Глава 7

Плита пятая: мультиполярный мир без доминирующей державы

Американское лидерство в глобальном капитализме после Второй мировой войны естественно произошло из военного положения Америки в конце этой войны. В очень реальном смысле американская экономика была мировой экономикой. Все должны были продавать американцам или покупать у американцев, поскольку это был единственный народ, который имел деньги, чтобы их тратить, и располагал почти двумя третями мировых производственных мощностей.[1] Поскольку Соединенные Штаты разработали атомное оружие и были единственной некоммунистической страной, экономически способной содержать большие военные силы, то другого военного лидера и не могло быть.

Но специальная экономическая роль Америки произошла из особой последовательности событий после войны. Подобно тому, как люди ожидали, что после сноса Берлинской стены и развала СССР коммунизм безболезненно и быстро перейдет в капитализм, люди надеялись в то время, что экономическое восстановление после Второй мировой войны будет безболезненным и быстрым. Но это не произошло. Конец войны не принес быстрого восстановления ни старым союзникам, ни только что побежденным врагам. Проблема была проста. И у прежних союзников, и у прежних врагов валютные резервы были истощены закупками поставок, необходимых для ведения войны. Америка, не разрушенная войной, была единственным местом в мире, где можно было приобрести оборудование для восстановления разоренной войной экономики. Чтобы заработать деньги на закупку требуемого для перестройки оборудования, другие страны должны были что-то продавать американцам. Но для этого надо было изготовить продукцию, которую американцы захотели бы купить, а это можно было сделать только с помощью нового оборудования. Система попала в замкнутый круг. У иностранцев просто не было способа достать деньги, чтобы купить оборудование, а без покупки этого оборудования они не могли возобновить гражданское производство.

Ответом был государственный толчок – так называемый план Маршалла. Соединенные Штаты решили дать своим прежним союзникам и бывшим врагам финансовые средства, нужные им для покупки оборудования, чтобы перестроить их разоренные войной заводы. План Маршалла сработал, но надо помнить, что он был начат лишь в 1948 году, через три года после окончания войны.[2] Понадобилось значительное время, чтобы додуматься, что капиталистическое самовозгорание само по себе не произойдет. Повторные экономические кризисы и неспособность к восстановлению Великобритании, ближайшего военного союзника Соединенных Штатов, сыграли, по-видимому, ключевую роль в убеждении американского руководства, что надо что-то предпринять.[3]

Первоначально план Маршалла был предложен также СССР и Восточной Европе, но маршал Сталин отверг это предложение. Он объявил своей целью построение глобальной коммунистической экономики, которая будет соревноваться с капитализмом и в конечном счете одержит над ним верх.

План Маршалла включал значительные суммы денег. Платежи доходили до 2 процентов американского ВВП.[4] Со стороны получателей, это было около 10 процентов их ВВП. В наши дни 2 процента ВВП составили бы около 140 миллиардов в год в виде экономической помощи. По сравнению с этим, Америка предоставляет теперь лишь 8,7 миллиарда экономической и гуманитарной помощи и 5,3 миллиарда военной помощи – 0,3 процента своего ВВП.[5] Еще важнее был тот факт, что эти деньги представляли многолетнее обязательство, позволившее всем остальным странам мира рассчитывать на поддержку США в их длительных усилиях восстановить свое благосостояние.

Мотивы Америки были отчасти альтруистичны, но отчасти происходили от страха перед коммунизмом. Если посмотреть теперь, после прошедшего времени, на риторику, служившую политическим оправданием этих действий, то страх перед коммунизмом кажется более важным мотивом по сравнению с альтруизмом. В конце концов в Соединенных Штатах – стране исторического изоляционизма – под именем антикоммунизма удалось сбыть интернационализм. Через пятьдесят лет эта антикоммунистическая риторика, использованная для сбыта интернационализма, стала беспокоить тех, кто все еще верит в американский интернационализм. Если коммунизма больше нет, то зачем американцам интернациональная точка зрения? Республиканский «Контракт с Америкой» не содержит ни слова о международной экономике, о внешней торговле, об иностранных инвестициях.[6] Возможно, «Контракт с Америкой» не призывает к изоляционизму, но он, несомненно, призывает к значительному отходу Америки от своего мирового лидерства.

Непосредственно после Второй мировой войны американское лидерство в некоммунистическом блоке было просто необходимо, поскольку в Америке была единственная крупная неповрежденная индустриальная экономика, и только Америка обладала военной силой для сопротивления распространению глобального коммунизма. Если какая-нибудь страна хотела остаться вне коммунистического блока, то вряд ли у нее был иной выбор, чем присоединиться к американскому блоку и принять американское руководство. Поскольку все страны, за исключением Канады в Северной Америке и некоторых нейтральных стран Европы (Швеции и Швейцарии), нуждались в американской помощи, то американское руководство было после Второй мировой войны самой сердцевиной капиталистической экономики. После Второй мировой войны капиталистическая экономика была обречена на вращение вокруг Соединенных Штатов, точно так же, как коммунистическая экономика была обречена вращаться вокруг бывшего СССР. В некоммунистическом блоке ни одна крупная капиталистическая держава, даже Франция, никогда не стала столь независимой, каким стал в конце концов Китай в коммунистическом блоке. Каждый раз, когда союзники угрожали отойти от американского руководства, можно было использовать угрозу коммунизма, чтобы сохранить единство глобальной системы.[7]

Если план Маршалла был стартовым мотором, то система ГСТТ – Бреттон-Вудс была двигателем послевоенного экономического роста. Неудивительно, что эта система отразила методы, эффективные на американских внутренних рынках. С таким менеджером, как Соединенные Штаты, это была англосаксонская, то есть подчиненная правилам юридическая система. В центре ее были правила, а не административное руководство правительств (как в системах Японии и Франции). Экономическая движущая сила исходила от Соединенных Штатов. Соединенные Штаты доставляли обширный богатый рынок, куда легко было экспортировать продукцию. Их денежная и налоговая политика предотвращали внезапные спады и способствовали энергичному росту.

Соединенные Штаты сосредоточили внимание на геополитических военных потребностях союза, предоставив частным компаниям и своей экономике заботиться о самих себе. Япония была непотопляемым авианосцем на краю Северной Азии, равнины Северной Европы были местом, где надо было остановить русскую армию – и было бы политическим и военным бедствием, если бы одна из этих областей попала в коммунистическую орбиту.

Поскольку Америка была гораздо богаче других и не должна была беспокоиться о своем платежном балансе, ей не приходилось требовать себе взаимных прав на других рынках. Японцы могли ограничивать американский доступ на японские рынки и запрещать американцам покупать большинство акций в японских компаниях, в то же время имея неограниченный доступ на рынок США и право покупать в Америке что угодно. Японское правительство могло действовать, и действовало, как монопольный покупатель технологии, сбивая цены приобретаемой технологии и настаивая, чтобы лицензии выдавались всем – а не только некоторым «партнерским» компаниям. Америка не применяла своих антитрестовских законов и своей власти, а смотрела на все это с других позиций.

Американские компании не имели американское правительство на своей стороне, потому что они в этом не нуждались. Иностранные же компании, во всяком случае, нуждались в помощи правительства США, чтобы экспортировать продукцию на американский рынок и таким образом зарабатывать иностранную валюту, нужную им для защиты от коммунизма. Некоторые виды практики, ограждавшие Японию от американских компаний – вроде тех, какие сейчас пытаются изменить автомобильные компании США – были в действительности изобретены генералом Макартуром и его штабом.

Когда случались неизбежные циклические спады капитализма, на американцев ложилась ответственность одностороннего глобального кейнсианского локомотива. Чтобы стимулировать американскую экономику во время глобальных спадов, использовалась облегченная денежная политика (снижение процентных ставок) и экспансионистская налоговая политика (снижение налогов или повышение расходов). Как только возобновлялся рост на рынках США, автоматически повышался экспорт в Америку из остального мира, что было началом подъема во всем мире. Еще во время подъема 1982-83 годов, после спада 1981-82 годов, б`oльшая часть экономической стимуляции в Европе и в Японии могла быть сведена к расширению экспорта на рынки США.

