Глава 3

Плита первая: конец коммунизма

Землетрясение, покончившее с коммунизмом, обрушило на капиталистический мир 1,9 миллиарда людей.

Экономическая география

Для трети человечества, жившей в прежнем коммунистическом мире, глубоко изменится экономика повседневной жизни. Они получат возможность самостоятельно принимать решения, какой у них никогда не было в прошлом, но им придется идти на рискованные решения, которых тоже не было в их прошлом (на риск безработицы, риск снижения или повышения дохода) и заниматься деятельностью, которой они не должны были заниматься в прошлом (искать сделки или квартиры, начинать новые предприятия). У них будет шанс разбогатеть, но они лишатся некоторых жизненных благ, на которые они могли рассчитывать (высококачественный, общедоступный и бесплатный уход за детьми; большие субсидии на исполнительские искусства; бесплатное образование).Без больших субсидий, какие были при коммунизме, балет Большого театра может быть никогда уже не будет так хорош.

Но столь же глубоко изменится повседневная экономическая жизнь в прежнем капиталистическом мире. Индустрии географически перемещаются, и будут перемещаться. Часто высказывают общепринятые суждения, которые никогда не были верны. Говорят, например, что «крупнейшим в мире производителем нефти является Саудовская Аравия». Но этого никогда не было. Крупнейшим производителем нефти всегда был Советский Союз (19 процентов мирового производства в 1987 году), но этим можно было пренебречь, поскольку его нефтью пользовался коммунистический мир, и лишь небольшая часть ее попадала в прежний капиталистический мир.[1]

Теперь нельзя даже думать о нефтяном бизнесе, не принимая в расчет поставки нефти, которые потекут из стран, ранее составлявших Советский Союз. В конечном счете Каспийское море может стать важнее Персидского залива. К северу от побережья Сибири может оказаться еще что-нибудь большее. Новые поставки прежнего коммунистического мира покончили с монополией устанавливать цены, которой пользовались ОПЕК и страны Персидского залива. Теперь, когда исчез коммунизм, для людей, занятых нефтяным бизнесом, все совершенно изменилось: где производить инвестиции в скважины и трубопроводы, с кем вести переговоры, и как могут сложиться будущие цены на нефть.

Но все это справедливо не только для нефтяного бизнеса – это верно и для всех других. В 1993 году бывший Советский Союз поставлял бывшему капиталистическому миру 1,6 миллиона метрических тонн алюминия.[2] И во всем капиталистическом мире владельцы плавильных печей останавливали производство, или искали защиты у своих правительств. Норвежские плавильные печи могут быть эффективнее русских, но их предполагают остановить. У русских не было надобности платить капиталистам, они пользовались совершенно устаревшим оборудованием, и им не оставалось делать ничего другого. Что русским казалось вполне приличной долларовой ценой, для норвежцев было разорительной долларовой ценой.

В 1994 году русский экспорт алюминия был ограничен квотами, наложенными правительствами прежнего капиталистического мира, и теперь все были удивлены размерами русского экспорта никеля.[3] Советский титан раньше употреблялся для коррозионно устойчивых советских атомных подводных лодок. Теперь его можно найти в титановых крючьях и карабинах русского производства, которые вы можете купить в ближайшем магазине горно-спортивного оборудования – что кажется весьма низкопробным использованием прежде очень дорогого металла военного назначения.[4] В 1995 году в ход пошла шерсть. В какие-нибудь восемнадцать месяцев экспорт шерсти поднялся с 9 миллионов килограммов до 186 миллионов килограммов – разоряя прежних капиталистических производителей в таких местах как Австралия, потому что ее продавали за четверть нормальной цены.[5]

Кто был в девятнадцатом веке крупнейший в мире производитель зерновых? Это были не Соединенные Штаты, не Канада, Аргентина или Австралия – нынешние крупные экспортеры. Это была Российская империя – Украина и смежные с нею области. Украина – потенциально лучшее место в мире для выращивания зерна. Хорошая почва и хорошие дожди соединяются здесь с лучшей в мире естественной транспортной системой – рядом рек, текущих на юг к Черному морю, так что дешевый водный транспорт избавляет от стоимости всех этих тысяч километров длинных, дорогих железнодорожных перевозок, обременяющих другие страны-производители зерна.

Украина еще не пришла в себя, но что будет, когда она очнется? Крупнейшие производители сельскохозяйственных машин, Джон Дир и Фиат, учредят кредитные компании вроде Вспомогательной Корпорации Дженерал Моторс (General Motors Acceptance Corporation), которые будут давать взаймы собственникам земли деньги на закупку машин. Взамен они будут получать зерно для продажи на мировом рынке. Эта продажа разорит миллионы менее производительных фермеров во всем мире.

Очевидно, кто будет разорен в Соединенных Штатах. Найдите 98-ой меридиан, вспомнив, что треть Канзаса лежит к востоку от этого меридиана, проведите прямую от канадской границы к Мексиканскому заливу, а затем отклонитесь к западу до Скалистых гор. Земля здесь гораздо хуже, чем на Украине, дожди реже, а транспортная система намного, несравненно хуже украинской. Это произойдет еще не завтра, но это должно произойти.

Для французских производителей зерна главная угроза исходит не из Америки, а из Восточной Европы. Французы привыкнут есть рогалики из украинской пшеницы – если не захотят увидеть два миллиона украинцев, живущих в Париже. Все это верно не только для сельского хозяйства, но и для всего остального. Либо жители Западной Европы привыкнут покупать продукцию, которую может изготовлять Восточная Европа (закрыв свои собственные предприятия, производящие эту продукцию), либо жители Восточной Европы миллионами двинутся на запад в поисках более высоких заработков.

Прежний Советский Союз был обществом, высоко оснащенным наукой, способным делать самое изощренное вооружение – запустившим вдвое больше космических ракет, чем Соединенные Штаты. Все эти инженеры и ученые не исчезли. Уже есть американские компании, организовавшие инженерные группы в Санкт-Петербурге и Москве, которыми можно управлять из Калифорнии или Массачусетса с помощью электронной связи. Русские физики могут превосходно преподавать в американских университетах, и теперь десятки их претендуют на профессорские должности, когда на них объявляются конкурсы. Зачем платить американскому доктору физики (Рh.D) 75000 долларов в год, если можно нанять в прежнем Советском Союзе лауреата Нобелевской премии за 100 долларов в месяц? Заработная плата ученых уже начала реагировать на этот более дешевый источник высоко квалифицированной рабочей силы.

