоит работа зам. декана со студентами. Я очень серьезно решила: не имею права судить, ибо никогда не буду знать всех обстоятельств, толкнувших человека на тот или иной поступок; не имею права учить жизни, ибо у каждого свое представление о том, какая у него или у нее должна быть жизнь; не имею права лечить, ибо причины болезни почти всегда скрыты. Что же я могу? Могу попробовать понять и помочь. И никогда, никогда не относиться к ребятам со звериной серьезностью, а по возможности, всегда легко и с юмором.

Ситуации, конечно, заставляли меня принимать жесткие решения: лишать стипендии, выселять из общежития, отчислять из Университета. Но в этих случаях я всегда придерживалась строгих, формальных, известных студентам правил.

В целом я относилась к своей работе несерьезно и, может быть, именно поэтому нравилась студентам. Они постоянно толклись в предбаннике – комнате, где сидели секретари, и так и норовили проскочить в кабинет. В кабинете стоял большой стол декана и напротив – мой, поменьше. А где был и был ли стол зам. декана по химии – я и не помню. Я выходила в предбанник и спрашивала: «Ну что вы тут постоянно третесь? У вас что, никаких больше дел нет? Ну так идите и гуляйте!». Но они тут же находили неотложные дела, которые им надо было обсудить со мной – иногда пустяковые, иногда серьезные. Я всегда этому удивлялась, вспоминая свое собственное студенческое отношение к деканату.

А если это любовь?

Однажды ко мне пришла пара. Оба с третьего курса, красивые, светловолосые, чрезвычайно влюбленные и счастливые. Он был, если мне не изменяет память, из глубинки, но точно не из городка, то есть он был «простой». Она же была городковской, дочкой профессора, который работал в Институте цитологии и генетики. Инга (так ее звали) уже была замужем, полюбив Женю, ушла от мужа. Жить у ее родителей Инга с Женей не могли, так как ее отец был категорически против развода и «новой связи». Они пришли просить у меня маленькую комнату (на двоих) в общежитии. И хотя такие комнаты городковским не давали (им вообще не выделяли мест в общежитии), посмотрела я на их светлые озабоченно-счастливые лица, да и выделила (из спец. фонда) им такую комнатку. Сияющие они ушли, унося с собой мое разрешение.

Через несколько дней меня попросила секретарь директора ИЦИГ прийти к Д.К. Беляеву для разговора. Дмитрий Константинович (Д.К.) чувствовал себя неуютно, мялся, вел пустые разговоры, поил меня чаем. Наконец, я спросила «Ну не на чашку же чая Вы меня пригласили. У Вас вопрос?». «Да – ответил он – и не из приятных. Видите ли, N (от назвал отца Инги) очень обеспокоен неразумным поступком дочери. Они знают своего зятя, он – хороший человек; Инга, видимо, была с ним счастлива. А тут вдруг новый неожиданный роман с Женей. Он, по-видимому, неплохой парень, но ведь совсем из другой среды, и они боятся, что Инга будет с ним… и т. п.». И видно, что Д.К. самому неприятен, просто противен этот разговор, но он продолжает «Родители надеялись, что эта блажь пройдет сама собой, а тут Вы выделили им отдельную комнату и, как Вы сами понимаете, все стало гораздо серьезнее». Тут я дальше ничего слушать не стала. Встала, подошла к Д.К. близко-близко, взяла его за лацканы пиджака, заглянула в глаза и тихо спросила «А если это любовь?». «А вы думаете, что это любовь?». «Уверена. Я их видела». «Ну ладно, ну тогда, наверное, Вы правы и т. д.». Видно было, что Д.К. с облегчением закончил этот разговор. Это действительно была любовь, они были счастливы и только его преждевременная смерть разрушила этот союз.

Выстрел

Однажды меня срочно вызвали в Университет. «Ваш студент убил человека!». Я бегом в Университет. Студент второго или третьего курса, Юра, был уже под стражей, но мне разрешили с ним поговорить. Он бледный, испуганный, но почему-то решительный объяснил мне ситуацию так. Он и Оля (студентка того же курса), которую он любил, находились в поле, в экспедиции. Почему-то в отряде были карабины и валялись эти карабины около палатки начальника отряда. Оля, смеясь, подняла карабин «Хочу научиться стрелять». Я стал ей показывать, как надо целиться и нечаянно нажал на курок. Я был уверен, что карабин не заряжен, но он был заряжен. Раздался выстрел и шофер экспедиции упал. Насмерть, отец двоих детей. Юра еле сдерживал слезы, а я пришла в бешенство. Дело в том, что за оружие отвечает начальник отряда. Оружие в лагере не должно быть заряженным и уж, конечно, не должно валяться около палатки. К тому же, в те места, где стояла экспедиция, брать нарезное оружие – чистое пижонство. Там не было ни волков, ни медведей. Я попрощалась с Юрой, сказала, что напишу ему хорошую характеристику (и это честная характеристика) и что я уверена в его досрочном освобождении. Я горела пламенем мести и хотела подать в суд на начальника отряда. Не тут то было! Он был кандидатом наук, подающим большие надежды ученым и никто судить его не собирался (А надо бы!) и не судил. Со всеми своими заявлениями я натыкалась на глухую стену. (Кстати, с тех пор прошло много лет, он – теперь профессор и известный ученый).

А через день вечером ко мне в деканат пришла Оля. Села около стола, подняла карие в слезах глаза и сказала: «Это не Юра, это я нажала на курок. Юра решил взять мою вину на себя. Но я больше не могу! Я должна пойти к следователю и признаться». «Погоди, – остановила я ее. – Прежде всего ответь мне на вопрос: ты его любишь?» «Да!» «Ты будешь ждать его, сколько надо, пока он не выйдет из тюрьмы?» «Да!» «Тогда разреши мне поговорить с Юрой, а потом мы решим, что делать. Но помни – он поступил правильно, как настоящий мужчина». Еле-еле я добилась второго свидания с Юрой. «Оля мне все рассказала» – тихо сказала я. «И Вы считаете?» «Я считаю, что ты поступил правильно, ей признаваться совсем не нужно. Она тебя любит и будет тебя ждать». «Только пусть она больше никому не говорит». «Конечно».

Я имела еще один разговор с Олей и мы до всего договорились. Через несколько лет Юра вышел из тюрьмы, восстановился в университете, они с Олей поженились.

Прошло много лет, я уже давно не работала в университете. Однажды в Городке, в лесочке на дорожке меня встретила невысокая женщина, сказала «Здравствуйте, Аргента Антониновна» и поцеловала меня. Я ее не узнала и взглянула на нее с недоумением. «Я – Оля» – ответила она на мой удивленный взгляд.

