Лидия Андреевна Петрова (Тихомирова) «Из семейного альбома. Дом на хуторе» |
| Печать | |
СОДЕРЖАНИЕ
На хутореОдно из самых ярких воспоминаний раннего детства: 23 февраля 1927 года. В этот день родился мой братик, которого назвали Вениамин – Вена, Мина. Роды проходили дома, и мне уже известно, что у меня появился брат. Через открытую дверь вижу, что мама лежит на кровати, а он, завёрнутый в одеялко, в большом плетёном кресле, стоящем рядом с кроватью. Мне неполных три года. Очень хочется на него взглянуть, но я почему-то стесняюсь его, как взрослого, и не решаюсь войти. Тогда я придумываю «дело»: мне надо поставить мой ящик с игрушками под кресло. Но войти «по делу» тоже не решаюсь, и стою с этим ящиком в дверях. И тут меня замечает мама. – Лидочка, Лидочка! Иди сюда, смотри на братика сколько хочешь. Моё раннее детство прошло в селе Быково. Это примерно в 60 км. на северо-запад от Иркутска, немного не доезжая до Усолья-Сибирского. Село это старое, оно основано около 1700 года. К 1910 году в селе числилось 132 двора и проживало 717 человек. Хозяйства были крепкие, крестьяне в большинстве своём зажиточные. Из рассказов взрослых я знала, что в конце 19 века там было три деревянных церкви, две из которых сгорели во время пожара 1895 года. Осталась одна – церковь св. Апостолов Петра и Павла. Она стояла в центре села, огороженная забором. Внутри ограды находились ещё какие-то строения, в том числе – церковно-приходская школа. Никогда я больше не видела такой нарядной церкви – она вся сверкала от позолоты: иконы в позолоченных окладах, позолоченные подсвечники, и росписи тоже с позолотой. Когда-то мой дедушка Андрей Николаевич Тихомиров был там священником. Тогда он с семьёй жил в служебной квартире рядом с церковью. Ко времени моего рождения (1924) он уже не служил, и семья жила в собственном доме на хуторе, рядом с Быково. Эти изменения произошли с приходом новой власти, которая ввела на селе продразвёрстку. Крестьяне должны были сдавать государству все излишки хлеба и других продуктов. При этом «излишками» часто называли вообще все продукты, какие имелись в хозяйстве. У одного из крестьян совсем было нечего взять, тогда у него забрали корову, единственную кормилицу, оставшуюся у семьи. Увидев это, дедушка возмутился, выбежал и стал кричать: «Да гоните вы их всех отсюда!» Власти надавили на начальство в епархии, и дедушка был отлучён от церкви. С тех пор семья поселилась на хуторе, недалеко от села, где находилась мельница и несколько домов. Там дедушка начал строить пятистенный дом. Одну половину должны были занять они с бабушкой и ещё неотделившимися детьми, а другую мои родители. На деле строительство затянулось, и ещё зимой 1927 года все жили на одной половине. Я это точно помню, потому что мама с моим новорождённым братом Веной находилась там, и только через какое-то время после его рождения мы переселились во вторую половину, где жили до отъезда из Быково в 1933 году. Вот этот дом. Он так и не был достроен до конца.
Пятистенный дом на хуторе, около 1930 Там, где три окна, половина дедушки с бабушкой, а где два – там наша. Впереди отгорожен палисадник, который на фото кажется небольшим, но на самом деле он огромный. Там бабушка разводила цветы, там же было несколько пчелиных ульев. Вот он изнутри, здесь хорошо видны его истинные размеры. Бабушка что-то поливает, а папа, защищённый сеткой от пчёл, вынимает рамку с мёдом.
В палисаднике Через открытые ворота видны сарай (слева) и конюшня. Приставная лестница ведёт на вышку, где у дедушки хранилось огромное количество книг и журналов.
Конюшня и сарай Справа от конюшни была изгородь с калиткой на задний двор, где располагались помещения для домашнего скота. Там была стайка для коров и коз. Там жили куры, утки, гуси и индюки.
Баня и навес Слева от сарая – баня. Вход в баню под навесом. Я на этом снимке подкармливаю кур, которые свободно ходили по всей усадьбе. А слева от бани, за телегой, видна калитка в огород. Огород у нас был замечательный. Дедушка любил разные редкости и выписывал по почте семена всевозможных культур, о которых в тех краях и не слыхивали. Сразу за скотным двором, возле колодца, у нас росли арбузы и дыни, тыквы и кабачки. У нас же впервые появились помидоры, которых никто в этих краях не выращивал. Соседи на них смотрели, как на диковинку. А ещё наш огород был замечателен тем, что там был небольшой естественный водоём, куда каждую весну прилетали дикие утки и жили там всё лето до осеннего отлёта. На этом фото хорошо виден дом и огород соседей, а на нашем огороде видны только мы с подружкой Людой и брат Вена. Судя по его возрасту, это примерно 1930 год.
Наш огород Следующая фотография была сделана, конечно, ради нас с папой среди цветущей черёмухи, но вдали видна панорама всего нашего хутора со стороны огородов. Видно, что он в низине. Справа, на берегу пруда, – водяная мельница. Левее – большой дом мельника, на котором хорошо видно шесть окон. Здесь же его усадьба. Ещё левее видно несколько домов с усадьбами. Один из них наш, он предпоследний. А вдали повсюду поля. Их возделывали жители этих домов.