В каждой социальной системе есть вещи, которые она делает хорошо, и вещи, которые она делает плохо. У коммунизма была плохая экономика, но хорошая школьная система. Там верили во всеобщее образование и пытались осуществить этот идеал. В ряде стран оно строилось уже на весьма прочном основании (например, в Венгрии), а в ряде других (скажем, в Китае) оно прививалось к культуре, уже высоко ценившей образование (такова была конфуцианская культура). В любой коммунистической стране вы найдете лучшее образование, чем у ее соседей. На Кубе образование лучше, чем в Латинской Америке. В Китае образование лучше, чем в Индии. Если говорить о формальном образовании, которое можно получить в школе, то в Восточной Европе такое образование, возможно, лучше, чем в Западной Европе. Гражданам бывших коммунистических стран недостает еще конкретных навыков работы и умения играть в капиталистические игры, как это умеют делать в Западной Европе, но они этому научатся.

Предположим, что мы подробно проэкзаменуем всех выпускников средних школ Америки, проверив их уровень образования, а затем проведем такой же экзамен в прежнем коммунистическом мире (насчитывающем 1,9 миллиарда человек). Много ли окажется среди этих последних, кто сдаст экзамен с лучшими оценками, чем средний выпускник американской средней школы? Ответ будет, по существу,– «бесконечное множество», сотни миллионов людей знают больше среднего американца.

Кто станет платить выпускнику американской средней школы 20000 долларов в год, если можно найти за 35 долларов в месяц лучше обученного китайца, который будет усердно трудиться в Китае двадцать девять дней в месяц, по одиннадцать часов в день? Двигаясь к востоку от Германии, вы скоро окажетесь в странах с таким же уровнем образования, как в Германии, но с заработной платой в 5 или 10 процентов немецкой.[6]

Эффективные поставки образованной рабочей силы в капиталистический мир резко расширились, и это должно сильно отразиться на заработках образованных людей в прежнем капиталистическом мире – так что шокирующие испытания не позади нас, а впереди.

В то время как бывший Советский Союз будет сильнее всего влиять на разработку естественных ресурсов и научную работу, Китай будет больше всего влиять на обрабатывающую промышленность, использующую рабочую силу низшей и средней квалификации. Во всех видах промышленности, где можно быстро обучить производственным навыкам сообразительных, сравнительно образованных, стремящихся к продвижению работников физического труда, Китай сразу же войдет в мировую экономическую игру, как это уже произошло в некоторых отраслях, например, в текстильной, обувной промышленности и в изготовлении электронных деталей. Большая часть мирового производства с низкой или средней квалификацией переместится в Китай. Это коснется рабочих мест в богатых промышленных странах, но также и рабочих мест в развивающихся странах со средним уровнем заработной платы. Производство кожаной обуви в южной Бразилии и в северной Аргентине уже испытывает сильное конкурентное давление Китая.[7]

С космической точки зрения развитие Китая благотворно для всего мира. Но при ближайшем рассмотрении оно кажется угрожающим.

Китай

Китай экономически растет (на 10 процентов в год в течение более пятнадцати лет), и если прежний капиталистический мир хочет избежать расстройства пищеварения при попытке поглотить 1,2 миллиарда китайцев, включающихся в глобальную экономику, то он и сам должен быстро перестроиться. Придавая должное значение тому факту, что в Китае живет пятая часть человечества, рассмотрим этот вопрос более подробно.[8]

Вряд ли кто-нибудь более оптимистически относится к Китаю, чем я, но ввиду сверхоптимистических оценок, появляющихся в деловой печати, следует начать с некоторой дозы реализма. Прошлые проценты роста не так хороши, как кажется, а будущие не будут так хороши, как прошлые. Опубликованные проценты роста преувеличивают успехи Китая. Местные чиновники в Китае получают премии, зависящие от процентов роста в их регионе, и эти же местные чиновники отвечают за сбор статистических данных. Чтобы не преувеличивать собственные успехи, надо быть святым, а местные китайские чиновники – не святые. Время от времени Пекин наказывает какого-нибудь местного чиновника за преувеличения в области экономических достижений, чтобы вся эта система оставалась квази-честной, но все же опубликованная статистика нуждается в некоторых поправках для устранения преувеличений.[9]

Если в какой-нибудь стране недооценивается инфляция, то объем производства переоценивается, поскольку реальный объем – это попросту денежный объем за вычетом инфляции. Хотя недооценка инфляции и возникающая из нее переоценка объема производства не сохраняются из года в год, в последние годы они были, по-видимому, велики. Уже простая поправка на недооценку инфляции и вытекающую из нее недооценку объема производства снижает официальную оценку роста ВВП с 13,4 процента до 9,0 процента в 1994 году и с 11,8 процента в 1993 году до 7,0 процента.[10] Подобные же поправки для сельского хозяйства и услуг привели бы к дальнейшему снижению наблюдаемых приростов ВВП.

Коммунизм инвестирует средства во множество проектов, где просто делают не то, что нужно, и не там, где нужно – проектов, нежелательных для людей, которые в капиталистическом обществе считались бы убыточными. Многие из таких предприятий несут теперь большие денежные потери и могут выжить лишь при государственном субсидировании. Поскольку в рыночной экономике фирмы должны приносить доход, у этих предприятий в длительной перспективе нет будущего. Около трети этих государственных предприятий в конечном счете должны быть закрыты.[11] После этого их надо будет вычесть из статистики экономического роста. Такая перспектива закрытия не ограничивается фирмами, теряющими деньги в настоящее время. При коммунизме многие вещи (транспорт, сырье, энергия и так далее) доставались даром или в основном субсидировались государством. Когда Китай завершит свое движение к рынку, многие покупаемые промышленностью товары и услуги резко поднимутся в цене, и фирмы, которые кажутся преуспевающими, должны будут закрыться.

Низкий уровень производства в Восточной Европе отчасти связан с уже происшедшим закрытием предприятий и убытками, сопутствующими экономическому росту. В Китае большинство таких убытков еще предстоит в будущем. Когда они произойдут, рост замедлится.

Услуги при центральном планировании не ценились, и не включались в статистические данные об объеме продукции коммунистических стран.[12] Вследствие этого, объем доставляемых услуг был крайне недостаточен, а те услуги, которые доставлялись, не учитывались. Если учесть то, что всегда делалось, и если разрешить частному сектору доставлять услуги, не разрешенные ему при коммунизме, то происходит единовременный бум в производстве услуг, почти не требующий инвестиций. Но эти прошлые недостатки коммунизма в конце концов будут устранены, и дальнейший рост производства услуг потребует инвестиций. Когда это случится, рост замедлится.

Главная статистическая тайна окружает китайскую деревню. Поскольку в Китае 73 процента населения заняты в сельском хозяйстве, трудно обеспечить быстрый рост национального производства без достаточно быстрого развития сельского хозяйства.[13] В первые десять-пятнадцать лет движения к рынку в сельском хозяйстве происходил бум. Отмена коммун улучшила структуру мотивации и привела к большому скачку в объеме сельскохозяйственной продукции, без инвестиций в ирригацию, удобрения, машины, пестициды или транспорт. Но эти легкие успехи не могли продолжаться вечно. Было ясно, что рано или поздно недостатки коммунистического сельского хозяйства будут устранены, и дальнейшие успехи потребуют инвестиций. В сельском хозяйстве этот момент истины уже наступил. В последние пять-десять лет объем сельскохозяйственной продукции, по признанию Пекина, испытывает стагнацию (доходы в сельском хозяйстве упали с 58 до 38 процентов доходов городского населения), но в опубликованных данных еще нет замедления национального прироста продукции.[14] Вследствие этого, опубликованные проценты роста, вероятно, следует относить к росту городского, а не сельского производства.

