Майкл Скэммел был редактором "Индекса цензуры" с 1971 по 1980 г., а затем преподавал русскую литературу в Корнелльском университете, США. Предлагаемая статья опубликована в 1988 году.

"Цензура" - одно из модных словечек нашего времени и, как это бывает с большинством таких словечек, ему очень трудно дать определение. Согласно Бернарду Шоу, крайняя форма цензуры есть убийство; в современном мире это еще более очевидно, чем во времена Шоу. С другой стороны, утверждают, что всякое редактирование есть цензура, и что авторы, предвидящие редактирование своих произведений в угоду публике, занимаются "самоцензурой". В обоих утверждениях есть доля правды, но если они оба справедливы и в обоих используется одно и то же слово, то определение становится столь широким, что само себя уничтожает. Слово "цензура" становится непригодным в качестве средства описания; оно скорее затемняет, чем проясняет сущность того, что мы хотим определить.

Одна из причин такого положения вещей состоит в том, что "цензура" принадлежит к разряду слов, описывающих на первый взгляд простые, но в действительности очень сложные социальные механизмы, ставшие в современной политической жизни предметом ожесточенных споров. Поэтому их определения даются произвольно и даже искажаются, так что они превращаются в лозунги. Большинство людей реагируют на слово "цензура" негативно, и если попросить их высказаться на эту тему не задумываясь, то они, как правило, выступят против нее или, если найдут нужным выразить иное мнение, сделают это с неприятным чувством. Словом "цензура" удобно запустить в политического противника, чтобы его дискредитировать: оно быстро действует на слушателей и читателей. Его смысл искажает и извращает каждый, кому случится им воспользоваться, и его применяют к ситуациям, не заслуживающим такого определения.

Но так было не всегда. Первоначально цензура считалась составляющей хорошего правления и рассматривалась как таковая более тысячи лет, прежде чем на нее стали смотреть иначе. Даже сейчас некоторые формы того, что называют цензурой, применяются шире и пользуются большим признанием, чем можно было бы думать по ее мрачной репутации. И если мы хотим выяснить этот вопрос, то перед нами стоит двойная задача: понять, каким образом и почему идея цензуры превратилась из очевидного блага в несомненное зло, и осмыслить, что представляет собой цензура в современном мире. Тогда мы, возможно, будем в состоянии вернуть некоторый смысл этому слову, которым так злоупотребляют.

ПРОИСХОЖДЕНИЕ ЦЕНЗУРЫ

Любопытно, что и Оксфордский словарь английского языка, и Новый международный словарь Вебстера (стандартное американское издание) дают мало информации о слове "цензура" (censorship). В Оксфордском словаре ему вообще не отведено отдельной словарной статьи, оно приведено там как производное от слова "цензор" (censor) с загадочным толкованием: "учреждение или деятельность цензора" (the office or function of a censor), между тем как словарь Вебстера определяет цензуру как "деятельность цензора" (the action of a censor). Возможно, это свидетельствует не только об общей неясности этого понятия, но и о его чуждости англосаксонскому складу мышления¹.Слову "цензор" повезло больше, оно получило три толкования, а также четвертое, относящееся к переносному значению:"

I. Один из двух магистратов в древнем Риме, составлявших ценз граждан и т. д. и осуществлявших надзор за общественной нравственностью.

2. Чиновник, обязанностью которого является проверять книги, периодические издания, пьесы и т. д. перед публикацией, чтобы убедиться, что они не содержат ничего безнравственного, еретического или вредного для государства, либо угрожающего его безопасности.

3. Тот, кто цензурует частную переписку (например, во время войны).

4. Сила психики, вытесняющая определенные элементы в подсознание". Исходя из этого, мы обнаруживаем, что систематическая цензура в интересующем нас смысле началась с Рима, где цензор осуществлял "надзор за общественной нравственностью".

Римляне не находили ничего странного в том, что чиновники, обязанностью которых было устанавливать размеры состояния и доходов людей в целях налогообложения, одновременно должны были брать на себя попечение о поведении этих людей, и не сомневались, что государству надлежит этим заниматься.

Второе толкование ближе к существу дела, поскольку оно включает все элементы того, что мы теперь считаем цензурой, отмечая и то, на что она направлена - книги, периодические издания, пьесы и т. д., - и профилактическую роль цензора как стража, охраняющего нас от "безнравственности, ереси и того, что вредно для государства". Для понимания изменений, происшедших в послеримскую эпоху, ключевым здесь является слово "ересь", заставляющее нас обратиться к христианской религии и к возвышению христианской церкви. Именно с возвышением и упадком церкви прежде всего связана практика цензуры в Европе.

Церковь и сама, конечно, подвергалась преследованиям и гонениям в раннюю пору своей истории, и это наложило неизгладимый отпечаток на ее развитие. Сделавшись официальной религией Рима, церковь сама поспешила укрепить свое положение, подавляя все соперничающие взгляды и отклонения и наклеивая на них ярлык "ереси" (интересно заметить, что соответствующее латинское, так же как и английское слово происходит от греческого слова, означающего "выбор")². Это требовало, в частности, строгого контроля за распространением и толкованием Священного писания, что влекло за собой цензуру. В течение всего средневековья это не представляло особой трудности. "Книги" были рукописные, изготовляла их небольшая кучка посвященных, и это был долгий, утомительный труд. Даже инквизиция, основанная в XIII веке, не считала цензуру как таковую особенно важным делом. Отношение к ней коренным образом изменилось лишь в ответ на внешний стимул - изобретение Гутенбергом печатного станка около 1450 г. В производстве и распространении книг произошел внезапный переворот. "Выбор" автоматически стал доступным, и притом в такой степени, о которой раньше нельзя было и мечтать. А выбор приравнивался к ереси.

Всего через тридцать пять лет, в 1485 г., архиепископ Майнца (где жил и работал Гутенберг) потребовал и добился учреждения первого светского цензурного ведомства. В 1493 г. восстановленная в Венеции инквизиция выпустила там первый церковный список запрещенных книг, а в 1501 г. папа сделал попытку учредить всеобщую цензуру для всего христианского мира. Эта первая попытка не удалась, но пятьдесят лет спустя, в 1559 г., один из его преемников ввел в действие Index Librorum Prohibitorum (Индекс запрещенных книг), обязательный для всех католиков, то есть для всего населения Европы, кроме англичан³. Инквизиторское ведомство, следившее за соблюдением Индекса, просуществовало до 1774 г. во Франции и до 1834 г. в Испании; сам же Индекс остается в силе для католиков и по сей день, хотя теперь он носит рекомендательный характер.

¹Jerry Mander. Four Arguments for the Elimination of Television. Quill, N.Y.,

1978.

² Hairesis. Отсюда же и русское слово "ересь"

³ Это неверно. К 1559 г. протестантизм широко распространился на континенте Европы (не говоря уже о том, что часть населения Европы исповедовала православную веру).