Явная цель системы, устроенной после Второй мировой войны, состояла в создании среды, в которой другие страны могли бы стать столь же богатыми, как Соединенные Штаты. Это и произошло. Точное определение, какие страны теперь богаче Соединенных Штатов по величине ВВП на душу населения, зависит от того, производится ли оценка с помощью рыночного курса валют, или паритетов покупательной силы, превращающих различные ВВП в некоторую общую меру. Но по каждому из этих методов оценки теперь есть значительное число стран, в действительности столь же богатых, как Соединенные Штаты, и несколько значительно более богатых по обеим оценкам.

Оба вычисления отражают некоторые стороны истины. Вычисления с паритетом покупательной силы (ППС) измеряют, насколько богаты американцы по сравнению с остальным миром, если каждый тратит свои деньги у себя дома. Этот метод измеряет местные затраты на покупку одинаковой корзины товаров и услуг в разных странах и спрашивает, каким должен быть обменный курс валют, чтобы доход, нужный для покупки этой корзины, был один и тот же. (Поскольку люди в разных странах покупают не одну и ту же корзину товаров и услуг, точные меры ППС меняются в зависимости от того, какой корзиной товаров и услуг пользуются при измерении).

Вычисления ВВП на душу населения с помощью рыночного курса валют указывают, насколько богаты люди, если они тратят свои деньги за границей. Если средний американец берет свой долларовый доход в Японию и обменивает его на иены, то как много он сможет на него купить, по отношению к тому, что покупает средний японец? И наоборот, если средний японец берет свой доход в иенах в Америку и обменивает его на доллары, то как много он сможет на него купить?

Япония – страна, где разница между этими двумя мерами больше всего. Если принять за основу ВВП на душу населения в США, равный 25847 долларов в 1994 году, то в Японии паритет покупательной силы ВВП на душу населения составляет ровно 79 процентов соответствующего показателя в Соединенных Штатах (20526 долларов).[8] Но если производить оценку по обменному курсу, то при курсе 80 иен за доллар ВВП на душу населения Японии был на 80 процентов выше (46583 доллара). В то время, когда рынок оценивал доллар в 80 иен, вычисления с паритетом покупательной силы, проведенные ОЭСР, указывали, что обменный курс должен был быть от 180 до 225 иен за доллар.[10] Вследствие этого японцы богаты у себя дома, но очень богаты, когда путешествуют по другим странам.

По мере того как мир оправлялся от разрушений Второй мировой войны и некоторые части мира экономически догоняли Соединенные Штаты, американская доля мирового ВВП, естественно, должна была падать. Если еще в 1960 году Соединенные Штаты представляли более 50 процентов мирового ВВП, то сейчас они представляют несколько меньше 25 процентов мирового ВВП – в оценке с помощью рыночного курса валют.[11] По мере того как экономика Соединенных Штатов становилась меньше по отношению к остальному миру, их лидерство неизбежно должно было убывать. Первые двадцать пять лет после Второй мировой войны отличались исключительной экономической слабостью всего промышленного мира, кроме Соединенных Штатов. Этот период отражал не американское превосходство, а разрушения Второй мировой войны.

Вдобавок к тому, что Соединенные Штаты представляют теперь меньшую долю мирового ВВП, они являются теперь вторым по величине из мировых рынков, уступив Европейскому Общему Рынку первое место. Поскольку теперь есть несколько одинаково богатых экономических держав, одна из которых крупнее других, неудивительно, что остальной мир менее охотно принимает американское экономическое руководство, и в то же время Соединенные Штаты менее охотно предлагают руководство. Остальной капиталистический мир просто не так сильно нуждается в Соединенных Штатах, как раньше. Теперь гораздо легче говорить «нет».

Распад СССР

Когда СССР распался на пятнадцать различных стран, причем Россия в военном отношении отступила на тысячи километров на восток от центральной Европы, а российская армия неспособна даже поддерживать порядок на своей сильно сократившейся территории, например, в таких местах, как Чечня, – с этих пор просто не существует коммунистической военной угрозы, которая вынуждала бы капиталистические страны прижиматься друг к другу под военным зонтиком США. Другие страны не нуждаются в их военной защите.

На высшей ступени холодной войны НАТО рассматривалось как союз, который должен был держать русских снаружи, американцев внутри, а немцев снизу. Но теперь – зачем держать американцев внутри, когда русские ушли, а немцы оказались сверху, объединенной и заведомо сильнейшей экономической и военной державой Европы? Если кто-нибудь и верит, что Россия может в конце концов восстановить свое равновесие и стать военной державой, тем самым превратившись в угрозу, то это возможность далеких десятилетий. Понадобятся десятилетия, чтобы построить экономику, способную поддерживать большую современную армию, и еще десятилетия, чтобы возродить полностью разложившуюся военную силу. Русский военный медведь, может быть, не вполне еще вывелся, но ясно, что он близок к исчезновению, и потребуется очень много времени, чтобы он снова стал страшной силой.

На Дальнем Востоке бюджеты обороны очень быстро растут. Северная Корея отчетливо иллюстрирует проблемы лидерства США. Кто имеет плутоний, может легко делать ядерное оружие. Но системы для доставки ядерных бомб к отдаленным целям очень трудно сделать, и они дорого стоят. Реально северокорейская бомба будет угрожать лишь Китаю, России, Японии и Южной Корее. Если эти страны не захотят принять меры против возможной северокорейской бомбы, почему Америка должна брать эту проблему на себя? Северокорейская бомба не угрожает Америке. В годы холодной войны Советский Союз и Соединенные Штаты раздавили бы Северную Корею, потому что если бы Северная Корея сбросила бомбу на Южную Корею, то возникла бы нетерпимо высокая вероятность того, что тысячи ракет станут летать между Соединенными Штатами и Советским Союзом.

Неуклюжие маневры американской внешней политики на Корейском полуострове не так уж удивительны, раз Советская империя мертва. Здесь просто нет прямого национального интереса Америки. Что же заменяет «сдерживание» в качестве сердцевины американской политики? Нерешительное американское руководство хочет выглядеть лидером, но не готово приложить военные и дипломатические усилия в Северной Корее или соседних с ней странах, которые прямо затрагиваются этой проблемой. Проблему дипломатически объявили «решенной», хотя она, очевидно, не решена.

Хотя во время холодной войны никогда не было явных угроз, что Америка не будет защищать тех, кто расходится с ней по экономическим вопросам, в таких угрозах и не было нужды. Все и без того знали, насколько они могут расходиться с американским руководством, не навлекая на себя неприятностей. Но эти неявные ограничения на несогласие с лидерством США ушли в прошлое. Вследствие этого, Соединенные Штаты не могут теперь неявно использовать свою военную мощь, чтобы укрепить свое лидерство.

Если иметь в виду грубую военную силу, то, вероятно, ни одна страна никогда не имела такой военной мощи перед лицом любого мыслимого врага, или даже всего остального мира, как Соединенные Штаты в середине 90-ых годов. Америка – единственная военная сверхдержава с ядерным оружием, новейшими системами доставки и глобальными организационно-техническими возможностями. При нынешней спутниковой технологии и ее способности прерывать системы коммуникаций врагов и друзей, вряд ли кто-нибудь может поверить, что способен причинить серьезный ущерб самим Соединенным Штатам, или не знает, что Соединенные Штаты могут стереть с лица Земли его самого и его страну.

Но в предстоящую эпоху вся эта военная сила по существу неприменима и бесполезна. У президента Буша была стратегия сохранения лидерства США. Америка должна была стать всемирным полицейским. Он вмешался в Персидском заливе, чтобы показать, что Соединенные Штаты могут руководить, и продемонстрировать, чт`o они могут сделать со своим современным оружием. Он не вмешался в Боснии, чтобы показать европейцам, что они все еще нуждаются в американском лидерстве. Оба урока были наглядны и убедительны – но бесполезны. Чтобы быть всемирным полицейским, надо быть готовым применять силу, а если используются и другие силы, то некоторые из солдат при этом умрут, или по крайней мере ими придется рисковать. Если великие державы не могут даже призвать к порядку мелких предводителей в Сомали, потому что при этом было бы несколько убитых солдат, то в мировой политике нечто серьезно изменилось.

