Глава 5

Плита третья: демография, рост, движение, старение

Рост

Сэр Томас Мальтус ошибался в отношении скорости роста населения Европы в девятнадцатом веке. Он говорил о неизбежном голоде при той скорости роста, какая была в его время, но эта скорость резко снижалась. Через сто пятьдесят лет, в конце двадцатого века, б`oльшая часть развитого мира была ниже нулевого роста популяции (НРП). Но в третьем мире после Второй мировой войны развитие пошло в точности по обратному пути[.1] Проценты роста популяций там росли, по мере того, как снижались проценты смертности; особенно резко снизилась смертность в течение первого года жизни, вследствие применения современных медикаментов и мер здравоохранения (чистая вода, вакцинация, антибиотики). Произошел популяционный взрыв.

Например, в Индии цифры рождаемости и смертности в 1941 году были приблизительно равны и составляли 45 на тысячу. В 1991 году смертность упала до 9,9 на тысячу, а рождаемость также упала, но только до 29 на тысячу. В результате в течение последних четырех десятилетий темп роста популяции оставался примерно постоянным – на уровне 2 процентов в год – и это происходило в стране, которая в начале двадцать первого века, вероятно, будет иметь самое многочисленное в мире население.[2]

По предсказаниям Всемирного Банка, население мира вырастет с нынешних 5,7 миллиарда человек до 8,5 миллиарда в 2030 году.[3] В этих прогнозах Всемирного Банка устрашает не столько 50 процентов роста – то есть прирост в 2,8 миллиардов человек – сколько тот факт, что 2 миллиарда из них родятся в странах, где дневной заработок меньше 2 долларов. Эти страны просто не будут в состоянии сделать инвестиции, необходимые, чтобы обеспечить свое население водой – не говоря уже о том, чтобы дать им образование и нужные для выживания орудия труда. Если прибавить сюда проблемы вроде СПИДа (в Зимбабве инфицированные составляют, по оценкам, 20-25 процентов), то нетрудно предвидеть связанное с ростом населения бедствие.[4]

Непосредственную проблему составляет не пища, а вода. Если будет вода, то можно выращивать пищу на землях, где ее теперь не выращивают.[5] И точно так же, без воды производство пищи падает. В настоящее время восемьдесят бедных стран с 40 процентами мирового населения уже страдают от недостатка воды, угрожающего причинить ущерб сельскому хозяйству.[6] Но дело не в самой воде, потому что сама по себе вода не составляет проблемы, а в доступной воде. Имея достаточно денег, можно опреснять океанскую воду и выращивать пищу там, где ее раньше не выращивали, как это делают в Саудовской Аравии. Но опреснение и инфраструктура, нужная для доставки воды в место ее использования (трубы и насосные станции), чрезвычайно дороги.[7] Если выполнить соответствующий анализ, то оказывается, что доставка полученной таким образом пресной воды на поля внутри Аравийской пустыни, где выращивается пища, требует больше энергии, чем содержится в выращенной на этих полях пище. О подобных инвестициях могут думать только очень богатые страны, такие, как страны Персидского залива, да и там они не имеют смысла. В местах, богатых по другим стандартам, таких, как Гонконг, опреснительные установки уже поставили на консервацию, так как они были слишком дороги даже для получения питьевой воды.

Если скорость роста населения в бедных странах не уменьшится – причем живущие вне этих стран вряд ли могут что-нибудь сделать, чтобы замедлить этот рост – то легко предвидеть, что некоторым частям мира угрожает в двадцать первом веке весьма мальтузианское будущее. Популяции попросту продолжают расти, пока не наталкиваются на пределы недоедания. Первой встретится с этими пределами тропическая Африка. Ее население резко возрастает, ресурсы продовольствия далеко отстают, а доходы на душу населения ниже, чем они были в середине шестидесятых годов, когда многие из этих стран получали независимость.

Снижение процентов роста населения в 70-ые годы вызвало иллюзорный оптимизм в отношении населения мира. Снижение было реальным, но все оно относилось к Китаю. Размеры этой страны (1,2 миллиарда человек) и ее политика контроля рождаемости (один ребенок в семье) оказали резкое воздействие на процент роста населения Земли. Китайская политика остается в силе, но дальнейшее снижение зависит теперь от развития событий вне Китая. В настоящий момент замедление и ускорение роста в разных странах в основном уравновешивают друг друга.[8]

Максимальный рост человеческих популяций составляет около 4 процентов в год, и в наше время некоторые скорости роста не очень далеки от этого предела. Но в течение последнего столетия ни в одной стране средний экономический рост не превосходил 3,6 процента в год. Если бы в последние сто лет население Соединенных Штатов росло на 3,5 процента в год, то сейчас доход на душу населения был бы ниже, чем во время Гражданской войны, потому что средний экономический рост за это время составлял лишь 3,1 процента в год.

Как показывает простая арифметика, чтобы реальный доход на душу населения мог расти, рост населения должен быть меньше, чем экономический рост. При среднем росте населения 3 процента на Ближнем Востоке и в Африке и 2 процента в Южной Азии и Латинской Америке, эти регионы в целом могут иметь значительный темп реального экономического роста, но при этом не продвигаться в повышении реального дохода на душу населения.[9]

Вдобавок к этому, люди являются первичным источником загрязнения и деградации среды. По мере роста населения качество окружающей среды может только ухудшаться. Проекты по защите среды – всего лишь задерживающие меры, стремящиеся замедлить эту деградацию. Американский ребенок, родившийся в 1990 году, произведет за время своей жизни 1 миллион килограммов атмосферных отходов, 10 миллионов килограммов жидких отходов и 1 миллион килограммов твердых отходов. Чтобы иметь средний американский уровень жизни, он должен будет потребить 700000 килограммов минералов, 24 миллиарда Британских Тепловых Единиц энергии (что равносильно 4000 баррелей нефти), 25000 килограммов растительной пищи и 28000 килограммов животных продуктов (что означает забой 2000 животных).[10]

Можно спорить по поводу того, будет ли третий мир голодать, но нет сомнения в том, как повлияют проценты роста популяции на экономические успехи тех стран третьего мира, которые не сумеют контролировать рост своей популяции. В каждой стране, сумевшей вступить в развитый мир, рост населения оставался в течение столетия не выше 1 процента. Причины этого просты. Прежде чем доход на душу населения начнет расти, новые люди должны быть снабжены производственными ресурсами, позволяющими им создавать хотя бы существующий средний доход.

Чтобы новый американец стал средним американцем, уже существующие американцы должны сделать, в расчете на одного человека, 250000 долларов инвестиций на образование, на необходимую инфраструктуру, заводы и оборудование, жилища и еду, прежде чем этот новый американец достигнет рабочего возраста. При росте населения 4 процента в год (то есть прибавлении 10,5 миллиона человек ежегодно), американцам понадобилось бы инвестировать 2,7 триллиона в год, чтобы удержать от падения доход на душу населения, но полный ВВП Америки составляет всего 7 триллионов долларов. Это значит, что пришлось бы затрачивать чуть меньше сорока процентов всего производимого в Америке, чтобы делать из новых американцев средних американцев. Если учесть потребности и желания существующих американцев, относящиеся к их личному потреблению, то попросту не останется денег, чтобы инвестировать их в деятельность, необходимую для повышения уровня жизни этих уже существующих американцев.

Прямо выражаясь, это значит, что люди, родившиеся в бедных странах с быстрым ростом населения, умрут в бедных странах. Никакая внутренняя организация, никакая внешняя помощь не может преодолеть высокий процент роста населения. Что бы мы ни думали о способности мира произвести достаточно еды, возникнут большие разрывы в доходах – не только между третьим миром и первым миром, но и между теми частями третьего мира, которые сумеют контролировать свое население, и теми, которые не сумеют.

При нынешних тенденциях, продолженных в будущее, можно ожидать бедствий в некоторых регионах, но важно заметить, что популяционные предсказания весьма ненадежны. Можно объяснять различными факторами, почему люди имеют б`oльшие или меньшие семьи, но для любого объяснения где-нибудь в мире найдутся контрпримеры. Традиционная мудрость говорит, что в популяциях, которые подвергаются модернизации, урбанизации, становятся богаче и получают большее образование, процент роста популяции убывает.[11] Страны Персидского залива имеют все эти характеристики, но в то же время рост их популяции относится к самым быстрым в мире.

Движение

Будущий рост населения мира вызывает значительную неуверенность, но не вызывают сомнений массовые движения населения из третьего мира в страны первого мира. В 80-ые годы 7,9 миллиона человек легально въехало в Соединенные Штаты, и 7,3 миллиона легально въехало в остальные страны первого мира.[12] По оценкам, в 1992 году в Соединенных Штатах нелегально проживало 3,4 миллиона иностранцев (из которых около 2 миллионов прибыло в 80-ых годах).[13] В 90-ых годах иммиграция возросла, и к 1995 году 9 процентов всех американцев были люди, родившиеся за границей, с весьма неравномерным распределением по штатам – в том числе 25 процентов жителей Калифорнии не были уроженцами нашей страны.[14] Внутри третьего мира миллионы людей перемещаются из несколько более бедных стран в несколько более богатые – более 2 миллионов в год в одной только Азии.[15] Вдобавок в мире есть 23 миллиона беженцев. Всего есть около 100 миллионов человек, живущих вне стран, где они родились.[16]

Происходящее в наши дни нельзя сравнить ни с чем, кроме массовых миграций в конце девятнадцатого и в начале двадцатого столетия (когда в Соединенные Штаты ежегодно въезжало 650000 человек), но миграции того времени имели совсем иной характер.[17] Некоторые из въезжавших индивидов были бедны (американцы склонны преувеличивать число тех, кто был в самом деле беден), но по большей части это были семьи среднего класса, или нижнего слоя среднего класса, перемещавшиеся из богатых стран (Англии, Германии, Италии) в малонаселенные страны (Соединенные Штаты, Аргентина и т.д.). Эти малонаселенные страны нуждались и в людях, и в неквалифицированной рабочей силе. Нынешние индустриальные страны не нуждаются ни в том, ни в другом. Мигрирующие люди энергичны и часто сообразительны, но прежде чем они станут полезными гражданами развитого мира, им понадобятся крупные инвестиции в их квалификацию.