ЦЕРКОВЬ И ГОСУДАРСТВО

В развитии европейской цензуры церковь играла огромную, но отнюдь не единственную роль. В компетенцию цензора входило также то, что "вредно для государства, либо угрожает его безопасности", а между тем церковь и государство в течение ряда столетий были так тесно связаны, что все вредное для церкви автоматически рассматривалось как вредное для государства. И только с началом отделения церкви от государства стала меняться точка зрения на цензуру.

В Риме христианство было принято, в конечном счете, в качестве официальной государственной религии; таково было положение вещей, когда Римская империя разделилась в конце IV-го века на две части - Восточную Римскую империю с центром в Византии и Западную с центром в Риме. Отличительной чертой византийского христианства вскоре стало полное подчинение церкви государству и вследствие этого слияние духовной и светской власти в монолитную правящую элиту; это положение сохранялось вплоть до падения Византии в 1453 г. С другой стороны, отличительной чертой западной (Римской) церкви была ее независимость от государства, с разделением светской и духовной власти. Это было преимуществом западной церкви в первые столетия ее истории. Вплоть до конца ХП-го века властители, подобные Карлу Великому и Барбароссе, притязали на власть именем Святой Римской церкви и основывали законность своей власти на церковной санкции. "Священная Римская империя" дожила в Австро-Венгрии под эгидой Габсбургской династии до 1806 г., хотя к тому времени от нее осталось одно имя. Но, парадоксальным образом, самая сила и независимость западной церкви составляли в то же время и ее слабость, что и проявилось, когда было подорвано ее господство: светские правители один за другим стали притязать на независимость от церкви, и ее власть начала неуклонно ослабевать.

Напрашивается мысль, что вместе с тем приходила в упадок и цензура, но дело обстояло сложнее. В действительности систематическая церковная цензура установилась лишь после того, как власть церкви была подорвана укреплением светского государства, то есть тогда, когда церковь ощутила нависшую над ней угрозу. Но и новые светские государства не чужды были этой практике. Генрих VIII, первый монарх, полностью порвавший с Римом, был в то же время первым европейским монархом, выпустившим официальный список запрещенных книг - в 1539 г., то есть на двадцать лет раньше, чем был принят "Индекс" католической церкви. Знаменитая франкфуртская книжная ярмарка в Германии, основанная в конце XV-го века, была, в конечном счете, умерщвлена цензурой. Верно, конечно, что цензура в значительной степени продолжала осуществляться по наущению церкви и в согласии с ней, но и светским властям удобно было иметь в своем распоряжении это орудие, пользуясь цензурой не только в религиозных, но и в политических целях.

И все же раскол римской церкви, вызванный Генрихом VIII, и последовавшая за ним Реформация решающим образом определили отношение к учреждению цензуры. Цензура заимствовала свой авторитет - и тем самым народное признание - от своей роли утверждения откровенной истины, единой и неделимой, как ее толковал и формулировал Рим. Как только эта истина была всерьез поставлена под вопрос и возникла "ересь" самостоятельного выбора, невозможно было уже утверждать, что нет никакой альтернативы римскому пути. Кот был выпущен из мешка, и никак нельзя было затолкнуть его обратно.

В Англии решающая битва произошла в XVII-ом веке. В то время главным орудием цензуры был Закон о печати, имевший целью "предотвращение злоупотреблений посредством печатания мятежных, изменнических и недозволенных памфлетов, а также наблюдение за печатью и печатными станками". В 1644 г. Джон Мильтон опубликовал свое эссе "Ареопагитика", первый и по сей день сильнейший удар, нанесенный цензуре, где он изложил с несравненным красноречием большую часть аргументов, вошедших с тех пор в употребление противников цензуры: "Истина не нуждается в разрешении, чтобы победить. Кто видел когда-нибудь, чтобы истина потерпела поражение в открытой и свободной борьбе?" Мильтон был глубоко религиозный человек, он обратил против своих оппонентов их же оружие, ссылаясь на религию в поддержку своего обвинения против цензуры, точно так же, как его предшественники прибегали к религии в ее защиту: "Убить хорошую книгу - почти то же, что убить человека. Кто убивает человека, тот убивает разумное существо; но кто уничтожает книгу, тот убивает самый разум, который есть подобие Божье". Но Мильтон был также пуританин и тем самым оспаривал учение англиканской церкви. Он знал, что "истина" имелась уже во множестве версий и что свободный обмен идей был в интересах диссидентов, чтобы они могли распространять свои взгляды. Как свидетельствует история, эссе Мильтона не имело, по-видимому, существенного политического влияния в то время, когда было написано. Но в конце XVII-го века спор о цензуре выступил на передний план политической жизни. Памфлетисты того времени применили его аргументацию с не столь возвышенными мотивами, но с большим успехом, и в 1695 г. Закон о печати был отменен. Подобным же образом развивались события в Голландии, где также сильно было влияние Реформации. Во Франции и в Германии борьба длилась дольше и была более ожесточенной. Становление абсолютизма в XVIII-ом веке привело даже к попятному движению, когда короли и правительства старались подавить все, что можно. Французская революция, казалось, обратила этот ход событий, утвердив статьей 11 Декларации прав человека свободу "слова, мысли и выражения" в терминах, весьма напоминающих Мильтона⁴, но после поражения революции цензура была введена вновь. Бесчестный Меттерних составил для Германии и Австрии проект централизованной организации под строгим контролем для управления и направления всего немецкого книжного дела. К счастью, эта система так и не была введена в действие, и цензура в Германии была официально отменена в 1848 г. Во Франции она была отменена в 1872 г.

В этой истории важнейшее значение имел пример США. Отцы-основатели Америки были, как и Джон Мильтон, пуритане, и пуританская традиция свободомыслия сыграла важную роль, поддерживая в колонистах недовольство Англией. Когда в конце XVIII-го века в Америке произошла революция, она осуществила синтез английских конституционных идей и идей французского Просвещения, вполне совпадавших в отношении свободы слова, что и воплотилось в одном из фундаментальных принципов новой американской конституции: "Конгресс не должен принимать законов, ограничивающих свободу слова, свободу печати и право народа мирно собираться и обращаться к правительству с петициями об исправлении злоупотреблений". С тех пор Америка стала оплотом свободы печати, сравнявшись в этом с материнскими странами Европы и даже в некоторых отношениях превзойдя их.

⁴ Впрочем, свобода эта продержалась недолго и была уничтожена во время террора.

