(Marie Winn. Children without childhood. New York, Panteon Books, 1983)

Статья М.В.Рейзина «Дети без детства» – это реферат книги Marie Winn Children without childhood. (Мари Винн «Дети без детства») New York, Panteon Books, 1983. Реферат был опубликован в 1997 г. в № 4 "Нового педагогического журнала" под названием "Железный век". Этот журнал издавался в Петербурге в 1996-97 гг. тиражом 600 экз.; всего вышло 4 номера. В настоящей публикации сделаны незначительные сокращения.

Перу американки Мари Винн принадлежит ряд книг для детей и для родителей, две из которых принесли ей широкую известность как в Соединенных Штатах, так и – благодаря переводам на европейские языки – во всем мире. Не остались они незамеченными и у нас: так, на основную идею книги, реферат которой мы хотим предложить вниманию читателей, ссылался покойный С. Л. Соловейчик, говоря о необходимости гуманизации педагогики. Но переводов книг Мари Винн на русский язык до сих пор не последовало, хотя актуальность их в сегодняшней России еще более велика, чем 15-20 лет назад, когда они были написаны.

Одна из двух упомянутых книг Мари Винн называется "The Plug-in Drug", что в приблизительном русском переводе может звучать как "Наркотик из розетки". Подзаголовок книги поясняет, о чем идет речь: "Телевидение, дети и семья". Эта книга, содержащая критический анализ педагогических последствий проникновения телевидения в повседневный быт, дает существенные коррективы и дополнения к работе Джерри Мандера, реферат которой был представлен А. И. Фетом во 2-ом номере "Нового педагогического журнала". Дж. Мандер вообще не касается специально вопроса о воздействии телевидения на детей, а это, может быть, самый пагубный аспект телевидения, более страшный, чем политические манипуляции общественным мнением.

Но изучение разрушительного влияния телевидения на мир детства и семейный уклад привело М. Винн к более широкой постановке вопроса, когда телевидение оказывается только одним из факторов общего глубокого перелома в отношении к детству в современном индустриальном обществе. Название второй книги Мари Винн. Появившейся через 6 лет после "The Plug–in Drug", – "Дети без детства" – афористически жестко выражает результат этого перелома.

Введение к книге, озаглавленное, как известный роман Джозефа Хеллера – "Что–то случилось", – начинается с воспоминаний об истории выхода в свет "Лолиты" Владимира Набокова.

"В старые добрые времена вымышленная двенадцатилетняя девочка из Новой Англии по имени Лолита Гейз переспала с европейским интеллигентом средних лет по имени Гумберт Гумберт и потрясла этим чувства американцев. Что ужасало, было не столько образом взрослого, имеющего сексуальные притязания на ребенка; нет, это была сама Лолита, потерявшая девственность задолго до появления на сцене Гумберта: такая искушенная, такая пресыщенная, такая недетская, что, казалось, она посягает на нечто, оберегавшееся Америкой как святыня. Книга была запрещена в Бостоне. Даже изощренный обозреватель газеты "New York Times'' назвал роман Набокова "омерзительным" и "отталкивающим.»

Не сменилось еще и одно поколение после публикации "Лолиты", а набоковское ви'дение американского детства представляется пророческим. Мало сомнений в том, что школьники 1980-х больше походят на набоковских нимфеток, чем на бесхитростные и невинные создания с их куклами и косичками, ободранными коленками и доверчивыми привычками, которые еще так недавно назывались детьми".

Дмитрию Галковскому, автору "Бесконечного тупика", это наблюдение могло бы послужить еще одним аргументом в пользу его теории о том, что жизнь развивается по законам, придуманным литературой, и что, упрощенно говоря, "во всем виноваты писатели". Мари Винн не склонна к таким экстравагантным выводам, и наблюдение над судьбой романа Набокова служит для нее лишь отправным пунктом, наглядно демонстрирующим: что-то случилось. В первой глава книги это доказывается на множестве дальнейших примеров, во второй ставится вопрос о причинах происшедшей перемены, и здесь находятся виновники гораздо более серьезные, чем Набоков. В третьей, заключительной главе автор подробнее останавливается на одном из самых мучительных аспектов всей темы – раннем сексуальном опыте современных подростков. Вся книга занимает чуть более 200 страниц.

Основу книги составляют сотни интервью, специально собранных автором у родителей, врачей, воспитателей, учителей, библиотекарей – и у самих детей. Некоторые из этих интервью очень выразительны, но в целом создается впечатление, что М. Винн ошеломлена открывшимся ей положением вещей и радикальностью своих выводов и хочет опереться на многочисленность свидетельств.

Она сама рассказывает, как возникла ее книга, как в 1970-е годы наблюдения над собственными детьми и над детьми своих друзей и соседей привели ее к мысли о том, что с детьми произошли какие-то фундаментальные перемены. Однако следующая мысль – что и во взгляде общества на детство и в отношении взрослых к детям произошли изменения столь же радикальные – далась ей с большим трудом и потребовала всех этих многочисленных интервью. Как добросовестный исследователь и в тоже время, наверное, пытаясь спастись от своего неутешительного открытия, М. Винн не ограничилась Нью-Йорком, где она жила, но провела аналогичные опросы еще в двух районах Соединенных Штатов – в сельской местности в штате Нью-Йорк и в городе Денвер (штат Колорадо) в гористой местности в центральной части страны. Однако ее надежда на то, что "новые" дети и "новые" родители, которых она наблюдала в Нью-Йорке, суть порождения мегаполиса, не оправдалась. Не было и каких-либо серьезных различий, связанных с социальным положением, профессией, политическими и религиозными убеждениями или национальностью родителей в рамках того широкого "среднего класса", которым занималась М. Винн. Если порою ей и встречались дети, игравшие в куклы и читавшие сказки в том возрасте, когда большинство их сверстников предавалось уже совсем иным забавам, то, отмечает она, это определялось тем, что их родители не разведены и не работают оба на полную ставку, а не какими-то иными факторами. Средства массовой информации, и прежде всего телевидение, нивелируют сегодня всякие социальные и географические различия и наносят последний удар по остаткам сословного общества.