Мой непедагогический поступок

Однажды группа девушек пожаловалась мне на одного из наших студентов (смазливого парня), который ухлестывал то за одной девушкой, то за другой. Добившись своего (а иногда и не добившись!), распространял по факультету о них всякие гадости. Сказали они мне уж совсем странную вещь, что он пишет эти гадости на стене комнаты в общежитии, где он живет. Вызывать в деканат я его не стала, а вечерком пошла в общежитие. К счастью, я застала его одного в комнате. Он очень растерялся, а я без всяких разговоров уставилась на стенку около его кровати. Там висел расчерченный на графы лист ватмана. Точного текста я, конечно, не помню, но писанина была приблизительно такой.

Надя (определение) дала (и число).

Люба (определение) дала (и число).

И т. д.

В списке было около восьми девичьих имен. Я закрыла задвижку двери, подошла к этому козлу и методически стала бить его по щекам, приговаривая: – за Надю, – за Любу и далее, по списку со всеми остановками. А это лично от меня – дала я ему последнюю пощечину. Потом серьезно сказала «Лист сними, глумление свое прекрати, а не то вылетишь с факультета. Это я тебе твердо обещаю».

Открыла задвижку и спокойно ушла. Все, ну просто как рукой сняло; заткнулся, от меня убегал мелкой рысью.

Лавров

Однажды, лет через двадцать после того, как я ушла из Университета, в городе я встретила мужчину средних лет, хорошо одетого и выглядевшего молодцевато. Он радостно бросился ко мне – Аргента Антониновна, здравствуйте! – «Здравствуйте» – спокойно ответила я. «Вы меня не узнаете?» «Нет, но догадываюсь, что Вы были моим студентом!». «Аргента Антониновна! Но я же Лавров!» «Ну и что, Лавров?» – спросила я его. «Да вы же меня отчислили!» – с восторгом сообщил Лавров. «Какая радость, Лавров» – по-прежнему не понимала я его. «Ну я же был на четвертом курсе и нахватал двоек». Тут я его вспомнила, потому что это был редкий случай. С четвертого курса не отчисляли, потому что все, кого надо было отчислить – уже были отчислены. Остальные учились очень хорошо и четыре двойки Лаврова были какой-то немыслимой глупостью. «И я Вас отчислила» – предположила я. «Да!» – радостно подтвердил он. «Вы меня вызвали в деканат и сказали – ну, если ты, Лавров, такой дурак, то иди служить в армию! (Если студента, который имел отсрочку от армии, отчисляли, то его немедленно забирали в армию). Отслужишь – приходи. Если поумнеешь – восстановим». Ну, я отслужил два года, пришел к вам в деканат и отрапортовал «Здравия желаю, Аргента Антониновна!». А Вы в ответ:

– «А, Лавров! Ну как, отслужил? –

– Так точно, Аргента Антониновна!

– Поумнел?

– Так точно, Аргента Антониновна!

– Ну иди, пиши заявление, будем восстанавливать.

И восстановили, я все двойки исправил, и диплом защитил на пять. Ну а теперь я – зав. лабораторией.

«Рада за Вас, Лавров» –- тепло сказала я ему, потрепала по плечу и пошла к себе на работу, улыбаясь. Все-таки, наверное, не зря я просидела в деканате семь лет.

Сапоги

Он пришел ко мне в деканат поздно вечером, когда все уже ушли, а я дописывала какой-то отчет. Сказал – проходил мимо, увидел свет в окне и решился зайти. Он был студентом 5-го курса и у него была девушка, которую он любил и на которой хотел жениться. И тут случилось горе-позор. Она, эта милая девушка, украла сапоги не то в той же комнате, где жила, не то – в другой. Сапоги эти она где-то надежно запрятала. Сапоги были совершенно новые, модные (а с сапогами тогда было ой как трудно!) и хозяйка украденных сапог была в полном отчаянии. Их искали повсюду и не нашли. Почему-то заподозрили его девушку (скажем, Юлю) и предъявили всей комнатой ей это обвинение. Юля долго упиралась, потом созналась и вернула сапоги. Ее исключили из комсомола и, по всем правилам, я ее должна была отчислить из университета.

Он пришел ко мне не просить за нее, он спросил меня – как ему теперь жить. Наверное, это был самый непростой разговор в моей деканатской практике. Все, что я могла спросить – ты ее любишь? «Да, ответил он, – я не могу без нее жить. Но и жить с ней я тоже не могу. Я бы простил ей эту кражу, но я так просил ее сказать мне правду, а она соврала. Значит, она или не доверяет мне или может соврать просто так, даже мне. Что мне делать?».

Мне давно было пора домой, но я не могла оставить его в таких растерзанных чувствах. Мы говорили с ним часа два о любви, дружбе, доверии, преступлениях, ответственности и о прощении. Обычно я все же осторожно советовала, как лучше поступить. В этом случае я не дала ему совета. Это должно было быть только его решение. В конце разговора он сказал: «Спасибо. Вы мне очень помогли. Теперь я знаю, что смогу принять решение».

На другой день пришла она – очень миленькая, с невинной рожицей и совершенно лживыми глазами. Она каялась, она рыдала, она просила меня обо всем сразу: не отчислять ее, убедить ее подруг по комнате, что на нее нашло какое-то затмение и, главное, поговорить с ним, чтобы он ее не бросил. Слушала я ее, слушала и поняла, что ничего я для нее делать не буду. Отчислю и все. А ей сказала: «Сапоги – это ерунда, по сравнению с тем, что ты украла у него доверие к себе самой». Она уехала домой. Он кончил университет, тоже куда-то уехал, а года через два я получила от него коротенькое письмо. «Я женился на ней. Я знаю, что она лгунья и будет мне врать и изменять. Но я люблю ее. А любовь – это самое главное в жизни. Это Вы мне сказали».

Вот уж такого финала я не ожидала и не хотела. Но он действительно ее любил, и это, конечно, было главное.

Неожиданная встреча

Прошло 30 лет, как я ушла из Университета. Какое-то время в 1997–2003 гг. я занималась экологическим образованием. Меня пригласили на семинар, который проводили английские специалисты для наших учителей. Тема – игровые методы в обучении экологии – что-то вроде этого. Там в конце семинара каждому учителю-участнику семинара предлагалось сообщить, что ему понравилось больше всего и что было для него неожиданным. Ну, все учительницы (их было большинство) что-то и говорили. Последним поднимается мужчина, лет пятидесяти, учитель биологии и экологии в Кольцово, и говорит:

«Для меня было самым неожиданным и важным то, что я встретил после стольких лет Аргенту Антониновну, которую я глубоко почитаю, но которая меня не узнала».