ЦЕНЗУРА КАК ОРУДИЕ ВЛАСТИ

Как можно заключить из нашего краткого очерка, понятие цензуры тесно связано с понятием власти и образ действия цензуры - с образом действия власти. В самом деле, цензура - служанка власти, иначе ее нельзя себе представить. Это средство достижения, сохранения и продления власти, независимо от того, кто ею пользуется - отдельное лицо, учреждение или государство. Это распространение физической силы на область духа и разума; чем более централизована физическая власть, и чем шире ее притязания, тем более нетерпимой, всеобъемлющей и придирчивой делается цензура.

В истории Западной Европы виден упадок централизованной власти Священной Римской империи, а затем, в сменивших ее многочисленных светских государствах, постепенный упадок власти их монархов и централизованных правительств над своими народами⁵. В рамках этой статьи нельзя объяснить, как это осуществлялось политически, но в области цензуры этот процесс был связан с чрезвычайно важным развитием идей, порожденным Реформацией. А именно, произошло разделение понятий "действие" и "выражение".

Вплоть до XVII-го века "действие" и "выражение" по существу не различались, если дело касалось религиозной ереси или политического преступления. Защищать неортодоксальные или уклоняющиеся от учения церкви взгляды было столь же преступно или даже более преступно, чем физически покушаться на представителей церкви или ее имущество, а выступать в пользу политических изменений или выражать враждебность к существующему строю считалось "мятежом" и приравнивалось к измене. Мильтон и его последователи доказали, что "выражение" и "действие" относятся к разным категориям понятий. И хотя Мильтон не придерживался мнения, что надо оставлять безнаказанными все виды выражения, он считал несправедливым рассматривать политические и религиозные расхождения как преступления и понимал, к каким злоупотреблениям это может привести. Разумно предположить, что правящая власть примет меры против действий, враждебных ее существованию, но она должна терпеть выражение враждебных мнений. Обвинение в "подстрекательстве к мятежу" может применяться лишь к тем, кто выступает за свержение всего политического или государственного строя, но не к противникам определенного правительства, партии или правящей группы.

Ни одно правительство и ни одна правящая власть не могли вполне примириться с этим суждением. Правителям всегда удавалось выделить в жизни нации некоторые области, где открытая критика ограничивалась, но, в конце концов, получила общее признание основная предпосылка, состоящая в том, что выражение политического или религиозного мнения, даже в резком виде, есть явление иного порядка, чем возбуждение революции. В основе этой предпосылки лежала мысль, впервые высказанная Мильтоном: "Мы никогда не можем быть уверены, что мнение, которое мы пытаемся подавить, есть ложное мнение, и если бы даже мы в этом были уверены, то все же подавление мнения было бы злом". Еще сильнее выразил это Вольтер, которому приписываются следующие слова: "То, что вы говорите, мне ненавистно, но я готов отдать жизнь за ваше право это сказать". Полнее всего эту мысль высказал в XIX-ом веке Джон Стюарт Милль в своем знаменитом эссе "О свободе": "Если бы все человечество, за исключением одного человека, придерживалось некоторого мнения, то человечество имело бы не более права заставить его молчать, чем он, будь на то его власть, - принудить к молчанию все человечество".

Главная цель сочинения Милля состояла в установлении хорошего и справедливого правления, и он понимал; что свобода выражения жизненно необходима для осуществления мирных и планомерных изменений в правлении. С этой точки зрения свобода выражения представляется утилитарным механизмом, позволяющим выяснить взгляды управляемых и способствующим осуществлению требуемых изменений, а также дающим возможность правителям управлять с согласия народа. Принятие этого суждения зависит, в свою очередь, от принятия правителями желательности и необходимости мирных изменений или, иными словами, от принятия ими демократического порядка. И обратно, правительства, не верящие в парламентскую демократию или, что то же, в упорядоченный процесс политических изменений, чей главный интерес должен состоять в сохранении власти, будут, как можно ожидать, враждебны свободе и склонны к сохранению цензуры.

⁵"Священная Римская империя" включала лишь Германию и некоторые смежные части Европы, но и в этих пределах не была той "централизованной властью", о которой говорит автор. Реальная власть в ней принадлежала князьям, и только церковь была - до Реформации - общеевропейским учреждением с централизованным управлением.

ЦЕНЗУРА С ОБЩЕГО СОГЛАСИЯ

Хотя Западная Европа и находящиеся под ее влиянием страны в ходе общего развития удалялись от систематической цензуры, в некоторые периоды и в определенных ситуациях цензура все же считается нормальной и оправданной даже в парламентских демократиях. Это случается, когда почему-либо возникает ощущение угрозы не только для правящей группы, но и для самих основ общественного и политического порядка. Классический пример - военное время. Например, во время второй мировой войны все участвовавшие в ней государства ввели цензуру, причем во всех случаях с согласия подавляющего большинства населения. Это соответствует определению номер три Оксфордского словаря: "Лицо, цензурующее частную корреспонденцию... (во время войны)". В действительности во время войны цензура в европейских странах вышла далеко за пределы простого надзора за перепиской, но даже в то время, во всяком случае, в Англии, она распространялась не столь широко, как в средней коммунистической стране в мирное время.

В виде обобщения этого принципа цензура обычно практикуется и часто допускается во время революции, гражданской войны или чрезвычайного положения в стране, например, восстания или coup d'état⁶. Такие вещи, может быть, нежелательны или даже вовсе не должны происходить в подлинно демократическом государстве, но уж если они случаются и при этом вводится цензура, то, как свидетельствует опыт, часть населения ее нередко одобряет. Конечно, в этих случаях она служит, как и всегда, орудием сохранения или достижения власти, но самая серьезность борьбы неизбежно приводит к ее введению. Так обстояло дело в Советском Союзе в 1918 г., когда Ленин вновь учредил цензуру через несколько месяцев после того, как ее отменило свободно избранное Учредительное Собрание (которое Ленин распустил). Как было объявлено, это была временная крайняя мера для защиты новорожденного большевистского режима от враждебной пропаганды, но, разумеется, с тех пор это учреждение существует уже 60 лет без каких-либо заметных перемен. В Португалии цензура также была объявлена "временной мерой" в 1926 г., после государственного переворота, а затем просуществовала до революции 1974 г.; в Испании Франко ввел цензуру во время гражданской войны и сохранял ее до своей смерти.

В этих случаях цензура сопровождала военный переворот или следовала за ним, но в других ситуациях она ему предшествовала или его предвещала. Так было в Турции в 1971 и 1980 г., в Шри-Ланке в 1979 г., на Филиппинах в 1972 г., в Индии в 1975 г., а теперь это происходит в Иране (впрочем, в Иране всегда существовала некоторая форма цензуры). Во всех этих случаях объявленной целью цензуры было предотвращение гражданских и военных волнений, сохранение порядка и спокойствия. Здесь напрашивается сравнение с нынешней ситуацией в Северной Ирландии. Начиная с 1984 г., британское правительство пыталось сдержать конфликт отдельными чрезвычайными мерами, не возобновляя чрезвычайного положения, но до сих пор формальная цензура никогда не входила в число этих мер. ИРА⁷ развернула кампанию, вызвавшую значительное напряжение в демократических институтах страны, и при обсуждении необходимых мер неоднократно возникал вопрос о цензуре. Вряд ли можно сомневаться, что, например, некоторые члены правительства, гражданская администрация и военные власти осуществляли в какой-то степени цензуру сообщений о событиях в Северной Ирландии, оказывая давление в тех случаях, когда это было возможно, как это иногда делалось в телевидении, финансируемом государством; результаты такого вмешательства были мало благоприятны для властей.