Несомненно, можно было бы спроектировать такую иммиграционную политику, которая способствовала бы экономическому росту Америки, а не подрывала бы этот рост. Можно было бы допускать индивидов, исходя из их квалификации и из денег, которые они хотели бы инвестировать в Америке.[18] Можно было бы исключать тех, кто нуждается в социальных услугах, например, в образовании. Можно было бы допускать только квалифицированных молодых людей, чтобы сохранить достаточно высокое отношение числа работающих налогоплательщиков к числу престарелых, живущих на пенсию.[19] Но такую иммиграционную политику, ориентированную на рост, надо было бы принять и проводить в жизнь. То и другое, по-видимому, неосуществимо. Иммиграционная политика Америки в близкие к нам времена, при всех ее изменениях, никогда не была ориентирована на рост, и никогда не проводилась в жизнь.

Мотивом эмиграции было отчасти притяжение к более высоким доходам в первом мире, и отчасти отталкивание от нищеты в третьем мире. Если темп роста населения будет следовать предсказаниям Всемирного Банка, то факторы отталкивания будут огромны. Влияние снижающегося уровня жизни на миграцию можно проследить по перемещениям из Мексики в Соединенные Штаты после мексиканского финансового кризиса и связанного с ним резкого снижения уровня жизни в Мексике в конце 1994 года. В первом квартале 1995 года число людей, добивавшихся гражданства Соединенных Штатов, удвоилось, а пограничная охрана произвела 1,4 миллиона арестов – на 30 процентов больше, чем в предыдущем году – причем на каждого задержанного приходилось не менее двух, перешедших границу без задержания.[20]

Но если даже зловещие популяционные предсказания Всемирного Банка ошибочны, то факторы отталкивания должны привести к столь массовым движениям населения, каких мир никогда не видел. Причины этого просты. Стоимость транспорта чрезвычайно снизилась.[21] Даже относительно бедные люди могут позволить себе купить билет в самолет, чтобы перелететь на другую сторону мира. Прежде была только одна граница, через которую можно было пешком перейти из страны третьего мира с низким доходом в страну первого мира с высоким доходом (граница между Мексикой и Соединенными Штатами), но теперь, после конца коммунизма, есть много мест с большим экономическим разрывом, то есть разрывом между странами с резко отличающимся уровнем доходов, достаточно близкими друг к другу (например, Восточная и Западная Европа, Китай и Япония).

Еще важнее тот факт, что впервые в истории электронные средства информации создали мир, где даже в самых примитивных деревнях Земли люди регулярно смотрят по своему деревенскому телевидению, каков уровень жизни в самых богатых странах мира. Изображение жизни в телевидении и уровень жизни средней телевизионной семьи часто намного превосходит уровень средней американской семьи, но люди, которые смотрят их по деревенскому телевидению, думают, что все это существует для средних американцев. Живя в бедности и видя этих богатых людей по телевидению, бедный житель деревни испытывает непреодолимое стремление куда-то из нее уйти! Даже в Японии, с ее несравненной системой социального контроля, теперь живет, как полагают, более миллиона незаконных иностранных рабочих.[22]

Посмотрите на бедного мексиканского крестьянина. Недалеко от него Калифорния, где доход на душу населения в двадцать раз выше, чем в Мексике. Что может случиться с ним, если он попытается перейти границу? В худшем случае его поймают, посадят в автобус и отошлют домой. Его усталые ноги отдохнут. Если он будет продолжать свои попытки, он в конце концов добьется своего. Калифорния не посадит его в тюрьму. Это слишком дорого. Впрочем, если принять во внимание жилую площадь на человека, еду, телевидение, спортивное оборудование и т.п., то уровень жизни в калифорнийской тюрьме выше, чем в бедной мексиканской деревне.

То, что происходит между Мексикой и Соединенными Штатами, повторяется между Северной Африкой и Европой. Рождаемость возрастает, выталкивая людей из своей страны. Разрыв в доходах притягивает людей к северу. Как и в Соединенных Штатах, наплыв иммигрантов вызывает немалую враждебность населения – во Франции, в Испании и в Италии.[23]

Движение от бедности к богатству – это нечто совсем иное, чем движение из богатых мест в ненаселенные места. Исторический факт состоит в том, что средний иммигрант, приезжавший в Соединенные Штаты, имел лучшее образование, чем средний коренной американец, и дети иммигрантов дольше оставались в школе. В течение пятнадцати лет доходы иммигрировавших семей достигали уровня доходов коренных американцев, а через тридцать лет превышали их. Они всегда реже прибегали к уэлферу, чем коренное население.[24]

Но в наше время иммиграция сложнее. По образованию иммигранты старше двадцати пяти лет бимодальны по отношению к родившимся в Соединенных Штатах. [Распределение некоторой случайной величины называется бимодальным, если у него есть два максимума (например, в рассматриваемом дальше случае максимум высоко образованных и максимум низко образованных иммигрантов). (Примеч. перев.)] Для такого иммигранта вероятность иметь степень бакалавра на 42 процента выше, чем для коренного американца, но в то же время для него на 112 процентов ниже, чем для коренного американца, вероятность не иметь законченного среднего образования.[25] Несмотря на огромную дисперсию, [Дисперсией случайной величины называется ее разброс вокруг ее среднего значения, измеряемый средним значением квадрата ее отклонения от среднего. Большая дисперсия означает, что есть много значений величины, далеких от среднего. (Примеч. перев.)] нынешние иммигранты в среднем менее образованы, более склонны бросать среднюю школу, и имеют доход, по-видимому, не догоняющий доход коренных американцев (см. таблицу 5.1).

С учетом образования, недавние иммигранты начинают со значительно меньшей заработной платы, чем ранние иммигранты.[26] Нынешняя экономика очень мало нуждается в необученной неквалифицированной рабочей силе. Многие из нынешних иммигрантов – несомненно очень хорошие люди (умные, энергичные, трудолюбивые), но без образования и профессиональной подготовки они будут представлять небольшую экономическую ценность. Кто же заплатит за образование, необходимое, чтобы сделать из них продуктивных, самостоятельных людей? Если посмотреть на калифорнийскую законодательную инициативу, принятую на выборах в ноябре 1994 года (предложение 187) [Имеется в виду результат референдума в штате Калифорния, ограничившего права иммигрантов из Мексики на государственные пособия. (Примеч. перев.)], то становится ясно, что коренные американцы не хотят платить за образование иммигрантов. Но если они не хотят платить, то кто заплатит? Если на это отвечают «никто», это значит, что Америка приняла неявное решение устроить внутри своего общества первого мира другое – общество третьего мира. Ведь если иммигрантов лишают образования, это не убедит их вернуться к себе домой. Впрочем, они не получат образования и там.

Иммигранты прошлого приезжали в страну без системы социального обеспечения. Нынешние приезжают в страну, где она есть.[27] И хотя люди не переселяются просто для того, чтобы получать уэлфер, уэлфер снижает риск переселения. Иммиграция – тяжкое дело. Около трети из тридцати миллионов иностранцев, прибывших в Соединенные Штаты между Гражданской войной и Первой мировой войной, вернулось к себе домой.28 Непосредственно после Второй мировой войны иммигранты были менее склонны пользоваться системой уэлфера, чем коренные американцы, но для нынешних иммигрантов более вероятно быть на уэлфере, чем для коренных американцев, и если они на уэлфере, то в расчете на человека это обходится дороже (см. таблицу 5.1). В итоге получаются затраты на человека примерно вдвое больше, чем на коренного американца.29

Таблица 5.1

Социоэкономические характеристики иммигрантов и коренных жителей

Источник: George J. Borjas, “The Economic Benefits of Immigration”,

Journal of Economic Perspectives, Spring 1995, p.4

Между группами иммигрантов существуют большие различия в пользовании уэлфером. Некоторые группы получают очень хорошие экономические результаты, а другие – очень плохие. В Калифорнии семьдесят семь процентов лаосцев и камбоджийцев находятся на уэлфере. Семь штатов с наибольшим числом нелегальных иностранцев ежегодно затрачивают около 4 миллиардов на их здравоохранение, образование и содержание в тюрьмах, в то время как налоги, уплачиваемые этими нелегальными иностранцами, составляют меньше двух миллиардов.[30] Республиканский «Контракт с Америкой» обязуется прекратить всякую помощь и легальным, и нелегальным иммигрантам, если они моложе семидесяти пяти лет.[31] Впрочем, трудно представить себе существование бок о бок людей с доходами третьего мира, лишенных правительственной помощи, но платящих налоги, и людей с доходами первого мира, получающих правительственную помощь, но не платящих налогов. Трудно предсказать, какие из этого могут произойти социальные и политические последствия.