– Не узнала – соглашаюсь я. «Я – говорит он – тот математик, который со второго курса решил перейти на биологический. Меня отговаривали все, кроме Вас. Вы сказали, что если математик решил перейти в биологию, то это серьезно, но учиться на биологии труднее, чем на математическом. К моему удивлению, Вы объяснили, почему и тут же предложили мне начать посещать практикум по зоологии б/п, а потом и сдать его. Посмотрев на пятерку, Вы засмеялись и быстро расписали мне, что я должен доделать, досдать и т. д.

Я закончил биологическое отделение ФЕН, чтобы стать учителем по биологии, хорошим учителем. И я им стал. Большое Вам спасибо, что Вы в меня поверили и не отговаривали». Он поцеловал мне руку и низко поклонился. Я никогда не думала, что он станет учителем, но я так рада, что такой образованный и нестандартный человек учит детишек биологии.

Как я принимала делегацию Би-Би-Си

Я поступила работать в Университет, не зная английского языка, совсем не зная. В Университете я учила немецкий и преподавали нам только научное чтение. С научным немецким у меня было все хорошо. Но вот еще в Миассово, когда я писала диссертацию, я вынуждена была переводить английские статьи. Надо, так надо! Взяла словарь и села переводить, как с немецкого. Научилась читать научный текст довольно быстро, на как произносить слова – не имела представления. Так и читала про себя «тхе, тхрее» и т. д.

Я проработала в деканате уже больше месяца. Однажды декан (В.В. Воеводский, среди своих В.В.) вошел с англичанами или американцами, подвел их к моему столу представить их мне и с ужасом понял, что я не знаю ни слова по-английски. Он как-то снял неловкость, увел гостей, затем появился вновь страшно разгневанным. Уж не помню, что он говорил об образовании, интеллигентности и т. д. Все это звучало для меня просто ужасно. Наконец, он сказал: «С сегодняшнего дня Вы начнете учить разговорный английский. Идите к Танкреду Голенпольскому (Танкред был не то зав. кафедрой английского языка на филфаке, не то ведущим преподавателем) и пусть он Вас или сам учит или найдет Вам учителя. Через год я приведу к Вам английскую делегацию, чтобы Вы с ней работали столько, сколько надо. Не будете знать языка к этому времени – уволю. Мне немые заместители не нужны. Если Вам нечем платить учителю, я буду платить из своего кармана».

Мне нечем было платить, я получала 120 рублей (зарплата ассистента), но только фыркнула в ответ на такое благодеяние. Однако, делать нечего – английский надо знать! Пошла к Танкреду и изложила ему эту трагическую историю от начала до конца. Танкред долго хохотал, глядя на мой мрачный вид, а потом сказал «Он тебя не выгонит, а английскому ты научишься. Я тебе в учителя дам свою ученицу с третьего курса – Нелю. Она способная, но будет учить тебя по моей методе – сразу фразы, разговор без всякой фонетики и прочих причиндалов».

Действительно, пришла Неля и стала меня учить разговаривать по-английски по методу Танкреда. Беда метода в том, что я совсем не учила грамматику и до сих пор должна лезть в словарь почти за каждым словом, чтобы написать его без ошибки. Худо-плохо, но через год я кое-как говорила. И вот, действительно, через год В.В. мне объявляет – приехала съемочная группа Би-Би-Си, они делают фильм о городке и три дня будут работать в Университете. Ректору я сказал, что мы берем на себя эту работу и что Вы с ней прекрасно справитесь.

Никакого выхода, кроме как принимать группу Би-Би-Си, у меня не было. Зато я всегда была хитроумной и заранее подготовила свою речь для съемочной группы. В группу входили Лорд N – специалист по высшему образованию, продюсер, режиссер, и секретарь – молодая женщина. Не могу воспроизвести свою речь по-английски – не помню. Но содержание было таким: «Господа! Я очень рада помочь вам в работе и буду помогать, как только могу. Однако прошу вас принять во внимание, что год тому назад я совсем не знала английского языка. Мой шеф – академик Воеводский, узнав об этом, очень рассердился и велел мне выучить язык за год. Он пообещал уволить меня, если через год я не справлюсь с заданием – принять в университете английских гостей. Вы – мой экзамен. Если я не справлюсь, не смогу вам обеспечить условия для съемок – он меня уволит. Поэтому прошу вас помочь мне – быть очень терпеливыми – говорить медленно и не удивляться, если я буду переспрашивать что-то несколько раз. Вы убедитесь, что я буду очень стараться и сделаю все, чтобы вы могли выполнить вашу работу в запланированное время». Англичане были растроганы, между прочим, я им к тому же сообщила, что у меня двое детей. Они сказали, что со своей стороны сделают все возможное, чтобы мы друг друга понимали.

Секретарь продюсера отвела меня потом в сторону и открыла свою большую сумку, чтобы показать, что там лежит. А там лежала груда сигарет и спичек. Она мне шепнула: «Я Вас очень хорошо понимаю. Когда шеф принимал меня на работу, он пообещал, что в тот день, когда у меня не окажется спичек или сигарет – он меня уволит». Я имела надежную союзницу.

Несмотря на мой нищенский английский, работали мы быстро. Я с необыкновенной ловкостью выполняла все их поручения. «Мало народу на лекции? – сейчас исправим». Шла в соседнюю аудиторию, вначале тихонько объясняла лектору неожиданный трюк, потом с его согласия – студентам и уводила химиков слушать лекцию по математике.

Надо мощный поток студентов на лестнице? – Сейчас все устроим – подождите 10 минут до звонка. Быстро с помощью студентов перегораживали чем-нибудь один из проходов. Там ставила студента, который всех спускающихся отправлял к другой лестнице. Поток был что надо! В общем, я старалась и была все время в состоянии решения неожиданных проблем. Но тут с самого начала въехала еще одна проблема – КГБ. Через каждые два часа меня звали в деканат к телефону и один и тот же мужской голос интересовался: «Что они делают?». Вначале я ему рассказывала, что они делают, потом сухо отвечала «Работают». А на второй день, когда меня оторвали от решения очередной проблемы со съемками, я озверела и ответила: «Работают, в отличие от вас». Больше мне из КГБ не звонили.

Расстались мы со съемочной группой друзьями, выпив в деканате вина и съев отличный торт. Режиссер сказал, что он был бы счастлив, если бы остальные 17 дней в качестве организатора съемок была бы опять я. Думаю, что это был милый комплимент. Я попросила повторить этот комплимент попозже, Воеводскому, что режиссер и сделал. В.В. был весьма доволен собой, прямо как профессор Хиггинс в «Пигмалионе», когда цветочница Элиза Дулиттл выступила в виде графини на светском рауте и изъяснялась на великолепном английском языке.