⁶ Государственный переворот (фр.).

⁷"Ирландская Республиканская Армия" - организация, выражающая взгляды части католического населения Северной Ирландии и прибегающая к действиям не обязательно мирного характера.

МИМИКРИЯ ЦЕНЗУРЫ

Все описанные ситуации имеют одну общую черту: они исключительны. Цензура рассматривается как ненормальная, чрезвычайная мера, по крайней мере, теоретически; предполагается, что она будет отменена, как только пройдет опасность и будет восстановлен порядок. Если, однако, по той или иной причине цензура институциализируется и становится постоянным учреждением, отсюда возникает своеобразное следствие: цензура начинает прятаться. Одним из первых слов, подлежащих цензурованию, оказывается для цензоров само слово "цензура". Несколько лет назад сбежавший из Польши в Норвегию профессиональный цензор привез с собой полный экземпляр одного из польских руководств для цензуры. Из него видно, с каким невероятным усердием польская цензура старается устранить любое упоминание о своем существовании, хотя в ней служат тысячи чиновников и она более чем известна в своей стране каждому писателю, журналисту, работнику радио, телевидения или театра. Эта мимикрия эндемична коммунистических стран и следует советскому образцу, устроенному под бюрократически-эвфемистическим названием "Центральное управление по делам литературы и печати", что в советском обиходе заменяется сокращением "Главлит". Зять Хрущева Аджубей несколько приблизил это название к действительности, переименовав то же учреждение в "Центральное управление по охране государственных тайн в печати". Однако упоминать о существовании этого управления не разрешено, и тем более о том, что оно в действительности предназначено для цензуры, хотя без его дозволения не может быть напечатана даже этикетка на спичечную коробку или театральный билет.

Эта скрытность по поводу собственного существования может рассматриваться как своего рода положительный признак - еще одни пример почтения, оказываемого пороком добродетели. И вот, в перевернутом с ног на голову мире, где властвует цензура, "добродетель" в этой области провозглашается громко, в один голос. Советская конституция содержит явные гарантии свободы слова и выражения, написанные языком французской и американской конституций. В Португалии после переворота 1926 г. был издан закон, отменяющий цензуру, но в том же законе содержалось далее подробнейшее описание устройства цензуры. Короче говоря, везде, где громко провозглашается отказ от цензуры, ее существование почти неизбежно.

Другой подход к цензуре состоит в том, что ей дают какое-нибудь иное название. В Южной Африке бOльшая часть цензуры выполняется не официально уполномоченным на это органом, Управлением контроля над публикациями, а с помощью таких законов, как Закон о пресечении коммунизма и ему подобные, имеющих целью защиту "национальной безопасности"; эти законы позволяют, наряду с прочим, "изгонять" из общественной жизни нежелательных лиц и запрещать все, что они могут написать или сказать. На практике едва ли не все виды серьезного политического несогласия с существующим режимом подводятся под рубрику "коммунизм", и это лишь другой способ применения цензуры под предлогом чрезвычайных условий. Предполагаемая коммунистическая угроза - это классический аргумент, применяемый диктатурами Латинской Америки, особенно в Чили, Аргентине, Уругвае, Парагвае, Боливии и в странах Центральной Америки (конечно, за исключением Никарагуа). То же обоснование применяется для оправдания цензуры в Азии - в Саудовской Аравии, Малайзии, Сингапуре, Индонезии, Таиланде и Тайване. В коммунистических государствах имеется своя версия внешней угрозы. Советский Союз, вопреки тому факту, что он составляет шестую часть земного шара (или, может быть, именно по его причине), считает себя "окруженным" враждебными империалистическими силами, поставившими себе целью его физическое уничтожение. Соответствующая угроза изнутри происходит, как принято думать, от "контрреволюционных" сил или даже от враждебного класса буржуазии, пережившего каким-то образом три поколения коммунистической власти. Во всяком случае, неизменной компонентой любой коммунистической демонологии является существование вездесущей зловредной угрозы революционной власти.

Во всех таких случаях мы имеем дело с правительствами, заявляющими, будто в их стране нет цензуры, и в то же время оправдывающими ее, в виде неотчетливо определенных чрезвычайных мер, предполагаемой внешней (или внутренней) угрозой национальной безопасности. И с точки зрения исследования цензуры вряд ли есть принципиальная разница между коммунистическими странами с их контрреволюционными фобиями и "антикоммунистическими" странами с их фобиями насчет коммунистического заговора. Надо признать, что многие из этих стран и в самом деле страдали или продолжают страдать от некоторого рода внутренней или внешней угрозы, а вернее - и в этом решающее различие - страдают их правители. Возникает вопрос, в какой мере эта угроза создается ими самими, либо в результате революции или coup d'état, либо попросту вследствие институциализированной репрессии. Многие правители этих стран пришли к власти или удерживаются у власти по существу незаконными средствами. У них есть причины ощущать угрозу. Правление их незаконно, большинство населения их не поддерживает, и потому они придают большое значение цензуре.

Подобным же образом надо изучать ситуации, когда объявляется чрезвычайное или военное положение. Как я уже сказал, в таких обстоятельствах цензура обычно рассматривается как "приемлемая", хотя, разумеется, ее приемлемость зависит от того, насколько оправданно чрезвычайное положение. Например, когда в Индии в 1975 г. миссис Ганди не смогла повести за собой большинство населения, демократические традиции и учреждения Индии оказались достаточно прочными, чтобы выдержать это напряжение и отвергнуть введение авторитарной системы правления. По-видимому, аналогичная ситуация существует теперь в Южной Корее, где пришлось прервать военное положение, чтобы могли состояться выборы. Отмена военного положения сопровождалась значительным ослаблением цензуры, и ясно, что эти мероприятия будут иметь длительное воздействие лишь в том случае, если Южная Корея уже достаточно привязана к демократическим процедурам (в том числе к свободе выражения), чтобы помешать обратному развитию событий.