Повсюду в развитом мире растут, как грибы, антииммиграционные движения. В первом туре президентских выборов во Франции в 1995 году крайне правый кандидат Жан-Мари Лепен получил 22 процента голосов работников физического труда, сильную поддержку в богатых областях и 15 процентов всех голосов, выступая с требованием изгнать из Франции три миллиона иммигрантов.[32]

Назревают массовые движения популяций. Хотя их, вероятно, нельзя остановить, их можно было бы сдержать, если бы американцы согласились принять ряд мер, которые они теперь отказываются принять: ввести национальное удостоверение личности со строгими штрафами для каждого, кто нанимает человека без этого удостоверения; часто и повторно проверять удостоверения личности каждого человека, чтобы установить, что он находится в стране легально; быстро депортировать каждого, не имеющего необходимого удостоверения. Удостоверения личности можно было бы регулярно проверять на контрольных пунктах, какие у нас есть теперь в аэропортах и на других видах транспорта. На автомобильных дорогах некоторые из кабин, где взимается пошлина, можно было бы использовать для выборочной проверки удостоверений личности. Наконец, на таких границах, как граница между Мексикой и Соединенными Штатами, можно было бы построить проволочные ограды с током высокого напряжения. Без такой политики тех, кто хочет мигрировать, нельзя остановить.

Старение

Но в действительности взрывчатая часть вулкана, разогреваемого демографией, заключается в старении мирового населения. Возникает новый класс людей. Впервые в истории наши общества будут иметь очень большую группу экономически бездеятельных пожилых людей, зажиточных избирателей, требующих дорогостоящего социального обслуживания, такого, как медицинское, и получающих б`oльшую часть своего дохода от правительства. Они отягощают государство всеобщего благосостояния, подрывают государственные финансы и угрожают инвестициям, которые все общества должны делать ради своего будущего.

В 1900 году 4 процента американского населения было старше шестидесяти пяти лет. Теперь люди старше шестидесяти пяти лет составляют 13 процентов населения.[33] После 2013 года число престарелых в Америке будет очень быстро расти, поскольку поколение так называемого «бума младенцев», начавшегося в 1947 году, достигнет шестидесяти пяти лет и начнет уходить на пенсию. Если в настоящее время на каждую выплачиваемую пенсию приходится 4,5 работающих, то в 2030 году будет только 1,7 работающих, с которых можно будет брать налоги для оплаты одной пенсии.[34]

Во многих богатых и бедных странах процент населения старше шестидесяти пяти лет к 2025 году удвоится.[35] В Японии в 2025 году, как предполагается, пожилые будут составлять 26 процентов населения. В Соединенных Штатах трудно предсказать, какую долю населения составят престарелые, поскольку она сильно зависит от численности предполагаемой иммиграции – источника молодых людей – но пожилых будет не меньше 20 процентов населения.[36]

Соединенным Штатам грозит явление, которое можно было бы назвать «кошмаром дважды по сорок». В среднем люди старше шестидесяти пяти лет получают чуть больше 40 процентов своего дохода от государства (точнее, 41 процент).[37] И чуть меньше 40 процентов престарелых (точнее, 38 процентов) получают не менее 80 процентов своего дохода от государства. (При этом шестьдесят два процента получают не менее 50 процентов). Заметим для сравнения, что лишь 35 процентов получают деньги из частных пенсий.[38]

Эта огромная передача ресурсов превратила престарелых в избирателей, заинтересованных в одном вопросе (увеличит или уменьшит правительство их пенсии и медицинские льготы). В демократиях такие избиратели, заинтересованные в одном вопросе, оказывают непропорциональное влияние на политический процесс, поскольку их голоса не раскалываются из-за расхождения интересов в других вопросах.

Нужды и требования престарелых уже потрясли до основания государство всеобщего благосостояния, практически его разорив. Если прибавить к платежам престарелым выплату процентов по национальному долгу, имея в виду, что нынешние бюджетные дефициты возникают от нашего нежелания оплачивать нынешние расходы на престарелых, то видно, что эти платежи и проценты поглощают государственный бюджет. Спроектируйте эти цифры в будущее, и вы увидите, что правительство просто разоряется. Обнаружится, что оно обещало престарелым больше, чем может собрать в виде налогов с работающих.

В наши дни уэлфер и платежи процентов (в последние годы накопившиеся главным образом из-за платежей престарелым) отнимают 60 процентов всех поступлений налогов. (Если исключить проценты по национальному долгу, то половина федерального бюджета идет престарелым.[39]). Если не изменятся нынешние законы, то к 2003 году на это уйдет 75 процентов, а к 2013 году – 100 процентов.[40] В Западной Европе нынешние программы для престарелых потребуют к 2030 году 50 процентов ВВП. В Восточной Европе дела обстоят еще хуже, поскольку коммунисты дали престарелым еще более щедрые обещания. Польша отдает своим престарелым б`oльшую часть ВВП, чем любая другая страна в мире (21 процент).[41]

Чтобы удовлетворить престарелых, в государственных бюджетах сокращается все остальное. Если оставить в стороне пожилых, то внутренние расходы в Соединенных Штатах упали за последние двадцать лет с 10 до 7 процентов ВВП.[42] В Организации Экономического Сотрудничества и Развития (OЭСР), которая представляет собой ассоциацию развитых стран, общие социальные расходы на людей старше шестидесяти пяти лет, в расчете на одного человека, в пять раз превосходят расходы на людей от пятнадцати до шестидесяти четырех лет.[43] Что еще более важно, расходы на престарелых истощают государственные бюджетные инвестиции в инфраструктуру, образование и исследование и развитие – упавшие за двадцать лет с 24 до 15 процентов федерального бюджета.[44]

Расходы на престарелых – это не вопрос о справедливости или о лишениях. В 1970 году процент престарелых, живших в бедности, был выше, чем процент бедных в любой другой части населения. Теперь среди престарелых меньше бедных людей, чем в любой другой группе населения. Для многих в Соединенных Штатах уход на пенсию в действительности означает повышение реального уровня жизни. Сбережения не работающих возрастают больше, чем убывают сбережения работающих.[45]

Учитывая величину семьи, прирост капитала, налоги штатов и федеральные налоги, неденежные льготы, такие, как страхование здоровья и школьные ленчи, а также вмененные прибыли на акционерный капитал, заключенный в жилищах, где проживают собственники, престарелые имеют доход на человека, поразительным образом превосходящий на 67 процентов доход на душу населения в целом.[46] Если рассматривать только денежный доход, то в 60-ые годы средний семидесятилетний человек тратил лишь 60 процентов по сравнению с тридцатилетним. Сейчас этот семидесятилетний тратит на 20 процентов больше.[47] Одни только государственные расходы на престарелых дают им доход на человека, составляющий 60 процентов американского среднего.[48] В Германии и Франции перечисления престарелым доставляют им доходы, равные 80 процентам средних.[49]

Престарелые также намного богаче не престарелых.[50] Люди от шестидесяти пяти до семидесяти пяти лет имеют 222000 долларов чистых активов, против 66000 долларов у людей от тридцати пяти лет до сорока четырех.[51]

Конечно, престарелые не хотят сокращения своих льгот. Альтернатива состоит в повышении налогов, но и это очень непривлекательный выбор. Нынешний 15-процентный налог на социальное обеспечение пришлось бы довести к 2029 году до 40 процентов, чтобы предоставить обещанные льготы.[52] В дальнейшем, при сохранении существующих законов и при пессимистической точке зрения на расходы по медицинскому обслуживанию престарелых, можно предвидеть возрастание этого налога до 94 процентов.[53] Так называемая бухгалтерия поколений приводит к весьма тревожным предсказаниям будущих процентов налогообложения. Налоговая система рушится.

В течение последних двадцати пяти лет многие из наших программ пособий неявно оплачивались за счет сокращения расходов на оборону, начиная с их максимальной величины во время вьетнамской войны. Но даже после окончания холодной войны и при готовности сокращать военный бюджет (между тем как новое республиканское большинство заявляет о своем нежелании дальше его сокращать), для такого перемещения затрат остается мало возможностей. Расходы на оборону упали теперь ниже 4 процентов ВВП, и если бы даже Америка готова была довести их до нуля, то час истины для государства всеобщего благосостояния был бы лишь отсрочен на несколько лет.

Пенсии зависят от предоставляемых льгот и от их размеров. Медицинское обслуживание престарелых зависит также от технологии. В настоящее время все более дорогие технологии постоянно увеличивают расходы на душу населения. Хотя эти расходы сильно различаются в разных странах, в последнем десятилетии доля расходов на здравоохранение по отношению к ВВП возрастала во всех странах ОЭСР, кроме Швеции и Ирландии.[54]

Расходы на престарелых существенно изменили нашу бюджетную систему. В 60-ые годы правительство получало так называемый бюджетный дивиденд. Но если бы в те годы был даже большой дефицит, а правительство просто ничего не делало бы (не вводило никаких новых законов), то через несколько лет оно стало бы получать бюджетный избыток. При экономическом росте налоговые поступления росли быстрее правительственных расходов. Но теперь происходит обратное. Даже при быстром экономическом росте и без новых программ, государственные расходы растут быстрее, чем налоговые поступления, вследствие пособий на возрастающую популяцию престарелых. Если правительство ничего не делает, дефицит быстро растет.

