На главную / Биографии и мемуары / Ирина Ремовна Фомина. Папа

Ирина Ремовна Фомина. Папа

| Печать |


СОДЕРЖАНИЕ

  1. Ирина Ремовна Фомина. Папа
  2. Глава 1. Кудри
  3. Глава 2. Улыбка
  4. Глава 3. Очки
  5. Глава 4. Корни (текущая позиция)

Глава 4. Корни

По друидскому гороскопу папа – дуб. Представить себе его длинно-тонкокостную фигуру, передавшуюся и детям, и внукам, и правнукам, в виде огромного мощного дерева, довольно сложно. Но именно таким его видели многие и запечатлели художники.


Один из моих любимых папиных портретов, подарен мне на его день рождения 21 марта 1981 года

У дуба должны быть крепкие и сильные корни. Были, и ещё какие!


Майор Герш Евсеевич Хлебопрос

Нам его называли Гришей, наверное, по его желанию; в документах 1943 года он уже – Григорий, как и у папы в каттакурганской метрике.


Дорогой сестре Поле от Гриши, 21/II – 42 г. (надпись на обороте фотографии)


Ксерокопию с дедушкиного Личного дела я заказала в Центральном Архиве Министерства Обороны Российской Федерации, когда пришла туда осенью 2017 года с запросом о его наградах: орден Красная Звезда – 22.07.1941 и орден Отечественной войны 2-ой степени – 26.10.1943. Мне нужна была короткая архивная справка, но очень внимательная женщина в приёмной выслушала меня и посоветовала не пожалеть времени и записаться на проходной для входа в архив и чтения Личного дела: «Вы ведь прямой потомок, сможете и ксерокопии заказать». В итоге, приезжать в Подольск пришлось трижды, о чём я ни одной минуты не жалею.


Личный листок по учёту кадров Хлебопроса Герша Евсеевича, лично им заполненный, часть стр. 1


Личный листок по учёту кадров Хлебопроса Герша Евсеевича, часть стр. 2.

Особый интерес вызвал у меня трудовой стаж и места работы сына столяра Евсея из м. (местечка) Коростышева. С мая 1919 года, т. е. с одиннадцати с половиной лет – ученик колесника; в неполных четырнадцать – рабочий текстильной фабрики; в 15 – мельник; в неполных 17 – председатель сельскохозяйственной коммуны; и так далее. Причём ученик колесника-рабочий-мельник ещё и учился в вечерней школе для взрослых в том же Коростышеве. Дореволюционный хедер дедушка не закончил, о чём у папы был очередной рассказ. Столяр Евсей был очень вспыльчивым, особенно, когда разорился. А разорился потому, что сыновья от первого брака, увидев, что Дыня нарожала деток больше, чем их покойная мама, потребовали раздела мастерской. Евсей мастерскую продал, и старшие дети ушли (кажется, папа говорил, что в Польшу). Евсей с семьёй тоже переехал как раз в Коростышев (знать бы, где они жили до этого?) и стал поднимать своё дело с нуля. Дедушка в детстве не был задирой, но в хедере почему-то подрался с сыном мельника. «А мельник – это же был ЧЕЛОВЕК! Перед ним не только местечковые шапки ломали. Так учитель – прохиндей! – высек только голодранца. Сильно высек. А дед Евсей – это же был бык огромный! Он побежал-побежал к хедеру и по дороге так краснел-краснел. Подбежал и одним рывком вырвал прохиндею бороду».

Хорошие последствия от разорения Евсея, когда-то крепкого мастера с обширной клиентурой, были в том, что после революции у него нечего было экспроприировать, кроме сыновей и дочек. Сыновья быстро «покраснели», причём настолько, что читать кадишь по умершему отцу дед, как искренний атеист и комсомолец, отказался.


Вот он, юный председатель коммуны. Здесь ему уже 19, если верить дате,
поставленной, видимо, тётей, поверх выцветшего карандашного текста

Папа родился в телеге по пути из коммуны в районный центр. Это опять его рассказ. Дед повёз бабулю в райцентр, но роды начались в дороге, и он побежал назад за повитухой. «Когда они вернулись, я уже орал во всё горло».