ОБ ОПРЕДЕЛЕНИИ ЦЕНЗУРЫ

До сих пор я употреблял слово "цензура" как общий термин, охватывающий всевозможные ограничения свободы выражения, с неявным предположением, что если признается или отрицается существование цензуры в какой-либо стране, то имеется в виду организованная система, а не отдельные меры. Отсюда ясно, что нам нужно иметь хотя бы рабочее определение, и я предлагаю следующее. На практике достаточно называть цензурой систематический контроль над некоторыми средствами коммуникации, над несколькими или всеми такими средствами с помощью конституционных, юридических, административных, финансовых или чисто физических мер, применяемых либо непосредственно правящей властью или правящей элитой, либо с ее попустительства. Такие меры могут сопровождаться или не сопровождаться насилием, могут быть или не быть тотальными, могут включать или не включать в себя пропаганду. Но, как я полагаю, для суждения о том, применяется ли в данной стране цензура, существенна систематичность контроля, а также его назначение. Чтобы определить, с каким видом цензуры мы сталкиваемся, надо изучить используемые ею методы. Там, где действует систематический контроль над всеми средствами коммуникации, есть основания говорить о "тотальной" цензуре; а где она капризна и произвольна, можно, пожалуй, назвать ее "случайной" цензурой, имеющей целью запугивание и подавление, но не полное запрещение нежелательных видов выражения.

МЕТОДЫ СИСТЕМАТИЧЕСКОЙ ЦЕНЗУРЫ

Теперь мы рассмотрим сами методы. Если какое-либо правительство хочет ввести цензуру, то есть две обширные категории информации, которые надо поставить под контроль: внутренние источники информации и внешние источники информации. Чтобы справиться с внутренними, правительство должно контролировать:

(I)печать;

(II) радио и телевидение;

(III) издание книг и

(IV) образование.

Чтобы справиться с внешними источниками, правительство должно контролировать:

(I) почтовую, телефонную и телеграфную связь;

(II) внешние радиопередачи и телевизионные передачи и

(III) эмиграцию, иммиграцию и поездки граждан.

Как правило, под наблюдение и контроль правительства, прежде всего, попадает радио и телевидение, где оно существует. Это делается без труда, обычно простыми, нехитрыми средствами: либо системы вещания ставятся под непосредственный контроль правительства или партии, либо в их управляющие органы сажают назначенных правительством людей, либо, наконец, правительство навязывает системам вещания строгие налоговые или юридические ограничения, обеспечивающие их покорность. Высокий приоритет, обычно придаваемый вещанию, вполне оправдан. Во многих странах, где процветает цензура, широко распространенная неграмотность соединяется с бедностью традиционных средств коммуникации, так что радио имеет гораздо большее значение, чем печатное слово. Сверх того, радио действует более живо и непосредственно, особенно на неразвитые умы, и это еще более относится к телевидению - разумеется, там, где оно существует.

В обращении с печатью правительства, способные к некоторой тонкости, могут позволить себе больший либерализм. При низком уровне грамотности (намеренное поддержание которого есть, конечно, еще один вид цензуры) печать доступна лишь узкому слою образованной элиты, и если она уже достаточно запугана и приведена в повиновение однопартийной властью или военной диктатурой, то печати может быть предоставлена определенная область дозволенной критики - в предположении, что эта критика не очень конкретна и не заходит слишком далеко. Так было до недавнего времени в Бразилии, и так обстоит дело по сей день в ряде африканских стран, например, в Замбии и Танзании. Или же, как это было в Испании в конце правления Франко, массовая печать может оставаться подавленной, но некоторые вольности дозволяются малотиражным изощренным журналам, предназначенным для узкого интеллектуального меньшинства. По-видимому, к такому положению вещей понемногу приближаются такие страны, как Венгрия и Польша, и может случиться, что реформы Горбачева приведут к нему со временем и Советский Союз⁸.

Методы контроля над печатью весьма разнообразны. Это могут быть столь же прямые методы, как в случае радио и телевидения, или косвенные и более осторожные. Например, в 1973 г. правительство Шри-Ланки учредило Совет печати "для обеспечения свободы печати в соответствии с наивысшими профессиональными критериями". Предполагалось, что этот Совет будет независим как от правительства, так и от владельцев газет, и что он будет якобы следовать образцу подобных учреждений в Англии, Индии и других странах. Но деятельность его была подчинена уставу, подробнейшим образом устанавливающему - что именно правительство считает "свободным, ответственным и профессиональным", и столь ограничительному, что применение его может привести лишь к результатам, противоположным номинальным целям Совета, интерпретация же этого устава поручается зависящим от правительства судам.

Другой метод, особенно эффективный в бедных странах, состоит в непредоставлении правительственных и официальных объявлений. Во многих странах такие объявления являются единственной гарантией финансовой независимости, и газеты, которым они не достаются из прямого источника, могут быть вскоре поставлены на колени или изгнаны с рынка. Такую тактику применила миссис Ганди в 1975 г., введя в Индии чрезвычайное положение. Она распорядилась, чтобы ни одно правительственное объявление не помещалось в газетах, принадлежащих группам "Стейтсмен" и "Индиа Экспресс", а также в газете "Трибьюн". Альтернативой этого приема является ограничение импорта газетной бумаги. В последние годы газетная бумага стала недоступно дорогой, а между тем нельзя отрицать, что бедные страны должны быть умеренны в расходах на импорт; нельзя также отрицать, что есть насущно необходимые товары, которым следует предоставить приоритет перед газетной бумагой (в ней заинтересовано, как можно утверждать, лишь небольшое привилегированное меньшинство). Вследствие этого очень трудно доказать, что квоты на импорт устанавливаются несправедливо, и что эта несправедливость есть еще одна форма цензуры.

Другой вариант - манипуляция налоговыми законами. В Греции издатели получали по традиции часть нужной им газетной бумаги беспошлинно, но полковники позаботились о том, чтобы некоторые газеты, неблагосклонно относившиеся к их режиму, были лишены этой привилегии и тем самым понесли финансовое наказание. И, наконец, правительство может попросту подкупить часть печати или устроить так, чтобы ее подкупили сторонники правительства. Несколько лет назад правительство Южной Африки попыталось применить разновидность этого метода: оно снабдило деньгами одного из своих сторонников с тем, чтобы тот начал издавать новую англоязычную газету, благосклонную к правительству, но не смогло перекупить ни одну из существующих газет и вынудить, таким образом, к молчанию своих критиков.