Когда коммунизм еще прочно держался, на содержание и строительство жилищ уходил лишь 1 процент дохода домохозяйств. Квартирная плата не окупала даже отопления, не говоря уже о строительстве и содержании жилого фонда. Но при коммунизме заработная плата была значительно снижена, чтобы возместить предоставление бесплатных жилищ. Когда квартиры и другие товары и услуги переоцениваются и начинают продаваться по рыночным ценам, заработная плата должна повышаться для компенсации этих изменений. Необходимый компенсирующий рост заработной платы означает, что труд уже не будет в Китае так дешев, каким он кажется теперь. Поскольку заработная плата будет расти, чтобы покрыть реальную стоимость жизни, Китай скоро перестанет предлагать самую дешевую в мире рабочую силу. Фирмы, просто ищущие дешевую рабочую силу, должны будут отправиться в другое место. Чтобы окупить более высокий уровень заработной платы, Китаю придется повысить свой технический уровень, а этот процесс будет гораздо труднее и медленнее, чем простое привлечение иностранных предпринимателей, ищущих дешевую рабочую силу.

После устранения неэффективности коммун теперь возникает большой разрыв в доходах между сельскими и городскими местностями. 80 процентов китайцев живет в сельских местностях, и возникает проблема, как удержать их от перемещения в городские местности: по-видимому, около пятидесяти миллионов уже перешли в города. Чтобы увеличить производительность и доходы в сельских местностях, потребуются крупные инвестиции в удобрения, пестициды, машины, транспорт, коммуникации и электрификацию. Эти инвестиции могут прийти только от инвестиционных фондов, в настоящее время используемых для поддержки легкой промышленности в прибрежных областях, и когда станет ясно, что темпы роста придется замедлить.

Эти инвестиции в сельские местности должны быть сделаны уже для того, чтобы сохранить социальный мир. Фермер получает столько, сколько платит за его продукцию городской житель, минус расходы на транспорт и распределение. В настоящее время эти расходы столь высоки, что часто поглощают б?льшую часть стоимости продукции фермера. Во многих случаях они так высоки, что для фермера даже не окупается отправка его урожая на продажу. Он вынужден в таком случае оставаться в замкнутой крестьянской экономике, не связанной с денежным хозяйством.

Быстрый темп роста в последние два десятилетия скорее свидетельствует о неэффективности коммунизма, чем о долговременном потенциале роста китайского капитализма. Коммунисты сделали крупные капиталовложения, которые не окупились вследствие слабой структуры мотивации. Некоторые из этих предприятий нельзя спасти, но другие можно. Если исправить неэффективность коммунизма и ввести лучшую систему мотивации, то инвестиции, сделанные в прошлом, часто могут окупиться большими прибылями при очень малых новых инвестициях. Давно существующее здание отеля при хорошем управлении и обслуживании становится настоящим отелем. По существу, результат здесь несколько напоминает ремонт мостов на Рейне после войны. Один такой ремонт моста позволяет привести в действие значительные инвестиции, сделанные ранее.

Неэффективные коммунистические заводы могут выдавать намного больше продукции, если попросту применить лучшую технику управления. Расходы на это будут невелики, поскольку заводы уже есть. Но в конечном счете существующие заводы начинают работать с предельной эффективностью, и тогда инвестиции, нужные для любого дальнейшего роста производительности, резко возрастают.

Первоначально можно допустить рост производства вдоль побережья, где требуется немного инфраструктуры, особенно вдоль той части побережья, где можно использовать инфраструктуру Гонконга. Но Китай – большая континентальная страна. Нельзя допустить, чтобы миллиард китайцев двинулся к побережью – как это произойдет, если не будут сделаны инвестиции в инфраструктуру и доходы будут расти на побережье, при стагнации внутри страны. Китай должен сделать крупные инвестиции в новую инфраструктуру, чтобы передвинуть экономический бум в центр и на запад страны.

Вследствие своей истории, Китай имеет даже меньше инфраструктуры (коммуникаций, транспорта, электрификации), чем меньшие, более бедные страны, такие, как Индия. Китай втрое больше Индии, но имеет на 20 процентов меньше миль железных дорог.[15] В Индии железные дороги были построены в девятнадцатом веке английской армией с целью эффективного контроля над страной. Китай же, к своему ущербу, был квази-колонией, так что ни одна из стран, замешанных в его квази-колонизации (Англия, Франция, Россия, Германия, Япония и Соединенные Штаты), не взяла на себя задачу построить его национальную инфраструктуру.

Сверх того, вследствие своего опыта борьбы с японцами во время Второй мировой войны председатель Мао верил в региональную самодостаточность и не построил такой тяжелой инфраструктуры, как другие коммунистические страны, например, Советский Союз. В отношении современной инфраструктуры Китай – единственная в своем роде страна. То, что здесь предстоит сделать – огромно.

Эту проблему делают еще более трудной и дорогостоящей люди, которых можно назвать только местными экономическими диктаторами. Местные чиновники пытаются монополизировать экономический рост для своих областей, не желая тратить деньги на проекты кооперации региональных инфраструктур, которая в перспективе могла бы снизить расходы для всех. В то время как Китай нуждается в большем числе портов и аэропортов, у него есть уже и явно недогруженные порты и аэропорты, расположенные не там, где нужно. Лучший пример – это четыре новых аэропорта, построенные или строящиеся в области Гонконга. Один аэропорт со скоростными железнодорожными ветками к главным городам области был бы дешевле, и в то же время доставил бы для всей области транспортную сеть. Но это не было понято. Возникает много долгов и много неиспользуемых мощностей, расположенных в неудачных местах. Китай не может позволить себе дублирование и неправильное размещение предприятий транспорта и связи.

Заботясь о будущем, Китай должен будет использовать некоторые из инвестиционных фондов, вкладываемых теперь в быстро окупающиеся отрасли легкой промышленности, для долгосрочных инвестиций в инфраструктуру и сельское хозяйство. Когда это произойдет, темп роста замедлится.

По всем указанным причинам, темп роста Китая в будущем станет значительно ниже, чем он был в прошлом. Если речь идет о возможных темпах роста, следует вычесть из нынешних опубликованных чисел по меньшей мере 4 процента.