Итак, что-то случилось. Что-то случилось с детскими занятиями. Если прежде, рассказывает М. Винн, типичный выходной день подростка состоял из карабканья на стену, прыганья вниз с крыши гаража или вверх на старой пружинной тахте, военных баталий с использованием диких яблок, а впрочем, и покоса лужайки, то сегодняшний выходной – это сон допоздна, телевизор, урок тенниса, поход в магазин за новым альбомом, электронные игры, опять телевизор, наркотики. А что можем мы найти в набитых карманах детей, тогдашних и нынешних? В прошлом – ножик, компас, 36 центов, шарик, кроличью лапку; сегодня – трубочку для гашиша, наклейки с портретами эстрадных кумиров, 20 долларов, презерватив…

" Что-то случилось с границами детства. Анонс новой книжной серии "Книги для юных взрослых" определяет юных взрослых как "людей, сталкивающихся с проблемами взрослой жизни". При этом сами книги, посвященные таким явлениям, как проституция, развод, изнасилование, адресованы тем "людям" в возрасте 10-13 лет, которые были известны как дети.

Что-то случилось с самим образом детства. Реклама на всю страницу в театральной газете представляет нам страстную женщину с ярко намазанными губами, обильными тенями на веках, в норковой шубе, под которой, кажется, ничего больше нет: "Можете ли вы поверить, что мне только десять лет?" Мы верим. Верим, потому что экстравагантностям шоу-бизнеса соответствует состояние обычных рядовых детей, некогда маленьких мальчиков и девочек, сегодня же, по внешнему виду и по образу поведения, – маленьких взрослых.

Все эти изменения, охватывающие все главные стороны детства, настолько значительны, что речь идет не меньше, чем о революции, о наступлении новой эпохи в отношениях между детьми и взрослыми. М. Винн называет этот новый революционный век веком подготовки в противоположность прежнему веку опеки. Первая глава ее книги так и называется: "От опеки к подготовке".

"Мы находимся в начале новой эры, и как всегда, когда происходит перемена образа мыслей, наше время характеризуется сопротивлением, беспокойством, сильной ностальгией по тем привычным приметам, которые большинство современных взрослых помнит из своего "старорежимного" детства. Но случившаяся перемена была столь тихой, что большинство взрослых даже не осознает, что происходит подлинная революция во взглядах и поведении, которую еще необходимо определить и осознать. И самую сердцевину этой революции составляет изменившееся отношение общества к детям. Раньше родители были озабочены сохранением детской невинности, продлением беззаботного золотого века своих детей, защитой их от жизненных невзгод. Новая эра основывается на вере в то, что дети должны быть рано подготовлены к опыту взрослой жизни, чтобы они смогли выжить во все более сложном и неконтролируемом мире. Век опеки кончился. Начался век подготовки."

М. Винн задается вопросом, что возникло раньше: новые дети или новые родители, что здесь причина и что следствие. Ответ на этот вопрос неоднозначен – мы имеем здесь, скорее, не причинно-следственную связь, но некий клубок взаимодействующих факторов. То, как описывает это М. Винн, вызывает образ снежного кома, который после первого толчка катится дальше с горы своею силою, наращивая на себя все попадающееся на пути.

"Нынешние дети, воздействуя на взрослых своим сложным образом жизни, вызывают представления о детях вообще и о нуждах детей; так формируется новая концепция детства. В самом деле, разве нуждаются эти маленькие самодуры в защите и бережном воспитании? Взрослые больше не считают себя обязанными скрывать от детей сведения о суровой стороне жизни. Они больше не должны утаивать правду о своих собственных слабостях. Напротив, они начинают ощущать, что это их долг – подготовить детей к требованиям современной жизни. Однако, чем меньше опеки проявляют взрослые (разумеется, не только в ответ на кажущуюся искушенность своих детей, но и ввиду своих собственных взрослых взглядов, своей поглощенности работой, своих супружеских проблем) и по мере того, как они все больше раскрывают детям тайные стороны своей жизни – сексуальность, насилие, несправедливости, страдания, страх смерти, – дети становятся все более неуправляемыми, все менее непосредственными, все более недоверчивыми и скептичными – короче говоря, все более похожими на взрослых. Круг замыкается."

Этот образ снежного кома или, если угодно, бесконечного тупика заставляет согласится с возражениями М. Винн на все адресованные ей упреки в преувеличениях и сгущении красок. Да, рассуждая скептически, пишет она, можно заявить, что процент рано повзрослевших детей, вовлеченных в несвойственную их возрасту деятельность, очень невелик. Суть проблемы, однако, не в статистике, а в неотвратимо нарастающем чувстве неуверенности, испытываемом сегодняшними родителями.