Иное дело книгопечатание. Как и некоторые интеллектуальные журналы, книги адресованы, как предполагается, образованной элите, а поэтому в ряде случаев не столь строго контролируются, как средства массовой информации. Конечно, издатели книг также могут подвергаться дискриминации в отношении налогов и бумажных квот, но именно в этой области мы чаще всего встречаемся с формально установленной цензурой. Два главных метода - это предварительная цензура и последующая цензура. Предварительная цензура применяется повсюду в коммунистических странах, а также во многих других, которые могут себе это позволить. При этом все рукописи должны быть представлены цензору до их опубликования, и опубликование зависит от разрешения цензуры. Без печати цензора типографские машины просто не могут быть пущены в ход. Последующая цензура - это метод, предпочитаемый в большинстве других стран, где книги подвергаются контролю. Например, в Иране и Южной Африке решение принимается лишь после того, как книга уже напечатана. Может показаться, что это либеральнее, чем предварительная цензура, поскольку книга, по крайней мере, поступает в печать. И в прошлом применялся традиционный способ, позволявший обойти цензуру: спорную книгу попросту печатали, рассчитывая, что она будет распродана в тысячах экземпляров, прежде чем выйдет запрещающий приказ. Снисходительные цензоры часто помогали и потворствовали этому, как случалось во Франции перед революцией, а в некоторые периоды XIX-го века и в России. В нынешней Южной Африке нередко удается продать много экземпляров книги, прежде чем ее успеет запретить Управление по контролю над публикациями. Но в экономике, основанной на частной инициативе, такая система может быть весьма рискованной. Издатель может войти в расходы, уплатив автору аванс, затем оплатив набор, печать и переплет книги, может быть, в десятках тысяч экземпляров, и в конце концов почти ничего или совсем ничего не продать. Испытав это один раз, такой издатель склоняется к большей осторожности. Два или три таких предприятия могут привести его к банкротству.

К особой категории относится образование. Многие правители понимают, что навыки свободного и независимого мышления начинаются в школе, а затем воспитываются в университете. Если они хотят иметь подлинно эффективную систему цензуры, они должны распространить ее на все отрасли информации, доведя ее до самого основания - до начала учебного процесса. Они могут мотивировать это тем, что если удастся устроить действительно эффективную систему образования⁹ совместно с эффективной цензурой и если это продлится достаточно долго, то со временем цензура станет излишней. Такой мотив стоял за предпринятой большевиками реформой всей русской системы образования , и те же соображения руководили греческими полковниками в их попытке перестроить образование в стране с целью насаждения "христианского эллинизма". Во многих странах Латинской Америки на университеты легла главная тяжесть давления, которому подверглась система образования, а в университетах Турции, Ирана, Кении, Южной Кореи и ряда других стран шли бои по поводу содержания учебных программ. В Чехословакии во время "Пражской весны" Карлов университет был одним из форпостов коммунистического реформационного движения, и вследствие этого после советского вторжения он подвергся усиленной чистке и реорганизации.

Даже захватив контроль над всеми внутренними источниками информации, правительство, применяющее цензуру, все еще сталкивается с возможностью того, что нежелательная информация дойдет до его подданных извне. Чтобы предотвратить это, оно должно, прежде всего, предпринять меры по контролю над почтой. В современных условиях физически невозможно следить за всей корреспонденцией, поступающей исходящей из страны, но обычно достаточно контролировать переписку некоторого

числа избранных индивидов и широко распространять сведения, что любое письмо может быть перехвачено и открыто. На практике это оказывается непреодолимым сдерживающим средством для иностранцев, дорожащих благополучием своих корреспондентов. То же относится к телефонам, которые можно подслушивать, и к пользованию телеграфом.

⁸Статья опубликована в 1988 г. и, вероятно, написана на год раньше.

⁹Это место, по-видимому, предполагает, что большевики ставили себе сознательной целью подавление "навыков свободного и самостоятельного мышления"; во всяком случае, в контексте всего абзаца его нельзя иначе понять. Конечно, такое понимание большевизма не имеет ничего общего с его психологией. Даже греческие полковники могли искренне верить в свой "христианский эллинизм".

Другую проблему представляют радио и телевидение, и обычная техника состоит в их глушении, как это делали русские почти непрерывно после второй мировой войны. Трудность этого метода состоит в том, что он чрезвычайно дорог, а также трудно применим к телевидению. Более того, предстоящее в будущем введение вещания через спутники может привести к тому, что вся используемая в этой области техника устареет. На международных переговорах о спутниковом вещании, происходящих в настоящее время, прилагаются отчаянные попытки введения строгого контроля, и это в значительной степени объясняется страхом некоторых правительств, что этот вид вещания может слишком близко подойти к провозглашенной Мильтоном идее "свободного и открытого обсуждения". Разумеется, лишь немногие хотели бы подвергнуться непрерывной бомбардировке рекламой пепси-колы или Дженерал Моторс, на чем настаивают критики беспрепятственного спутникового вещания, но проблема вовсе не в пепси-коле (которую пьют и в странах с цензурой, и в странах без таковой). Все дело в новостях и мнениях, которыми может сопровождаться реклама.

Мешают цензуре также беспрепятственные поездки через границу отдельных лиц или групп, и если хотят достигнуть в этой области совершенства, то их следует ограничить. Это значит, что узаконенная эмиграция и иммиграция должны быть практически прекращены, а поездки могут разрешаться лишь под строгим наблюдением и контролем, в особенности, если это касается подданных данного государства.

Обмен информацией с внешним миром составляет для правительства, применяющего цензуру, еще одну проблему: каким образом контролировать поток информации, поступающей от иностранных корреспондентов. Прямое изгнание их - слишком грубая мера, вызывающая нежелательные комментарии. Кроме того, такой образ действий мешает правительству посылать за границу информацию, которую оно хочет распространить. Выгоднее разрешить въезд корреспондентов, но ограничить их перемещение и источники информации, а также контролировать средства передачи информации через границу (телефон, телеграф, телетайп и т. п.). Как видно из периодически возобновляющихся дискуссий в ЮНЕСКО, вопрос о способах контроля над потоком новостей, применяемых национальными правительствами, представляет жгучий интерес для все возрастающего числа стран, хотя в настоящее время кажется невозможным принять международные санкции против этого вида цензуры.

Я пытался описать в этом обзоре, по возможности систематически, все применяемые виды цензуры, но есть еще один вид, не поддающийся анализу этого рода. Он может использоваться в сочетании с другими методами или отдельно, но во всех случаях высоко эффективен. Коротко говоря, он сводится к установлению особого типа контролируемого терроризма. На первый взгляд, такой терроризм может показаться случайным и беспорядочным, или частью более широкой кампании терроризма, не имеющей ничего общего со средствами коммуникации и образованием. Но вскоре обнаруживается, что убитые или исчезнувшие принадлежат к вполне определенному роду репортеров, телевизионных продюсеров, писателей, драматургов, университетских профессоров и артистов, в то время как другие выживают и преуспевают. Может быть, не все лица одного рода исчезают и не все другие выживают - это важно, чтобы поддерживать видимость случайности - но все это несет в себе отчетливое предупреждение: держись в стороне, не вмешивайся, иначе придет твой черед. В некотором смысле это расширение метода, описанного Бернардом Шоу под именем убийства. Практикуется он главным образом в Южной и Центральной Америке. Известнейшим примером была Аргентина, от которой не очень отставали Чили, Уругвай и Бразилия. Теперь то же происходит в Гватемале и Сальвадоре. И хотя эта практика не поддается детальному анализу, она является, несомненно, самой успешной и эффективной формой цензуры.