Популярные статьи также сильно преувеличивают скорость, с которой Китай может войти в развитый мир. Начнем с того, что в Китае ВВП на душу населения составляет, в международных валютных единицах, около 370 долларов, а ВВП на душу населения, измеряемый стоимостью в Америке того, что средний китаец в действительности покупает, составляет около 1600 долларов (экономисты называют это вычислением паритета покупательной силы).[16] В Японии ВВП на душу населения равен примерно 38000 долларов, считая 100 иен за доллар. Допустим, что рост в Японии составит 3 процента в год (что почти на 1 процент ниже достигнутого за последние 100 лет), и допустим, что рост в Китае будет 6 процентов в год (что более чем на 50 процентов превосходит рост в любой крупной стране, когда-либо достигнутый в течение столетнего периода). Если вы возьмете эти ВВП на душу населения и предполагаемые темпы роста для обеих стран на будущее и заложите их в ручной калькулятор, то программа со сложными процентами покажет вам, что к 2100-му году (через 104 года с этого момента) Китай будет все еще иметь ВВП на душу населения в 20 процентов японского, если исходить из 370 долларов, и в 70 процентов японского, если исходить из 1600 долларов.

Конечно, у Китая общий ВВП будет выше, чем в Японии, если его ВВП на душу населения станет равен лишь одной десятой японского, так как в Японии 123 миллиона населения, а в Китае 1,2 миллиарда. В двадцать первом веке Китай будет великой державой в политическом и военном отношении. Но ведь он и сейчас, вероятно, является второй в мире военной сверхдержавой после Соединенных Штатов. Военная мощь зависит от абсолютного размера. Но для того, чтобы стать участником мировой экономической игры, надо иметь высокий ВВП на душу населения и изощренную технику. У Индии общий ВВП больше, чем у Нидерландов, но Нидерланды участвуют в мировой игре (то есть имеют влияние на других), а Индия не участвует. Б`oльшая часть общего индийского ВВП состоит из еды и других простых предметов первой необходимости, производимых и потребляемых на месте. Исходя из нынешнего состояния Китая, можно предвидеть, что ему понадобится больше столетия, чтобы занять место в развитом мире. Японии понадобилось для этого сто лет, и вряд ли какая-нибудь страна в истории добилась этого скорее.

Может быть, Китай не войдет в развитый мир и в течение очень долгого времени – хотя я лично поручился бы, что войдет. Ведь для этого необходимо, чтобы десятилетия экономических успехов следовали одно за другим. Латинская Америка полна стран, переживших пару удачных экономических десятилетий, а затем потерпевших крах. Скептики могут обоснованно сослаться на периоды неустойчивости в китайской истории, не сулящие Китаю столь успешного экономического марафона. Может быть, он окажется, как многие страны Латинской Америки, экономическим спринтером, который потерпит крах, не достигнув финишной линии. Я сам в это не верю, но нельзя доказать, что такой исход невозможен. Впрочем, Китай не развалится, как развалился СССР, и как предсказывают недавние оценки американской разведки.[17] Тысячи лет совместной жизни в единой стране кое-что значат, если предсказывают будущий распад.

Все это в основном не снижает значение последних достижений Китая. Эти достижения были сенсационны. Проблемы Китая отражают его успех: это отчетливо проявившаяся напряженность в деревне, слишком большая миграция в города, недостаточно быстрое движение бума на запад.

Возникает интересный вопрос: почему Китай так быстро и легко движется к рыночной экономике, в то время как остальные страны бывшего коммунистического мира испытывают в этом столько трудностей? Можно привести четыре главных причины этого китайского успеха по сравнению со странами Центральной и Восточной Европы.

Во-первых, китайцы доказали также, что их все еще очень бедное общество способно добровольно сберегать и, следовательно, инвестировать высокий процент своего ВВП – около 40 процентов.[18] Это значит, что иностранные инвестиции важны, но не неизбежны. Ввиду столь высокого темпа внутренних сбережений, бегство капиталов в мексиканском стиле – случись оно с Китаем – не затронуло бы его таким образом, как это было с Мексикой в конце 1994-го года. Здесь есть ресурсы для построения будущего, с иностранными инвестициями или без них. Иностранная техника и менеджмент в самом деле необходимы, но не иностранные деньги.

Во-вторых, Китай имеет эффективное правительство, которое может планировать стратегии и, приняв решение по поводу этих стратегий, может их навязать. Переход от коммунизма к капитализму труден, и его нельзя выполнить без эффективного правительства. В Восточной Европе, где правительства по существу развалились, и где граждане относятся с недоверием к любой правительственной деятельности, «рынок столкнулся с сопротивлением».[19] Экономика на много лет погрузилась в разруху, и только теперь, кажется, дошла до низшей точки и начала медленно подниматься.

В конце 70-ых годов Китай начал свои реформы в деревне, отменив коммуны и предоставив каждому крестьянину его долю земли – то есть перейдя к системе семейной ответственности. В техническом смысле крестьяне получили землю в аренду на пятнадцать лет за ежегодные поставки ее продукции, и аренду древесных насаждений на пятьдесят лет за поставки их продукции, с правом передать (продать) аренду на землю в 1988 году.[20] Но в действительности каждый крестьянин знает, что земля принадлежит ему навсегда, и что государство ее не отберет. С такой лучшей мотивацией, в течение следующих шести лет, с 1978 до 1984 года, объем сельскохозяйственной продукции Китая вырос на две трети.[21] Приватизация городской промышленности при полных продовольственных магазинах, как это было в Китае, нисколько не напоминала попытки приватизации городской промышленности при пустых продовольственных магазинах, предпринятые в прежнем СССР.

В сельскохозяйственных местностях бывшего Советского Союза приватизация земли еще предстоит. Идеология просто не позволяет ее произвести. Официально колхозы распущены, но ничем не заменены. Руководители колхозов не хотят потерять свои должности и просто игнорируют указания из Москвы. Весьма запутанные законы о собственности приводят к такому положению, при котором никто не знает, кому принадлежит земля, и в результате 40 процентов урожая зерна гниет на полях. Опасаясь беспорядков в городах, правительство удерживает цены на зерно на столь низком уровне, что фермеры не испытывают желания его производить. В результате в 1995 году был самый плохой урожай зерна за тридцать лет – хуже, чем в то время, когда коммунизм был в полной силе.[22] Но следует также признать со всей откровенностью, что в Китае, после тридцати лет коммунизма, было гораздо легче произвести приватизацию сельского хозяйства, чем в России, после семидесяти лет коммунизма. В Китае все еще есть крестьяне, помнящие, как вести частное фермерское хозяйство. В бывшем Советском Союзе таких людей нет.

В области промышленности Китай вначале ограничился рыночными экспериментами в специальных экономических зонах, не пытаясь осуществить какой-нибудь экономический большой взрыв на всю страну. Китайская стратегия состояла в том, чтобы продвигаться постепенно, основывая каждый следующий успех на предыдущем. Приватизация сельского хозяйства привела к приватизации услуг, которая, в свою очередь, привела к приватизации мелкой розничной торговли, а эта привела к приватизации мелкого производства. Экспортный сектор был освобожден до импортного сектора. По мере расширения особых экономических зон, расширялся и объем рынка.