Ввиду изоляционистской истории Америки, сложившееся у президента Буша представление Америки в роли всемирного полицейского, вероятно, всегда было нереалистично. Но телевидение делает такую роль просто невозможной. С логической стороны нет разницы, узнаёт ли человек из местной газеты, что солдаты его страны где-то умирают, или он видит это в местной телевизионной программе. Но это совсем не все равно с визуальной и эмоциональной стороны. Люди гораздо больше беспокоятся, когда солдаты умирают в реальном масштабе времени на телевизионном экране, чем если о их смерти сообщают газеты.[12] В итоге была строго ограничена способность правительств развертывать свои войска – даже в таких конфликтах, где смертность должна быть очень невелика, и при условии, что каждый из солдат этих войск добровольно избрал карьеру в вооруженных силах, то есть, как предполагается, искал для себя рискованную профессию. Даже русские в Чечне уяснили себе, что вести войну по телевидению – совсем иное дело, чем вести войну в газетах.[13]Русские матери не хотели видеть, как умирают их сыновья – точно так же, как американские матери.

Телевидение теперь не просто отражает действительность, оно само стало действительностью. Когда на телевизионном экране появляются умирающие от голода дети в Сомали, мир хочет, чтобы что-нибудь сделали. Если их нет на экране, они просто не существуют, и ничего не делается. В то же время, когда мировые средства информации вынудили вмешательство в Сомали, на Земле было много мест с б`oльшим хаосом и б`oльшим числом умирающих детей. Теперь в Сомали такой же хаос, но средства информации ушли – и ушли войска США и ООН. Результаты напоминают шизофрению. Публика хочет, чтобы правительство что-нибудь сделало по поводу Сомали, но не хочет, чтобы пострадал кто-нибудь из солдат.

Другой пример – Босния. Это не Вьетнам (страна со 100 миллионами населения, простирающаяся на две тысячи миль с севера на юг). Это очень маленькая страна с 4 миллионами людей. Если бы там оказались войска НАТО в 500000 человек, как во время войны в Персидском заливе, то под каждым деревом в Боснии был бы солдат НАТО. Но до тех пор, пока не начались этнические чистки и голод, никто не хотел посылать туда войска.

Сознавая политическую реакцию на жертвы, высшее военное командование было на стороне тех, кто не хотел ничего делать в Боснии. Но если жертвы недопустимы, то американское военное руководство должно будет столкнуться с тем, что американский избиратель рано или поздно поймет действительное положение вещей: он платит за огромные оборонительные организации, которые никогда не будут применены. Если Америка собирается быть мировым лидером и хоть иногда применять свою военную мощь, то ей и в самом деле нужно иметь большую армию, большой флот и большие воздушные силы. Но если единственной задачей военных будет отпор противнику, прямо угрожающему Америке, то Америке нужны будут лишь очень малая армия, очень малый флот и очень малые воздушные силы. В настоящее время не существует внешней угрозы Америке, и создание такой угрозы потребовало бы огромной и длительной военной подготовки, кто бы этим ни занялся. Если бы такая подготовка началась, Соединенные Штаты имели бы достаточно времени перестроить свою военную организацию, после сколь угодно резких сокращений. Неведомые опасности в отдаленном будущем не оправдывают таких военных расходов в настоящее время. Америка в самом деле имеет военную мощь, но совершенно неспособна ее использовать, если не возникнет прямая угроза Соединенным Штатам – а им никто не угрожает.

Установки и языковые штампы существуют долго после того, как они перестают отражать действительность. НАТО, как важный военный союз под американским руководством, постепенно угаснет, сколько бы ни ораторствовали, что это никогда не случится. С исчезновением Советского Союза, проблемы Европы и перспективы Европы – уже не американские проблемы и перспективы. Американские налогоплательщики попросту на собираются платить за оборону тех, кто богаче их самих, от врага, которого невозможно указать или вообразить. С другой стороны, Европа была бы шокирована слишком быстрым уходом американцев, но не желает больше, чтобы американцы управляли военной и внешней политикой европейских стран.

Торговый дефицит Америки

С теоретической стороны, торговые избытки и дефициты не особенно связаны с глобальным лидерством. Американская экономика работает очень хорошо. В первой половине 90-ых годов это была самая быстрорастущая экономика промышленного мира. Ее торговый дефицит – всего лишь небольшой дефект очень большой экономической машины. В техническом смысле торговый дефицит Америки не ограничивает ее ни в чем, что она могла бы предпринять. Но в действительности дело обстоит иначе. Нерешительность Соединенных Штатов, ничего не делающих по поводу своего торгового дефицита, в длительной перспективе существенно подрывает их способность осуществлять глобальное лидерство.

Поскольку Соединенные Штаты позволили развиться системе, где они прямо допускают большой торговый дефицит с Японией, позволяя остальному миру финансировать свои большие торговые дефициты с Японией за счет торговых избытков с Соединенными Штатами, иностранные валютные рынки систематически обменивают доллары на иностранные валюты по курсам, грубо недооценивающим доллар – с точки зрения паритета покупательной силы. Поскольку американцы оплачивают свой избыток экспорта над импортом долларами, на мировые финансовые рынки притекает большая масса долларов, не уравновешенная спросом на доллары, и этот избыток долларов должен сталкивать доллар вниз. Это приводит к тому, что доллар будет постоянно опускаться, пока не будет устранен нынешний торговый дефицит.

Хотя падение доллара не очень затрагивает американский уровень жизни (5-процентное снижение стоимости доллара повышает потребительские цены лишь на 0,2 процента), низкая стоимость доллара делает намного дороже участие Соединенных Штатов в международных делах. Доллары имеют меньшую международную покупательную силу, а поэтому приходится тратить больше долларов. В некоторой мере приходится покупать также влияние, и влияние обходится американцам дороже. Американская политическая и военная мощь – если ее приходится применять – попросту дороже стоит.[14 И поскольку она становится дороже, американцы покупают меньше. Недооцениваемый падающий доллар приводит, по существу, к тому, что американское влияние меньше, чем должно быть при американской эффективности и уровне производства.

С точки зрения американского налогоплательщика, падение доллара, по-видимому, приведет к тому, что ему придется больше платить, чтобы финансировать американскую внешнюю деятельность. Он субсидирует весь мир и платит за деятельность в интересах стран с более высоким доходом на душу населения (американские войска в Европе и Японии, проблема северокорейского ядерного оружия). Он живет в мире, где теряет больше рабочих мест ради импорта, чем получает от экспорта. Он чувствует себя простофилей.

Когда американцы вынуждены были просить Германию и Японию платить за войну в Персидском заливе, это сделало их наемниками, хотя они и не любят думать о себе таким образом. Америка уступила Японии свое место первого в мире дарителя иностранной помощи – не потому, что Япония увеличила свой бюджет на иностранную помощь, а просто потому, что повысилась стоимость иены по отношению к доллару.[15] Если надо купить влияние в третьем мире за иностранную помощь, Япония без труда заменяет в этом Соединенные Штаты.

Такое же уменьшение силы происходит и в частном секторе. По мере того как падает доллар, все меньше иностранцев хотят держать у себя долларовые резервы, а это снижает влияние американских банков. Иностранные инвестиции становятся для американских корпораций намного дороже, а американские инвестиции становятся намного дешевле для иностранных корпораций. Когда дело доходит до того, кто может позволить себе купить чье-то имущество, баланс покупательной силы ускользает от американцев.

Вследствие неустранимости японских избытков в торговле с Соединенными Штатами и остальными странами мира (американский дефицит не может исчезнуть без исчезновения японского избытка), падающий доллар ничем, или почти ничем не содействовал исправлению американского торгового дефицита. При этих реальных условиях для доллара в течение длительного времени остается лишь один путь – падение, хотя вычисления паритета покупательной силы показывают, что он сильно недооценивается уже сейчас.

