3.

Я полагаю, что многие читатели уже потеряли интерес к моей статье, поняв, что я не обещаю чудодейственных рецептов, а просто хочу вернуться к здравому смыслу. Но это вовсе не самое интересное, что я имею сказать: жестокая правда человеческого неравенства, о которой я говорил до сих пор, столь очевидна, что надо только иметь смелость ее признать.

Более интересен следующий вопрос. До конца 19 века в Европе было только "классическое" образование, основанное на изучении языков, древних и новых, и я предлагаю к нему вернуться, с изменениями, необходимыми в наше время. В чем же состоит особенная польза изучения языков и, в частности, "мертвых" языков? Почему языковое образование продержалось две с лишним тысячи лет? И почему разрушение этой системы приводит к исчезновению образованного человека?

Смысл образования вообще состоит в том, чтобы научить человека пользоваться своими способностями для достижения избранных им целей. Это не значит указать ему перечень некоторых результатов и научить его, как достигать именно этих результатов. Ведь человек сам определяет свои цели, а перечень составляет кто-то другой; значит, натаскивание его на такие-то результаты есть просто приспособление человека к заранее заданной роли в социальном устройстве. Это не "свободное образование" (liberal education), а "кондиционирование" в смысле Олдоса Хаксли, изображенное в его антиутопии "Прекрасный Новый Мир".

Образование же должно доставить человеку средства, а цели он себе выберет сам. Но специфически человеческие средства – это способы символического описания мира, то есть языки. Человек и отличается от животных употреблением словесного языка. Инструктаж или натаскивание есть возвращение к животному способу обучения – расчеловечение. Первый и самый важный человеческий язык – это язык повседневной речи, превратившийся в письменный язык. Это универсальный язык в том смысле, что все другие, более специальные языки описываются в терминах этого первоначального языка. Символический язык математических теорий отнюдь не составляет исключения. Употребление его символов и значение этих символов должны быть и могут быть объяснены лишь на "обычном" языке, с особыми предосторожностями, позволяющими избегать неоднозначного понимания. Язык физики – специальный язык для описания простейших явлений природы, именуемых "физическими явлениями". В их число входят и явления, описываемые в математических языках, так что математика в некотором ее аспекте – простейшая часть физики; в отношении геометрии это и признается. В то же время математические языки служат средствами для построения физического языка. Конечно, язык физики далеко не столь однозначен, как математические, хотя гораздо однозначнее, чем "повседневный" язык. То же относится и к другим "специализированным" языкам, от шахматного языка до языка философии.

Можно возразить против этой "гипертрофии языка", что в каждой области деятельности есть не только средства, ведущие к целям, в них есть и достигнутые цели – результаты. Но обучать одним только результатам значит напрасно обременять память. Надо учить, как получаются результаты, то есть как описывать ситуацию на подходящем к ней языке, как говорить о ней на этом языке, сравнивая сказанное с данными восприятия, и т.д. Даже обучение правильному восприятию необходимым образом использует язык, обычный или специальный. Если понимать под "языком" любую систему построения и использования символов, то значение, придаваемое здесь "языкам", не вызовет удивления. Но тогда возникает вопрос: каким языкам учат в школе, и каким учили в прежние времена?

Когда не было науки в смысле Нового Времени, кроме "повседневных" языков существовали лишь два математических языка: язык арифметики и язык геометрии. Первый из них не был разработан и сводился к практическим правилам действий, или же переводился на геометрический язык, который только и был предметом серьезного преподавания; арифметика же была не "наукой", а скорее ремеслом. Итак, единственным "необычным" языком, которому учили, был язык евклидовой геометрии. Это был первый формализуемый, хотя еще не формальный язык.

Теперь есть множество "искусственных" языков. Обратите внимание на то, что специальные выражения еще не составляют языка: должны быть еще правила их употребления. Философия до Рассела не пыталась обрести свой язык, а богословие не пытается и теперь, потому что в этих предметах у разных авторов разные правила. Но ряд "областей науки" стремится теперь обзавестись чем-то вроде собственного языка, и это стремление передается тем, что наука называется "структурной". Уже появилась "структурная лингвистика", и зарождается даже "структурное литературоведение".