Панорама хутора, май 1928 На следующих двух фотографиях дома на хуторе видны с близкого расстояния, но с противоположной стороны, так что мельница осталась за кадром слева.
Дома справа от мельницы Дома и надворные постройки образуют что-то вроде единственной улицы. Слева хорошо виден дом Степана Фомича. У него четыре окна с белыми ставнями, а впереди отгорожен большой палисадник. Наш дом за кадром справа.
Мужичок с ноготок, 1930 А это продолжение той же улицы. Трёхлетний Вена, ведущий лошадь на поводу – это, конечно, постановочный кадр. Наверняка папа в это время весело декламировал стихи Некрасова «Мужичок с ноготок» – он помнил великое множество стихов на все случаи жизни. Но здесь хорошо видно расположение нашего дома в ряду соседних домов. Крайний справа – дом Нерадовских. Он последний, дальше уже нет никаких домов. Предпоследний – наш. Его легко узнать по расположению окон – три и два – и по недостроенной крыше. Облицовку её фасадной части так никогда и не сделали. Дедушка не был хорошим хозяином. У него были совсем другие интересы. Он много читал, увлекался медициной и, как говорила бабушка, любую копейку тратил на приобретение всевозможных лекарств. Не только хуторяне, но и заболевшие жители Быково и соседних сёл обращались к нему. Он лечил всех, никогда не спрашивая денег за лекарства. Если кто-то платил за них или приносил продукты – он не отказывался. Но кто ничего не давал, тот всё равно без лекарства не уходил. Дедушке нравилось осваивать разные ремёсла, и, лишившись должности священника, он подрабатывал самыми разными способами.
Дедушка Андрей Николаевич Тихомиров, 1929 Вот его любимое место во дворе возле бани, где он всегда что-нибудь мастерил. Здесь он ремонтирует самовар, а рядом крутится внук Вена, которого дедушка очень любил. Внук тоже льнул к деду с самого раннего детства. На всех групповых фотографиях он если не на руках у дедушки, то рядом с ним.
Андрей Николаевич с Веной, 1928 Я видела, как дедушка плёл из прутьев ловушки для рыбы. Их почему-то называли мордами. Он также плёл рыболовные сети. В реке Балей, протекавшей неподалёку, и на озере возле мельницы тогда было много рыбы.
Быково, пруд. Дедушка ставит рыболовную сеть Вот фотография, на которой запечатлены почти все постоянные жители нашего дома на хуторе. Здесь бабушка с дедушкой, мама и мы с Веной. Недостаёт только папы, который фотографирует, и его младшего брата Николая, который не знаю где.
В Быково. Бабушка, дедушка, мама и мы с Вениамином, 1929 Хозяйство было общее, но жили мы к тому времени отдельной семьёй в нашей половине – в той, где два окна.
В нашей половине. Мама, папа и мы с Веной, 1929 В нашей половине всё было предельно просто. Стол и лавки были сделаны своими руками. Украшали комнату только образа. В половине дедушки всё было иначе. Там сохранились остатки былого «великолепия»: дедушкин огромный письменный стол, фисгармония, плетёное кресло и венские стулья. Всё это было фабричной работы и по сравнению с нашей самодельной мебелью казалось необыкновенно изящным и красивым. На стенах были развешены картины, написанные их старшим сыном Семёном Андреевичем. Это были пейзажи. Папа в ранней молодости тоже рисовал, но потом уже было не до того. Мой брат Вена был очень способным карикатуристом, а я начинала свою трудовую карьеру на Иркутском авиационном заводе в качестве цехового художника. Бабушка любила чистоту и порядок и всегда сама его поддерживала. На окнах у неё было много разнообразных цветов, и они всегда были ухожены. Делая уборку дома или работая на усадьбе, она всегда пела. У неё был очень красивый голос – папа считал его редкостно красивым – и прекрасная музыкальная память. Она помнила великое множество народных песен, романсов, и они постоянно звучали в нашем доме. Меня она тоже побуждала петь вместе с ней, и я всегда подпевала. Кроме того, она пела в церковном хоре. Вообще музыка занимала в нашем доме весьма важное место. На фисгармонии играли мой дедушка, его младший брат Захарий и папа. Когда много лет спустя мы купили пианино для моей дочери, папа подошёл к нему и тут же стал играть, поскольку клавиатура пианино и фисгармонии устроена одинаково. Кроме того, папа играл на разных народных инструментах: мандолине, балалайке, гитаре. На мандолине – особенно часто и виртуозно. Его младшая сестра Нина Андреевна тоже играла на мандолине и гитаре, а их младший брат Николай – на гитаре. Когда собиралась компания – пели все вместе, иногда гости присоединялись также и к игре на музыкальных инструментах. Мне папа купил небольшую гитару и учил на ней играть, а брата Вену учил играть на балалайке. Потом, уже в Иркутске, у нас появился патефон, и папа постоянно покупал пластинки с классической музыкой. Среди прочей классики был, например, огромный альбом пластинок на 78 оборотов с записью всей оперы Чайковского «Евгений Онегин».
|