В настоящее время на очереди приватизация жилого фонда. Но захочет ли кто-нибудь купить свою квартиру, если теперь он платит за нее лишь 1 процент своего дохода? В первый же день владения такой собственностью у него будет та же убогая квартира, но ему придется оплачивать отопление, эксплуатацию и платить налоги. При капитализме жилище стоит от 30 до 40 процентов семейного дохода. В отношении жилищ для перехода к рынку нельзя использовать рыночный подход.

Поскольку китайское правительство может принимать эффективные решения, гражданам по существу объявили, что им придется купить свои нынешние жилища. Недавно я встретился с группой чиновников дипломатической службы, которым приказали купить свои нынешние квартиры. Им разрешили приобрести их примерно за треть стоимости постройки (весьма дорогостоящей с капиталистической точки зрения), но остаток их дохода, предназначенный на покупку других потребительских товаров, оказался вследствие этого сильно урезанным. Покупка им не нравилась, но они купили квартиры, так как у них не было выбора: в противном случае они потеряли бы работу.

Для успешной работы рыночной экономики должно быть известно, что кому принадлежит. При коммунизме все принадлежало государству. Рыночная экономика должна начаться с исходного распределения доходов и богатства. Правительства должны быть способны принимать и навязывать решения – отдавать или продавать все, что им угодно, тем, кому хотят.

Хотя китайский способ все это делать более чем несовершенен, китайское правительство способно принимать такие решения.[23] В большей части Восточной Европы правительства к этому неспособны. Приватизация слишком часто была там по существу процессом спонтанного самовозгорания, в котором более сильные (обычно прежние коммунисты) просто захватывали бывшее государственное имущество в собственные руки. Этот несанкционированный процесс приватизации создает ощущение всеобщей коррумпированности. Богатыми оказываются не те, кто организует новое производство, а те, кто лучше всех умеет захватить бывшее государственное – то есть общественное – имущество. Очень скоро рынок начинает рассматриваться как нечестное дело, и политическая поддержка официальной приватизации исчезает. В России значительную часть преступлений можно было бы назвать частной приватизацией.

Коммунизм и конфуцианская культура вместе поддерживали заинтересованность в образовании. По сравнению с другими крупными развивающимися странами, такими, как Индия, Индонезия и Бразилия, Китай имеет лучшее и более широко распространенное образование. Гораздо легче обучать навыкам современного производства людей с хорошим основным образованием, чем неграмотных.

Третье преимущество Китая – это заморские китайцы. Функции менеджмента весьма различны при коммунизме и при капитализме. При коммунизме менеджеры были по существу квази-военными экономическими чиновниками. Был центральный экономический план, план битвы, составленный в Москве или в Пекине. Менеджерам говорили, что им делать, и посылали им нужные материалы, компоненты, людей и деньги для уплаты заработной платы. Им говорили, что за их продукцией пришлют железнодорожную платформу, которая увезет ее неизвестно куда, а если продукция не будет готова, то их накажут (отдадут под военный суд). Менеджеры никогда ничего не покупали, никогда ничего не продавали, никогда ни с кем не торговались, никогда не изучали рыночную информацию, никогда не беспокоились о прибылях и потерях и никогда не говорили с потребителем. Они было полковниками экономической армии, исполнявшими приказы их генералов.

Какой процент успеха имели американские попытки сделать дельцов из армейских полковников? В точности нулевой. Для бизнеса требуется совсем иной склад ума. В России существующая система использует полковников прежней армии – и не работает. В Китае же полковников прежней армии заменили, главным образом, заморские китайцы, умеющие играть в капиталистическую игру, так как они были воспитаны в капиталистической экономике. Менеджеры заводов часто – заморские китайцы, а функции главного командования могут исполнять в Гонконге те из них (тайванцы), кто умеет пропускать через Гонконг свои деньги или свой талант. Эти заморские китайцы (живущие в Гонконге, на Тайване, в Северной и Южной Америке, в Юго-Восточной Азии и Сингапуре) приносят деньги и технику, но самое ценное из всего, что они приносят, – это знания и связи, необходимые для капиталистической игры.

Далее, доверие, порождаемое родственными отношениями, позволяет им научить этой игре китайцев из Китайской Народной Республики гораздо быстрее, чем если бы тем пришлось учиться у американцев, европейцев или японцев, не зная, верить им или не верить.

Четвертое важное преимущество Китая происходит от того факта, что лишь 18 процентов китайцев работало на больших государственных предприятиях, тогда как в России на государственных предприятиях работало 93 процента населения. В Китае были очень крупные заводы, часто построенные для них Советским Союзом (например, Пекинский завод железа и стали, где было занято шестьдесят две тысячи человек), но они составляют меньшую часть национальной экономики, и можно позволить национальной экономике расти вокруг них, прежде чем их придется закрыть.[24] Китай может отложить эту очень трудную проблему. Россия не может. В то же время в Китае 72 процента населения работало в колхозах, тогда как в СССР лишь 6 процентов.[25] Гораздо легче двигать к рынку экономику мелких предприятий, чем экономику больших.

В этом ключевом различии играли некоторую роль идиосинкразии коммунистических отцов-основателей. Сталин учился своей экономике в 20-ые годы, когда образцом для подражания повсюду считался завод Форда Руж Плант в Детройте – где в одну сторону завода входили железная руда и уголь, и с другой стороны выходили автомобили, причем на предприятии трудилось 112000 человек.[26] Сталин полюбил такие предприятия, и 77 процентов всей автомобильной продукции, выпускавшейся в прежнем Советском Союзе – стране с 280 миллионами населения – изготовлялось на единственном гигантском заводе.[27]

Капиталисты скоро поняли, что такие заводы непригодны. Но как приватизировать экономику, состоящую из таких заводов? Все знают, что при капитализме их надо закрыть. Если они все же работают, то, передав их кому-нибудь в собственность, этого человека превращают в монополиста. Но из отдельных монопольных производителей не получается рыночная экономика, потому что у них нет конкурентов. Что еще хуже, теперь СССР превратился в пятнадцать разных стран, и каждая из них производит слишком много того, что она производит, но недостаточно того, что производят остальные четырнадцать, и у них нет возможности торговать друг с другом. Физические проблемы СССР, воплощенные в бетон и металл, делают построение рыночной экономики очень трудным.

