Итак, сложилась какая-то ситуация. Подходит первая пара – ест. Подходит вторая пара, он (вожак) рычит – пара не ест, перестает рычать – ест, и т.д. Последняя пара может вообще не получить ничего, если положить мало мяса. После всего этого, их усыпили и увезли на самолете в Сибирь. Канада очень похожа на Сибирь. Вывезли их в тайгу и выпустили. Там водятся тоже олени и можно спокойно охотиться. А стая не могла охотиться, потому что была прервана культурная традиция. Иерархия идет по одному, а культура по другому. Они не сочетались. Наш же вид начал сочетание этих двух. Мы сразу оценили культуру, и те, кто не оценил культуру, их среди нас нет. Они выпали из эволюции. Настоящая эволюция людей началась тогда, когда началась культурная эволюция и эта культурная эволюция непрерывно в крайней степени усиливала одну вещь, а именно, наши социальные инстинкты. Т.е., в чем они заключались. Если это мой брат, если это моя сестра, и т.д… т.е. если это мои родственники, то безусловная, запредельная преданность этим людям, а если это чужой, то безусловное уничтожение, безусловная ненависть. Этот вариант группового отбора с одной стороны позволил нам очень быстро эволюционировать, а с другой стороны это сочетание культуры и инстинкта возвысило нас запредельно. Усилило этот инстинкт и закрепило его за короткий промежуток времени. За такой короткий промежуток времени ни один вид не обзавелся ни одним инстинктом. Мы единственные, кто так быстро. И эта быстрота была связана с тем, что была включена еще и культура, и кто не включал ее, кто не успевал ее включить, или задумывался над тем, включать ее или не включать. Потомки этих людей просто не живут. И это очень важно.

Теперь посмотрите. Шла культура, а в инстинкте, если речь идет об иерархии, обязательно существует еще один инстинкт – инстинкт размера группы. Очень важный. Никто не видел стада лошадей диких, чтобы их был миллион. Никто не видел приматов, чтобы их было 10 тысяч. А почему нет? С чего вдруг? Многие думают, что это из-за того, что нельзя прокормиться. Нет. Можно давать им корм, и они все равно разобьются. Суть заключается в другом. Иерархия, которая должна устанавливаться, может быть установлена быстро и нормально, а если она уже установилась, то она снижает затраты на конкуренцию. Вот, я бы хотел, чтобы эта дама родила именно от меня. Тогда я вынужден конкурировать с другими претендентами. Но если мы будем все время конкурировать, и никто не будет знать, кто же все-таки сильнее, то небыстро установим. Если конкурентов 2,3 или 5, мы всегда можем быстро вычислить иерархию, а если 50 миллионов? Это непрерывная война. И тогда это перестает быть благом, а становится недостатком. Отсюда, для любого вида, число особей, которое может быть зафиксировано, быстро определено, и навсегда запомнено – это и есть размер группы. Он должен быть меньше такого числа хотя бы на порядок. Поэтому группы, которые существовали в доисторические времена, т.е. 200 или 150 тыс. лет назад были малочисленны. И как только они достигали определенной величины, они раскалывались. Это свойство не только людей. Люди, которые занимаются, например, разведением пчел, знают, что пчелиный рой произвольно, сам по себе, распадется, когда станет достаточно большим. Обязательно распадется, потому что им не нужно, чтобы их было больше. То же самое со стадом коров, со стаей волков и т.д. Если мы переходим через определенное число, то должен быть распад. Но Вы представляете себе? Одна группа, вторая группа, третья… вечная вражда, основанная на внутривидовой агрессии, вечное съедание друг друга, основанное на той же внутривидовой агрессии, только культура сняла это потом.

Давай те я первый выскажу такое мнение: «Ребята, а чего мы расходимся? Нас 100, пусть будет 200! Разве нам будет плохо? Все соседи к нам даже не сунутся. Никто не посмеет на нас нападать, потому что нас 200, а их по 100.»

Раньше они расходились, и хотя у них был совершенно один и тот же язык, и хотя у них предки, всего-навсего дедушки и бабушки, были одни и те же, буквально через два-три поколения они уже ели друг друга. А сейчас я им должен был сказать: « Стоп, не расходитесь! В этом случае мы будем сильнее».

А тут еще хозяйственные, а не только военные интересы. Одно дело вскапывать или делать запруду и нас 100, а взрослых, на самом деле, всего 30-40, а тут нас становится 200 и 60. Совершенно другие возможности и в бою, и в быту. Вот это первый раз в истории человечества, когда инстинкт и культура пришли к противоречию. Они пришли к противоречию в том смысле, что теперь не только на родственника я не имею права нападать, но и на полуразделенное племя. Мы вроде разделились, но те, которые от нас отошли – не совсем чужие, они разговаривают на нашем языке, и меткой становится тогда язык. Все знают, что в определенное время у человечества появились всяческие побрякушки на теле, изображений не осталось, хотя все были разрисованы, но украшения сохранились. Эти украшения, помимо того, что удовлетворяли какие-нибудь эстетические потребности, одновременно служили меткой, т.е. по ним легко было догадаться к какому племени, классу и пр. относится их носитель. Я родился в 30 году. Все 30-е годы легко можно было отличить крестьянку еврейского происхождения от крестьянки украинского, русского или белорусского происхождения. Для этого только и нужно было, что посмотреть на одежду. То же самое касалось мужчин, но к тому времени, когда я родился, это уже практически исчезло, потому что первая, а за ней и вторая мировая война, одела всех мужчин одинаково. Так вот, если иметь в виду, то о чем я здесь толкую, имело место следующее: впервые в истории этого молодого вида, культура вступила в противоречие с инстинктом. И те, у кого победила культура, имеют потомков в современности, а те, в которых культура не победила – их просто нет. Если есть, то где-нибудь в джунглях на каких-то далеких островах.