Кое-что о зам. деканах

У меня было два хорошо знакомых зам. деканов. С одним, зам. декана Мехмата я была в непрерывных контрах. С другим – зам. декана Физфака – дружила и он был моим большим приятелем.

Зам. декана Мехмата (назовем его Иванов Василий Сергеевич) имел логику прямолинейную и несгибаемую, как телеграфный столб. Он был твердо уверен и постоянно повторял: кандидат наук умнее не кандидата, доктор наук умнее кандидата, членкор умнее доктора, а академик умнее членкора. Одновременно Иванов был ловким манипулятором, что было крайне важно, так как именно он возглавлял комиссию по распределению мест в общежитиях. Каждый год факультеты вели бой за места в общежитиях, которых всегда не хватало. Все благие намерения «давайте, наконец, расселим факультеты по принадлежащим им общежитиям, запретим все перемещения и покончим с бардаком» были также не реальны, как запрет растениям весной зеленеть. Химичка вышла замуж за физика и переехала к нему в общежитие, математик женился на биологичке и переехал в общежитие ФЕНа, а у историков появилась сестра с геологического, которая живет теперь со своей сестрой у историков. Тысячи комбинаций, которые начисто нарушали систему: физике – физиково, а ФЕНу – феново.

После работы комиссии первый год оказалось, что все факультеты должны места математикам. Иванов исписал всю большую доску, показывая перемещения и ставя минусы и плюсы. Все минусы (пропало место) у математиков, очень мало у физиков, а у остальных факультетов – только + (ваша жена живет у нашего мужа!). Все удивлялись, но спорить не стали. Я была твердо уверена, что это умышленные махинации. На следующий год я всеми правдами и неправдами достала соответствующие ведомости из общежитий, а там отмечались все переселения: например, у физиков комната 5 – живет брат с ФЕНа. Разложила я эти ведомости на полу своей квартиры и методично (столбиком!) стала пересчитывать места, занятые, так сказать, незаконно.

И вот у меня получилось, что не другие факультеты должны места Мехмату, а прямо наоборот – Мехмат должен всем, кроме физиков. Уж очень мужья-математики любили селиться в общежития своих жен.

Полностью готовая, в боевом настрое и с намерением уничтожить Иванова я явилась на заседание. Снова он разводит свои схемы и опять все должны Мехмату. А я смотрю внимательно и вижу все места, где он смухлевал, иногда просто поменяв «+» на «–». Кончил. Есть вопросы? Я говорю – вот у меня вопросов нет, зато есть ответы. Или вы, Василий Сергеевич, сейчас признаетесь, что математики не умеют считать, или я потребую организовать специальную комиссию для проверки Ваших расчетов, потому что… тут я открываю свой реестр и зачитываю, кто кому сколько должен. Иванов смутился ну всего на одну секунду, он понял, что я все просчитала. «Да, – сказал он, – давайте мы с Аргентой Антониновной еще раз проверим и завтра вам доложим». Все радостные разошлись. Мы сели друг против друга: «Сколько уступите?» – спрашивает он. «А вот ни одного места ни уступлю». «Ну – начинает он заводиться – я понимаю, что с ФЕНом я просчитался. А другие-то чем Вам так милы? Чего же Вам тут не уступить Мехмату, ведь все знают, что Вы – любите математиков».

– Люблю, а вот Вас лично, Василий Сергеевич, совсем не люблю. Так что завтра докладываем вот эти, мои результаты. – Доложили, вроде разобрались, но с физиками он устроил свару. Впрочем, это меня уже не интересовало.

Еще раз об общежитиях

В 1970 г. вышел исторический приказ ректора о кардинальном переселении студентов. Обычно студсоветы селили одного пятикурсника в маленькую комнату, а первокурсников по пять человек в большую. Ректор приказывал расселить так, чтобы в большой комнате было не больше четырех человек, это означало – потеснить пятикурсников.

Три недели деканаты только этим и занимались, а в последнюю неделю к ним еще подкинули партбюро. Настоящее кино было в 10-м общежитии, где жили разные факультеты. Вот тут-то я поняла, что значит Содом и Гоморра.

Содом – это ситуация (№ 1), когда пять деканатов и пять студсоветов переселяют в одном общежитии пять факультетов.

Содом и Гоморра – это ситуация № 1 с добавлением истерического секретаря парторганизации Матмеха – Тайулина.

О другом заместителе деканата – моем приятеле

Николай Георгиевич Преображенский происходил из староинтеллигентной томской семьи. Был музыкален, играл на рояле, имел большую библиотеку, играл в теннис, что было тогда редкостью, и, к счастью, был наделен чувством юмора. Разведясь с женой, все думал, как бы ему выгодно жениться, чтобы было, где разместить книги и рояль. Мы с ним приятельствовали, и если у него было лишних три рубля, шли в ресторан ДУ и выпивали бутылку сухого вина.

У меня сохранилась его открытка с юга, весь стиль которой рисует его таким, каким он был.

Дорогая Аргента Антониновна!

Поздравляет Вас с праздником и желает всех благ (+ куль червонцев)

мастер по срывам прощальных встреч, незадачливый авантюрист из фирмы «22 несчастья», и все же верно и искренне скучающий по вас. Сегодня, раскрыв № 10 «Природы» и наткнувшись на статью А.А. Ляпунова, где, куда ни глянь, «мы с Титляновой», «под руководством Титляновой», как-то особенно болезненно ощутил невозможность простой операции: снять трубку, набрать № 65-74-49 и объявить, что трешка до получки еще есть. Однако скоро такой звонок последует! Ваш Н.П.

Так вот, именно его, тогда уже профессора Преображенского, послали в Италию директором научной выставки Сибирского отделения Академии. Был среди экспонатов выставки мамонтенок (думаю, скелет все-таки), которого звали Митя, какие-то драгоценные камни и много еще чего.

Рассказывал об этой своей поездке Н.Г. с присущим ему юмором. «Чин у меня был высокий «Синьор Директор», а денег мне на гостиницу дали столько, что можно было снять номер только в задрипанной гостинице, где жили мелкие жулики и уличные проститутки. И денег для организации выставки выделили 8,5 тыс. $. А что с ними делать? Оказывается, нельзя было открыть счет в банке на частное лицо, хоть ты и Синьор Директор. Вынужден я был таскаться по Риму с пачками долларов в кармане». «Но не таскали же Вы с собой 8 тысяч?». «Конечно, нет. Основная сумма лежала в гостинице». «В сейфе, что ли?». «Да какой сейф в этой гостинице?! В грязной тряпке лежали, в чемодане под кроватью. Да я после этого плевал на всю их хваленую мафию!». «Мафия не будет возиться с 8 тыс., хоть и долларов. Это для них заподло, да и не нужно! А вот как Вы не боялись мелких воришек?». «Этих-то? Да они со мной в одной гостинице жили, я поил их пивом, у них же есть понятия, да кроме того, две самые уважаемые проститутки были моими подружками. Я их в ресторанчики водил и всю эту историю им изложил. Они сказали: «В этой гостинице, Синьор Директор, Вас все уважают, живите спокойно».