Все сокращения бюджета и повышения налогов в первые два года президентства Клинтона принесли лишь небольшое облегчение. В 1996 году дефицит будет опять быстро расти, даже если не будет принято никаких новых расходных программ. Другие правительства стоят перед той же проблемой, что и президент Клинтон. Даже Швеция, где во многих отношениях было изобретено государство всеобщего благосостояния, и где его политическая поддержка все еще не меньше, чем в любой другой стране, вынуждена производить сокращения.[55]

Вместо бюджетных дивидендов, правительства всего мира сталкиваются теперь со структурными бюджетными дефицитами, которых не может устранить экономический рост. Если рассмотреть положение Семерки (крупнейших в мире экономических держав), то их структурные дефициты в 1993 году, которые существовали бы даже при полной занятости, составили 3 процента ВВП в Германии, Соединенных Штатах, Франции и Канаде, 5 процентов в Англии и более 7 процентов в Италии.[56] Лишь Япония была в лучшем положении, со структурным дефицитом менее чем в 1 процент, но Япония стоит перед лицом самой быстрорастущей популяции престарелых во всем промышленном мире, и нынешний небольшой структурный дефицит Японии должен в будущем резко возрасти.

Во странах ОЭРС с 1974 до 1994 года общий государственный долг вырос с 35 до 71 процента ВВП, не считая предстоящего выполнения краткосрочных обязательств по пенсиям и здравоохранению.[57] В 1995 году лишь одна из стран ОЭРС, богатая нефтью Норвегия, рассчитывает на бюджетный избыток.[58 ]

В техническом смысле престарелые Соединенных Штатов могут возразить, что пенсионная часть их пакета льгот не отягощает государственный долг, поскольку пенсионная часть социального обеспечения – но не медицинская часть – доставляет избыток, а именно, поступления от целевых налогов превосходят расходы. Но это иллюзия. Чтобы оценить последствия для государственного бюджета, надо рассматривать общий доход и общий расход как одно целое. Если у правительства дефицит всего бюджета в целом, то не имеет значения то обстоятельство, что в части бюджета есть избыток из-за бухгалтерской условности, выделяющей для некоторого сектора расходов больше налогов, чем ему требуется. Каковы бы ни были эти условности, в том, что касается экономики, правительства просто расточительны. Важно то, чт`o стимулирует расходную часть бюджета. Стимулятор – это престарелые.

Проблема задолженности из-за выплат престарелым совсем несложна. Предположим для простоты расчета, что налоги составляют 30 процентов ВВП, и что рыночная норма прибыли равна 10 процентам. Если государственный долг достигает 300 процентов ВВП, то весь государственный доход приходится тратить на оплату процентов по непогашенному долгу, и не остается денег ни на что другое. Бельгия, Италия и Канада уже стоят перед этим пределом (см. таблицу 5.2).

Таблица 5.2

Долг в процентах ВВП

Источник: ОECD. Cited in “Public Sector Finances”, The Economist,

July 8, 1995, p.115

В Бельгии государственный долг составляет 142 процента ВВП, а краткосрочные пенсионные обязательства, кроме того – 165 процентов ВВП (см. таблицу 5.2). На краткосрочные пенсионные обязательства не выплачиваются проценты, но если правительство будет это делать (что необходимо, чтобы не подрывать дальнейшие государственные бюджеты), то при норме прибыли в 10 процентов правительство должно будет собирать в виде налогов 30,7 процента ВВП только для уплаты процентов на свои долги. Кроме того, правительство собирает с молодых 10 процентов ВВП для выплаты пенсий престарелым. Если прибавить еще кое-что на здравоохранение, то Бельгии придется собирать налоги в размере 50 процентов ВВП только для финансирования уплаты процентов и пособий престарелым.[59] Неудивительно, что эти расходы изгнали из бельгийского бюджета все инвестиции. Расходы на ИР далеко отстают от нормального европейского уровня и составляют лишь одну треть уровня Соединенных Штатов.

Хотя престарелым и нельзя отдать все наши экономические ресурсы (есть и другие вещи, которые просто необходимо финансировать, например, полицию и пожарную охрану), неизвестно, каким образом можно сдержать в демократическом обществе рост пособий для престарелых. Если даже они составляют всего 13 процентов населения, они столь сильны, что ни одна политическая партия не хочет с ними ссориться.

Программа «Контракт с Америкой» лидера большинства в палате депутатов Ньюта Гингрича более чем отчетливо исключает престарелых из своих планов сокращения государственных расходов. Она обещает больше тратить на престарелых – повысив размер дохода, который они получат до сокращения социальных льгот, и снизив налоги на социальные льготы, уплачиваемые индивидами с высоким доходом.[60]

Консервативный французский министр финансов Ален Мадлен должен был уйти в отставку лишь по той причине, что предложил заставить государственных служащих вносить больший вклад в свое пенсионное обеспечение.[61]

Задолго до того, как престарелые станут в техническом смысле большинством населения, они будут политически неодолимы, поскольку люди моложе восемнадцати лет не могут голосовать по закону, а люди от восемнадцати до тридцати лет чаще всего не голосуют. Конфронтация с экономическими требованиями престарелых должна стать решающим испытанием демократии. Смогут ли демократические правительства сократить льготы группы избирателей, близкой к большинству?

В настоящее время – не могут. Президент Клинтон назначил комитет для выработки рекомендаций, как изменить эту систему, но члены его могли только доложить, что «не могут согласиться ни с какими конкретными предложениями замедлить рост социального обеспечения (Social Security), бесплатной медицинской помощи (Medicare) или других программ государственных льгот», хотя они и согласились с тем, что если ничего не делать, то при существующих программах государственный дефицит к 2030 году возрастет в восемь раз.[62]

Демократия еще не является видом, выжившим в борьбе за существование. В смысле всеобщего голосования, ей меньше ста лет. Она должна встретиться с решающим испытанием в виде престарелых. Может ли она сократить льготы, получаемые большинством ее избирателей? В случае отрицательного ответа, у нее нет долговременного будущего. Нужны другие инвестиции, которые невозможно будет сделать, не взяв под контроль эти льготы.

Политические проблемы создаются не только политической силой все более многочисленных престарелых. Льготы по уровню дохода (то есть льготы, убывающие по мере возрастания дохода и богатства) привели бы к резкому снижению затрат, но такой мере противятся не только престарелые с доходами и богатством выше среднего. Все мы в конце концов стареем, и все мы, особенно пожилые, предпочли бы тратить собственные деньги на удовольствия жизни, предоставив правительству платить за наши жизненные потребности, когда мы состаримся. Таким образом, менее щедрые программы в конечном счете менее щедры не для каких-то них, а для нас.

Даже для молодых людей, еще не беспокоящихся о выходе на пенсию, перемена, которая заставила бы престарелых больше платить по своим счетам, не лишена оборотной стороны. Такая перемена означала бы, что молодым людям пришлось бы оплачивать некоторые нужды своих родителей, которые не смогут уже удовлетворить их из своего бюджета (или не оплачивать, но испытывать за это чувство вины). Что еще хуже, если у престарелых есть средства, из которых им пришлось бы платить, то для молодых людей это означало бы уменьшение наследства.[63] Такой молодой человек не получит дом, или портфель акций, которые он рассчитывал унаследовать, так как они будут проданы, чтобы оплатить медицинские счета, или доставить замену ежемесячной пенсии. Молодые люди не захотят потерять свое наследство.

Политический смысл этого ясен. Если ограничить предоставление льгот престарелыми семьями с низким доходом, это снизит затраты и улучшит экономическую эффективность (деньги попадут к тем, кому они больше всего нужны), но этот курс скоро потеряет политическую поддержку.

Часто предлагают в качестве решения сбалансированное дополнение к бюджету. Но это не решение. Можно провести сбалансированное дополнение к бюджету, но оно не будет иметь значения, если политики не захотят и не смогут сократить пособия для престарелых. Если те, кто делает законы, не хотят подчиняться духу закона, они всегда могут этого избежать. Для этого им просто надо тратить больше поступающих доходов, оправдывая это какими-нибудь примечаниями мелким шрифтом, которыми принято сопровождать любое сбалансированное дополнение к бюджету.

Любое сбалансированное дополнение к бюджету должно иметь некоторые исключения и некоторые правила реализации. Как можно предвидеть поступления и расходы? Что будет, если наступит неожиданный экономический спад? Что будет, если начнется большая война? Как считать расходы – включать ли в них расходы государственных корпораций, таких, как почтовая служба? Следует ли считать доходом выручку от продажи имущества? Надо ли включать в текущие расходы крупные инвестиции в инфраструктуру? Как учитывать гарантии займов? Все такие «детали» дают возможность правительству, не желающему подчиняться сбалансированному дополнению к бюджету, избежать подчинения ему. Если надо сократить расход, то в конце концов это должны сделать избранные для этого люди.