Герш Евсеевич был уже не председателем коммуны, а секретарем РК ВЛКСМ (как хорошо иметь Личный листок с датами!), и первенец был назван Революция Електрификация Механизация Автоматизация – Рема. В детстве, в школе, его звали Ромкой, и ему это нравилось. А в моём детстве мальчик из палаты напротив (я лежала в детской кардиологии с осложнением на сердце после гриппа), сын актрисы драмтеатра, очень красивый, в бархатной курточке, влетел к нам в палату, что-то вопрошая. Догадавшись, что я не поняла, вопросил по-русски: «Кто здесь дочь ромы?» Папа только что вышел из палаты, оставив мне ветку винограда и кулёк с карамельками. Виноград расклевали прямо при нём. А карамельки я, угостив всех, спрятала в тумбочку. Других новеньких в палате не было. Мне не было семи лет, «бархатному» мальчику было около десяти, и мы быстро договорились, что евреи и романы – родные братья. Карамельки очень помогли братанию. Он их у меня выиграл в подкидного дурака.


РК ВЛКСМ Калининдорфского района, 1927 год, дедушка в центре. Рядом с ним не бабушка. Они ещё не встретили друг друга


Рахиль Лазоревна Лейбман

Нам её называли Рая, наверное, по её согласию, но не желанию. Однажды мы с сестрой заметили, что соседи обращаются к ней Рахиль Лазоревна. «А Рая – это сокращенно», – «Сокращенно – от Раиса», – «От Рахиль тоже можно»… «Нельзя было, папа. Она же бормотала «Рóхел», когда вызывала с неба свою маму», – «Да?», – и папа крепче сжимал мой локоть, а я – давно бабушка его правнучки – переводила разговор на бабушкину паническую боязнь воды. В том смысле, что в озере, даже очень мелком, можно утонуть. В старших классах, приезжая в Киев, я мчалась на это озеро (кстати, мелкое только у берега), пообещав бабуле, что через час она уже увидит с балкона 9-ого этажа, как я бегу обратно. Папа плавать не умел. Но его сестра плавала так неутомимо, что однажды в Севастополе, уплывая от очередного ухажёра, увидела, что и он плывёт легко, как дышит, и они поженились. Брак был недолгим. Моряк стал спиваться. Тётя с дочуркой вернулась в Киев, и дед «объяснил» зятю, примчавшемуся следом, что у евреев жену не бьют даже спьяну. «Объясняться» по-мужски дед умел и не состоял в «обществе трезвенников». Уходя на завод, он выпивал полстакана водки и закусывал чёрным хлебом с толстым куском сала, которое сам солил. Только это он не доверял бабушке, готовившей не просто изумительно, а просто «обжирательно», в том числе и украинский борщ со шкварками.

В 1927 году бабушка заканчивала учиться в Одесском еврейском педагогическом техникуме.


Бабушка слева. На обороте фотографии полустёртая надпись на идише, а ниже тётина:
«мама Лейбман Рахиль Лейзеровна. Студенты Одесского еврейского техн. 1927»

Как и Герш, Рахиль была из многодетной семьи, наверное, даже более бедной. Её мама Мэлэха (папа говорил: «Мылэха», – но не знал, как правильнее) и отец Лэйзер выросли в приюте при синагоге. Мэлэха была знатного рода. «Мне помнится, что Коган. Имя “царственная” не могли дать какой-то Лэйбман. И ни один Раввин не имел права их поженить. Представляешь?! Но их поженили», – и папа рассказывал, как сиротам на свадьбу община выделила мазанку рядом с приютом. А Лэйзеру дали работу: в приютской швейной мастерской он отстрачивал фуражки, простыни – всё, что заказывали. И Мэлэхе настрочил деток. Денег стало сильно не хватать. Тогда Мэлэха вскинула на голову корзину и пошла по улицам Черняхова царственной походкой: «Хозяюшки, кому стирочку?», – «Нам, пани жидочка», – слово «пани» не забывали добавить даже полицаи. Папа был уверен, что не забывали, они ведь много лет к ней так обращались.

В мазанке был земляной, глиняный пол. Папу часто привозили в Черняхов на лето. Но и летом сидеть на полу голой попкой было холодно. Лэйзер, уже больной и слепой, поднимал внука к себе на тёплую лежанку. А Мэлэха рассыпала по полу опилки и подметала их. Опилки собирали на себя пыль и крошки. Пол начинал блестеть, как стёклышко.