Я объяснил, что образование вообще есть обучение языкам – в более или менее широком смысле этого слова. Если вас больше устроит формулировка "обучение использованию символов", я не возражаю. Но пора вернуться к моей теме. Преобладающая тенденция образования в двадцатом веке состояла в сокращении изучения универсальных языков и усилении изучения специальных. Причина этого – в развитии естествознания, особенно точных наук, и в пренебрежении изучением человека. В средние века дело обстояло как раз наоборот. В центре внимания был именно человек, его "природа", его "судьба", его отношение к "ближним". На нашем реалистическом языке это значит, что ученые того времени занимались индивидуальной и социальной психологией, с фантастическими смещениями изучаемых объектов. Но объекты эти – человек и общество – были столь сложны, что средствами средневековой науки с ними ничего нельзя было поделать. Человеческое мышление работало вхолостую около тысячи лет; но оно работало над важнейшими для нас, людей, вопросами.

"Возрождение" и последовавшая за ним новая наука означали в некотором смысле отступление от этих важнейших вопросов к менее важным, но легче разрешимым – вопросам об устройстве внешнего, нечеловеческого мира. Для человеческого духа это был путь наименьшего сопротивления, и в этом смысле нынешние апологеты средневековья чувствуют его "ущербность". Они, однако, не понимают, что не было другого пути, потому что изучение неживой природы, и само по себе необходимое, было единственно возможным началом: на этом более легком материале надо было развить средства для более трудных задач. Так или иначе, грехопадение духа свершилось, и возникла наука. Это было увлекательное занятие. Тысяча лет "холостого хода" вызвала, наконец, ощущение тупика (надо было бы объяснить, почему не раньше!), и все лучшие силы вступили на путь, суливший быстрый успех.

Успехи науки создали ощущение надежности и полезности специальных языков и бесполезности универсальных. Иначе говоря, естественные науки, и особенно точные науки (т.е. науки, всерьез применяющие математику) приобрели хорошую репутацию, а гуманитарные науки – дурную. Понятно, почему стали уделять меньше внимания изучению естественных языков. Их письменность стала приходить в упадок, исчезло понимание стиля, и даже простая грамотность стала редкой.

Конечно, верно, что "повседневный" язык оказался, сам по себе, плохим орудием науки. Науке нужны специализированные, более или менее формальные языки, хотя и определяемые в терминах универсального языка, но более приспособленные к специальным задачам. Иначе говоря, нужна целая иерархия способов символизации, и по сравнению с такими сложными машинами пользоваться "простым" языком – все равно что работать голыми руками. Так обстоит дело с наукой и техникой, то есть с познанием и использованием вещей.

Но человеку важнее всего "познать самого себя", познать себя в отношении к другим людям, потому что иначе человека нет. А для этого у нас нет другого средства, кроме "обыкновенного" языка. Такое "познание" весьма несовершенно и вовсе не научно, но замечательно, что наш обыденный язык называет его тем же словом – "познание". Очень сложные процессы изучения и познания, составляющие главное занятие нашей жизни, не могут пользоваться никаким специальным языком, а только "повседневным"! Сюда относятся также художественная литература, религия, история и почти вся философия. Все эти виды деятельности нуждаются в развитом, утонченном, но обычном языке. И если этот обычный язык приходит в упадок, теряет цену, то и все только что указанные виды деятельности грубо упрощаются и в конечном счете исчезают. Жизнь становится примитивной, тип человека вырождается, и есть основания опасаться, что упрощенный таким образом человек не вынесет трудностей сложной общественной жизни, устроенной его предками. Человечество может погибнуть, потеряв способность суждения. Что это такое, нельзя объяснить ни на каком формальном языке.

Страница 3 из 5 Все страницы