Как уж он потом в КГБ отмазывался от подружек-проституток и приятелей-воров, не знаю. Но как-то, значит, отмазался.

О том, как общаться с ближайшим начальством

Моим ближайшим начальником был декан В.В. Воеводский. Это был энергичный, умный и образованный человек, а как выяснилось впоследствии – добрый. Однако и в разговорах и в поступках он проявлял жесткость и требовательность. В эти годы я дружила со Светой Лахтиной – переводчицей и референтом директора какого-то Института, член-корреспондента Солоухина. Света была умна, наблюдательна и выразительна в своих мыслях. Это ей принадлежат слова о мужчинах Академгородка. «Я нигде еще не видела такого количества хорошо одетых, талантливых и трусливых мужчин!». А Света хорошо знала мужчин Ленинграда и Одессы, где она жила долгие годы. Вот, со Светой Лахтиной мы и разработали список сигналов, с помощью которых удается держать начальство в рамках, т.е. в состоянии легкого подавления.

1. Начальство требует действия невыполнимого или глупого.

а. Начальство в хорошем настроении…

− Да будет Вам, что попало…

(Тут важно выдержать правильную паузу.)

б. Начальство в плохом настроении…

− А как же, а как же. Конечно, конечно…

(Пауза такая же, как и в случае а).

2. Начальство приступает к разносу, даже справедливому.

(Проникновенно): Ни одна бумажка (дело), даже самая важная, не стоит Ваших нервов и Вашего здоровья.

3. Начальство перечисляет свои многочисленные дела и важные обязанности.

(В середине перечисления, глядя в потолок, задумчиво) – Он – государственный человек, а мы его так расстраиваем…

4. В любой ситуации, когда начальство начинает выставляться.

(Сугубо серьезно) – Вот возьмите, к примеру, мою жизнь…

5. Начальство начинает орать…

С самого начала, не давая ему взять разгон (твердо) – А Вы на меня не кричите…

6. Если уж скандала не избежать, все равно начался (на полтона выше, чем начальство)

– Вы можете не считаться с моим мнением, но выслушивать Вы его будете! (Важно произнести так, чтобы у начальства возникло чувство безысходности).

Разработано А.А. Титляновой и С.В. Лахтиной. Апробировано на академике В.В. Воеводском и чл.-корр. Солоухине.

Употребляйте с доверием.

Студенческий пикет у столовой

Был очень тяжелый период в моей жизни: В.В. умер, его заместитель по химии заболел, и я осталась одна на весь факультет и.о. декана. Это само по себе было трудным испытанием, но тут еще произошла знаменитая история с пикетом у столовой. Студенческая столовая была очень плохой, хотя и дешевой. Кормили невкусно, часто испорченными продуктами, да еще и хамили в ответ на жалобы.

У студентов кончилось терпение, они объявили забастовку и выставили пикет у столовой с плакатами, призывающими в столовую не ходить. Я-то и внимание на это не обратила, пока мне не позвонила секретарь ректора. В университете проректоров тогда еще не было. Если ректор уезжал, его замещал декан мехмата, а далее декан физфака и последним – декан ФЕНа. Было, по-видимому, какое-то академическое сборище в Москве, ректор и два декана уехали в Москву, и я по приказу чисто формально, как декан ФЕНа, оказалась временно исполняющей обязанности ректора. И так ничего хорошего, а тут еще забастовка. Я решила ничего не выяснять; вот приедет ректор – пусть разбирается.

Но секретарь ректора мне объяснила, что завтра меня (как и.о. ректора), членов партбюро университета и заведующего учебной частью вызывают к 10 часам утра в Советский райком по причине забастовки. Надо идти. Я шла утром и у меня, буквально, подгибались ноги от страха. Я знала, что сейчас будет. Нам начнут шить политику. Поднимут меня, я встану и скажу, что никакой политики нет, а есть просто плохая столовая, где студенты наживают себе желудочные заболевания. Все это я скажу и останусь одна. Никто меня из университета не поддержит. Вот это и было страшным – остаться одной.

Пришли, сели, кто-то из членов райкома проинформировал (довольно умеренно) о событии. Все шло более или менее спокойно. Но тут встал прокурор района и действительно начал шить политику и всерьез. «А что скажет руководство университета?». Руководство университета, в моем лице, поднимается и сообщает, что никакой политики нет, а есть просто отвратительная столовая. «Ну а что скажет партийное руководство университета?». И тут, совершенно неожиданно, секретарь парткома университета говорит то же самое, и его поддерживает секретарь комсомольской организации. Вот это да! Члены райкома несколько растерялись и в конце концов отпустили нас с условием, что к 17 часам будет представлена объяснительная записка, написать которую поручено нашему партбюро. Я совершенно счастливая (конечно, выйдя уже из райкома) поздравляю всю нашу команду и спокойно отправляюсь обедать. «Вы зайдите в партбюро к 15 часам» – приглашает меня секретарь. «Кончено, зайду». С легким сердцем прихожу на партбюро и немею от изумления. Выйдя из райкома, они испугались, да так сильно, что сами на себя начали шить политику. И выносят решение: найти зачинщиков забастовки и исключить их из университета. Здесь я озверела, но спокойствие сохранила. Встала и сказала твердо «На ФЕНе искать зачинщиков не будут. И отчислять из университета в связи с пикетом тоже никого не будут. А теперь, до свидания, у меня много дел». С тем и ушла.

Сижу у себя в деканате и занимаюсь делами. Дверь открывается – здравствуйте, пожалуйста, мой приятель Преображенский. Он не только зам. декана, но еще и член партбюро. Он начинает мне морочить голову о последствиях. Я ему – слышали, что я сказала на партбюро, ну и до свидания. А он мне: «Вам легко рассуждать. Вам же лично ничего не будет. Во-первых – вы не член партии. Во-вторых, женщина, в-третьих – не преподаватель, а административный работник. Кроме того, и декана на ФЕНе пока нет, а на носу защита дипломов. В общем, Вас не тронут. Но Вы подумайте о своем секретаре парторганизации факультета. Вот на кого попадают все шишки».