Проблема престарелых – это не только проблема правительства. С той же дилеммой сталкиваются частные фирмы, которые выплачивают частные пенсии и имеют программы здравоохранения для престарелых.[64] В частном секторе программы здравоохранения повсюду недостаточно финансируются, а пенсионные программы часто недостаточно финансируются. В Соединенных Штатах имеется 20-процентная недостача в частных пенсионных планах, причем 75 процентов компаний с недостаточно финансируемыми программами – финансово здоровые компании. Более старые компании, такие, как автомобильные, с множеством пенсионеров и щедрыми планами пенсий и здравоохранения для этих пенсионеров, имели бы очень мало, или совсем не имели бы акционерного капитала, если бы эти обязательства полностью отражались в их книгах.

Престарелые – не большие расточители, какими их иногда изображают (расходующими все накопленное ими богатство, так что они умирают в тот самый день, когда кончается их имущество); но понятно, что они не особенно сберегают на будущее. Результаты этого видны из процентов сбережений. В странах ОЭСР общий процент сбережений упал с 24 процентов ВВП в 1977 году до 19 процентов ВВП в 1992 году.[65]

Значительную часть снижения процента сбережений в Соединенных Штатах – с 9 процентов в первые десятилетия после Второй мировой войны до 3 процентов в 90-ые годы – можно приписать престарелым, или пожилым людям, которые скоро должны стать престарелыми.[66] Почти престарелые, более уверенные в общественных и частных предпринимателях, выплачивающих пенсии, меньше сберегают перед уходом на пенсию, а престарелые, знающие, что они будут ежемесячно получать пенсионные чеки и покрытие медицинских расходов, больше тратят после ухода на пенсию. Процент сбережений падает как раз в то время, когда, как мы увидим в главе 14, искусственные интеллектуальные индустрии требуют значительного увеличения сбережений.

Если искать группу наиболее нуждающихся, то это не престарелые. Теперь самая многочисленная в популяции группа нуждающихся – это дети моложе восемнадцати лет. Но правительство затрачивает в девять раз больше времени на человека, заботясь о престарелых (которые голосуют), чем о молодых людях (которые не голосуют).[67] Таким образом, та группа, которая больше всего нуждается в инвестициях, чтобы американская экономика могла рассчитывать на успешное будущее, получает их меньше всего. Как они смогут платить налоги на содержание престарелых, если не получат квалификации, чтобы зарабатывать на собственную жизнь?

В грядущие годы понятие классовой борьбы должно будет измениться: это будет не борьба бедных против богатых, а борьба молодых против старых. Во время забастовки протеста против введенных правительством законов, снижающих заработки молодежи, одна молодая француженка заявила: «У нас нет будущего! Поэтому мы сюда вышли».[68] В Америке этот конфликт уже отчетливо виден. Престарелые систематически голосуют против налогов на образование, каждый раз, когда им представляется случай.[69] Престарелые устраивают изолированные сообщества для себя, где не разрешают жить молодежи, чтобы не пришлось платить за школы.

Самый острый пример назревающего социального конфликта – то, что случилось в Калкаске, в штате Мичиган, убежище пенсионеров, где престарелые избиратели по существу ограбили школьный бюджет, чтобы оплатить другие расходы, вроде устройства лыжных трасс, а затем отказались вотировать средства, чтобы школы могли завершить учебный год. Школы закрылись на несколько месяцев раньше, и некоторые из мичиганских школьников потеряли часть годовой программы.[70] Вероятно, престарелые все еще заинтересованы в своих внуках, но они больше не живут в одной общине с ними. Таким образом, каждый престарелый избиратель в Калкаске может голосовать против образования чужих внуков, рассчитывая, что где-то в другом месте американские избиратели позаботятся о его собственных внуках.

Неявный общественный договор после Второй мировой войны предполагал, что родители будут заботиться о своих детях, а о родителях будет заботиться общество – то есть коллективный налогоплательщик. Теперь обе части этого соглашения рушатся. Все большее число родителей не заботится о своих детях, а налогоплательщикам придется нарушить свое обязательство заботиться о престарелых.

Реформа системы социального обеспечения

То, что надо сделать, столь же ясно с экономической стороны, как неясно в политическом смысле. Демократиям хуже всего удается политическое решение отдельных вопросов, где большие группы избирателей борются за перераспределение доходов.[71] Те, кто лучше всех знакомы с политикой, наши избранные политические деятели, всегда стремятся исключить престарелых из бюджетных сокращений; они уже решили, что политическое решение этого вопроса невозможно. Но проблему все-таки придется решать, потому что ни в каком обществе невозможно отдавать престарелым 100 процентов налоговых поступлений.

Ни одно общество, как бы оно ни платило за это, не может позволить себе, чтобы все б`oльшие части его населения в течение все более длительного времени жили в бездействии. Общество может гарантировать определенное число лет пенсионного обеспечения (десять, пятнадцать или двадцать лет), но больше невозможно гарантировать пенсию в определенном возрасте, например, в шестьдесят пять лет, если все время возрастает математическое ожидание продолжительности жизни. Нет также причины отдавать некоторой группе( какова бы ни была система уэлфера) столько ресурсов, чтобы она в конечном счете получала доходы выше среднего. Это приводит к социальному абсурду, когда более бедные члены общества субсидируют своими налогами более богатых.

Чтобы ответить на этот вопрос, надо поставить себе некоторые отчетливые цели. Какую часть дохода человека до ухода на пенсию следует заменить системой принудительных государственных пенсий? Вот зеркальное отражение этого вопроса: сколько сбережений должен делать человек, желающий сохранить после ухода на пенсию тот же уровень жизни, что и до ухода на пенсию? Я намечу возможный набор целей – просто для стимуляции мышления.

Пусть максимальной льготой будет государственная пенсия, гарантирующая вышедшей на пенсию супружеской паре не более двух третей среднего совместного заработка работающего мужчины и работающей женщины (23876 долларов в 1992 году), поскольку средняя пара содержит семью из трех человек.[72] Пусть минимальной льготой будет пенсия, обеспечивающая всем семьям престарелых доход, не меньший уровня бедности.

Каковы бы ни были заработки семьи до ухода на пенсию, пусть ей будет гарантирована пенсия на уровне бедности. Пусть, сверх этого уровня, семьи получат пенсию, равную половине их допенсионных заработков в течение десяти лет перед выходом на пенсию. Если допенсионные заработки семьи не менее чем вдвое превышали национальное среднее, пусть ей гарантируется пенсия в размере двух третей среднего совместного заработка работающих мужчины и женщины. Еще более высокие заработки не должны давать добавочных пенсий. При этом предполагается, что, за исключением работающих бедных, все желающие сохранить свой допенсионный доход будут делать сбережения.

В этих предположениях легко вычислить возраст выхода на пенсию. Сначала надо установить, сколько налогов люди согласны платить. Затем – во что обойдутся главные государственные службы и главные государственные инвестиции. Вычитание двух последних чисел из первого дает сумму, какую можно израсходовать на поддержание системы социального обеспечения. Вычтем теперь все остальные расходы, необходимые в системе социального обеспечения – кроме расходов на престарелых. Если теперь взять полученную сумму, принять годовой доход пенсионера равным годовому доходу не престарелого и учесть число престарелых, то легко сосчитать, сколько лет можно содержать на пенсии среднего престарелого. Если вычесть это число из ожидаемой продолжительности жизни в возрасте шестидесяти пяти лет (составляющей теперь семьдесят лет), то получится пенсионный возраст, который общество может себе позволить.

Возраст выхода на пенсию должен быть повышен, а ранний выход на пенсию устранен. Когда Бисмарк установил в германской пенсионной системе 1891 года пенсионный возраст в шестьдесят пять лет, средняя продолжительность жизни немца была меньше сорока пяти лет.[73] В наши дни это было бы примерно равносильно тому, чтобы государственная пенсия начиналась с возраста в девяносто пять лет. Если бы в самом деле было такое правило, то не было бы никакой проблемы.

Повышение пенсионного возраста будет непопулярно. Раньше наибольшее число людей уходило на пенсию в возрасте шестидесяти пяти лет, теперь же этот возраст составляет шестьдесят два года и продолжает снижаться.[74] К возрасту шестьдесят один год процент работающих уже на 10 процентов ниже, чем в пятьдесят пять лет. Но невозможно финансировать систему, в которой средняя продолжительность жизни растет, а пенсионный возраст убывает.

Конечно, некоторые ученые мужи говорят, что надо предоставить людям добровольно заботиться о своей старости, но простая истина состоит в том, что слишком многие не станут этого делать. При выходе на пенсию шестнадцать миллионов американцев не имеют никаких добровольных сбережений и могут рассчитывать только на свою пенсию.[75] Средняя американская семья имеет чистую сумму сбережений всего лишь в 1000 долларов, а между тем, чтобы финансировать будущий пенсионный доход, равный тому, какой теперь получают выходящие на пенсию, понадобились бы сбережения в размере одиннадцати ее текущих годовых доходов.[76] Для достижения такой цели те, кому осталось тридцать лет трудовой жизни, должны были бы откладывать в каждом году из этих тридцати лет одну треть своего дохода (без вычета налогов).

Те, кто собирается выйти на пенсию в возрасте с пятидесяти четырех до шестидесяти пяти лет, имеют в момент перехода на пенсию менее 7000 долларов чистых активов и оказываются в еще худшем положении.[77] Конечно, многие имеют капитал в виде домов и домашнего имущества, но с учетом выплаты займов на покупку домов этот капитал после выхода на пенсию и отдаленно не будет возрастать с прежней быстротой. Включая дома и домашнюю собственность, среднее американское домохозяйство в возрасте от пятидесяти одного до шестидесяти одного года имеет лишь 99350 долларов накопленного капитала.[78] Если бы это нынешнее поколение пожилых людей должно было само финансировать свое пенсионное обеспечение, ему пришлось бы резко сократить свое нынешнее потребление.