На некоторой стадии падения доллара остальной мир перестанет держать доллары как резервы иностранной валюты (всякий, кто держит доллары, получит обратно намного меньше, чем обратил в доллары вначале), перестанет оценивать свою иностранную торговлю в долларах (по мере падения доллара продажная цена товара снижается, а вместе с ней прибыль), перестанет инвестировать в Америке (американские имущества дешевы, но они становятся еще дешевле, и их нынешние покупатели понесут тяжелые потери капитала), и будет требовать своевременного погашения причитающихся долгов. Все эти реакции подрывают желание и способность Америки быть глобальным лидером.

Если бы европейская денежная единица (теперь она именуется «экю», но в будущем будет называться «евро») была уже введена как валюта объединенной Европы зимой 1994 и весной 1995 года, она, вероятно, заменила бы доллар как избранную резервную валюту мировой торговли. Сразу же после мексиканского кризиса люди хотели избавиться от долларов, потому что несли огромные потери на своих долларовых инвестициях и сделках, но им некуда было деваться. Ни одна отдельная европейская валюта не настолько сильна, чтобы доставить необходимую степень ликвидности, а закрытые рынки Японии не позволяют получить иены, которые понадобились бы фирмам или правительствам, если бы иена стала резервной валютой.

С точки зрения сохранения мирового лидерства можно с уверенностью утверждать, что Америка должна сделать все необходимое у себя и за границей, чтобы сохранить стоимость доллара и его роль как избранной мировой резервной валюты.[16] Если доллар потеряет свое положение мировой резервной валюты, то Америка в значительной мере утратит свою свободу действий. У Америки могут кончиться резервы иностранной валюты, точно в том же смысле, как они кончились у Мексики в конце 1994 года, и тогда остальной мир будет диктовать ей внутреннюю экономическую политику точно так же, как он диктовал внутреннюю политику Мексике в 1995 году. Но американцы не собираются что-либо делать.

В других странах правительства принимают болезненные меры, чтобы остановить падение стоимости своей валюты, так как они испытывают сильнейшее давление общественного мнения, заставляющее их действовать. Но в Соединенных Штатах нет такого давления.

В других странах паление валюты означает возможное банкротство частных компаний или общественных учреждений, займы которых выражены в иностранной валюте. Если мексиканское песо падает в стоимости на 50 процентов, то следует удвоить заработки в песо для выплаты процентов и возмещения капитала – в противном случае фирма разорится. Неудивительно, что все, кому грозит банкротство, оказывают давление на правительство, чтобы оно защитило стоимость их валюты – защитило существование их инвестиций и их личного состояния. В случае Америки, где займы выражены в долларах, при падении доллара потери несут не американские заемщики, а иностранные кредиторы, займы которых, выраженные в их собственной валюте, стоят теперь гораздо меньше; но они не голосуют в Америке.

В остальном мире падение стоимости валюты ускоряет инфляцию. Импортные цены растут, и поскольку импорт составляет большую долю потребления, индекс потребительских цен растет вместе с импортом. Это снижает реальную покупательную силу заработков. Рабочие требуют повышения заработной платы в компенсацию выросших импортных цен, но если они получают такую компенсацию, это лишь ускоряет рост инфляции. Реальные доходы должны снижаться, поскольку в странах с падающей стоимостью валюты (с растущими импортными ценами) уменьшается спрос на товары и услуги, произведенные в остальном мире. Иностранные граждане требуют принять меры, чтобы остановить падение их собственных валют, защитить реальную стоимость их покупательной силы и остановить инфляцию.

Но в Соединенных Штатах происходит нечто совсем иное. Поскольку иностранные фирмы при подъеме их валют не хотят отказываться от своих крупных американских продаж, они сохраняют неизменными свои долларовые цены. По существу они готовы согласиться со снижением прибылей, оцениваемых в их собственной валюте, в виде необходимой потери для сохранения своих американских продаж. Для японского производителя автомобилей потерять 1000 долларов на продаже каждой машины, при цене, более чем покрывающей предельные издержки, может быть намного лучше, чем потерять в Америке три миллиона продаж, с необходимостью начать весьма болезненную структурную перестройку. Вследствие этого, если даже доллар падает, импортные цены растут сравнительно мало.

Хотя с 1984 года до 1994 года стоимость доллара в реальном торговом выражении упала на 33 процента, импортные цены выросли лишь на 11 процентов. Поскольку Америка импортирует около 12 процентов своего ВПП, импорт добавляет лишь 1,2 процента инфляции к 28 процентам инфляции, происшедшей за то же время (измеренной с помощью безусловного дефлятора цен для ВВП).[17] Если бы те же импортные покупки были сделаны в американской промышленности (где средний рост цен за десятилетие составил 31 процент), то эти продукты прибавили бы к общему темпу инфляции 3,7 процента, так что американский темп инфляции был бы на 2,5 процента выше, чем он был в действительности. Следовательно, импорт не повышал, а снижал внутренние цены, несмотря на падение стоимости доллара.

Поскольку падение доллара не ускоряет темпа американской инфляции, люди, полагающие, что они проигрывают от ускорения инфляции, не заинтересованы лоббировать за сильный доллар. Они могут гораздо больше потерять от повышения ставок процента, необходимого для поддержки доллара, чем выиграть от усиления доллара. И, конечно, избиратели не будут абстрактно заинтересованы в мерах сбалансирования бюджета, требуемых программами строгой экономии других стран – в повышении налогов и сокращении общественных услуг.

Поскольку защита доллара не может быть оправдана внутренней экономической необходимостью, американское правительство, которое за это возьмется, должно будет убедить американскую публику, что дело идет о мировом лидерстве, и что сохранение мирового лидерства оправдывает болезненные меры, снижающие американский уровень жизни. Некоторым лидерам придется прибегнуть к аргументу, что избыток импорта над экспортом, которым пользуется теперь американский потребитель, не стоит той цены, какую американцам в конечном счете придется уплатить. Потому что в конце концов накопившиеся долги придется уплатить за счет дешевой распродажи американского имущества (если угодно, капиталистического наследия Америки) и уменьшения влияния и лидерства в общественном и частном секторах мировой экономики. Но эта аргументация будет весьма затруднительна с политической стороны, потому что американцы привыкли верить, что мировое лидерство является, так сказать, их «прирожденным правом», хотя они и не уверены, что они вообще хотят быть мировыми лидерами.

Новая мировая система торговли

Торговая система ГСТТ – Бреттон-Вудс была системой, где доминировали американцы, и где все вращалось вокруг Америки. Но эта система должна была умереть своей естественной смертью. В самом деле, почти нет уже больше формальных тарифов и квот на промышленные товары, которые можно было бы снять.[18] Систему можно было бы расширить, включив в нее сельскохозяйственную продукцию (убывающий сектор), но торговля услугами – растущий сектор во всем мире – не стеснена формальными тарифами и квотами. Существуют ограничения, но они глубоко погружены в правовые системы, образ действий правительств и практику бизнеса, так что их нелегко свести к системным запрещениям, наподобие тех, которые вынуждают снижать тарифы.

Проблемы нынешнего дня – это такие виды торговли, как фильмы в Европе, интеллектуальная собственность в Китае, неизменные торговые избытки Японии, и ни одну из них нельзя решить с помощью ГСТТ. Каждая из этих трех проблем потребовала двусторонних переговоров в году, непосредственно следовавшем после завершения уругвайского раунда переговоров, но это соглашение было подписано и ратифицировано именно по той причине, что уругвайский раунд не касался ни одного из более широких вопросов. Важнее всего то обстоятельство, что ГСТТ не касался вопроса о построении новой системы правил для управления мировой торговлей – в нынешнем мультиполярном мире региональных торговых блоков.