" В золотом веке детства родители редко беспокоились о том, что их дети школьного возраста могут угодить в серьезную беду, когда они находятся вне дома. Дети, верили родители, находятся в их надежных руках - даже самые упрямые и независимые из них. Конечно, могло случиться, что мяч угодит в оконное стекло, или ребенок провалится на экзамене в школе, или – самое худшее – пройдет без билета в кино или стащит конфету.<… > В самых страшных фантазиях не могли они представить себе, что их десяти–одиннадцатилетние чада могут курить наркотики, или проявлять серьезную сексуальную активность, или удрать из дома, или угодить в преступные сети, промышляющие детской проституцией. Сами родители тогда едва знали о существовании такого наркотика, как марихуана, и тем менее могли бояться, что их дети среднего или старшего школьного возраста будут "тащиться" от нее. Что же касается детской проституции и тому подобного – да, что-то в этом роде есть в Танжере, но не у нас."

Сегодня то, что не вмещалось в самые страшные фантазии родителей, стало реальностью.

"Родители знают, что их маленькие дети могут оказаться вовлеченными во множество опасных, противозаконных или просто неподходящих занятий.

Анализируя далее это чувство родительской неуверенности, охватившее все современное общество, автор вскрывает за ним целое скопище неосознанных или полуосознанных страхов и мифов. Один из них М. Винн называет мифом о подростке-оборотне.

"Сущность его в том, что независимо от того, насколько хороши, нежны и невинны дети сейчас, насколько они добродушны, послушны и дружелюбны – однажды все захлестнет гормональный вал половой зрелости, и дитя обратится в неконтролируемого монстра. Но в отличие от ликантропа, [Ликантроп – буквально "волкочеловек" (от греческих слов lycos – "волк" и anthr&oumlpos – "человек") – Прим. ред.] который вновь превращается из волка в человека на восходе солнца следующего дня, оборотень-подросток, гласит этот миф, остается монстром на многие годы."

Это представление М. Винн называет мифом потому, что в действительности очень немногие подростки ему соответствуют. Но суть проблемы не в статистических данных, а в том, что никто из родителей не чувствует себя в безопасности перед лицом подобной возможности. И вновь нарастает снежный ком, в чем активное участие принимают средства массовой информации. Если публика проявляет активный интерес к проблеме детской наркомании, то можно не сомневаться, что не замедлят появиться статьи в крупнейших журналах и телевизионные передачи на эту тему, ибо им заранее обеспечен коммерческий спрос. Более того, телевидение, опережая реальность, спешит воплотить в персонажах художественных фильмов и "документальных" передач этих ожидаемых детей-монстров, что только усиливает родительские страхи, и т. д. В этот снежный ком вовлекаются и сами дети, отвечающие на обращенное к ним ожидание и помогающие, как пишет М. Винн, "мифу обратиться в самоисполняющееся пророчество".

Другой миф касается ранней "половой активности" детей. Находясь под впечатлением "достижений" сексуальной революции, разрушившей практически все традиционные нормы и запреты, взрослые начинают опасаться, что и их двенадцати- и тринадцатилетние дети, подобно своим сверстникам с южных островов Тихого океана, о которых можно узнать из старых книжек по антропологии и географии, не будут следовать устаревшей викторианской морали и при первой же возможности "займутся сексом". Этот миф также активно обслуживается средствами массовой информации: в телевизионных мыльных операх появляются изнасилованные девочки, в бестселлерах книжного рынка – дочери, спящие со своими отцами, в иллюстрированных журналах – фотографии похотливых или уже дошедших до оргазма юных девиц. На помощь приходит также излюбленная американская статистика, говорящая о росте числа беременностей в несовершеннолетнем возрасте, о 35% "сексуально активных" детей в возрасте между 15 и 19 годами. Мари Винн останавливается на этих данных, показывая, что они не вполне достоверны (так, в понятие "сексуальной активности" детей родители и социологи вкладывают разное содержание) и то ли играют на руку мифу, то ли спровоцированы им.

Общая схема, таким образом, повторяется и, кажется, уже ясна. Смутно возникающий из наблюдений над детьми и из проблем взрослого мира "педагогический миф" подхватывается досужими журналистами, тиражируется и возвращается к родителям как авторитетное мнение, подкрепленное еще и данными специалистов. Убеждаясь в своих подозрениях, родители все активнее начинают распространять их на детей, фактически вынуждая их следовать мифу. А поскольку дети, не защищенные сегодня от воздействия телевидения, перенимают также насквозь проникнутые сексуальностью повадки, одежду и обороты речи телевизионных персонажей, у родительских подозрений появляется подозрительная подпитка. Круг снова смыкается, снежный ком растет.

Аналогичным образом М. Винн рассматривает и другие родительские страхи и мифы о детской наркомании, об уходе детей из дома. Ее подход, как мы уже могли видеть, отличается взвешенностью и проницательностью.

С одной стороны, она показывает, что фактически количественный масштаб всех перечисленных тревожных явлений преувеличен, причем в существенной степени повинны в этом средства массовой информации. С другой стороны, однако, значительность этих явлений скорее недооценивается, чем преувеличивается, поскольку беда не в том, много или мало детей подвержены порокам взрослого мира, но в том, что никто из детей не застрахован от них и что это вызывает у родителей лишь страх и растерянность.

