МИМИКРИЯ ЦЕНЗУРЫ

Все описанные ситуации имеют одну общую черту: они исключительны. Цензура рассматривается как ненормальная, чрезвычайная мера, по крайней мере, теоретически; предполагается, что она будет отменена, как только пройдет опасность и будет восстановлен порядок. Если, однако, по той или иной причине цензура институциализируется и становится постоянным учреждением, отсюда возникает своеобразное следствие: цензура начинает прятаться. Одним из первых слов, подлежащих цензурованию, оказывается для цензоров само слово "цензура". Несколько лет назад сбежавший из Польши в Норвегию профессиональный цензор привез с собой полный экземпляр одного из польских руководств для цензуры. Из него видно, с каким невероятным усердием польская цензура старается устранить любое упоминание о своем существовании, хотя в ней служат тысячи чиновников и она более чем известна в своей стране каждому писателю, журналисту, работнику радио, телевидения или театра. Эта мимикрия эндемична коммунистических стран и следует советскому образцу, устроенному под бюрократически-эвфемистическим названием "Центральное управление по делам литературы и печати", что в советском обиходе заменяется сокращением "Главлит". Зять Хрущева Аджубей несколько приблизил это название к действительности, переименовав то же учреждение в "Центральное управление по охране государственных тайн в печати". Однако упоминать о существовании этого управления не разрешено, и тем более о том, что оно в действительности предназначено для цензуры, хотя без его дозволения не может быть напечатана даже этикетка на спичечную коробку или театральный билет.

Эта скрытность по поводу собственного существования может рассматриваться как своего рода положительный признак - еще одни пример почтения, оказываемого пороком добродетели. И вот, в перевернутом с ног на голову мире, где властвует цензура, "добродетель" в этой области провозглашается громко, в один голос. Советская конституция содержит явные гарантии свободы слова и выражения, написанные языком французской и американской конституций. В Португалии после переворота 1926 г. был издан закон, отменяющий цензуру, но в том же законе содержалось далее подробнейшее описание устройства цензуры. Короче говоря, везде, где громко провозглашается отказ от цензуры, ее существование почти неизбежно.

Другой подход к цензуре состоит в том, что ей дают какое-нибудь иное название. В Южной Африке бOльшая часть цензуры выполняется не официально уполномоченным на это органом, Управлением контроля над публикациями, а с помощью таких законов, как Закон о пресечении коммунизма и ему подобные, имеющих целью защиту "национальной безопасности"; эти законы позволяют, наряду с прочим, "изгонять" из общественной жизни нежелательных лиц и запрещать все, что они могут написать или сказать. На практике едва ли не все виды серьезного политического несогласия с существующим режимом подводятся под рубрику "коммунизм", и это лишь другой способ применения цензуры под предлогом чрезвычайных условий. Предполагаемая коммунистическая угроза - это классический аргумент, применяемый диктатурами Латинской Америки, особенно в Чили, Аргентине, Уругвае, Парагвае, Боливии и в странах Центральной Америки (конечно, за исключением Никарагуа). То же обоснование применяется для оправдания цензуры в Азии - в Саудовской Аравии, Малайзии, Сингапуре, Индонезии, Таиланде и Тайване. В коммунистических государствах имеется своя версия внешней угрозы. Советский Союз, вопреки тому факту, что он составляет шестую часть земного шара (или, может быть, именно по его причине), считает себя "окруженным" враждебными империалистическими силами, поставившими себе целью его физическое уничтожение. Соответствующая угроза изнутри происходит, как принято думать, от "контрреволюционных" сил или даже от враждебного класса буржуазии, пережившего каким-то образом три поколения коммунистической власти. Во всяком случае, неизменной компонентой любой коммунистической демонологии является существование вездесущей зловредной угрозы революционной власти.

Во всех таких случаях мы имеем дело с правительствами, заявляющими, будто в их стране нет цензуры, и в то же время оправдывающими ее, в виде неотчетливо определенных чрезвычайных мер, предполагаемой внешней (или внутренней) угрозой национальной безопасности. И с точки зрения исследования цензуры вряд ли есть принципиальная разница между коммунистическими странами с их контрреволюционными фобиями и "антикоммунистическими" странами с их фобиями насчет коммунистического заговора. Надо признать, что многие из этих стран и в самом деле страдали или продолжают страдать от некоторого рода внутренней или внешней угрозы, а вернее - и в этом решающее различие - страдают их правители. Возникает вопрос, в какой мере эта угроза создается ими самими, либо в результате революции или coup d'état, либо попросту вследствие институциализированной репрессии. Многие правители этих стран пришли к власти или удерживаются у власти по существу незаконными средствами. У них есть причины ощущать угрозу. Правление их незаконно, большинство населения их не поддерживает, и потому они придают большое значение цензуре.

Подобным же образом надо изучать ситуации, когда объявляется чрезвычайное или военное положение. Как я уже сказал, в таких обстоятельствах цензура обычно рассматривается как "приемлемая", хотя, разумеется, ее приемлемость зависит от того, насколько оправданно чрезвычайное положение. Например, когда в Индии в 1975 г. миссис Ганди не смогла повести за собой большинство населения, демократические традиции и учреждения Индии оказались достаточно прочными, чтобы выдержать это напряжение и отвергнуть введение авторитарной системы правления. По-видимому, аналогичная ситуация существует теперь в Южной Корее, где пришлось прервать военное положение, чтобы могли состояться выборы. Отмена военного положения сопровождалась значительным ослаблением цензуры, и ясно, что эти мероприятия будут иметь длительное воздействие лишь в том случае, если Южная Корея уже достаточно привязана к демократическим процедурам (в том числе к свободе выражения), чтобы помешать обратному развитию событий.

ОБ ОПРЕДЕЛЕНИИ ЦЕНЗУРЫ

До сих пор я употреблял слово "цензура" как общий термин, охватывающий всевозможные ограничения свободы выражения, с неявным предположением, что если признается или отрицается существование цензуры в какой-либо стране, то имеется в виду организованная система, а не отдельные меры. Отсюда ясно, что нам нужно иметь хотя бы рабочее определение, и я предлагаю следующее. На практике достаточно называть цензурой систематический контроль над некоторыми средствами коммуникации, над несколькими или всеми такими средствами с помощью конституционных, юридических, административных, финансовых или чисто физических мер, применяемых либо непосредственно правящей властью или правящей элитой, либо с ее попустительства. Такие меры могут сопровождаться или не сопровождаться насилием, могут быть или не быть тотальными, могут включать или не включать в себя пропаганду. Но, как я полагаю, для суждения о том, применяется ли в данной стране цензура, существенна систематичность контроля, а также его назначение. Чтобы определить, с каким видом цензуры мы сталкиваемся, надо изучить используемые ею методы. Там, где действует систематический контроль над всеми средствами коммуникации, есть основания говорить о "тотальной" цензуре; а где она капризна и произвольна, можно, пожалуй, назвать ее "случайной" цензурой, имеющей целью запугивание и подавление, но не полное запрещение нежелательных видов выражения.

Страница 5 из 8 Все страницы