«Хорошо» – говорю я и вызываю в кабинет секретаря парторганизации. Это маленький, толстый человек с бородавкой на носу. Ровным голосом я ему повторяю все, что сказал Преображенский и добавляю: «Так, мне ничего не будет, а Вы можете сильно пострадать. Решение за Вами». Он боится партбюро, но еще больше он боится мнения студентов, до которых все равно дойдет, кто какую позицию занимал. И с дрожью в голосе он говорит «Я с Вами, Аргента Антониновна». «Спасибо» – говорю ему и поворачиваюсь к Преображенскому. «Так вот, Николай Георгиевич, пойдите в партбюро и скажите, что на ФЕНе искать зачинщиков не будут». «Пожалеете, Аргента Антониновна!» «Посмотрим, Николай Георгиевич».

На следующий день нам объявляют, что мы (я и секретарь) вызваны в понедельник в партбюро по вопросу «Политико-воспитательная работа на ФЕНе». Я уже в таком настроении, что ничего не боюсь. И вот понедельник. Дверь партбюро открыта. Мы с секретарем ФЕНа входим и садимся. Но вокруг происходит какая-то суета, беготня, бюро не начинают, чего-то ждут. Дверь открывается, и входит Ректор. (Вот так, с большой буквы – Ректор, он этого заслуживает). Входит и спрашивает: «Что тут происходит?». И я скороговоркой, не дав секретарю Партбюро сказать ни слова, выпаливаю: «Здесь собираются разбирать политико-воспитательную работу на ФЕНе в связи с тем, что ФЕН отказался искать зачинщиков пикета у столовой». «Что за чепуха? – говорит ректор – все свободны».

Мы с нашим секретарем, счастливые выкатываемся из комнаты и я ему говорю «Пошли, выпьем водки!». И вот, в середине рабочего дня и.о. декана и секретарь партбюро ФЕНа сидят в ресторане «Золотая долина», едят мясо и пьют водку за ФЕН и друг за друга.

Как была создана специализация. Математическая биология (матбиология)

Участниками этой истории являются пять человек: Алексей Андреевич Ляпунов, Вадим Александрович Ратнер, Юрий Иванович Журавлев, ректор университета Спартак Тимофеевич Беляев и я. История эта почти неправдоподобная и, если бы я сама все это не провернула, то, пожалуй, и не поверила бы, что это может быть правдой. Но это правда и порукой тому наши матбиологи НГУ, который работают сейчас в разных странах.

Инициаторами создания специализации были Ляпунов и Ратнер. Ляпунов считал, что без специалистов, знающих серьезно и биологию и математику, моделировать, а следовательно, продвинуться в области теоретической биологии, невозможно. Ляпунов просто фанатично хотел иметь такую специализацию и разработал для нее полную учебную программу. Ратнер сам занимался математической генетикой, видел огромные перспективы в данном направлении и хотел иметь работающую с ним группу молодых, талантливых людей.

Однажды мы с Ратнером пили чай у меня на кухне и обсуждали программу матбиологии. Эту программу Вадим написал на пачке сигарет «Шипка». Мы были готовы к действию и у нас родился даже свой девиз «Только бы проскочить!» А вот это было трудно.

Написали мы с Ратнером обоснование необходимости открыть такую специализацию на биологическом отделении ФЕН, приложили программу, сочиненную Ляпуновым и подработанную Ратнером, и с этими бумагами я пошла к Ректору. Спартак все внимательно прочел и задал мне вопрос, которого я больше всего боялась: «А кто будет руководителем специализации?». «Алексей Андреевич Ляпунов». «Под Ляпунова не открою». «Почему?». «Потому что Ляпунов ничем руководить не может, он развалил им же созданную специализацию «матлингвистика», у него нет ни института, ни отдела, куда бы гарантированно могли быть распределены выпускники специализации. Ляпунов – большой ученый, теоретик и пропагандист матбиологии, но он безответственный человек. Под него не открою». «А под кого откроете?» – спросила я почти без всякой надежды. «Под кого?» «Под Журавлева. У него есть отдел, он занимается кибернетикой и он достаточно ответственен». Пошла я к себе в деканат, села, взяла голову в руки и глубоко задумалась. Журавлеву ни на черта не нужна специализация «матбиология», но он должен за нее отвечать. Алексей Андреевич не может помыслить, чтобы кто-нибудь, кроме него, был руководителем специализации. И уж этим кто-нибудь никак не мог быть бывший ученик, а теперь почти враг – Журавлев. Вадим Ратнер сделает все, что от него зависит, но он даже не доктор наук, под него специализацию не откроют, но именно к нему в Институт цитологии и генетики пойдут первые выпускники. Ничего нельзя сделать?! Но недаром еще шеф в Миассово называл меня «Мастерицей варить кашу». По возникшему в моей голове плану Журавлев должен был согласиться взять перед ректором ответственность за специализацию, все подписывать, ничего не делать и никогда-никогда никому не проговориться, что он руководит специализацией матбиология. Ляпунов должен был быть уверен, что именно он руководитель, подписывать необходимые бумаги и никогда не услышать, что он формально не является руководителем.

Я изложила свой план Ратнеру.

«Но как Вы уговорите Журавлева на эту аферу, он никогда не согласится, ведь он нормальный человек». «Я тоже нормальная, – ответила я и спросила: «А у вас есть какой-либо иной план?». «Нет» – ответил Ратнер. «Ну вот, и помните наш девиз – только бы проскочить». «Ну а на что вы надеетесь?» «На то, что у Журавлева есть хоть остатки совести». «Звучит загадочно» – прокомментировал Ратнер.

Еще бы. Ведь мой план строился на том, что у Журавлева есть чувство вины и передо мной и перед Ляпуновым – меня он обманул, Ляпунова обидел.

Я попросила Журавлева прийти ко мне в деканат вечером, когда никого уже не было. Не знаю, почему, вероятно из любопытства, но он пришел. Я ему последовательно изложила схему действия. Журавлев просто обалдел от моего предложения. «Ты сумасшедшая – сказал он – я никогда на это не соглашусь». «Согласишься» – твердо сказала я. «Почему?». «Потому, что ты должен – должен мне, должен – Ляпунову. Должен?». «Ну, должен в каком-то смысле» – признал он. «Вот тебе и представляется возможность заплатить долги и очистить совесть». Он долго молчал, мы курили, глядя друг на друга. «Что же я должен сделать?» – наконец спросил он. «Пойти со мной к Ректору, заявить, что ты согласился быть руководителем специализации, берешь на себя ответственность за будущее выпускников. Тут не бойся – они уйдут в Институт цитологии и генетики, ты еще будешь рад взять к себе кого-нибудь. Мы подобрали очень способных ребят. Сказать ректору, что ты поручаешь Ляпунову и Ратнеру составить программу, но все это будет под твоим приглядом. Все!». «Ну а что потом?». «Потом, если надо, подпишешь несколько бумажек, которые я подготовлю и покажу тебе заранее. Обещаю держать тебя постоянно в курсе всех дел, а ты обещай мне никогда никому не говорить обо всей этой истории».