Как только американцы получают шанс поживиться за счет своих пенсионных программ, они это делают. Тридцать восемь процентов меняющих место работы и имеющих при этом возможность взять деньги со своих пенсионных программ – берут эти деньги без возврата.[79] Рабочие вообще, и низкооплачиваемые рабочие в частности, не используют преимущества своих не облагаемых налогами доходов для сбережений. Поколение «бума младенцев» систематически использует займы на приобретение домов, чтобы повысить свое текущее потребление – а это должно резко понизить их ресурсы в пенсионный период, поскольку к моменту выхода на пенсию они в конечном счете истратят на дома все свои капиталы.[80] Нынешние представители этого поколения сберегают лишь треть того, что нужно было бы, чтобы обеспечить им тот же уровень жизни на пенсии, каким пользуются теперь их родители.[81] Три из четырех американцев ожидают кризиса после выхода на пенсию, потому что они не сделали никаких, или почти никаких сбережений.[82] Эти их ожидания оправданны: им в самом деле угрожает кризис.

Фундаментальная истина состоит в том, что американцы не делают сбережений, если их не вынуждают это делать.

Предприниматели покидают пенсионный бизнес. С 1980 года до 1991 они снизили свои вклады в пенсионное обеспечение вдвое (с 1039 долларов до 506 долларов на работника), и эта тенденция лишь ускоряется.[83] Законодательство, требующее финансируемых предпринимателями пенсий, приведет лишь к тому, что те станут вкладывать свои капиталы в других местах.

История засвидетельствует, что Ли Куан Ю в Сингапуре пошел по правильному пути со своим Фондом Самообеспечения (самофинансируемых льгот социального обеспечения), тогда как Бисмарк в Германии избрал неправильный путь со своей системой социального обеспечения, основанной на передаче средств от одного поколения другому. В Сингапуре каждый человек должен вносить 20 процентов своей заработной платы на личный сберегательный счет, где к нему прибавляется такой же 20-процентный вклад предпринимателя. Инвестиции на этих счетах управляются наполовину индивидом и наполовину правительством и могут быть использованы только на здравоохранение, образование, жилища и обеспечение старости. Таким образом, старые люди живут на то, что их заставили сберечь, и на добавочные сбережения, сделанные ими добровольно.

Но если уже существует система передачи средств между поколениями, то перейти к самофинансированию можно лишь очень медленно. Дело обстоит просто. В этой системе главный выигрыш достается первому поколению. Они получают в старости льготы, ничего не внося в систему в молодости. Ведь система не существовала, когда они были молоды. Они получают, не уплатив. А главные проигравшие – это последнее поколение. Они платят в фонд в течение всей своей жизни, но за ними нет молодых людей, чтобы платить льготы им самим. Они платят, но не получают.

Нынешние пенсионеры – это по существу первое поколение, и им достался главный выигрыш в социальном обеспечении. И хотя никакое поколение не будет последним в человечестве, но поскольку поколения очень различны по величине, а уровень льгот резко повысился, то меньшие и более поздние поколения (например, нынешнее поколение, происшедшее от недостатка младенцев, родившихся после 1963 года) будут играть роль последнего поколения, которому придется платить за гораздо большее предшествующее ему поколение (поколение бума младенцев, родившихся между 1947 и 1963 годом).

Люди, родившиеся в 1900 году, получали реальную, с учетом инфляции, 12-процентную прибыль на свои вклады в социальное обеспечение (гораздо больше, чем они получили бы на частных рынках капитала); между тем, родившиеся в 1975 году получат менее чем 2-процентную реальную прибыль.[84] В Швеции поколение, вышедшее на пенсию в 60-ых годах, получило в шесть раз больше, чем внесло в систему, но поколения. которые выйдут на пенсию после 2010 года, должны, как предполагается, получить меньше 80 процентов того, что внесли.[85] Это просто нечестно, но большинство пожилых убедило себя, что они «уплатили» за свои текущие льготы и не находятся на уэлфере. Они думают, что «заработали» то, что получают.

Ничего нет дальше от действительности. Средний престарелый мужчина в наши дни получает возмещение всех уплаченных им налогов на социальное обеспечение, вместе с процентами на них, менее чем в четыре года.[86] После этого он находится на уэлфере в точно том же смысле, как любая находящаяся на уэлфере мать с ребенком.

Хотя следует поощрять большие сбережения на пенсионный период, такие действия не могут решить назревшую проблему. В действительности они ее осложняют. Если по существу заставлять («поощрять») нынешних работающих сберегать на старость, но ничего не делать для сокращения расходов существующей системы на нынешних престарелых, то нынешние работающие будут финансировать одновременно и нынешних престарелых, и свою собственную старость. Их экономическое бремя по существу удвоится. Вследствие этого, переход от системы передачи средств между поколениями к системе самофинансирования может осуществиться лишь очень медленно – за время от пятидесяти до семидесяти пяти лет. Переход к большему самофинансированию должен быть выполнен медленно за долгое время, в течение которого должны предприниматься необходимые изменения.

Все, что будет делаться, должно быть объявлено заранее, чтобы семьи могли планировать свой пенсионный период. Никто не может быстро менять эти планы. Пенсионные льготы и возрасты должны быть известны на пятнадцать-двадцать лет раньше. Новые законы должны быть составлены таким образом, чтобы не столько сокращать текущие льготы, сколько сокращать добавления к потоку этих льгот, запрограммированные в существующих законах. Лишь очень постепенно престарелые начнут больше платить из собственных сбережений. Но льготы непременно следует избирательно сократить, чтобы опять привести в равновесие доход на одного престарелого с доходом не престарелого. Просто невозможно оправдать систему социального обеспечения, облагающую налогами людей с более низкими доходами (молодых), чтобы отдать эти деньги людям с более высокими доходами (престарелым). Нет нужды возвращаться к «плохим старым временам», когда престарелый имел гораздо меньше, чем не престарелый, но нет нужды также продолжать финансирование такого общества, где доход на одного престарелого намного превосходит доход не престарелого.

Если окажется, что прямой контроль над размерами льгот невозможен, так как он подрывает политическую жизнеспособность системы, то престарелые должны будут платить подоходные налоги, соответствующие их доходам. В Соединенных Штатах супружеская пара с одним ребенком, зарабатывающая 30000 долларов, платит 2449 долларов федеральных налогов. Пара престарелых, содержащая только двух человек, с тем же доходом в 30000 долларов (40 процентов которого поступает от социального обеспечения), платит лишь 791 доллар налогов.[87] При одном и том же доходе престарелые должны платить те же налоги, что и все остальные.

Поскольку пенсии и льготы на здравоохранение суть формы потребления, то справедливое налогообложение пенсий и льгот на здравоохранение, предоставляемых престарелым, – это не налог на заработную плату, а налог на потребление, то есть налог на добавленную стоимость, относящийся к другим формам потребления. Чтобы пенсии не истощали инвестиции, их следует устанавливать таким образом, чтобы они истощали другие формы потребления. Прогрессивный налог на потребление означает также, что престарелые будут и дальше, когда они уже не работают, помогать оплачивать свои пенсии, даже не желая содействовать обществу своими сбережениями.

Использование налога на заработную плату для финансирования льгот, предоставляемых престарелым, создает то, что экономисты называют налоговым клином. Когда предприниматели смотрят на работников, они видят дорогих работников, поскольку они платят высокие компенсации рабочей силы, включающие заработную плату, дополнительные частные льготы и государственные налоги на заработную плату. Когда же работники смотрят на те же виды труда, они видят низкооплачиваемый труд, поскольку единственно важная для них часть пакета компенсаций – это получаемый на руки заработок. Остальная часть его либо уходит к другим (престарелым), либо должна доставить им блага в отдаленном будущем, нисколько не принимаемые во внимание.

Обе стороны по существу ускользают от этой экономической системы с ее налогообложением. Предприниматель перемещает свои операции в другую часть мира, где частные добавочные льготы и государственные социальные льготы не существуют. Продукцию этих заморских предприятий он по-прежнему продает на домашнем рынке, но не делает эту продукцию и не платит налоги на этом рынке. Таким образом он снижает затраты и повышает прибыль. Но и трудящийся пытается делать то же. Он старается получить все возможные льготы по социальному обеспечению (пособия по безработице и по нетрудоспособности) и переходит в нелегальную «черную» экономику, где не платят налогов, и где заработки в наличных часто превышают заработки в легальной белой экономике после уплаты налогов, поскольку предприниматели не должны оплачивать государственные или частные добавочные льготы.

Так как обе стороны перестают платить налоги, необходимые для финансирования системы социального обеспечения, то затраты на систему социального обеспечения возрастают для тех, кто а ней остается, увеличивая их побуждения ускользнуть. Система социального обеспечения, финансируемая налогами с заработной платы, оказывается в течение длительного времени просто нежизнеспособной.