М. Винн выразительно описывает различные попытки взрослых справиться с потоком неприятных откровений детского мира. Когда этот поток смывает все защитные преграды и перед внутренним взором родителей со всей неизбежностью встает тот факт, что б`oльшая часть детства их детей уходит из-под контроля, они после первоначального периода страха и паники предпринимают отчаянные усилия, чтобы как-нибудь исправить положение - например, запугивают детей, заставляя их смотреть телевизионные передачи о последствиях привыкания к наркотикам и алкоголю, опасностях случайных половых связей, раннего материнства, абортов и т. д.

"По иронии судьбы, то самое средство информации, которое столь успешно лишило родителей контроля над своими детьми, – телевидение - чаще всего используется ими в попытках удержать детей в своих руках. Многие родители поощряют детей смотреть пугающие и раскрывающие оборотные стороны сексуальной жизни документальные фильмы – в надежде на то, что это удержит их такого поведения, предотвратить которое родители чувствуют себя уже не в состоянии.<… >

Запугивающие истории – комментирует далее М. Винн, – действительно могут удержать детей от принятия глупых рискованных решений и подготовить к опасностям, ожидающим их в будущем; тем не менее, эта стратегия оказывает подавляющее воздействие на представление детей о их собственном будущем. Если прежде детям не терпелось стать взрослыми, то сегодня многие из них преисполнены страха, если не подлинного ужаса, в ожидании взросления. Не умея соотнести себя со взрослым миром, они искажают ужасные истории, которые видят по телевизору или в кино, непосредственно прикладывая их к своей жизни, и начинают чувствовать, что их будущее неуправляемо. Они теряют оптимизм и ощущение надежды, которые всегда считались естественной принадлежностью детства".

Другие родители в попытках что-то сделать прибегают к противоположному приему: всякий раз, когда речь заходит о тревожных явлениях, угрожающих их детям, они используют то, что М. Винн называет юмором висельника. Дети, однако, не вполне понимают опасную иронию своих родителей, а частое напоминание может принести неожиданные плоды. "Иногда я опасаюсь – не воспринял ли он мои шутки как своего рода зеленый свет, чтобы начать курить…– размышляет одна из опрошенных автором женщин, прибегавшая к подобному методу в попытках предостеречь своего сына от возможного употребления наркотиков. – Пожалуй, такими шутками я делала ему двусмысленные намеки".

Когда все попытки родителей терпят фиаско, наступает период следом – фаталистического приятия. Современные родители, пишет М. Винн, проходят, таким образом, через все те стадии, через которые проходит неизлечимо больной человек, готовясь к смерти: страх, паника, отчаянные попытки что-то предпринять, покорность. На последней стадии на помощь могут привлекаться новомодные научные теории, доказывающие биологическую предопределенность развития ребенка, что снимает с родителей всякую ответственность за его воспитание; или же парадоксальным образом надежда отыскивается в самом факте раннего взросления ребенка: он уже такой разумный, такой понятливый, убеждают себя родители, что ему ничего не страшно. Если же разума и понятливости ребенка все же не хватает на то, чтобы уберечь его от употребления наркотиков, родители начинают уговаривать себя, что, может быть, это не так уж и плохо. В самом деле, если (как уверяют газеты и телевидение) все так делают, то, наверное, неправы те, кто пытается запретить это детям. Преградой, правда, оказывается мнение специалистов, но через него можно перешагнуть – ведь и специалисты, в конце концов, ошибаются (а в вопросах секса, как мы еще увидим, и они не будут против). Если продолжить сравнение с больным, то это смерть, дальше идти некуда.

Прежний век опеки, или золотой век, М. Винн рисует в некоей мифологической или сказочной тональности. Это ведь век ее собственного детства, книгу она посвятила своим родителям. '' Once upon a time… '' – так обычно начинаются ее рассказы о золотом веке, и звучит это как начало сказки: "В старые добрые времена… " Но тем решительнее отвергает она все подозрения в обычном недовольстве старого поколения новым. Она показывает, что за внешне схожими явлениями прошлого и настоящего стоит совершенно различное содержание.

Вот только один пример: в так называемом переходном возрасте всегда происходил бунт детей против родителей, но прежде это был последний этап взросления уже почти самостоятельных людей, сегодня же эмансипация наступает уже в раннем отрочестве, когда впереди еще долгий период биологического и духовного роста.

Золотой век был веком неравенства. Дети были как бы угнетенным социальным классом, они не могли сами определять свою жизнь и даже распорядок дня. Мы знаем из художественной литературы, как часто это зависимое положение детей приносило им невзгоды и страдания. С конца XIX века, в ответ на многочисленные факты унижения и истязания детей в семьях и школе, поднялось широкое движение протеста; выдающийся русский педагог К. Н. Вентцель даже составил декларацию прав ребенка, а в 1970-х гг. аналогичная Конвенция была принята Организацией Объединенных Наций.

Это движение, несомненно, возникло на основе реальных проблем и было движимо самыми гуманными намерениями, но объективно оно послужило разрушению золотого века и наступлению века нового, железного. М. Винн вспоминает, как росло в 60-е годы в Америке движение за права человека, захватывая все новые и новые области. Вначале в фокусе внимания была проблема расизма и индейских резерваций, затем взоры были обращены к другому угнетенному "меньшинству" – женщинам; затем последовали гомосексуалисты, и лишь потом – дети.