Начало 1929 года, бабушка вверху. На обороте надпись на идише, она очень хорошо сохранилась.
Рядом с бабушкой не дедушка, а другой жених. Папа говорил, что помнит его как друга семьи,
всегда вздыхавшего, что Рахиль выбрала не его


И в радости, и в горе

Сыграв комсомольскую свадьбу, молодые долго не спешили в ЗАГС. Так долго, что папа, пойдя в школу, не понял на перекличке в классе, что Лейбман – это он, Ремка Хлебопрос, и должен отвечать: «Здесь!» Папа задумался и стал пытаться отловить отца для серьёзного разговора. Дед, носившийся на коне по всей Житомирской области (они уже переехали в Малин), если не по всей Украине, отлавливался трудно: «Зачем им бумажки?! Мало слова коммуниста?! Скажи, что я сказал записать тебя – Хлебопрос!» Папа снова задумался, но гавкать на учительницу не стал. Помог папе «Дом колхозника», или что-то в этом роде. Поехав в Житомир с женой (не знаю, по какому поводу; возможно, к врачам; бабушка, родив тётю, долго болела), дед привёл её туда, где обычно останавливался. Постоянного посетителя встретили уважительно, но поселить в одной комнате с гражданкой Лейбман отказались. Дед взбесился, долго гавкал, но таки пошёл с гражданкой Лейбман в ЗАГС, а вернувшись домой, устроил ещё одну свадьбу. Созвав соседок, он из ружья, как диких уток, застрелил несколько курочек во дворе. Соседки кинулись их ощипывать, а он поскакал куда-то, и вернулся к уже накрытому столу.

Бабуля гавкать не умела. Даже фашистов не называла «скотами», чтобы коровки не обиделись. Не потому что была тряпкой, наоборот. «Кто обзывает, тот сам себя позорит», – говорила она, ласково улыбаясь и вытирая слезы. Слезы – потому, что трёхлетняя Ирочка, впервые привезённая в Киево-Печерскую лавру (они долго жили в монастырском гостеприимном доме, в келье «со всеми удобствами в соседнем дворе»), повадилась бегать играть одна в песочнице под старым каштаном. Бабушка часами готовила обед на буржуйке в большом общем коридоре и не заметила, что Ирочка смахнула с сундучка в подол все дедовы ордена и медали (я думала, что это ёлочные игрушки) и потащила украшать ими песочный дворец. «Дура я! Дура старая!», – причитала бабушка, выкапывая «игрушки». «Иуу угай! Иуу бзывай!», – вторила я, поняв, что какой-то одной не хватает. Мы её так и не нашли. Дед пришёл с завода; увидел бабулин нос, распухший от слёз, и меня, не бегающую с радостным визгом, а чинно сидящую на тётиной кровати; тоже сел за стол и пошевелил усами. Бабуля стала ему что-то рассказывать, на идише. Дед снова пошевелил усами, подозвал меня, усадил на свою огромную ладонь: «Ты поняла, что это не игрушечки?» Я кивнула. Он улыбнулся: «Я же для этого и воевал, чтобы дети играли под небом мирным. Ты чтобы играла!». Я поняла, что с чинностью можно закончить и, обняв его, заверещала: «Летать хочу! Летать!». Никогда не ношеная на руках папой и дедой Сашей (маминым отцом, которому тоже было нельзя – наверное, из-за отмороженных в гражданку ног), я даже не понимала, насколько мне этого не хватало. А дед Гриша, поступавший в полное моё распоряжение между заводом и ужином, подарил невероятную радость – взлетать под потолок, замирая от страха и счастья, и снова оказываться в его сильных руках.


Зам. Командира 183 Кр.ЗАП т. Хлебепрос Григорию Евсеевичу напамять о встрече однополчан
и красных следопытов ГПУ-17 в День 25летия Победы над фашисткой Германией. г. Воронеж, 9 мая 1970 г.
(надпись на обороте фотографии с сохранением орфографии). Дедушка слева

На этом фото дед уже постарел, как и его однополчане. Более поздних его фотографий у меня нет. Дедушка скончался в 1975 году, успев посмотреть на маленького правнука. Для этого прилетал к нам в Красноярск на несколько дней. По утрам пил не водку, а таблетки от давления. Когда ему сказали, что надо снизить дозу алкоголя, он решил, что проще вообще не пить. Для него, живущего в чёрно-белом мире, это было проще.