Любая новая система торговли, по самой природе тех реальностей, которыми она должна заняться, неизбежно уменьшит роль США в мировой экономике, поскольку многие господствующие позиции Америки, такие, как значительное сосредоточение права голоса в организациях вроде Всемирного Банка или МВФ, были предоставлены ей после Второй мировой войны, когда она обладала гораздо большей долей мирового ВВП, чем сейчас. В любой новой системе Соединенные Штаты будут иметь меньше права голоса и меньше влияния. Как только откроются переговоры о новой системе торговли и американской публике станет ясно, насколько Америка потеряет свое былое могущество и нынешнюю руководящую роль, вряд ли эта публика поддержит какие бы то ни было новые соглашения. Ослабление относительной силы, которое отразят эти новые соглашения, в действительности уже произошло, но такие соглашения, в некотором смысле, выставили бы относительное ослабление Америки в неоновом свете.

Униполярный мир, лежащий в основе старой системы, уже исчез, и возник некоторый мультиполярный мир. Чтобы составить правила для этой новой мультиполярной экономики, была создана бумажная организация под названием «Всемирная Организация Торговли» (ВОТ), но по самой своей природе ВОТ (организация, где каждая страна имеет один голос) неспособна написать новые правила, нужные мультиполярному миру. В действительности не может быть мировой торговой системы, которой Соединенные Штаты могли бы распоряжаться, даже если бы они этого захотели. В отличие от периода Бреттон-Вудс (1944), они не могут заставить всех прийти к столу, посадить их, поощрить их к послушанию и вынудить принять составленную американцами торговую систему, подходящую к нынешней действительности.

Эту проблему иллюстрирует мексиканский финансовый кризис конца 1994 и начала 1995 года. Поскольку Мексика – сосед Америки и ее партнер по АЗСТ, президент Клинтон вынужден был составить план ее спасения, но не мог провести его через новый республиканский Конгресс. Он составил тогда новый план, гораздо больше рассчитанный на деньги МВФ. Старые европейские союзники Америки отказались, однако, голосовать за этот план. И первое предложение, и окончательный план вызвали спекулятивные атаки на доллар. По существу, международное финансовое сообщество уверилось в том, что Соединенные Штаты неспособны спасти Мексику. Король был мертв, но не было нового короля.

Конец американского интернационализма?

Поскольку в Америке интернационализм выдавали за коммунизм, то конец коммунизма привел к росту настроения, которое можно было бы назвать новым американским изоляционизмом.[19] Новый изоляционизм – это не внезапный драматический переход от образца 80-ых годов к образцу 30-ых, а медленное отступление от международной ответственности, причем на каждом шаге этого отступления энергично отрицают, что происходит какое-то отступление. Но хотя воздействие тектоники плит на земную поверхность незаметно в то время, когда оно происходит, – если присмотреться к американским реакциям на аналогичные события в последние годы, то видны драматические перемены.

Лучше всего эту реальность иллюстрирует сравнение американской реакции в Персидском заливе и войны в Боснии. Если бы Саддам Хусейн просто подождал несколько лет и вторгся бы в Кувейт сейчас, то никто бы ничего не предпринял. После крушения СССР, Персидский залив больше не важен – во всяком случае, для Америки. Босния потребовала бы внимания; два вмешательства нельзя было бы выполнить одновременно. Комментаторы тут же отметили бы, что очень странно рисковать жизнью американцев, чтобы защитить средневековое ближневосточное королевство в стране, которую выкроили из Ирака британские колониальные господа.

Это постепенное смещение установок впервые проявилось в президентских дебатах 1992 года между Биллом Клинтоном и Джорджем Бушем. Президент Клинтон настаивал, что он собирается быть «отечественным» президентом, а Буш обещал быть «международным» президентом. Буш проиграл. Когда наступило время выборов в ноябре 1992 года, продемонстрированный им международный успех в Персидском заливе за несколько месяцев перед тем ему нисколько не помог.

Избранный в 1994 году новый республиканский Конгресс начал с заявления, что он против многих международных учреждений, составляющих сердцевину нынешней глобальной системы. В предложенном проекте резолюции говорилось, что платежи на новые миротворческие операции ООН должны быть отменены, а финансирование старых операций должно быть сокращено с 31 процента до 20.[20] Американские войска больше не должны были ставиться под «иностранное» командование.[21] Эти предложения по существу покончили бы с миротворческими миссиями ООН. Американские деньги не должны были больше предоставляться многонациональным банкам, таким, как Всемирный Банк или Банк Развития Азии. Агентство по Контролю над Вооружениями и Разоружению и Агентство Международного Развития должны были быть упразднены, и вместе с ними Голос Америки и Радио Марти. Помощь России и другим бывшим советским республикам, а также Турции, Греции, Кипру и Ирландии должны были быть поэтапно прекращены в течение пяти лет.

Предлагалось повысить военные расходы на противоракетную оборонительную систему типа «Звездные войны», для защиты Америки от «гнусных диктатур вроде Северной Кореи» (такое событие очень маловероятно, поскольку гораздо труднее построить межконтинентальные ракеты, чем ядерное оружие), но американские войска не должны были участвовать в миротворческих миссиях – то есть в единственном виде военной деятельности, какая только и могла случиться.[22] Б`oльшая часть техники, использованной Америкой со Второй мировой войны для осуществления своего лидерства, должна была быть упразднена.[23] Например, должна была прекратиться помощь Турции, Греции и Кипру, которая была частью наших усилий поддерживать мир в восточном конце Средиземного моря и добиться соглашения по кипрскому спору между Грецией и Турцией (членами НАТО). Хотя на словах утверждалось, что Конгресс по-прежнему заинтересован в глобальном лидерстве США, американский военный бюджет предполагалось переделать в соответствии с изоляционистской версией Америки, предложенной «Контрактом с Америкой». Некоторые отколовшиеся республиканцы присоединились к демократам и помогли провалить эту резолюцию о «Звездных войнах», но остается еще увидеть, что произойдет, когда в самом деле будут распределяться ассигнования. Без применения войск и денег лидерская роль Соединенных Штатов в двадцать первом веке намного уменьшится.

Один из республиканских кандидатов на президентских выборах 1996 года, Пэт Бьюкенен, говорит даже о «Новом Мировом Порядке для восстановления нашего суверенитета».[24] Стремление остального мира расширить свое законное влияние на мировые решения в будущей эпохе он рассматривает как отказ Америки в пользу других от своих законных прав на принятие решений .

Но, конечно, все это не помешало тем же республиканцам жаловаться, когда европейские союзники Америки настояли на предоставлении европейцу одного из постов, по традиции принадлежавшего американцу – поста главы ЮНЕСКО. Риторика об эре американского лидерства еще продолжается. Чтобы угодить двадцати трем миллионам американских избирателей центрально-европейского и восточноевропейского происхождения, и республиканцы, и демократы говорят о расширении НАТО со включением таких стран, как Польша, но затем голосуют за сокращение инвестиций на инфраструктуру (базы, системы коммуникаций), необходимую для поддержания НАТО. Ясно, что никто не проголосует за ассигнование от 20 до 50 миллиардов долларов, во что обойдется распространение прикрытия НАТО на восток.[25] Несомненно, новый республиканский Конгресс проголосует против размещения добавочных войск США в Восточной Европе.

Угроза американскому лидерству видна в ближневосточном мирном процессе. Президент Клинтон обещал аннулировать 275 миллионов долларов иорданского долга, чтобы убедить Иорданию подписать мирный договор с Израилем. Республиканский конгресс сначала угрожал сократить эту сумму до 50 миллионов, то есть более чем в пять раз.[26] Конгресс также ясно дал понять Клинтону, что он не должен покупать сотрудничество в мирном процессе Сирии. Покупка мира на Ближнем Востоке была правильна, когда была угроза вмешательства СССР, и когда Америка конкурировала с СССР за лояльность арабов, но теперь, когда угроза коммунизма исчезла, мир уже не стоит покупать. Почему американские налогоплательщики – если они не евреи – должны щедро оплачивать мир между Израилем и арабами? Пусть они воюют, если им хочется, ведь русские не вмешаются в это дело, и во всяком случае это никак не коснется Америки. Но если все так пойдет, то Америка потеряет способность быть лидером в деле мира на Ближнем Востоке.