«Если ранние проявления каждого из этих движений шокировали широкую общественность и представлялись отражением идей радикального крыла экстремистов – вспомним, например, широкую негативную реакцию среди женщин на первые выступления женского освободительного движения, – то постепенно глубокие изменения, которые хотело принести каждое движение, начинали казаться разумными и к конце концов неизбежными даже тем, кто более всего сопротивлялся им поначалу. И если в 60-е годы сама идея прав ребенка казалась абсурдной всем, кроме ничтожного меньшинства радикальных студентов и аутсайдеров контркультуры, то сегодня приходится отметить, что основная идея философии прав ребенка - "Дети тоже люди" - нашла широкое признание; это заявление, достаточно неординарное двадцать лет назад, чтобы стать шиболетом [Т.е. паролем. См. Книгу Судей, 12: 5-6.] движения за права ребенка, кажется почти банальным в пору беспрецедентной власти детей."

Но почему движение в защиту прав ребенка не ограничилось реальной правовой проблематикой, а затронуло самые основы века опеки – представление о ребенке как о существе, нуждающемся в защите? М. Винн объясняет это философией интеграционизма, привитой обществу правозащитным движением.

"Дело в том, что опека – это другая сторона сепаратизма.<… >Если вы защищаете детей от опыта взрослых, ваше повседневное поведение заставляет предположить, будто к детям надо относиться иначе, чем к взрослым; итак, налицо сепаратизм. Но правозащитное движение 60-х привило обществу страх перед сепаратизмом, перед изоляцией какой-либо группы,

будь то негры, или женщины, или гомосексуалисты, или индейцы – или дети. "Сами по себе, но равные"– этот лозунг стал представляться худшим видом недоверия и предвзятости; так и изоляция детей как социальной группы, с которой иначе обращаются, иначе разговаривают, иначе одевают и которая существенно иначе думает, начинает выглядеть выпадающей из современного образа мысли и деятельности.»

Прежние отношения неравенства между детьми и взрослыми строились во многом на традиционной детской вере во взрослых как во всесильные и независимые существа.

"Было время, когда дети верили, что все взрослые обязательно хорошие, что президенты честные, как Линкольн, что мир их родителей мудрее и лучше, чем их собственный детский мир; время, когда от детей ожидали, что они будут уступать взрослым место в общественном транспорте, что они приберегут сильные выражения для компании своих сверстников и что в любом случае к взрослым они будут относиться с "уважением", – по той единственной причине, что они взрослые.»

М. Винн констатирует, что сегодня эта причина перестает действовать.

"Первый удар по авторитету взрослых был нанесен политическими и общественными событиями последних полутора десятков лет.<… >Растущее недоверие к выборным органам власти, зародившееся во время вьетнамской войны и достигшее апогея во время уотергейтского кризиса, просочилось в детский мир через газеты и телевизионные новости. По мере того, как дети осознавали, что взрослые не всегда достойны уважения, что они используют бранный язык (в том числе сам президент США),<… >что они лгут, мошенничают и во многом ведут себя фактически так же, как свойственно им самим, детям, пока их не подавляют взрослые правила, их отношение к взрослому миру и в частности к собственным родителям претерпевало серьезные изменения в сторону подозрительности и неуважения.<… > Но взрослые еще сильнее, чем дети, были потрясены, казалось, бесконечной серией разочарований в представителях власти – дети-то, в конечном счете, в меньшей степени были очарованы ими. Чем более чувствовали взрослые, что их предали их вероломные вожди (по cуществу находившиеся in loco parentis [В положении родителей (лат.). – Прим. ред.] к ним, как всякое правительство по отношению к своим гражданам), тем слабее становилась их способность проявлять власть, решительность и уверенность по отношению к собственным детям".

Эти новые отношения между родителями и детьми, это "новое равенство", как определяет их Мари Винн, разрушает прежде незыблемые и самоочевидные перегородки между детским миром и миром взрослых. Замкнутые двери с силой распахиваются, если не вовсе срываются с петель. Нет ни одной взрослой темы, которая продолжала бы оставаться в тайне от детей.

Здесь также налицо клубок переплетающихся факторов. В мире, где сексуальная тематика открыто присутствует в книгах, телевизионных передачах, переполняет собою повседневную жизнь, уже невозможно сделать ее недоступной для детей. В мире, где марихуану без труда можно купить в лавке, нельзя выстроить ей преграду на границе детского мира. Эта невозможность справиться с проблемой приводит, как мы уже видели, к тому, что она объявляется нормой. Теперь уже требуется усилие воспоминания о собственном детстве, чтобы понять, что так было не всегда. Но в любом случае секретность, закрытость взрослого мира представляется уже не благом, а пороком в свете нового лозунга: "Если не можешь запретить – разреши".

Конец секретности наглядно выступает на примерах детского чтения и фильмов для детей. В детской литературе возникает целый новый жанр – "новый реализм", или литература "прорыва" (имеется в виду прорыв из мира детства к реальной проблематике взрослого мира). Выше уже упоминалась серия "Книги для юных взрослых". Но наиболее выразителен в этом смысле детский сатирический журнал "Mad" ("Чокнутый"), чутко реагирующий на все изменения в отношении общества к детям.

Журнал "Mad" возник в начале 50-х годов как первый детский сатирический журнал, и его возникновение было одним из первых сигналов грядущих перемен. Прежде молодые люди сталкивались с сатирой, уже перешагнув порог первой юности, чаще всего – в юмористических журналах колледжей. С течением времени адресат журнала "Mad" только молодел: в 60-е годы это были старшеклассники, в 70-80-е уже девяти-десятилетние дети.