Председатель Мао учился своей экономике иначе – главным образом во время Второй мировой войны, когда он сражался с японской армией. Он заметил, что если в Китае нет ничего жизненно важного, что можно было бы разрушить или завоевать, то завоевать его вообще нельзя , потому что это слишком большая страна. Японцы могли бы поставить по одному солдату в каждую китайскую деревню, и все же в половине китайских деревень не было бы японских солдат. Этот военный опыт привел к тому, что Мао подчеркивал местную самодостаточность. Каждая область производила все – часы, велосипеды, еду. Частью этой стратегии стали дворовые сталеплавильные печи. Отсюда возникло большое расточительство; его можно даже сопоставить с потерями эффективности от сталинской гигантомании, но оно привело к экономике мелких предприятий, которую сравнительно легко приватизировать.

Хотя быть бедным – небольшое преимущество, но по этой причине Китай психологически готов был допустить, что он не первая страна в мире, и что ему приходится подражать другим, чтобы их догнать. Значительная часть Восточной Европы психологически отказывалась допустить, что она может чему-то научиться у «первого мира» по части менеджмента и техники.

Конечно, есть причины для неуверенности. Каким образом Китай сумеет продвинуть свой бум на запад, вглубь страны, и как он сумеет создать благополучие в деревне? Хотя Ден Сяо Пин еще жив, он, очевидно, вышел из круга деятелей, принимающих решения, и соотношение сил перестраивается – по-видимому, не нарушая экономического роста. В начале 90-ых годов в Китае был быстрый рост, тогда как в большей части промышленного мира был спад, или период медленного роста. Это создало для Китая блестящее положение на мировой экономической сцене, причем преувеличивались и его достижения, и важность этих достижений. В долях рыночного обмена Китай составляет в точности 1 процент мирового ВВП. Рост Китая замедлится, а рост в остальном мире уже ускорился и будет дальше ускоряться; японский спад, который кажется бесконечным, прекратится; но Китай останется крупнейшим явлением в реконструкции экономической поверхности Земли.

Те, кто изучает обычные землетрясения, направляются в Китай: там бывает больше землетрясений, чем в любом другом месте Земли. Тем, кто интересуется экономическими землетрясениями, можно дать тот же совет.

Конец замещения импорта и квази-социализма в третьем мире

Как заметил однажды лорд Кейнс, «практики, считающие себя свободными от всякого интеллектуального влияния, обычно находятся в рабстве у какого-нибудь покойного экономиста».[28] Для третьего мира таким рабовладельцем был Рауль Пребиш, возглавлявший в 50-ых годах Экономическую Комиссию по Латинской Америке. Он доказывал, что путь к развитию ведет через замену импорта внутренним производством и квази-социализм. Назначьте высокие пошлины и квоты на импорт из развитых стран, устройте финансируемые правительством корпорации для замены того, что прежде импортировалось, замените все эти вещи местной продукцией на уже существующем рынке – и тогда вы можете расти.

Это была правдоподобная теория, и она была принята почти везде в третьем мире. Быстрому принятию этой теории не помешал тот факт, что импорт собирались отрезать у старых колониальных господ. Не приняли во внимание того, что революционный коммунизм в 50-ые годы, по-видимому, развивался быстрее капитализма. К сожалению, квази-социалистические замены импорта не действовали нигде, где их пытались применить. Квази-частно-общественные фирмы попросту жили под защитой высоких квот и пошлин, пользовались правительственными субсидиями и зарабатывали массу денег; им жилось хорошо, и они никогда не беспокоились, что не достигают эффективности развитого мира.

В 70-ые и 80-ые годы было четыре развивающихся страны, отбросивших такую стратегию и начавших ориентироваться на экспорт. За исключением Гонконга, их фирмы были защищены на своих домашних рынках, где пошлины, квоты и административные меры сдерживали конкурирующие продукты первого мира, но эта защита предоставлялась лишь в том случае, если эти фирмы в то же время экспортировали свои изделия, не уступая в эффективности развитому миру. Полагали, что эти фирмы, вынужденные стать эффективными, чтобы выжить на мировых рынках, в конечном счете применят те же методы и в своей внутренней деятельности. Это предположение подтвердилось. Теперь эти четыре прежде бедных страны имеют ВВП на душу населения, по существу исключающий их из третьего мира: в Гонконге в 1993 году 18000 – 20000 долларов на душу населения; в Сингапуре в 1993 году 16000 – 17000 долларов на душу населения; на Тайване в 1993 году 10000 – 11000 долларов на душу населения; и в Южной Корее в 1993 году 8000 – 9000 долларов на душу населения.[29]

Важно осознать, что успех этих малых стран на Тихоокеанском Крае, вместе с крахом коммунизма и социализма, произвел интеллектуальную революцию в третьем мире. Например, Северо-Американское Соглашение о Свободной торговле (САССТ, North American Free Trade Agreement) без этой революции было бы невозможно. В течение десятилетий Мексика старалась экономически изолироваться от США. Были установлены строгие лимиты на использование американских менеджеров и американского капитала. Сейчас мексиканцы хотят участвовать в мировой игре. И так поступают теперь в третьем мире все остальные.

Некоторые страны (Индонезия, Малайзия) отбрасывают свои прежние идеологии быстрее других (Индия, Египет), но все отбрасывают свою веру в замену импорта и квази-социализм. Все хотят ориентироваться на экспорт. Вместо шестидесяти пяти миллионов людей в четырех странах, играющих в экспортную игру, будет три миллиарда людей во всем третьем мире, стремящихся играть в экспортную игру. Какова бы ни была степень конкуренции со стороны стран третьего мира с низкой оплатой труда в конце двадцатого столетия, по мере движения к двадцать первому веку все уровни интенсивности поднимаются . Некоторые из стран с низким уровнем заработков, участвующих в конкуренции, сосредоточиваются на высоко квалифицированном труде. Фирма Тексас Инструментс проектирует свои самые сложные компьютерные микросхемы в Индии. Фирма Моторола имеет центры проектирования оборудования в Индии и в Китае.[30]

Ближний Восток

Экономическая география всюду находится в движении. Рассмотрим Ближний Восток, исходя из предположения, что там будет мир: это тридцать миллионов низкооплачиваемых рабочих в Египте, техника в Израиле, палестинцы – самые образованные из арабов, богатые потребители и инвесторы в области Персидского залива. Все это случится не сразу, но через десять или двадцать лет в этой части мира может сложиться очень интересная экономика.

В некоторых видах промышленности, например, в туризме, это может произойти намного быстрее. Представьте себе туристский маршрут, начинающийся с древностей Египта, продолжающийся религиозными памятниками Святой Земли, затем посещение Петры в Иордании (фантастический римский город на дне каньона), и в заключение лучшие в мире пляжи и погружения с аквалангом в Красное море. Нужно не так уж много мира на Ближнем Востоке, чтобы там стало безопаснее, чем во Флориде, – и миллионы людей переменят свои планы отпусков.