Лидерство предполагает не только силу, но и готовность нести бремя. К этому бремени относится меньшая возможность сосредоточиться на собственных узких краткосрочных экономических интересах. Страны, не являющиеся мировыми лидерами, не столь ограничены в этом отношении. Если страна столь слаба, или чувствует себя столь слабой, что вынуждена сосредоточиться исключительно на собственных краткосрочных интересах, то она не может быть глобальным лидером. Фактически Америка не столь слаба; она без особого труда могла бы перестроиться и стать высоко инвестирующим обществом, но психологически она, по-видимому, чувствует себя столь слабой, что не может действовать ни во внутреннем, ни в международном направлении.

В середине 90-ых годов Соединенные Штаты занимают то же положение, какое занимало Соединенное Королевство в конце Первой мировой войны. Они не хотят, а может быть неспособны делать то, что некогда делали. В отличие от того времени, теперь нет стоящей за кулисами страны, способной, если захочет это сделать, взять на себя ту же роль. Роль Соединенных Штатов после Второй мировой войны частично определялась их экономической мощью и их военной силой, но лишь частично. Их язык – это язык мирового бизнеса, их система высшего образования открыта для иностранцев, их средства массовой информации господствуют во всем мире – и все эти факты лежат в основе их лидерства.[27] Если речь идет о будущем, ясно, что ни одна страна или группа стран даже отдаленно не обладает необходимым сочетанием свойств, чтобы стать глобальным лидером.

Если бы Европа стала в самом деле одной страной с единой внешней политикой, она была бы способна взять на себя роль, которую играли Соединенные Штаты после Второй мировой войны. Например, «экю», или, как его теперь называют, евро мог бы заменить доллар. Но этого нет. По крайней мере в течение ближайшего полувека Европа не будет мировым лидером, поскольку ей придется сосредоточиться на осуществлении своего собственного объединения. Объединение Европы, включая прибавление к Европейскому Сообществу центральной и Восточной Европы, потребует всех его денег, всего общественного внимания и всей способности к лидерству. Военные проблемы на собственном заднем дворе (вроде Боснии) помешают ей проявить какой-либо интерес к военным проблемам более далеких областей – например, таким, как атомное оружие в Северной Корее.

Япония, как вторая по величине экономика мира, является кандидатом на глобальное лидерство, но у Японии нет глобальной военной силы и, что более важно, нет политического интереса ко многому, происходящему в мире. Она не собирается биться над проблемой Боснии, проблемой Руанды, или даже над такими проблемами, как Северная Корея, находящаяся в ее непосредственной окрестности. Но если бы и не было всех этих проблем, она все же не могла бы быть глобальным лидером без фундаментальной перестройки своей экономики и своего общества. Глобальный лидер должен иметь экономику и общество, понятные и доступные для иностранцев. Японская экономика и японское общество не таковы.

Например, чтобы валюта некоторой страны была резервной валютой, остальной мир должен быть способен получать избытки в торговле с этой страной, и таким образом накапливать необходимые ему валютные резервы. В случае иены, Япония может вынудить торгующие с ней экономически более слабые страны принимать долги, выраженные в иенах (как она это сделала в значительной части Восточной Азии), но выплату процентов на долги, выраженную в иенах, не следует смешивать с превращением иены в избранную резервную валюту. Она не сможет стать избранной валютой до тех пор, пока другие страны не смогут добровольно накапливать резервы в иенах, а это не может произойти до тех пор, пока эти страны не будут в состоянии получать избытки в торговле с Японией.

Весной 1995 года Китай и Индонезия жаловались на неравновесие между их выраженными в иенах долгами и их выраженными в долларах продажами.[28] В случае Индонезии, 40 процентов ее долга в 90 миллиардов было выражено в иенах, так что ее обязательства возрастали на 350 миллионов долларов каждый раз, когда стоимость иены повышалась на 1 процент, между тем как ее продажи большей частью были в Соединенных Штатах и, следовательно, выражались в долларах. Чтобы оплачивать это увеличение долга Японии, Индонезии приходилось снижать свой уровень жизни. Такие страны, как Индонезия, могут быть вынуждены принимать долги, выраженные в иенах, но они добровольно не согласятся выражать свою торговлю в иенах до тех пор, пока б`oльшая часть их продаж также не будет в иенах.

В поздний период Римской Империи германцы нередко командовали римскими армиями. Империя римлян имела систему превращения одаренных иностранцев из завоеванных ими территорий в римских граждан, и точно так же глобальный лидер должен иметь систему превращения одаренных иностранцев в некоторый эквивалент своих граждан. Можно убедиться, что иммиграционная политика Америки, ее университеты и ее бизнес очень легко абсорбируют одаренных иностранцев.

С Японией дело обстоит как раз наоборот. Для иностранца труднее, чем где бы то ни было на свете, стать японским гражданином, нормальным студентом хорошего японского университета или управляющим японской компании. Прежде чем Япония сможет стать глобальным лидером, она должна будет перестроить все свое общество.

Но в то же время японская практика делает лидерство невозможным ни для кого другого. Неспособность иностранцев успешно экспортировать товары в Японию или владеть успешными фирмами в Японии в действительности делает невозможным лидерство какой-либо другой страны. Если Соединенные Штаты – недостаточно большая страна, чтобы вынести торговый дефицит, требуемый японским избытком, то кто другой на это способен?

Поддержание системы без лидера

Есть целый ряд сил, поддерживающих существование социальных систем. Две из них – это язык и религия, но их недостаточно, как можно видеть на Ближнем Востоке, где арабы говорят на одном языке, имею одну религию, принадлежат к одной и той же этнической группе, но разделяются на многочисленные враждующие государства. Напротив, в Китае наибольшая в мире однородная группа людей составляла единое общество в течение четырех тысяч лет, с помощью объединяющей идеологии (конфуцианской системы), проповедующей не индивидуализм, а интеграцию. Но христианская и мусульманская религии, подчеркивающие личную связь между человеком и Богом, слишком индивидуалистичны и потому сами по себе не способны поддерживать социальное единство. И в христианских, и в мусульманских обществах войны с людьми той же религии даже более обычны, чем войны с людьми другой религии.

Сильный внешний завоеватель может удерживать вместе противоположные друг другу группы. Внешняя угроза коммунизма объединила страны, вошедшие в американский блок. Некоторые из них были демократическими, другие – нет. Некоторые верили в рыночную экономику, другие не верили. Некоторые были богаты, другие бедны. Общее между ними было то, что они хотели остаться вне орбиты коммунизма. Но без объединяющей идеологии единство быстро исчезает, как только уходит внешняя угроза.

Чтобы социальная система существовала очень долго, ей нужна поддержка сильной интегрирующей идеологии. Римляне строили «великую» империю; египтяне стремились к вечной жизни. Все такие идеологии предполагают некую цель, б`oльшую, чем индивид или местная этническая группа, к которой принадлежит индивид. В течение короткого периода коммунизм был такой идеологией. Он продлился намного меньше, чем любая из предшествовавших ему идеологий, может быть, потому, что ставил себе земную цель – повышение материального уровня жизни – что легко поддавалось проверке, и чего он не мог исполнить.

Когда исчезают и внешние угрозы, и объединяющие идеологии, следующий шаг в поисках единства – это направить гнев против какого-нибудь вида презираемых сограждан. Это явление иллюстрирует Югославия. После конца коммунизма и без внешней угрозы со стороны бывшего СССР она могла позволить себе начать внутреннюю борьбу. Американская версия этнических чисток – калифорнийское Предложение 187, касающееся эмигрантов, легальных и нелегальных, которым отказывают в государственной помощи.[29] Они и есть презираемая группа. «Контракт с Америкой» касается бедных – утверждая, что они бедны, потому что ленивы. Более половины сокращений бюджета, сделанных Палатой Депутатов и составивших 9,4 миллиарда долларов (точнее, 5,7 миллиарда долларов) относились к одной только жилищной программе для людей с низким доходом.[30] Это – презираемая группа.