Характерным образом менялась и тематика журнала: если поначалу предметом сатиры становилось культурное окружение ребенка (классическая литература, комиксы, фильмы и т. д.), то с середины 60-х годов в фокусе внимания оказывается его социальное окружение: родители и семья как общественный институт.

М. Винн взяла интервью у главного редактора журнала. "Что мы делаем?» – говорит он. «Мы берем взрослый мир с его абсурдной стороны и показываем детям, что взрослые не всемогущи. Что их родители – существа двуличные в своих стандартах: требуя от детей честности, правдивости, сами они в то же время мошенничают.<… >Мы говорим им: все, что вы читаете в газетах, – не обязательно правда. Что вы смотрите по телевизору – большей частью ложь."

В журнале с этой целью заведена даже специальная рубрика под названием "Что они говорят и что в действительности это значит". Они говорят, к примеру: "Мы ничего не имеем против твоего приятеля, дорогая, но вы оба еще так молоды". Что же это в действительности значит? – "Лучше бы ты нашла мальчика своей религии и побогаче", – объясняет журнал.

Судя по тем намекам на сомнительные реалии взрослой жизни, которые допускает журнал, по тому, например, что он пародирует фильмы, запрещенные в детском прокате, можно предположить, пишет М. Винн, что от его читателей взрослая жизнь не таит уже никаких секретов.

На фильмах, которые смотрят сегодняшние дети, М. Винн останавливается особо. До 1955 г. никаких проблем здесь не могло возникнуть просто потому, что ни в одном американском фильме той поры не было ни одной сцены наготы, изнасилования, гомосексуализма, да и сцены жестокости нельзя сравнить ни по обилию, ни по откровенности показа с тем, что мы наблюдаем в кино сегодня. Но самое главное – то, что мир, создававшийся старыми кинофильмами, был условный мир, отличный от реального взрослого мира, в который ребенку не было доступа через кино.

"Менее чем за два десятка лет на наших глазах произошла огромная культурная перемена в киноиндустрии. Сегодня большинство выпускаемых фильмов затрагивает такие проблемы, которые еще поколение назад казались неподходящими для детей. И тем не менее дети регулярно смотрят эти фильмы. А поскольку по ним видно, что они находятся под впечатлением от регулярного просмотра "взрослых" фильмов, поскольку они выглядят, разговаривают и ведут себя не вполне по-детски, общество понуждается как-то реагировать на давление этой культурной перемены; и вот снимаются некоторые из демаркационных линий между детским и взрослым миром."

Далее М. Винн останавливается на одной проблеме, как ничто иное наглядно демонстрирующей, какие серьезные перемены произошли в мире детства. Эти перемены затронули прежде всего детей младшего и среднего школьного возраста, от шести до двенадцати лет. Если прежде дети все свое свободное время посвящали играм, переходившим из поколения в поколение, может быть, с древнейших времен: дочки-матери, казаки-разбойники, жмурки, пятнашки, куклы и солдатики, скакалка и мяч, – то сегодня, прежде всего под влиянием телевидения и электронных игр, наступил, по существу, конец игры. Тот факт, что ответственность за это несет в первую очередь телевидение, доказывается наблюдениями за социальными меньшинствами, которые, живя в том же американском обществе со всеми его проблемами, были (в 70-е г.) еще лишены телевидения. Так вот, их дети, включая в свои игры подражание новым реалиям (секс, наркотики и прочее), тем не менее не переставали играть.

Что же касается видеоигр, то при всем внешнем сходстве это, конечно, суррогат игры. М. Винн обращает внимание прежде всего на моменты социальной окрашенности видеоигр и на опасности нарушения естественных физиологических ритмов ребенка. Можно было бы привести еще целый ряд доводов против электронных игр, но здесь сильнейшим аргументом служит само инстинктивное чувство даже наиболее "продвинутых" родителей, хотя и недостаточно сильным, чтобы вовсе отказаться от них.

Однако исчезновению игры из жизни ребенка способствуют не только технические новшества, но также и новый, "подготовительный" стиль воспитания, пришедший на смену опеке. Так, детские сады перестали быть местом игры и творческой активности, превратившись в целенаправленные, ориентированные на успех и соперничество обучающие заведения, - не говоря уж о начальной школе.

Каковы результаты исчезновения игры? М. Винн предлагает вспомнить в этой связи, какой смысл всегда имела игра в жизни ребенка.

"Способность детей вовлекаться в эти необычные акты поведения, которые называются "игрой", есть, возможно, самая главная демаркационная линия между детством и взрослым миром, и так было на протяжении всей истории. Подражательные игры, зафиксированные антропологами у детей примитивных обществ по всему миру, свидетельствуют об универсальности игры и о сходных формах этой деятельности у незрелых членов всех обществ. Но в этих обществах, а также, вероятно, и в западном обществе вплоть до середины или конца XVIII века всегда было определенное подобие между игрой ребенка и работой взрослого. Детские фантазии принимали форму подражания различным аспектам взрослой жизни, завершаясь на определенной стадии взросления переходом от игры в работу "понарошку" к реальной работе."

Игра, таким образом, подготавливала ребенка ко вхождению во взрослый мир, к началу его настоящей трудовой деятельности.