Или предположим, например, что мир будет в области Кавказских гор. Если речь идет о горнолыжном спорте, то Кавказские горы куда лучше Альп – они выше, там больше снега, лучшая погода и нетронутая природа. Если уж лыжник садится в самолет, то зачем останавливаться на Альпах – можно пролететь часом или двумя дольше. Австрийские компании уже предлагают лыжный спорт с доставкой на вертолете на Кавказские горы, конкурируя с доставкой европейских лыжников в Канаду.

Есть также возможность создать тюркский общий рынок, который охватит тюркоязычные народы на окраине Европы, на Ближнем Востоке и в Средней Азии. Он может и не возникнуть, но он возможен.

Политическая география

Политические границы важны для экономики, поскольку они отмечают линии, на которых собирают пошлины, устанавливают квоты, применяют различные юридические и налоговые системы, делают социальные инвестиции и осуществляют административное руководство. Во время холодной войны СССР и Соединенные Штаты были согласны в одном вопросе: обе великие державы считали, что опасно разрешить изменение национальных границ, поскольку они были слишком уж склонны втягиваться в возникающие таким образом пограничные споры между своими клиентами. Если какая-нибудь страна полагала, что проигрывает в пограничном споре, то она обращалась за помощью к союзной великой державе, и очень трудно было отказать в такой помощи, не нарушая союзной солидарности. А если одна из великих держав оказывала помощь, то другая, конечно, должна была сделать не меньше. Обе великих державы на опыте научились, что если кто-нибудь пытается силой передвинуть границы (как это было на Кубе, в Южной Корее, Вьетнаме, Афганистане), то возникающие двухполюсные силовые конфликты угрожают выйти из-под контроля. Если по поводу границ нельзя было прийти к согласию (как это было в Южной Корее и в Германии), то обеим сторонам приходилось держать на этих границах большие армии, чтобы стабилизировать ситуацию. Обе сверхдержавы не могли допустить, чтобы их клиентов теснили клиенты соперничающего блока, но обе знали, что если они дадут втянуть себя в местные граничные споры своих клиентов, то возникнет слишком большая опасность, что Вашингтон и Москва начнут обмениваться ракетами.

Когда окончился колониализм, на карте мира стали часто меняться имена, но после Второй мировой войны почти не менялись границы. Когда окончился коммунизм, стали меняться не только имена, но и границы. Некоторые из этих новых государств не существовали как национальные государства полстолетия или три четверти столетия (например, Польша), у некоторых была очень короткая история (балтийские республики , современное существование которых было лишь между Первой и Второй мировой войной), некоторые не существовали сотни лет (Украина и мусульманские республики Средней Азии, завоеванные Россией в семнадцатом и восемнадцатом веке; страны Закавказья, которые были независимы лишь до Оттоманской империи), а некоторые в действительности не существовали никогда (Беларусь). Некоторые из этих стран основываются мирным путем (Чешская республика, Словакия и Словения), а другие появляются и исчезают в контексте войны (Грузия, Азербайджан, Армения, Хорватия, Сербия, Босния, Македония). Новые нации, имена которых едва известны (Чечня), будут продолжать откалываться, или пытаться откалываться от старых наций (России). И некоторые из нынешних новых наций вряд ли долго останутся нациями (Беларусь?).

В прежнем коммунистическом мире из развалин коммунизма строятся новые страны и новые правительства. Нации никогда не строятся легко. Правила еще должны быть написаны; традиции еще должны установиться. Политическая власть вначале подвижна и неустойчива. Можно предвидеть волнения и хаос.

Чтобы сплачивать нынешние воюющие этнические группы в Центральной и Восточной Европе, необходимы сильные идеологии и беспощадные революционные вожди. Коммунизм был такой идеологией. Сталин был таким вождем – он был грузин, правивший Россией. При нем не было разницы, к какой этнической группе вы принадлежали, его группе или какой-нибудь другой; подавлены были все. Столь же крут был Тито – хорват, правивший сербами с помощью сербской армии. После разложения коммунистической идеологии и смерти этих непреклонных революционных лидеров этнические группы Восточной Европы и Средней Азии обнаружили, что они не могут больше жить вместе. Они как будто вдруг вышли из обледенения, оттаяли и начали снова сражаться, как будто не помня десятилетий мира, в которых им довелось жить перед тем.

Но с окончанием холодной войны границы станут меняться и вне прежнего коммунистического мира. Ведь каждая граница в Африке, по существу, находится не на том месте – там, где случайно встретились английская армия с французской. Существующие границы бессмысленны с географической, этнической, лингвистической, исторической и экономической стороны. Сомали и Руанда были с самого начала местом африканских геополитических драк. Если вы посмотрите на то, как американцы негласно разрешили туркам вторгнуться в курдскую часть Ирака, защищенную от иракской армии американскими воздушными силами, и как они в то же время поощряют иранских курдов к мятежу против правительства в Тегеране, то становится наглядно очевидной и сложность, и нелепость происходящего.

Индия никогда не была единой страной, кроме случаев, когда ее объединяли внешние завоеватели (моголы или англичане). Это субконтинент с множеством религий, языков, этнических групп и цветов кожи. Британская Индия уже раскололась на три страны (Пакистан, Индия и Бангладеш), и таких частей будет больше. Националистические беспорядки не ограничиваются сикхами или Кашмиром. Одно из объединяющих начал Индии, вера в социализм и потребность в центральном планировании из Нью-Дели, растаяло вместе с концом коммунизма. Бомбей с его окрестностями имеют население, которое и без остальной Индии сделало бы его одной из крупнейших стран мира. Теперь, когда центральное планирование считается скорее препятствием, чем благом, что может внести Нью-Дели в экономический процесс?

Идеология малых этнических групп не ограничивается вторым или третьим миром. В Соединенном Королевстве лейбористская партия обещает деволюцию (отдельные парламенты) для Уэльса и Шотландии. В Италии Северная Лига говорит о разделе Италии на северную и южную части. В Испании баски и каталонцы требуют большей политической независимости. Во Франции недовольны бретонцы и корсиканцы. В Северной Америке есть проблема Квебека. А в Порто-Рико не знают, что делать.

Если речь идет о жителях Квебека, то ясно, что там произошло глубокое изменение установок. Во время последней волны национализма двадцать-тридцать лет назад там было подспудное беспокойство: думали, что для экономического успеха важнее всего рост масштабов производства. Для жителей Квебека независимость, то есть отделение от англоязычной Канады, означало бы резкое снижение уровня жизни. Они решили 60 процентами против 40 не выходить из Канады. В наши дни такого представления уже нет. На последних выборах 50,4 процента против 49,6 проголосовали за то, чтобы остаться в Канаде, но избиратели с французским родным языком 60 процентами против 40 проголосовали за выход из Канады.[31] Лишь твердое голосование за Канаду 18 процентов, для которых родной язык – не французский, сохранило Квебек в составе Канады.