К сожалению, ни капитализм, ни демократия не являются объединяющими идеологиями. Обе они – «идеологии процесса», утверждающие, что если человек следует рекомендуемым процессам, то он будет богаче, чем если он им не следует. У них нет никакого «общего блага», общих целей, ради которых все коллективно трудятся. Оба сосредоточены на индивиде, а не на группе. Предполагается, что трудящиеся максимизируют свои собственные доходы – оставляя работу, если где-нибудь можно получить больший заработок. Предполагается, что фирмы максимизируют свои доходы – увольняя рабочих каждый раз, когда это повышает прибыль. Предполагается, что избиратели голосуют в своих личных интересах. Никто не обязан беспокоиться о благополучии других.

Если кто-нибудь говорит, что общество – это органическое целое, нечто большее, чем простая статистическая сумма желаний и достижений его отдельных членов, то и капиталисты, и демократы утверждают, что ничего подобного не существует. В обоих случаях индивидуальная свобода доминирует над общественными обязанностями. Все политические и экономические соглашения добровольны. Если индивид не хочет голосовать, или не хочет что-нибудь купить, это его право. Если граждане хотят быть жадными и голосуют за свои узко корыстные интересы в ущерб другим, это их право. В самых строгих изложениях капиталистической этики преступление есть попросту еще один вид экономической деятельности, где приходится платить высокую цену в случае поимки (сидеть в тюрьме). Не существует социальной обязанности повиноваться закону. Нет ничего такого, чего человек «не должен» делать. Долга и обязанностей не существует. Существуют только рыночные сделки.

В минувшем полувеке капиталистическая мировая экономика держалась вместе не вследствие идеологии капитализма, а из-за страха перед коммунизмом и возникшего по этой причине могущества и руководства Соединенных Штатов. Что происходит, когда доминирующая идеология рушится и сменяется этническим национализмом, отчетливо видно на примере бывшего СССР и Восточной Европы.

В старой капиталистической экономике без лидерства можно видеть подобное же, хотя и более медленное развитие событий. Повсюду разрастается этнический регионализм – в Шотландии, Уэльсе, Квебеке; в конфликте между Северной и Южной Италией; в движениях бретонцев и корсиканцев, каталонцев и басков. Каждая неудача приводит к дальнейшим неудачам. НАТО теперь менее уважаемое учреждение, из-за своей неспособности справиться с Боснией. Теперь другие беспокойные этнические группы будут быстрее прибегать к оружию. Подобным образом, неспособность быстро сдержать мексиканский финансовый кризис означает, что финансовые рынки будут в будущем более агрессивны в своих атаках на попытки МВФ или американцев сдержать будущую нестабильность. Доллар считается ослабевшим, потому что предполагают, что такие страны, как Германия, не голосовавшие за план помощи Мексике, принятый МВФ по предложению американцев, в случае атаки на доллар отомстят им за этот план, отказавшись тратить свои деньги на его поддержку.[31] Неважно, действительно ли существует такое нежелание. В действительности важно другое: рыночные игроки больше не думают, что доллар автоматически получит поддержку других центральных банков, как это было в прошлом.

Сейчас нет угроз, нет идеологий и нет достаточно сильных лидеров, способных поддерживать единство мировой системы. В итоге это конец коммунизма, конец системы ГСТТ – Бреттон-Вудс, мир экономического паритета, мир, где ни одна страна не позволит своим солдатам умирать, если нет угрозы ее национальному существованию, мир без объединяющих идеологий и с неограниченным индивидуализмом демократии и капитализма. Это мир без объединяющих связей и глобального политического руководства.

Легко оплакивать тот факт, что президент Клинтон – не бесстрашный Гарри Трумэн, посылающий людей драться за правое дело; что премьер-министр Джон Мейджор отступает перед моральными аспектами положения в Боснии, в отличие от премьер-министра Маргарет Тэтчер, укреплявшей решимость президента Буша во время войны в Персидском заливе; что премьер-министр Гельмут Коль не побуждает немцев играть в Восточной Европе ту роль, какую заморские китайцы играют в Китае; что президент Жак Ширак не обладает широтой взгляда президента Шарля де Голля; и что японские премьер-министры остаются невидимками на мировой сцене. Если видишь повсюду слабых лидеров, это больше говорит о переживаемых временах, чем о самих индивидах.[32]

Недостаток лидерства у этих людей не зависит ни от их характера, ни от их умения руководить, хотя им может недоставать и того, и другого. Каковы бы ни были их личные недостатки, эти недостатки играют лишь второстепенную роль. В период кусочного равновесия просто нет лидеров, потому что ни у кого нет ясного понимания угроз – или возможностей окружающей среды. Все стало текучим, без неподвижных точек опоры для политических рычагов.

Как показывают обзоры высказываний американских политических лидеров, даже среди руководящих кадров нет консенсуса по поводу целей американской внешней политики. Ни в одном вопросе нет прочного большинства, кроме нераспространения ядерного оружия – и даже в этом случае есть согласие лишь на 70 процентов.[33] Никто не может руководить общественным мнением, не зная, в какую игру играют, и что требуется, чтобы ее выиграть – а этого никто не знает.

Новые электронные информационные технологии тоже сделали руководство гораздо более трудным. Чтобы управлять, необходимо иметь в какой-то степени чудо, тайну и авторитет; но чтобы быть избранным, достаточно войти по телевидению в гостиную избирателя, как средний приятный человек. Одна из неприятных реальностей электронных средств информации состоит в том, что они пожирают своих звезд так же быстро, как их создают. Никто не имеет долгого полупериода жизни в качестве звезды программы. В отношении лидеров это значит, что прощупывают их личную жизнь, чтобы доказать, что они не являются образцами добродетели – на что они претендуют для избрания. Немногие из великих людей американского прошлого выдержали бы такое моральное испытание (Джефферсон с его возможной черной любовницей, Бенджамин Франклин с возможной любовницей-подростком). Немногие знали, что Франклин Рузвельт мог ходить лишь с большим трудом. Но всем известен малейший порок президента Клинтона.

Недостаток лидерства производит еще больший недостаток лидерства. Чем хаотичнее выглядит мир, тем меньше гражданам любой страны хочется, чтобы их лидеры тратили свое время, пытаясь привести в порядок то, что все больше напоминает безнадежную глобальную неразбериху. Но если кто-то не будет руководить мировой системой торговли и оказывать давление на тех, кто злоупотребляет этой системой, то мировая система торговли постепенно атрофируется и в конце концов рухнет. В период кусочного равновесия, со все еще неясным становлением новой среды, потенциальные лидеры не знают, куда им идти, а их последователи просто не имеют причин за ними следовать.

Психиатр Роналд Хейфетс, гарвардский исследователь лидерства, полагает, что «любая испуганная группа избирателей станет жертвой людей, предлагающих легкие ответы… Лидерство означает способность вместе с народом браться за важные проблемы». Но каковы важные проблемы в меняющемся мире? «Власти вознаграждаются за то, что у них есть ответы, но часто не вознаграждаются, если они говорят «я не знаю».[34] Но кто же знает в тех случаях, когда по-настоящему никто не может знать? «Мы ищем авторитеты для поддержания равновесия социальной группы. Дело не в том, к чему мы приходим. Мы вовлечены в постоянный процесс адаптивного изменения».[35] Но кто входит в группу, и какие нужны адаптации?

В период кусочного равновесия нужны способности выживания, некогда проявленные млекопитающими, но биологи до сих пор не могут в точности сказать, какие именно способности позволили млекопитающим выжить в новой среде, когда вымерли динозавры. Если специалисты не знают этого о прошлом, то как может отдельный человек знать это о будущем?