Ситуация начала меняться в XIX веке, когда отчуждение труда сделало затруднительным подражание трудовой деятельности взрослых. И все же век опеки, создавший вокруг ребенка теплую, уютную атмосферу, не давал заглохнуть его игровой способности, в которой наиболее полно раскрывает себя детская природа. Сегодня, когда этой способности нанесен смертельный удар, неутоленная потребность в игре ищет и находит для себя паллиативные решения; место игры занимают телевидение, алкоголь, наркотики, преждевременная чувственность и сексуальность…

"Психиатры в последние годы наблюдают рост случаев детской депрессии – состояния, долгое время считавшегося несвойственным природе детства. Возможно, этот феномен, по крайней мере частично, связан с чувством неприкаянности и отчужденности, испытываемым современными детьми, – чувством, которое в прежние времена не могло возобладать над игрой."

Завершив обзор новых явлений в жизни детей, в отношении общества к детству, в психологии родителей – явлений настолько резких, кричащих, что они дают возможность говорить о приходе новой эпохи подготовки на смену прежней эпохе опеки, – М. Винн вновь задается вопросом: кто виноват?

"Разумеется, сегодняшний изменившийся подход к детям не является результатом какого-либо преднамеренного решения взрослых по-новому относиться к ним; он развился из необходимости. Ибо жизнь детей является зеркалом взрослой жизни. Великие социальные потрясения конца 60-х – начала 70-х – так называемая сексуальная революция, женское движение, проникновение телевидения в американские дома и его возросшая роль в воспитании детей и в жизни семьи, безудержный рост разводов и одинокие родители, политическое разочарование во вьетнамскую и послевьетнамскую пору, ухудшающееся экономическое положение, заставившее большее число матерей устроиться на работу, – вот те перемены во взрослой жизни, которые сделали необходимым новый подход в обращении с детьми.

Никакая отдельная социальная перемена, даже самая важная, не могла бы подвести черту под имеющими вековую давность убеждениями касательно детства и породить новый [В оригинале "brave new": – несомненная аллюзия к роману О. Хаксли "Brave new world" (в русском переводе – "О дивный новый мир")] стиль отношений между взрослыми и детьми. Лишь совместное и одновременное влияние всех этих перемен, воздействующих друг на друга и на общество в целом, смогло изменить давно установившиеся стереотипы всего за одно десятилетие.

Во второй главе книги, озаглавленной "Корни перемены", М. Винн подробнее рассматривает три из множества взаимодействующих причин: психоанализ и порожденные им новые педагогические идеи; феминизм и новое положение женщины в обществе; "эпидемию разводов", фактически лишившую огромное множество детей полноценной семьи.

Касаясь психоанализа, М. Винн не отвергает его огульно. Она признает и его медицинское значение, и его роль в углублении представлений человека о своем внутреннем мире. Тем не менее теория Фрейда о младенческой сексуальности может быть подвергнута сомнению.

Оспаривая положение Фрейда о половом влечении младенца к его родителю противоположного пола, М. Винн привлекает более новые научные исследования, в частности в области химии мозга, доказавшие, что внешне сходное поведение взрослых и детей может иметь различные физиологические основания и, соответственно, различные цели и смысл. Она опирается также на содержащуюся в трудах Эриха Фромма критику фрейдовского понятия "эдипов комплекс"; Фромм полагает, что Фрейд неверно истолковал как сексуальность потребность ребенка в родительской опеке. Но внимание М. Винн все же обращено в первую очередь не на содержание научных споров, а на социальные последствия проникновения фрейдистских представлений в педагогику и в обыденное сознание.

"Когда возникло новое понимание развития ребенка, согласно которому маленькие дети отнюдь не подобны тем славным и блаженным херувимам, какими они представлены в песнях и повестях девятнадцатого столетия, родители начали понимать, что дети могут чувствовать зависть и злость, а не только любовь и ангельское веселье. Но, уверовав во фрейдовскую модель, общество приобрело много больше, чем новый образ более сложного ребенка. Незаметно она заложила основания для конца детства вообще как особого этапа жизни. Ибо, на взгляд Фрейда, дети и взрослые управляются сходными сильными страстями. Движимый эдиповой страстью ребенок сильно отличается от взрослого своей неспособностью осуществить желание; по существу же его сексуальность сходна со взрослой. Детская злоба и ревность отличаются от злобы и ревности взрослых лишь количественно, не качественно.» .

М. Винн отмечает несколько этапов проникновения фрейдизма в педагогику. Уже в 20-е – 30-е годы он начал просачиваться из узких кругов интеллектуальной элиты в массовое родительское сознание, делая его более восприимчивым к сложностям душевной жизни ребенка. Уже к началу 50-х новое психологическое понимание воспитания существенно потеснило прежний, традиционный подход. М. Винн демонстрирует различие на следующем примере:

"Терпимый родитель говорил: "Денни не ест шпинат, потому что он сейчас находится на той стадии, когда дети не любят ничего нового. Попробуем предложить ему шпинат завтра, а пока пусть держится за свой горох". Более старомодный родитель мог бы сказать: "Денни не ест шпинат, потому что он плохой мальчик; значит, его надо наказать."

Разница налицо, но надо увидеть и существенное сходство: в обоих случаях решение выносит родитель, опираясь на твердые понятия о детской жизни. Лишь в 70-е годы психологическое направление вытесняется психоаналитическим. Экстравагантная параллель между ребенком и душевнобольным, проведенная впервые известным социологом Толкоттом Парсоном (оба не могут действовать в обществе без посторонней помощи), делается постепенно общим местом, родитель принимает на себя функции психоаналитика. Он больше не исходит из знания фактов детской психологии, но вступает в диалог с ребенком, как врач со своим пациентом. От ребенка требуют уже не послушания, но понимания, согласия, забвения…

"Ребенок привлекается как соучастник своего собственного воспитания. На каждом шагу долгого пути родитель пытается понять, почему ребенок ведет себя так, как он себя ведет, почему он сам, родитель, реагирует так, как он реагирует. А когда ребенок совершает проступок,<… > его пытаются заставить понять, почему он чувствует себя так, как он себя чувствует, с помощью такого же просвещения, какое применяет терапевт по отношению к своему пациенту.»