Что бы ни было сделано по этому поводу, чем скорее это будет сделано, тем легче это пройдет. Если привести систему в равновесие сегодня, то завтра будет меньше долгов. Более низкие выплаты процентов означают, что для финансирования системы понадобится собирать меньше налогов. С политической стороны есть такая же заинтересованность в скором проведении мер. По мере того как число престарелых становится больше, их избирательная сила может только возрасти. Чем дольше престарелые приучаются к государственным пенсиям, тем труднее им будет избавиться от этой привычки. Люди всегда считают правом, а не привилегией, то, что у них было всегда. Такой сдвиг в установках отчетливо виден уже сейчас.

Но проблемы социального обеспечения не сводятся только к престарелым. В Швеции две трети населения регулярно получает от правительства чеки какого-нибудь рода.[88] В Северной Европе очевидным образом есть нечто, что можно было бы назвать проблемой «второго поколения». Когда были впервые введены системы уэлфера, существовавшая тогда нравственность ограничивала пользование им, так что люди обращались к нему лишь в крайней нужде. Такие установки все еще существуют, хотя и в гораздо меньшей степени: даже сейчас в Соединенных Штатах есть миллионы людей, имеющих законное право на уэлфер, которые имели бы более высокий семейный доход, если бы перешли на уэлфер, но которым было бы стыдно находиться на уэлфере; а поэтому они не просят о льготах, на которые имеют право. Но со временем такие сдерживающие мотивы отмирали, и система, которая первоначально предназначалась лишь на случай крайней нужды, стала правом, используемым в каждом удобном случае.

Но те же сдерживающие мотивы позволили политикам, проектировавшим эту систему несколько десятилетий назад, полагать, что она потребует намного меньше затрат, чем это оказалось в действительности. Поскольку в первом поколении системой пользовались лишь немногие, затраты были низки, и можно было сделать систему более щедрой, так как легко было позволить себе высокие льготы. Но со временем системы расширились до такой степени, что льготы стали составлять более 90 процентов заработной платы (107 процентов для пенсионеров в Греции, 100 процентов для инвалидов в Германии, 124 процента за отпуск по материнству в Португалии, 97 процентов за утрату трудоспособности в Бельгии), так что после вычета производственных расходов очень многие были в действительности в лучшем положении, не работая.[89] Но что было дешево в первом поколении, стало дорого во втором, когда все больше людей приучалось пользоваться этой системой.[90]

Этот процесс очень отчетливо виден в скандинавских системах пособий по нетрудоспособности и по болезни. В каждом обществе есть люди, которые становятся больными или нетрудоспособными, постоянно или временно, и не могут работать. Что с ними произойдет? Скандинавия выработала систему социального обеспечения, в которой нетрудоспособные получают пособия в размере 90 процентов той заработной платы, какую они получали бы, если бы могли работать. В течение десятилетий щедрость законов о нетрудоспособности менялась очень мало, но установки по отношению к этим законам чрезвычайно изменились. Процедура, к которой некогда прибегали только тяжело больные или попавшие в тяжкую нужду, стала использоваться миллионами в основном здоровых работников, чтобы доставить себе девятнадцать добавочных дней отпуска в год, или получить раннюю пенсию по инвалидности.[91]

Затраты росли, тогда как сбор налогов сокращался. То, что вначале было экономически возможной привилегией, становилось экономически невозможным общим правом. Скандинавские системы, действовавшие долгое время, нуждались теперь в сокращении масштабов, чтобы затраты не вышли из-под контроля. Когда такое сокращение систем было проведено, то пропуски рабочих дней резко уменьшились – на две трети.[92] Но, конечно, уменьшились также и льготы действительно нуждающимся.

Слыша все разговоры о желании платить меньше налогов, можно было бы подумать, что американцы хотят сократить социальные льготы. Важно не упускать из виду, что это вовсе не так. Престарелые хотят получать свои льготы, и не только они. Вместо того, чтобы частным образом платить за свое здоровье и оплачивать страховку от наводнений, ураганов и землетрясений, избиратели среднего класса хотят, чтобы необходимое страхование доставляло им правительство. Но если правительство в самом деле за это платит, то люди, купившие себе частную страховку от наводнений или землетрясений, оказываются простофилями – они частным образом оплачивают свою собственную безопасность, а общественным образом, посредством налогов, оплачивают безопасность кого-то другого. Каждое наводнение или землетрясение, которое правительство компенсирует чрезвычайными пособиями, уменьшает число тех, кто в будущем купит частную страховку, которая лишит их этих государственных льгот. Эти люди не глупы. В зонах Среднего Запада, подверженных наводнениям, в настоящее время лишь 7 процентов населения имеют страхование от наводнений.[93] Более 50 процентов людей, охватываемых бесплатным медицинским страхованием (Medicaid), в результате этого сократили свое частное страхование.[94]

Наша публика не интересуется теперь страховыми полисами, которые окупаются только в случае необычных катастрофических происшествий – то есть необычно высоких расходов, которые никто не может себе позволить, и которых никто не ожидает; публика хочет застраховаться от повседневных неприятностей. Она хочет, чтобы каждый необычный риск оплачивали правительство или корпорации – более того, чтобы они платили и за повседневно ожидаемые расходы, которые люди, как правило, могут и должны оплачивать сами.

Вероятно, возрастающее нежелание подвергаться риску, наблюдаемое в современных обществах, происходит от ухода из сельского хозяйства. В сельскохозяйственном обществе ежегодные доходы резко поднимаются и опускаются в зависимости от погоды. У людей нет выбора – им приходится жить в мире со значительной неуверенностью по поводу их годового дохода. Поскольку им приходится мириться с большим неизбежным риском, им кажется естественным подвергаться небольшому риску. Но в индустриальном мире все кажется более контролируемым. Здесь тоже могут быть неуверенности, но они создаются другими людьми, и по крайней мере в принципе их можно избежать. Поскольку людям не приходится мириться с большим неизбежным риском для своих доходов, они менее склонны мириться с небольшим неизбежным риском, когда он встречается в жизни.

Фатализм и “caveat emptor” [“Пусть остерегается покупатель” (латинская пословица). – Примеч. перев.] исчезли – их сменило государство социального страхования.95 В результате возникло огромное расхождение между стремлением к перераспределению и готовностью платить налоги, чтобы удовлетворить это стремление.

Заключения

Демографическая плита глубоко изменяет природу капиталистической системы. Миллионы низкооплачиваемых неквалифицированных иммигрантов должны будут воздействовать на заработки миллионов высокооплачиваемых неквалифицированных коренных американцев, и точно так же миллионы высоко образованных обитателей прежнего второго мира должны будут воздействовать на заработки образованных американцев. В капиталистической системе спроса и предложения это неизбежно.

Большое увеличение числа престарелых людей должно глубоко изменить природу системы. Эти люди, не рассчитывающие прожить очень долго и больше не работающие, попросту не заинтересованы – и не могут быть заинтересованы – в инвестициях на будущее. Но инвестиции необходимы, чтобы обеспечить экономическую жизнеспособность молодежи и произвести доход, нужный для финансирования пенсий и медицинского обслуживания престарелых. Нельзя облагать налогом то, чего нет. Ничто не должно быть важнее для старых людей, чем экономическое благополучие молодых.

Таким образом, мы встретились с финансовым «врагом» – это не кто иной, как престарелые «мы», в общественной и частной жизни.

ПРИМЕЧАНИЯ

Глава 5

I. Paul Kennedy, Preparing for the Twenty-first Century (New York: Random House, 1992), p. 23. 2 "India's Long Multiplication," The Economist, February 18, 1995, p. 73.

3. "Two Billion More Third World People Predicted by 2030," Boston Globe, August 4, 1994, p. 4.

4. Paul Taylor, "AIDS Epidemic Casts Pall over Zimbabwe," International Herald Tribune, March 13, 1995, p. 2.

5. Lester R. Brown, Hal Kane, and Ed Ayres, Vital Signs 1993 (New York: W. W. Norton/World Watch Institute, 1993), p. 106.

6. Barbara Crossette, "Severe Water Crisis Ahead for Poorest Nations in Next 2 Decades," New York Times, August 10, 1995, p. A13.

7. Leslie Spencer, "Water: The West's Most Misallocated Resource," Forbes, April 27, 1992, pp. 68-74.

8. "India's Long Multiplication," The Economist, February 18, 1995, p. 73.

9. "Growing Population," The Economist, May 20, 1995, p. 116.

10. Charles A. S. Hall et al., "The Environmental Consequences of Having a Baby in the United States," Population and Environment, July 1994, p. 509.

II. Virginia D. Abernethy, Population Politics: The Choices That Shape Our Future (New York: Insight Books/Plenum Press, 1993), p. 37.

12. George J. Borjas, "The Economics of Immigration," Journal of Economic Literature, December 1994, pp. 1668, 1670.

13. The New Republic, January 20, 1995, p. 24.

14. Steven A. Holmes, "A Surge in Immigration Surprises Experts and Intensifies a Debate," New York Times, August 30, 1995, p. 1.

15. Paul J. Smith, "East Asia's Immigration Crisis Demands Careful Choices," International Herald Tribune, May 22, 1995, p. 8.

16. Hal Kane, "What's Driving Migrations?" World Watch, January/February 1995, pp. 25, 26.

17. U. S. Bureau of the Census, Statistical History of the U. S. (Washington, D. C: U. S. Government Printing Office, 1970), p. 105.

18. Vernon M. Briggs, Jr., "Immigration and the U. S. Labor Market: Public Policy Gone Awry," Public Policy Brief, Jerome Levy Economics Institute of Bard College, 1994, p. 9.