Я и сама до сих пор не понимаю, почему он согласился. Через несколько лет он сказал мне, что я его просто околдовала в тот вечер и он не мог сказать «нет». Ну, может быть!

Все прошло как по маслу. Мы пошли к Ректору, Журавлев говорил, как по нотам. Ректор подписал приказ. Время от времени я подписывала ведомости или бумажки одинакового содержания и у Ляпунова и у Журавлева. Бумаги с подписью Ляпунова лежали у меня в столе в деканате, с подписью Журавлева – шли по назначению. Учеба началась. Ляпунов был счастлив и ничего так и не узнал вплоть до своей смерти. Более того, когда часть студентов была передана Полетаеву, то Алексей Андреевич еще грозил (мне и Ратнеру): «Если вы у меня отберете хоть одного, я брошу все». Но мы с Вадимом понимали, что нельзя давать Ляпунову (хоть вместе и с Ратнером) больше трех студентов.

Крутились мы с Ратнером как ужи, чтобы ублажить Ляпунова, оптимально распределить студентов между руководителями, сдерживать недовольство Журавлева и улыбаться и кланяться, кланяться и улыбаться. «Только бы проскочить!» И мы проскочили. Специализация утвердилась и теперь ученики Ляпунова-Ратнера развивают матбиологию в Биоинформатику.

Такая вот история. Невероятная, но реальная и никто из наших выпускников матбиологии не знает, как мы с Ратнером провели этот корабль через все рифы и отмели. Но провели!

Приемная комиссия и новые проректоры

Спартаку Тимофеевичу дали в помощь двух проректоров – физика (назовем его Петровым) – по учебной работе и математика (назовем его Сидоровым) – по научной работе. Совпало это назначение с новым веянием в политике – ущемлением еврейской национальности. Вероятно, в мире было много шума по поводу запрещения (фактического) евреям переезжать в Израиль (а потом из Израиля – в любую страну) и, как реакция, последовало жидоедство. У меня к евреям нет никакого особенного отношения. В Сибири, где я училась, евреев вообще не было. В Ленинграде у меня были и приятели среди евреев, и евреи, которых я недолюбливала за специфические еврейские качества. Но это твое личное дело – любить или не любить евреев, казахов или немцев. Но если ты государственный служащий, то засунь свои чувства в карман и исполняй свои обязанности без оглядки на национальность. Ну а дома, можешь поносить «всю еврейскую сволочь», как хочешь – это твое дело.

Но вот не любят многие русские евреев, и когда антисемитизм становится государственной политикой, они довольны, что могут «ущемлять» евреев на законном основании.

Так вот, повеяло антисемитизмом, а оба проректора были откровенными антисемитами. Совпало так или специально было организовано – не знаю.

Все началось с приемных экзаменов и зачисления в университет. Декан, как всегда, в отъезде. Я, как всегда, на посту зам. председателя приемной комиссии ФЕН.

Лето, июль, жарко, хочется на пляж, а тут звонок от девочек из нашей приемной комиссии: «Аргента Антониновна! Пришел ответственный секретарь приемной комиссии университета (важный пост) и требует, чтобы мы выдали ему экзаменационные работы по математике с рубашками». Рубашка – это обложка, где Ф.И.О. абитуриента и его №. А на экзаменационных листах стоят только номера. Экзаменатор ставит отметку самой работе, не зная, кто носит тот или иной номер. И только на комиссию по зачислению приносят работы с рубашками. Я уже догадываюсь, откуда дует ветер, и говорю девочкам: «Стойте, как спартанцы, работ не давайте, а я сейчас бегом к вам». Прибегаю и застаю довольно скучную перебранку. Ответственный секретарь на разные лады приказывает отдать работы с рубашками, а девушки (их две) довольно однообразно талдычат, что вот сейчас придет А.А., с ней и разговаривайте. Я со свежими силами танцующим шагом приближаюсь к этой троице и с любопытством спрашиваю: «Что за суета вокруг дивана? (это в книге «Понедельник начинается в субботу» есть глава «Суета вокруг дивана»). Ответственный секретарь (далее – Отв. Сек.) смотрит на меня ошарашенно и спрашивает: «А почему вокруг дивана?». «Вот-вот, – поддерживаю я его – почему вокруг дивана?». Озадачив его таким образом, ласковым голосом спрашиваю: «Что же Вы хотите, Отв. Сек.?» «Я хочу получить экзаменационные работы по математике с рубашками!». «И только-то?» – удивляюсь я. «Да сейчас мы Вам все выдадим, вот только напишите на мое имя распоряжение такого содержания: Я, Отв. сек. приемной комиссии НГУ, приказываю зам.пред. приемной комиссии ФЕН выдать мне из сейфа экзаменационные листы по математике с рубашками. Число, роспись».

«Да Вы что, А.А., как же я могу написать такую бумагу? Вы что, не понимаете?».

«Очень хорошо понимаю, как и то, что я не имею никакого права до начала зачисления кому-либо даже показывать листы с рубашками. Инструкция у нас с Вами общая. Еще есть вопросы?». Молча повернулся на каблуках и пошел жаловаться на меня проректорам.

Девушки спрашивают: «А что, если проректоры придут?». «Тот же сценарий – вызывайте меня. Да не придут они». Не пришли, решили дать бой на комиссии по зачислению.

Общая диспозиция такая: девочка из Академгородка с 14 баллами (а всего 15 баллов) должна иметь не больше прав на зачисление, чем мальчик из деревни с 12 баллами. Может оно и правильно, несмотря даже на сексизм, но получается так, что девочка – всегда при этом еврейка, а мальчик – русский. На таком поле можно было еще драться, но тут проректоры просто оборзели. Хватают они работы по математике евреек из Академгородка (теперь все работы в рубашках) и начинают как бы проверять правильность ответов и орать – «Тут ошибка, тут еще одна, какая пятерка, тут и на четверку не вытягивает». Так вот они орут и роются в кипе экзаменационных работ, а Ректор отчужденно смотрит на это безобразие. Через 5-7 минут я наливаюсь холодным бешенством и очень-очень спокойно говорю: «Спартак Тимофеевич! Почему Вы допускаете такой произвол? Ведь Иван Евгеньевич и Федор Иванович подвергают сомнению компетентность экзаменационной комиссии. По какому праву?». Спартак как будто очнулся и с отвращением говорит: «Прекратите этот базар. Аргента Антониновна, докладывайте следующие дела». «Нет, давайте закончим с этими работами, примем по ним решение, а потом пойдем дальше». Базар кончается. Выбираем схему: без обращения внимания на национальность и пол, смотрим только – откуда абитуриент и деревне даем изначально один дополнительный балл. В целом зачисление проходит более или менее нормально, а я понимаю, что нажила себе врагов в лице обоих проректоров. Но зачисление математиков, как мне рассказывали потом, было еще хлеще. Однако тут произошло неожиданное. Уважаемые евреи-доктора наук явились к Лаврентьеву и ультимативно заявили: «Или к их детям при зачислении будут относиться справедливо или они (ведущие доктора наук) возвращаются в Москву». Раздался звонок от Лаврентьева, и проректора умерили свою активность.