Итак, эти маленькие коллективы стали разрастаться. Сначала, скажем, вместо сотни стало две, потом десять и т.д. И когда стало по 6, 7, 8 тысяч, то возник следующий этап, опять таки культурный. Я сейчас оставляю в стороне вопросы, которые были связанны с вот этой победой культуры. Победа ее заключалась не в том, что было изобретено новое слово: «Давайте не делиться», а в том, что в хозяйственном и военном смысле появлялось преимущество. Можно было заняться земледелием, разведением скота, тем, чем раньше было нельзя. Надо было изобрести эти занятия, и те орудия, которые позволяли все это делать. И культура это делала, а не инстинкты. Но инстинкты, как видите, подавлялись. В двух отношениях. Первое – запрет на агрессию. Я был рассчитан на то, чтобы любого чужого, какого увижу, буду рвать на части. Это было нормой, обязанностью. Это не только удовлетворение инстинкта, но и удовлетворение культуры. И вдруг, я не имею права это делать, да еще и не на сотнях, а на тысячах людей, на миллионах, в последствии. Значит, мне нужно было расширить мое понимание альтруизма, преданности с собственных родственников на гораздо больший круг, и в то же время согласиться на то, что у меня есть запрет на агрессию, против всех, кто на самом деле мне не родственник. Второе – я уже сказал. Я должен был распространить свой социальный инстинкт шире, и убавить агрессию. Эти два обстоятельства на следующем этапе привели к следующему. Когда нас 30-40, легко установить, кто должен повести людей в бой, кто будет главный во время плясок, кто будет главенствовать в каком-то хозяйственном занятии, какая дама должна возглавить воспитание детей, какой мужчина должен заняться их обучением военному делу. Все это легко делается, потому что нас 100. А когда нас 7 тысяч? 100 тысяч? Это уже не идет так. Мы же не можем выбрать из этого числа на каждую должность. Ведь нас будет не один, не два, не десять! Иерархию никак не сделаешь. Тогда возникает следующее, начинается приватизация. Первая приватизация, как это ни странно, была своеобразной революцией. Плохой или хорошей, это другой вопрос, но именно с нее началось громадное ускорение развития человечества. Как это произошло. Для того чтобы конкурентов на каждую должность было как можно меньше, достаточно было договориться, что всякое занятие надо распределить. Попробую объяснить, что было, и что стало. Вот, нас 100. Человек проявил необычайное умение и убил лося. Что ему в награду? Уважение. Если бы он только сказал, что я сейчас будет распределять среди них «это мое», он был бы воспринят гораздо хуже, чем тот, кто отказался во время войны в ней участвовать. И тот и другой полностью лишались права размножения, чаще всего и жизни. Ни одна девушка или женщина к ним не подходила. Потому что это было запредельно. Присваивать себе результаты своего труда человек в том обществе не имел права. И наследовать он мог только генетически. Родитель был крупный, и сынишка его тоже родился крепеньким, и т.п. Это все! Никаких прав на собственные успехи ни у кого не было. Интеллектуальная рента, природная рента, военная рента, административная рента, духовная рента, какие хотите ренты принадлежали всем. Если кто-то что-то выдумывал – лучше всех станцевал, или лучше всех нарисовал – пожалуйста, поцелуй, рождение ребенка, уважение, улыбки – вот что было наградой. Что угодно, кроме права. А теперь, если нас 7 тысяч, мы выделяем среди них какую-нибудь сотню, не больше, а лучше даже меньше, таких, которые начинают иметь права. Например, руководить войной, или быть жрецами, шаманами, права на лучшие пастбища, на большее количество женщин и т.д. С этого момента и начался, если спросить меня, отрицательный отбор. С этого момента, насильники и сукины дети, т.е. тот тип, которых раньше совершенно всего лишали, и который сейчас у нас вызывает презрение. Эти люди стали размножаться быстрее всех. Это право первой ночи в Европе, или право громадных гаремов на Востоке, или поведение казаков, привело к тому что (это ужасно) значительная часть появившихся людей – следствие насилия, чего раньше не было. Никому и в голову не могло прийти изнасиловать женщину из собственного племени. Он был бы наказан так, что не то что потомков, молекул бы его не найти. А это стало нормой.

А с другой стороны и хозяйственное и культурное развитие стали более быстрыми. За кокой-то небольшой отрезок времени удалось освоить земледелие, скотоводство, выплавку металлов, ирригационные сооружения. Появление городов, которые появились уже 6 или 7 тыс. лет назад. Короче говоря, вот за этот промежуток времени колоссальное движение. Этот процесс шел настолько быстро, что в течение очень большого времени – менее 1000 лет – появилось ирригационное земледелие, и в результате, Нил был заселен таким же количеством людей, как сейчас, десятками миллионов. И вот эти государства, которые возникли в результате ирригации, возникли благодаря двум изобретениям. Первое – это ирригационное земледелие, а второе, не менее важное – это восточная деспотия.

Страница 2 из 5 Все страницы