ДРУГИЕ ВИДЫ ЦЕНЗУРЫ

Как я уже сказал, критерием для выяснения, применяется ли цензура в некоторой стране, должна быть та или иная система поставленных целей, и этот критерий хорошо действует в отношении авторитарных правительств. Но он приводит к проблемам, когда мы переходим к другим системам правления. Можно ли с уверенностью сказать, что в парламентских демократиях Западной Европы и Северной Америки нет никакой цензуры? Разумеется, нет. И все же это слово, в строгом смысле, в котором я его определил, действительно не описывает то, что происходит в этих странах. Трудность здесь в том, что у нас нет другого слова для совокупного описания различных ограничений, которые могут налагаться и часто налагаются в этих странах на свободу выражения; это одна из причин смешения понятий, о котором я говорил в начале статьи.

Вообще говоря, точка зрения демократии состоит в том, что свобода выражения, хотя и является важным и в высшей степени ценным гражданским правом, входит в ряд других прав, с которыми иногда соперничает. Самые очевидные примеры таких соперничающих прав - это право на справедливый суд, без предвзятости, происходящей от предшествующих публикаций, право на охрану частной жизни и право на защиту репутации от злонамеренной или ложной сплетни; все эти права могут время от времени вступать в конфликт с правом на свободу выражения. В Англии, например, эти права защищаются законом о неуважении к суду и законом о клевете. Несколько лет назад эти права личности были дополнены еще двумя: правом не подвергаться диффамации на почве расовой принадлежности или цвета кожи (заключенным в Законе о межрасовых отношениях) и правом на неупоминание в печати прошлой преступной деятельности по истечении некоторого числа лет (что предусмотрено Законом о реабилитации правонарушителей). В каждом из этих случаев может явиться теперь альтернативное право, вступающее в конфликт с правом на свободу выражения, и решение принадлежит суду. Очень часто это приводит к ограничению права на свободу выражения, но сомнительно, можно ли это назвать цензурой в собственном смысле этого слова.

Более проблематичны случаи, которые можно назвать "реликтами" прошлых времен цензуры. Это в особенности законы о государственной тайне, законы о мятеже, законы о кощунстве и непристойности. Что касается законов о государственной тайне и мятеже, то они, конечно, являются продолжением старых забот о вещах, "вредных для государства или угрожающих его безопасности". Различие между способом действия таких законов в демократическом государстве и в государстве, выставляющем напоказ весь свои аппарат цензурных правил, состоит не столько в принципе, сколько в степени их применения. Простое наблюдение приводит к предположению, что все правители внутренне расположены распространять власть до пределов возможности. Но следует иметь в виду решающее различие по сравнению с теми из них, чья власть не ограничена или ограничена в очень малой степени. В случае мятежа критерий состоит в том, считается ли критика определенного правительства, лидера или группы лидеров автоматически критикой политического строя¹⁰ как такового или просто критикой служащих этого политического строя .

Иное дело государственные тайны. Их широкое распространение на целый ряд областей национальной жизни обычно оправдывается соображениями национальной безопасности, а также самим объемом и технической сложностью современной системы управления. "Право" правительств на некоторую степень тайны вообще признается в демократических обществах, но способы употребления этого права, а часто и злоупотребления им, меняются от страны к стране. Вообще говоря, страны Западной Европы более ограничительны в этой области, чем страны Северной Америки и Австралазии¹¹. В частности, британские правительства всех политических направлений в течение большей части ХХ-го века были одержимы секретностью, и возможно, что неуклюжие попытки нынешнего правительства запретить книгу Питера Райта "Охотник за шпионами" нанесли больший ущерб свободе печати и больше содействовали цензуре, чем любая отдельная политическая акция со времени второй мировой войны.

Эти циничные маневры побуждали многих британских политиков и комментаторов с завистью смотреть через Атлантический океан, на американскую практику резкого ограничения сферы государственной тайны, где издан (как и в Швеции) Закон о свободе информации, гарантирующий большую открытость деятельности правительства. В самом деле, американская модель свободы выражения, твердо опирающаяся на незыблемую основу Первой Поправки, все более рассматривается как цель устремлений западноевропейских реформаторов. Это, вероятно, здоровый инстинкт, но мы не должны закрывать глаза на тот факт, что именно открытость американского правительства в отношении расследования и страх, возникший вследствие этого у некоторых влиятельных членов администрации, спровоцировали заговор Ирангейт, который американские средства массовой информации бессильны были остановить в начале (хотя, в конечном счете, сумели его обезвредить). Иными словами, как бы ни были важны учреждения и законы, сами по себе они редко бывают достаточны: как всегда, ценой свободы остается вечная бдительность.

Что касается законов о кощунстве и непристойности, то они, как правило, восходят к традиционным вопросам о безнравственности, о ереси и о власти церкви. В католических странах эти законы все еще остаются в силе, особенно там, где правительства заключили конкордаты с Ватиканом. Но даже в протестантской Англии не так давно были случаи приговоров за кощунство (например, когда в 1970-ые годы газета гомосексуалистов "Гей Ньюс" была оштрафована за опубликование гомосексуального стихотворения о Христе Джеймса Керкапа, хотя в этом приговоре играла роль также предполагаемая "безнравственность" стихотворения). Безнравственность вообще является гораздо более сильным поводом для цензуры и в странах Западной Европы, и в Северной Америке, как об этом свидетельствуют повторяющиеся дебаты о порнографии и образование нескольких президентских комиссий для изучения этого вопроса. По традиции именно о "безнравственности" прежде всего думает широкая публика, услышав слово "цензура". Но не следует считать, что этим вопросом озабочены только демократии. Напротив, я не знаю ни одной страны, применяющей строгую политическую цензуру, где не осуществлялся бы также строгий контроль над общественной нравственностью и над выражением сексуальной темы. И вообще нет ни одной страны, где этот вопрос не принимался бы всерьез, хотя скандинавские страны - Швеция и Дания - и вслед за ними Соединенные Штаты показали пример гораздо более либерального отношения к нему. Вспомнив, как занимались этим римляне, мы приходим к заключению, что "наблюдение за общественной нравственностью" в той или иной форме останется навсегда. Даже в наши дни общепринятое мнение состоит в том, что публичное выражение сексуальной темы должно быть ограничено, поскольку это касается права граждан на защиту их частной жизни, и что следует охранять малолетних от эксплуатации дельцами, сделавшими развращение своим ремеслом.