Мои беседы с проректорами

Однажды меня вызвал Петров – посоветоваться, как с биологом. На физфаке у одного студента выявили сифилис – сообщил он мне. Ну и что тут страшного? – спросила я. Не помню, что уж тут говорил Петров, но его вывод был убойным. «Парня надо исключить из университета». «За что? – удивилась я. – Ведь это болезнь, Иван Евгеньевич, просто болезнь. Да, заразная, как грипп, как скарлатина, но просто болезнь, которая теперь довольно просто лечится». «Но она же передается половым путем!». «Врач должен объяснить парню, что он обязан воздержаться от секса до конца излечения». «Вы считаете, что этого достаточно?». «Считаю». Не знаю, что было дальше, но надеюсь, что парня не исключили.

Хотя от Петрова можно было ожидать всего. Вот он был твердо уверен, что он должен «учить, судить и лечить» и главное, знает как это делать. Со временем он стал настолько невыносимым со своей уверенностью, что он знает все лучше всех, что я не выдержала и как-то спросила его: «Иван Евгеньевич! А вы не ощущаете нимб над своей головой?». «Что?» – удивился он. «А то – ответила я – Вы считаете себя просто святым, непогрешимо знающим, что надо делать и как кому надо поступать, и так болезненно реагируете на любое несовпадение чужого мнения с Вашим, что мне кажется, вы – больны – у Вас известный синдром: есть два мнения – мое и неправильное. Люди так шутят, а Вы – так думаете, и если это еще не клиника, то субклиника. Вам пора обратиться к психиатру». Как он мог после этого ко мне относиться?

Не лучше обстояли мои дела и с другим проректором. Была одна очень тяжелая история с изгнанием нашего профессора и все по той же причине – откровенного антисемитизма. Я боролась как могла и как умела и проиграла это дело почти подчистую.

Федор Иванович вызвал меня, чтобы объяснить неправильность моей личной и административной позиции. Он долго толковал мне, что цель оправдывает средства, что надо заботиться о чести мундира и прочую чепуху. Слушала я эту ахинею, слушала, а потом вдруг спрашиваю: Федор Иванович! А Вы читали роман «Венок на могилу Майклу Удома» (Был такой интересный роман в Иностранной литературе). «Нет» – удивленно отвечает Федор Иванович. «Тогда послушайте – это как раз о чести мундира и о цели, которая оправдывает средства. В одной из Африканских стран вырос свой национальный образованный лидер, борец за независимость страны. Он учился в Европе и был влюблен в белую женщину. У него был друг – революционер, вроде Че Гевара и родное племя, которое его очень любило. И вот Майкла Удома народ готов выбрать президентом, но народу не нравится, что подруга у него белая. И Майкл, ради страны, предает любовь, оставляет свою любимую и становится президентом. Затем его друг вместе со своим отрядом попал где-то в засаду и просит помощи. Но это может привести к конфликту с соседней страной, и Майкл предает друга. Друг и его отряд убиты. Наконец, наступает конфликт с его родным племенем и ради чести мундира Майкл предает племя. И знаете, чем все кончается? Под бой священных барабанов племя убивает Майкла Удома». Не знаю, почему Федор Иванович так взорвался. Он заорал на меня: «Да что дает Вам право так разговаривать со мной?». «Уверенность» – ответила я. «Я урожденная сибирячка и я хожу по своей земле». Я даже прошлась по кабинету в качестве иллюстрации, как я хожу по своей Земле. «Здесь знают моих родителей, моего брата, и я легко получу работу в любом сибирском городе. А вы все – пришлые! Вы из Москвы – чужаки. Потому и не понимаете, почему я так с Вами разговариваю».

В общем, как я понимаю, я их – проректоров «достала». Причины, почему меня надо убрать с факультета, были смешными: 1) Титлянова слишком увлеклась наукой (я уже работала в ИПА) и не может уделять должного внимания отделению. 2) Титлянова настолько слилась со своим коллективом, что уже не отличает, что хорошо и что плохо. В общем, ей пора уходить!

И начались проверки: а) насколько выполняются учебные планы и нагрузки; б) проверка документации; в) проверка хождения на работу и т. д. и т. п. После третьей проверки я обратилась за помощью к декану – Кнорре Д.Г. Не защитил. После пятой пошла к Ректору и заявила: «Через год я полностью ухожу из Университета в Институт почвоведения. Прошу прекратить эти ненужные проверки». Проверки прекратились. Через год я ушла из НГУ.

Прощай, университет

Получив свою рабочую книжку, поинтересовалась, есть ли у меня выговоры. Выговоров не было, зато была благодарность от Министерства просвещения за участие в работе комиссии по проверке работы Башкирского университета в Уфе. Прочитав эту запись, вспомнила забавный случай, произошедший в Уфе, которым и заканчиваю записки зам. декана.

Мы жили в приличной гостинице и туда же поселили ансамбль песни и пляски им. Александрова. Я должна была из Уфы куда-то лететь и у меня было мало времени, чтобы кратко и точно написать отчет. Сижу утром и пишу… И вдруг.. Красивый бас за стенкой «Здоров ли, князь?». И снова «Здоров ли, князь?». И снова и снова. Бас распевается и поет эти два слова на все лады. «Здоров ли, князь?» и более ничего. Я писать не могу, сбивает он меня. Через 15 минут непрерывного пения я громко объявила «Князь умер». Пение, слава богу, прекратилось. Вдруг стук в дверь. Открываю, плотный, среднего роста обладатель баса с интересом спрашивает: «Извините! А от чего умер князь?» – «От ностальгии!».

Дверь закрывается, через минуту он поет прекрасную арию Кончака полностью, а я, после ее окончания, радостно и громко аплодирую.

Страница 1 из 2 Все страницы