Удостоверение на рационализаторское предложение «Рецептура и способ приготовления резиновых смесей для чаш резиновых»,
выданное Хлебопросу Г.Е. 23 августа 1973 года

Среди старых фотографий, которые по просьбе папы я забрала из киевской квартиры деда (он получил её – новенькую, благоустроенную, с длинной лоджией вдоль двух комнат и кухни – как раз, когда тётя вернулась к родителям из Севастополя), были и удостоверения на рационализаторские предложения. Всего восемь: 4 за 1964 год и 4 за 1973. А папа говорил, что у дедушки их было больше сотни, а также несколько изобретений. Он их все обсуждал с папой. Звонил нам, когда у нас появился телефон, а до этого писал. Ждал от сына советов. Папа советовал, как лучше оформить идею. Если не знал сам, то советовал, кого подключить к разработке как соавтора, и что посмотреть в учебниках. И дед штудировал учебники физики, химии, математики. Он никогда не терял интереса к новым знаниям, и в своих идеях по улучшению производства на резиновом заводе бригадир механиков был, фактически, самоучкой, причём самоучкой успешным и талантливым.

Бабушка идеями построения коммунизма в одной отдельно взятой стране перестала интересоваться довольно быстро. Закончив Одесский еврейский педагогический техникум и пылко приступив к работе в еврейской школе, она, после закрытия еврейских школ на Украине, осталась без работы. Другую работу не искала и в общественную жизнь – ячейки, райкомы – не стремилась. Отъезд мужа в Москву в Коммунистический университет национальных меньшинств Запада восприняла без энтузиазма (см. Главу 2). Его возвращению обрадовалась, и до войны ни на один километр его от семьи не отпускала. Готова была ехать хоть на край света, кинув всех курочек и даже корову, лишь бы всею семьёй. «Краем света» оказался город Луцк, куда несостоявшийся «экспортёр» революции был направлен в 1939 году политруком роты 87-ого ОЗАД (отдельного зенитного артиллерийского дивизиона). Именно в Луцке, на оккупированной Советским Союзом территории Польши, папа, выглянув в окошко, увидел танки со свастикой. На папино и тётино счастье у них летом гостил двоюродный брат Сёма, то есть его надо было отвезти в Киев. Иначе, бабушка кинулась бы в Черняхов к своим родным. Мальчишки навьючили на себя тёплую одежду и одеяла, бабуля – дочку, и они побежали огородами. Вслед им – «коммунякам, оккупантам» – неслись насмешки хозяев дома, в котором дед остановился с семьёй на постое. Хозяева были польскими евреями, как и почти половина жителей Луцка * В 1939 г. еврейское население Луцка составляло 19 тыс. (46%) (Федерация еврейских общин Украины: Луцк https://www.fjc.org.ua/templates/articlecco_cdo/aid/1443479/jewish/page.htm).  Страшно думать о том, что с ними стало… И хозяева дома, и их соседи были подчеркнуто вежливы с дедом, но с бабушкой и детьми – радушны, приветливы. Как и бабушкины родители, помнившие немцев со времён Первой мировой войны цивилизованными людьми, остановившими погромы и мародёрство, они не верили, что теперь всё изменилось.

Добежав до дороги из города, жёны и дети «оккупантов» сели в грузовики, отправленные мужьями. Сами мужья обороняли город. «Прикрывая Луцк, 87-й отдельный зенитный артиллерийский дивизион за первые десять дней войны сбил 21 немецкий самолёт. При этом в первый день войны 3-я батарея дивизиона сбила 3 самолета» * Источник: Войска противовоздушной обороны страны в Великой Отечественной войне (1941—1945 годы) http://militera.lib.ru/h/pvo/03.html. Льщу себя надеждой, что третья батарея была дедушкиной. С марта 1941 года он был уже не политруком роты, а комиссаром батареи, а с октября – всего дивизиона. Орден Красная Звезда получил в июле 1941 года именно за оборону Луцка.

Дед никогда не рассказывал ни дочке, ни внучкам о своих подвигах. Девочки должны готовить себя к семейной жизни и мирным, не мешающим этой жизни профессиям. «Вот бабушка ваша учительницей была. Хорошей учительницей», – бабушка подкладывала нам в тарелки кусочки фаршированной рыбки, – «Кушайте, рыбоньки мои!»


Дедушка, бабушка и тётина дочка Аллочка. Значит год, примерно, 1967

Светлая память вам, родные мои. Папины корни!

 


Страница 5 из 5 Все страницы

< Предыдущая Следующая >
 

Вы можете прокомментировать эту статью.


наверх^