Далее, возникли новые тревожные вопросы о природе и воздействии порнографии, поставленные активистками женского движения, и можно предвидеть, что в этом отношении будут приняты меры в духе процедур Закона о межрасовых отношениях, то есть порнография будет запрещаться на том основании, что она возбуждает ненависть или презрение к женщинам. Но вообще тенденция западного общества состоит в том, чтобы все меньше подвергать эти вещи прямому контролю и все больше предоставлять их личному выбору¹².

¹⁰С этим критерием тру дно согласиться. Если "критика государственного строя как такового" рассматривается как подстрекательство к мятежу, то возникает уже ограничение свободы выражения, равносильное очень строгой цензуре. Автор вряд ли согласился бы с обвинением этого рода, например, в Англии за критику института монархии.

¹¹Область в Южной части Тихого океана, включающая Австралию, Новую Зеландию, а также Новую Гвинею и другие острова.

¹²Такая точка зрения предполагает, что общество (и государство, его представляющее) не должно навязывать своим гражданам каких-либо ценностных суждении, то есть граждане должны сами решать, что для них хорошо и что плохо. При этом должны наказываться лишь проступки, нарушающие чьи-либо установленные права. Эта распространенная в наше время доктрина логически несостоятельна, поскольку самый перечень "прав человека" зависит от принятой системы ценностей. Можно утверждать, что каждое общество имеет право защищать ценности своей культуры - разумеется, с согласия граждан. Но тогда некоторое "наблюдение за нравственностью" оказывается формой самоуважения общества и, может быть, условием его выживания. Вопрос о цензуре нуждается в более глубоком исследовании. Но, конечно, все, что называлось цензурой в нашей стране, должно быть уничтожено.

САМОЦЕНЗУРА

Надо кое-что сказать и о четвертом определении слова "цензор", приведенном в Оксфордском словаре, хотя бы потому, что оно является причиной путаницы в понимании цензуры, о чем уже была речь. Это определение ("сила психики, вытесняющая определенные элементы в подсознание") было предложено Фрейдом для описания некоторых явлений подсознательной психической деятельности. Использование слова "цензор" для этой цели было удачно в художественном смысле и вполне уместно, а приданное ему значение было тщательно определено Фрейдом в его теории психоанализа. Но, как и другие теории Фрейда, оно увлекло общественное воображение. Можно ли лучше изобразить бессознательное действие психики лицемера, ханжи или тирана? И сходство здесь не случайно. Настоящий цензор, исполняющий свои цензурные обязанности с убежденностью и рвением, почти всегда переживает внутреннее действие психической цензуры в смысле Фрейда. Это психологическая основа всех видов цензуры. Человек с "врожденными" свойствами цензора, лишенный механизма организованной цензуры, не в состоянии применить эти наклонности к другим. Он ощущает, что ему этого хочется. Он жаждет обрести такой механизм. И может случиться, что если он живет в подходящем месте и в подходящее время, то ему представится возможность соорудить такой механизм. Но без него он не может быть настоящим цензором.

Понятие "самоцензуры" требует осторожности, поскольку надо отчетливо различать две ее формы. Первая форма самоцензуры - это прямой результат систематической внешней цензуры. Она возникает, когда писатель или журналист, расходящийся во взглядах с цензорами, оказывается перед горьким выбором: либо он должен промолчать, что означает его дисквалификацию в профессиональной работе, беспомощность и безденежье, либо ему приходится прибегнуть к маскировке своих взглядов и представлений, неприемлемых для цензуры, иначе говоря, - к "самоцензуре". По существу, эта форма самоцензуры есть разновидность "цензуры" в первоначальном смысле этого слова. Между тем самоцензура в смысле Фрейда есть продукт внутренних страхов и напряжений, и как бы ни были настойчивы и изнурительны эти стимулы, они не связаны с какой-либо социальной формой цензуры.

Другой вид внутренней цензуры состоит в следующем. Говорят, что автор занимается самоцензурой, если он пишет, например, для консервативной аудитории, "приспосабливая" к вкусам этой публики свои взгляды или свой язык, или пишет для женщин, иностранцев или другого определенного круга читателей, умалчивая о некоторых вещах, которые сказал бы в другом случае. Если он при этом, вдобавок, заявляет, что предупреждает этим известного рода редактирование, предстоящее в редакции определенного журнала, газеты или книги, такой образ действий поддерживает представление, что "редактирование есть цензура". С моей точки зрения и тот, и другой взгляд неверны: если автор свободен в своем выборе и имеет возможность писать, что ему нравится, то здесь нет ни "самоцензуры", ни "цензуры". Конечно, он может ввести своих читателей в заблуждение, или оскорбить их, или столкнуться с тем, что его произведение будет отвергнуто редакцией. Но если никто не заставляет его писать для выбранной им публики или в избранной им манере, если он может предложить свою работу другим издателям, то ему нет надобности насиловать свою совесть, и он попросту подвергается нормальному риску, связанному с его профессией. Лишь слабые умы и тщеславные характеры жалуются на цензуру при любом проявлении редакторского суждения, независимо от того, применяется ли оно сознательно или бессознательно, и является ли действующим лицом сам автор или внешний редактор. Заключение В этом кратком очерке я попытался коснуться некоторых главных проблем, связанных с практикой цензуры в современном мире, и поставить их, в некотором смысле, в элементарный исторический контекст. Самое представление, что цензура - это общественное зло, которому надо сопротивляться, сравнительно недавнего происхождения; сильнейший стимул придали ему мыслители эпохи Просвещения. Но лишь после второй мировой войны эта идея получила более или менее общее признание, воплотившись в Статью 19 Всеобщей Декларации прав человека (которая, в свою очередь, явилась выдающимся продуктом традиции Просвещения). И лишь в последние тридцать лет возник ряд неправительственных организаций, ставящих себе целью добиться международного признания идеалов, воплощенных в Декларации.

Они сталкиваются с проблемами двоякого рода. В трех четвертях мира речь идет о принятии и соблюдении системы законов, хотя бы приближающихся к принципам, воплощенным в статьях Всеобщей Декларации. Это создало бы нечто вроде стандарта, позволяющего судить о различных государствах и по возможности удерживать их в рамках свободы выражения. Когда эта цель оказывается достигнутой, возникает проблема равновесия между соперничающими правами, соперничающими преимуществами и соперничающими притязаниями (а также соперничающими обязанностями). Всегда будут дискуссии и разногласия по поводу этого равновесия, всегда будут напряжения и силы, тянущие и толкающие в разных направлениях. На мой взгляд, все эти схватки, как и большая часть видов давления, описанных в последнем разделе этого обзора, представляют собой всего лишь обычное выражение соперничества сил и мнений в здоровом обществе. Это признаки энергии и жизни, а вовсе не болезни упадка. Надо отдать себе отчет в том, что совершенно безопасное и спокойное общество, где нет никаких разногласий о свободе выражения, - это умирающее или мертвое общество.