19. Ben J. Wattenberg and Karl Zinsmeister, "The Case for More Immigration," Commentary, April 1990, p. 19.

20. "Immigration: Tuscon or Bust," The Economist, May 20, 1995, p. 59.

21. Scott Derk, ed., The Value of a Dollar (Detroit: Gale Research, 1994), pp. 52, 53.

22. Suzuki Hiromasa, "Problems with Foreign Workers," Journal of Japanese Trade and Industry, November 2, 1994, p. 44.

23. Youssef M. Ibrahim, "Muslim Immigrants in Europe: A Population Apart," International Herald Tribune, May 6, 1995, p. 1.

24. National Issues Forum, Admissions Decisions (New York: McGraw-Hill, 1995), p. 27; Borjas, "The Economics of Immigration," pp. 1670, 1701.

25. Holmes, "A Surge in Immigration," p. A15.

26. Harriet Orcutt Duleep, Social Security and the Emigration of Immigrants, ORS Working Paper No. 60, p. 10.

27. George J. Borjas, Immigration and Welfare 1970-1990, NBER Working Paper No. 4872, September 1994.

28. Frederick Rose, "The Growing Backlash Against Immigration Includes Many Myths," Wall Street Journal, April 16, 1995, p. 1.

29. Holmes, "A Surge in Immigration," p. A15.

30. Borjas, Immigration and Welfare 1970-1990.

31. Ibid., p. 22.

32. John Ridding, "Disaffected Find a Home in the Front," Financial Times, May 2, 1995, p. 2; William Drozdiak, "French Gear Up for 2nd Vote on Presidency," Washington Post, April 25, 1995, p. A12.

33. Arsen J. Darney, ed., Statistical Record of Older Americans (Detroit: Gale Research, 1994), pp. 47, 48, 49, 64.

34. "Ageing Population Puts the Strain on Pensions," European, October 28, 1994, p. 20.

35. Aline Sullivan, "Retiring Baby Boomers Dread the End of the Boom Times," International Herald Tribune, March 11, 1995,p. 16.

36. U. S. Bureau of the Census, Statistical Abstract 1994 (Washington, D. C: U. S. Government Printing Office), p. 16; Keizi Koho Center, Japan 1995: An International Comparison, p. 9.

37. Advisory Council on Social Security, Future Financial Resources of the Elderly: A View of Pensions, Savings, Social Security, and Earnings in the 21st Century, December 1991, pp. 12, 13.

38. Ibid., p. 39.

39. Elizabeth Kolbert, "Who Will Face the Music?" New York Times Magazine, August 27, 1995, p. 57.

40. Financial Times, Editorial, December 19, 1994, p. 13.

41. "A Powerful Political Lobby," Financial Times, March 28, 1995, p. viii.

42. Ibid.

43. Barry Bosworth, Prospects for Savings and Investment in Industrial Countries, Brookings Discussion Paper No. 113, May 1995, pp. 12, 14.

44. Office of Management and Budget, Budget of the United States Government, Fiscal Year 1996, Historical Tables (Washington, D. C: U. S. Government Printing Office, 1995), p. 122.

45. Erik Ipsen, "Europe's Ailing Pensions," International Herald Tribune, December 4, 1993, p. 1.

46. U. S. Bureau of the Census, Income, Poverty and Valuation of Noncash Benefits: 1993,Current Population Reports, Consumer Income, Series P60-188 (Washington, D. C: U. S. Government Printing Office), pp. 41, 45.

47. Jean Michel Paul, "Belgium's Debt Crisis Is Europe's Too," Wall Street Journal Europe, May 22, 1995, p. C9.

48. Bosworth, "Prospects for Savings and Investment," p. 13.

49. Ibid.

50. Daniel B. Radner, The Wealth of the Aged and the Nonaged 1984, Social Security Administration, ORS Working Paper No. 36, 1988.

51. Edward N. Wolff, "Changing Inequality of Wealth," American Economics Review, May 1992, p. 554.

52. Ann Reilly Dowd, "Needed: A New War on the Deficit," Fortune, November 14, 1994, p. 191.

53. "The Budget Pain Will Come and the Young Will Suffer," International Herald Tribune, February 18, 1995, p. 6.

54. "Health Spending," The Economist, June 24, 1995, p. 98.

55. Richard W. Stevenson, "A Deficit Reigns in Sweden's Welfare State," New York Times, February 2, 1995, p. 1.

56. "Stripping Down the Cycle," The Economist, July 3, 1993, p. 61.

57. "House of Debt," The Economist, April 1, 1995, p. 14.

58. "Public Sector Finances," The Economist, July 8, 1995, p. 115.

59. Paul, "Belgium's Debt Crisis," p. 8.

60. Newt Gingrich, Contract with America (New York: Times Books, 1994), p. 115.

61. "French Finance Minister Resigns," Boston Globe, August 26, 1995, p. 2.

62. Robert Pear, "Panel on a U. S. Benefits Overhaul Fails to Agree on Proposals," New York Times, December 15, 1994, p. A24.

63. "Taking Care of Granny," The Economist, June 3, 1995, p. 25.

64. Health and Wealth, special issue of Daedalus, Journal of the American Academy of Arts and Sciences, Fall 1994.

65. John Pender, "Not Such a Safe Haven," Financial Times, December 23, 1994, p. 15.

66. Sylvia Nasar, "Older Americans Cited in Studies of National Savings Rate Slump, "New York Times, February 21, 1995, p. 1.

67. Wallace C. Peterson, Silent Depression (New York: W. W. Norton, 1994), p. 149; David Popenoe, "The Family Condition of America," in Values and Public Policy, ed. Henry J. Aaron, Thomas E. Mann and Timothy Taylor (Washington, D. C: Brookings Institution, 1994), p. 104.

68. Цит. по: Alan Riding, "Passions Ignited, French Students Protest Wage Policy Again," New York Times, March 26, 1994, p. 3.

69. Dennis Kelly, "Seniors Much Less Likely to Back Local Education Bonds," USA Today, June 30, 1993, p. 1.

70. William Celis, "Schools Reopen in Town That Made Them Close," New York Times, September 2, 1993, p. A14; Isabel Wilkerson, Tiring of Cuts, District Plans to Close Schools, "New York Times, March 21, 1993, p. 20.

71. Mancur Olson, The Rise and Decline of Nations (New Haven: Yale University Press, 1982), p. 8; Stephen P. Magee, William A. Brock, and Leslie Young, Black: Hole Tariffs and Endogenous Policy Theory (New York: Cambridge University Press, 1989), p. xv.

72. U. S. Bureau of the Census, Money Income of Households, Families, and Persons in the United States, 1992, Current Population Reports, Series P60-184, pp. 148, 150.

73. John Eatwell, Murray Milgate, and Peter Newman, eds., The New Palgrave: Social Economics (New York: W. W. Norton, 1987), p. 10; "Statistisches Budesamt," Sta-tistisches Jahrbuch 1994, Federal Republic of Germany, p. 82.

74. Michael V. Leonesio, The Economics of Retirement: A Nontechnical Guide, ORS Working Paper No. 66, Social Security Administration, April 1995, pp. 65, 66.

75. Leslie Wayne, "Pension Changes Raising Concerns," New York Times, August 29, 1994, p. 1.

76. "Skimpy Savings," Fortune, February 20, 1995, p. 38.

77. Ibid.

78. "Why Baby-Boomers Won't Be Able to Retire," Fortune, September 4, 1995, p. 48.

79. Ibid.

80. Ibid.

81. The Economics of Aging," Business Week, September 12, 1994, p. 60.

82. Louis Uchitelle, "Retirement? Most Americans Have Grown to Fear It," International Herald Tribune, March 27, 1995, p. 3.

83. Scott Lehigh, "Social Security," Boston Globe, August 20, 1995, pp. 81, 82.

84. Dean R. Leimer, A Guide to Social Security Money's Worth Issues, ORS Working Paper No. 67, Social Security Administration, April 1995, p. 28.

85. Assar Lindbeck, Uncertainty Under the Welfare State, Seminar Paper No. 576, Institute for International Economic Studies at University of Stockholm, July 1994, p. 6.

86. Leimer, A Guide to Social Security Money's Worth Issues, p. 26.

87. Dowd, "Needed: A New War on the Deficit," p. 191; Internal Revenue Service, "Form 1040A, 1994" (Washington, D. C: U. S. Government Printing Office, 1993).

88. "Sweden: Judgement Day," The Economist, February 18, 1995, p. 37.

89. The Enlightened Welfare Seeker's Guide to Europe," The Economist, March 12, 1994, p. 57.

90. Assar Undbeck, Overshooting, Reform, and Retreat of the Welfare State, Institute for International Economic Studies at University of Stockholm, No. 499, 1994.

91. Barry P. Bosworth and Alice M. Rivlin, eds., The Swedish Economy (Washington, D. C: Brookings Institution, 1987), pp. 199, 207.

92. "Sweden Shows Effects of Painful Cure," Financial Times, November 8, 1993, p. 3.

93. Damon Darlin, "A New Flavor of Pork," Forbes, June 5, 1995, p. 146.

94. "Expanded Medicaid Crowded Out Private Insurance," The NBER Digest 1994, p. 1.

95. Yair Aharone, The No Risk Society (New Jersey: Chatham House, 1981), pp. 48, 62.

Страница 5 из 7 Все страницы