Если посмотреть на великих исторических деятелей, то мы видим, что они являлись только в такие времена, когда у них были потенциальные последователи, понимавшие, что надо что-то сделать, и приблизительно знавшие, что именно надо сделать. Посмотрим на Уинстона Черчилля – вероятно, величайшего лидера, какого когда-нибудь имели англичане. Черчилль стал лидером во Второй мировой войне. Перед этим он был лидером с теми же лидерскими способностями, но не было страны, готовой за ним следовать. Он всегда был в политической пустыне, часто без должности. После войны его лидерство было вскоре отвергнуто, поскольку он хотел идти в направлении, куда англичане не хотели за ним следовать (сохранить Британскую Империю и сопротивляться государству социального благосостояния). Очень скоро он снова стал лидером без последователей и потерпел поражение, хотя все признавали, что он был великим лидером во время войны. Лидеры без последователей – это не лидеры. В теории лидеры могут создать себе последователей, но даже в нормальные времена это трудно, а в периоды кусочного равновесия – невозможно. Последователи почти всегда создают лидеров; но лидеры лишь очень редко создают последователей.

Современная технология также сделала лидерство более трудным. В прошлом, когда никто в точности не знал, состоится ли политическая демонстрация и куда она направится, невежество в некоторой степени порождало лидерство. Чтобы почувствовать, куда пойдет демонстрация, надо было ее организовать и вести ее, пока она не оформится.

В наши дни лидеры могут узнать, куда направится демонстрация, не будучи организаторами демонстрации. При современных методах статистического анализа можно, используя опросы общественного мнения и фокусные группы, выглядеть как лидер и без необходимости куда-то вести. Исполнитель опроса (важнейший советчик политика) говорит политику, куда идет демонстрация, так что политику остается выскочить вперед этой демонстрации, чтобы выглядеть как лидер – тогда как в самом деле он последователь.

Республиканский «Контракт с Америкой» был моден в фокусных группах, и ни один вопрос не был оставлен в этом контракте, если он не набрал благоприятный рейтинг в 60 процентов или выше.[36] Ньют Гингрич выскочил вперед демонстрации и выглядел как лидер. Но в действительности он был последователь. Поскольку теперь было легко выглядеть настоящим лидером, не будучи настоящим лидером, почему бы кто-нибудь захотел быть настоящим лидером? Настоящее лидерство состоит в том, чтобы изменить направление демонстрации или организовать новую демонстрацию – а это рискованно, и лишь немногие захотят это сделать. В конце концов государственный деятель, которого не переизбрали, это не государственный деятель.

Но риторика мирового лидерства все еще остается. По словам Ньюта Гингрича, «Только Америка может вести за собой мир. Америка остается единственной глобальной, универсальной цивилизацией в истории человечества… Без энергичной американской цивилизации на нашей планете будут множиться варварство, насилие и диктатуры».[37] Здесь действительность улетучилась без следа.

Наш единственный опыт мультиполярного мира без доминирующего лидера – это период между Первой и Второй мировой войной. Коммунистическая Россия; фашистская Германия, Япония и Италия; и демократическо-капиталистические Великобритания, Франция и Соединенные Штаты – все они столкнулись в мире без центра тяжести, и это привело к несчастливым результатам. Посмотрев на хаос между мировыми войнами, многие приписали бы его тому обстоятельству, что Британия перестала быть менеджером глобальной системы, а Соединенные Штаты еще не хотели взять на себя ответственность за глобальное лидерство. Когда система начала распадаться в начале 20-ых годов, никто не чувствовал себя ответственным за происходящее, и ничего не было сделано, чтобы предотвратить бедствия конца 20-ых и 30-ых годов.

ПРИМЕЧАНИЯ

Глава 7

1. Eric Hobsbawm, Age of Extremes: The Short Twentieth Century, 1914-1991 (London:

Michael Joseph, 1994), pp. 258, 275.

2. J. Bradford De Long and Barry Eichengreen, The Marshall Plan: History's Most Successful Structural Adjustment Program, NBER Working Paper No. 3899, November 1991.

3. Richard Holt, The Reluctant Superpower (Tokyo: Kodansha International, 1995), p. 117.

4. De Long and Eichengreen, The Marshall Plan, p. 14; U. S. Bureau of the Census, Historical Statistics of the United States, Colonial Times to 1970, Vol. 1 (Washington, D. C: U. S. Government Printing Office, 1975), p. 228.

5. Budget of the United States Government, Fiscal Year 1996 (Washington, D. C: U. S. Government Printing Office, 1995), p. 115.

6. Newt Gingrich, Contract with America (New York: Times Books, 1994); New Republic, March 25, 1995, p. 21.

7. Robert W. Tucker and David C. Hendrickson, The Imperial Temptation: The New World Order and America's Purpose (New York: Council on Foreign Relations), 1992.

8. Samuel Brittan, Time to Bury Those League Tables," Financial Times, May 25, 1995, p. 10.

9. Steven Brull, International Herald Tribune, March 8, 1995, p. 1.

10. "Japan's GDP Rivals That of the U. S.," International Herald Tribune, May 10, 1995, p. 19.

11. Charles Wolf, Jr., "The Fine Art of the False Alarm," Watt Street Journal, November 1, 1994, p. A20; World Bank, World Tables 1994 (Baltimore: Johns Hopkins University Press, 1994).

12. "Russians Don't Like Dead in Chechen on TV," International Herald Tribune, December 22, 1994, p. 6.

13. Russell Watson, "Russia's TV War," Newsweek, February 6, 1995, p. 8.

14. DRI/McGraw-Hill, Review of the U. S. Economy, p. 87.

15. "OECD Chides the U. S. Over Foreign Aid Cuts," International Herald Tribune, March 8, 1995, p. 2.

16. Johsen Takanashi, "Dollar Being Eclipsed as Global Standard," Nikkei Weekly, June 5, 1995, p. 6.

17. Economic Report of the President 1995 (Washington, D. C: U. S. Government Printing Office), pp. 278, 279.

18. International Monetary Fund, International Trade Policies: The Uruguay Round and Beyond, Vols. I, II, Washington, 1994.

19. David Halberstam, The Next Century (New York: Morrow, 1991), p. 52.

20. "U. S. House Votes to Cut UN Peacekeeping Funds," The Japan Times, February 18, 1995, p. 2.

21. "House Votes to Curb Role in UN," International Herald Tribune, February 17, 1995, p. 1.

22. Gingrich, Contract with America, p. 17.

23. Ibid.

24. Цит. по: Richard L. Berke, "Pat Buchanan Is Driving the "96 Race Rightward," International Herald Tribune, May 31, 1995, p. 1.

25. Michael Dobbs, "NATO Expansion Popular But Don't Look at the Price," International Herald Tribune, July 8, 1995, p. 1.

26. Clyde Haberman, "Israel Warns U. S. Not to Cut Aid to Nations in Peace Talks," New York Times, March 4, 1995, p. 4.

27. Michel Albert, Capitalism Against Capitalism (London: Whurr Publishers, 1993), p. 35.

28. Tan Kim Song, "Money Market Chaos a Threat to APEC's Aims," The Sunday

Straits Times, April 16, 1995, p. 1.

29. Laura Keeton, "Legal Beat: More Legal Aliens Seeking Citizenship to Keep Benefits," Wall Street Journal, March 6, 1995, p. Bl.

30. Jerry Gray, "Budget Axes Land on Items Big and Small," New York Times, February 28, 1995, p. A14.

31. "Mexico Crisis and Stable Rates Cause Dollar Malaise," International Herald Tribune, February 17, 1995, p. 11.

32. Anthony Robinson, "Warning on "Malady' of Weak Leadership," Financial Times, May 4, 1995, p. 4.

33. Steve Farka, Mixed Messages: A Survey of Foreign Policy Views of American Leaders (Washington, D. C: Public Agenda Foundation, 1995), p. 28.

34. Цит. по: Craig Lambert, "Leadership in a New Key," Harvard Magazine, March/April 1995, p. 31.

35. Ibid.

36. Major Garrett, "Beyond the Contract," Mother Jones, March/April 1995, p. 54.

37. Newt Gingrich, "Only America Can Lead," New Perspectives Quarterly, Spring 1995, p. 4.

Следующая часть:

Будущее капитализма. Часть 2

Страница 7 из 7 Все страницы