Меньшинства, потенциально способные стать малыми странами, заметили, что некоторые из богатейших стран мира (например, Швейцария, Австрия, Норвегия, Швеция) и некоторые из самых быстрорастущих стран (Сингапур, Гонконг, Тайвань) – это малые страны, иногда попросту города-государства. Но тогда они могут сделать то, что сделали другие. Они хотят делать то, что другие делают у них на глазах. Если Квебек сможет остаться в САССТ, то, как справедливо полагают его жители, они могут сохранить высокий уровень жизни, связанный с ростом масштабов производства, без политической связи с англоязычной Канадой. Так или иначе, б`o льшая часть экспорта из Квебека идет не в остальную часть Канады, а в Соединенные Штаты.

В то же время, неизбежный торг за право доступа на мировой рынок побудил как раз те группы, которые не хотят жить вместе со своими непосредственными соседями, соединяться в б`oльшие региональные экономические организации, такие, как Европейский Общий Рынок или Северо-Американское Соглашение о Свободной Торговле. Они видят в этих б`oльших региональных группах полисы экономического страхования, гарантирующие их участие в мировой экономике. Куда лучше, если вами управляют издалека люди, которых вы едва знаете, чем если вами полностью управляют соседи, которых вы знаете слишком хорошо.

Развивается мощная динамика. Экономика в одно и то же время толкает нации к расхождению, а регионы к единству. События и учреждения в одной части мира воздействуют на события и учреждения в другой. Если бы не было Европейского Общего Рынка, никто не предложил бы Северо-Американское Соглашение о Свободной Торговле. Если бы не было этих двух соглашений, не было бы речи о торговой группе Тихоокеанского Края.

Геополитические перемены на карте мира, происшедшие за семь лет после падения Берлинской стены, поразительны – но это лишь начало, а не конец фундаментальной переделки политической карты Земли.

Без конкурентов

Капитализм и демократия живут теперь в небывалом периоде истории, где у них по существу нет жизнеспособных конкурентов в состязании за умы их граждан. Это назвали уже «концом истории».

В военном смысле теперь нет систематической угрозы главным капиталистическим демократиям мира. Никто не в силах вторгнуться и завоевать какую-нибудь из них. Нет сколько-нибудь правдоподобной военной угрозы Соединенным Штатам, какую даже американские военные могли бы вообразить для оправдания своих бюджетов. Им приходится прибегать к аргументам о защите разных мест вроде Балтийских республик, хотя неясно, кто им угрожает, и хотя вполне ясно, что при любых обстоятельствах Соединенные Штаты не собираются их защищать.

С политической стороны, все еще существуют авторитарные диктатуры, но они не могут опереться на идеологию (подобную утопиям нацизма или коммунизма), способную привлечь чью-нибудь добровольную поддержку, и не могут опереться на исторические традиции феодализма (то есть на аристократию, некогда почитаемую народом). У них нет обетованной страны, а потому им нечего обещать.

В течение большой части девятнадцатого века и всего двадцатого капитализм стоял пере лицом внутреннего социализма и внешнего коммунизма. Но теперь у этих идеологий нет будущего – они ушли в историю. Остался один капитализм.

ПРИМЕЧАНИЯ

Глава 3

1. "Oil," The Economist, July 15, 1995, p. 88.

2. Clyde Prestowitz, "Good but Not Good Enough," World Link, March/April 1994,

p. 31.

3. Kenneth Gooding, "Metals Analysts Expect Fall in Russian Nickel Exports," Financial Times, May 2, 1995, p. 23.

4. Adi Ignatius, "Former U. S. Executives Advise Russians How to Convert Military

Factories," Wall Street Journal, June 26, 1992, p. D7.

5. Jenny Luesby, Mikki L. Tait, and Chrystia Freeland, "Australia "Furious' at Soaring

CIS Wool Exports," Financial Times, August 24, 1995, p. 5.

6. Craig R. Whitney, "West European Companies Head East for Cheap Labor," New

York Times, February 9, 1995, p. Dl.

7. "Making Shoes in Brazil," The Economist, June 24, 1995, p. 61.

8. Richard Eckaus, The Metamorphosis of Giants: China and India in Transition, MIT

Working Paper, March 1994.

9. "Statistics Cheats Disrupt China's Economic Plans," South China Morning Business

Post, August 18, 1994, p. 1.

10. "China: Not So Miraculous?" The Economist, May 27, 1995, p. 63.

11. "Survey: China," The Economist, March 18, 1995, p. 9.

12. Paul R. Gregory and Robert С Stuart, Soviet Economic Structure and Performance

(New York: Harper and Row, 1990), p. 356.

13. "Survey: Russia's Emerging Market," The Economist, April 8, 1995, p. 4.

14. "Rural Discontent Sparks Alarm," South China Morning Post, February 13, 1995,

p. 1; "Survey: China," The Economist, March 18, 1995, p. 23.

15. United Nations, Statistical Yearbook for Asia and the Pacific (New York, 1993),

pp. 86, 150.

16. "Fund Reviews China's Economy, It's Big," New York Times, May 10, 1993, p. 1.

17. John Gittings, "Chinese Whispers in a Vacuum," Guardian, February 3, 1995,

p. 26.

18. John D. Friske, Chinese Facts and Figures Annual Handbook, Vol. 18 (Beijing:

Academic International Press, 1994), p. 114.

19. Alice H. Amsden, Jacek Kochanowicz, and Lance Taylor, The Market Meets Its

Match: Restructuring the Economies of Eastern Europe (Cambridge, Mass.: Harvard University Press, 1994).

20. Michael W. Bell, Hoe E. E. Khor, and Kalpana Kochhar, China at the Threshold of a

Market Economy, International Monetary Fund Report No. 107, September 1993, p. 16.

21. Ibid., p. 58.

22. Michael Specter, "Russia's Fall Grain Harvest Seen as the Worst in 30 Years," New

York Times, October 10, 1995, p. A10.

23. Wanda Tseng et al., Economic Reform in China, International Monetary Fund Report No. 114, November 1994.

24. Dun's Asia/Pacific Key Business Enterprises, 1993/94 (Sydney, Australia: Dun

and Bradstreet Information Series, 1994), p. 223.

25. Jeffrey D. Sachs, Reforms in Eastern Europe and the Former Soviet Union in Light of

East Asian Experience (Cambridge, Mass.: Harvard Institute for Economic Development, 1995), p. 44.

26. Платежные ведомости из архивов компании «Форд Моторз».

27. "USSR," The Economist, July 13, 1991, p. 110.

28. John Maynard Keynes, The General Theory (London: Macmillan & Co., 1936), p. 383.

29. "A Survey of Vietnam," The Economist, July 8, 1995, p. 4.

30. Keith Bradsher, "Skilled Workers Watch Their Jobs Migrate Overseas," New York Times, August 28, 1995, p. 1.

31. Andrew Stark, "Adieu, Liberal Nationalism," New York Times, November 2, 1995, p. A

Страница 3 из 7 Все страницы