Свою лепту в формирование психоаналитического стиля в воспитании внесли, конечно, авторы специальной литературы. М. Винн привлекает с целью иллюстрации известную в Америке книгу Сельмы Фрайберг "Магические годы" (ее общий тираж за двадцать лет составил 750 т. экземпляров). Она сравнивает уже само заглавие этой книги с заглавием книги другого преуспевающего "гуру" от педагогики Бенджамина Спока. Книга последнего, в русском переводе озаглавленная "Ребенок и уход за ним", в оригинале носит название "Книга здравого смысла об уходе за младенцами и детьми."

"Вы знаете больше, чем вам кажется"– так начинается книга Спока; книга С. Фрайберг, пишет М. Винн, могла бы начинаться: "Вы знаете меньше, чем вам кажется". Здравый смысл, для которого существо ребенка прозрачно до основания, сменяется "магическим" мироощущением: "Вы никогда не дойдете до дна.»

"В книге С. Фрайберг всячески подчеркивается разрушительное воздействие родительского авторитета на детскую душу, грозящее непредсказуемыми бедствиями в будущем. Но и помимо этих прямых указаний она самим своим своеобразным демократизмом, разрушающим семейную иерархию, насаждает новые отношения равенства между родителями и детьми.

В "Магических годах" Фрайберг нигде не рекомендует родителям не быть твердыми и решительными, не пишет, что дети не должны воспитываться как дети. Но как твердая уверенность в родительском здравом смысле окрашивает все произведения доктора Спока, так у Фрайберг (и у Фрейда) есть сознание сложности, двусмысленности, опасности для всего дальнейшего развития не в том только случае, если родители будут поступать неверно, но и в том, если они неверно будут чувствовать. Невольно книга воздействовала таким образом, что лишала родителей решительности и превращала воспитание ребенка в совместное предприятие (cooperative enterprise) взрослого и ребенка."

Излишне говорить, пишет М. Винн, что дети не читают Фрейда и не знают причины, по которой их родители столь неуверенны в себе; но скоро они начинают соответствовать обращенному к ним ожиданию: они действительно становятся психологически сложными существами, мало чем отличными от взрослых.

Характеристика "психоаналитического" стиля воспитания завершается в книге поистине убийственным пассажем:

""Не бросай еду на стол, дорогой"– эта фраза становится запретом того рода, который, очевидно, находится за пределами понимания старомодных родителей, потому что для них бросание еды есть недолжное поведение ребенка, которое требуется немедленно и безоговорочно пересечь в корне; кроме того, оно в представлении этих непросвещенных родителей прошлого не имеет никакого отношения к половому развитию ребенка, анально-оральному побуждению и прочему в том же роде."

Следующий раздел книги посвящен роли феминизма в изменении отношения к детству. М. Винн показывает, что прежнее, опекающее отношение к детям имело соответствие в аналогичном отношении к женщинам, ставшим с середины XVIII века слабым и подчиненным полом. Лишение женщин роли в обществе привело в возрастанию их материнской роли; кульминацией был настоящий "культ материнства" в начале двадцатого века, прославлявший узы материнства и провозглашавший уникальность и неизменность материнской любви и заботы. В результате был сформирован своеобразный симбиоз "слабого пола" и "еще более слабого пола".

"Романтический взгляд на детство как особое время радости не был независим от прежнего положения женщины, от благоговения перед женщиной как существом, живущим по совершенно иным законам, чем мужчина. Ибо как мужчины девятнадцатого века романтизировали и идеализировали особые "женские" качества – чистоту, духовность, благочестие, природную скромность, – в точности так же было возможно отделить детей от взрослых при помощи особых "детских" качеств – одаренности воображением, поглощенности игрой. И как "женские" качества требовали особого отношения к женщине, так и милые детские особенности заставляли укрывать детей в еще более защищенном мире семьи и дома. В своих уютных и оберегаемых укрытиях эти два рода особых, почти неземных созданий – женщины и дети – постепенно слились в единый неразрывный союз, в котором оба они поддерживали друг друга и наделяли друг друга смыслом. Воспитание детей стало преимущественным, исключительным, почти святым занятием женщины. Материнская любовь представлялась отныне самым важным элементом раннего детского опыта."

Старая семья являла собою сбалансированную, устойчивую систему. Женщина, вынужденно отказавшись от экономической и политической роли в обществе, обретала взамен в лице мужа надежную защиту от тягот и забот внешнего мира. В то же время для мужчин (политиков, врачей, адвокатов, военных), которые ежедневно сталкивались с жестокостью, несправедливостью, конкуренцией, болью и смертью, семья служила каждодневным убежищем, где их ждали отдых и покой. Женщина была, таким образом, "неравна" мужчине, и это ее неравное положение было общепризнанно, в том числе и самими женщинами. Изолированная от большого мира, во всех важных решениях подчиняющаяся мужу, женщина была фактически "менее взрослой", чем мужчина, можно сказать – женой-ребенком.

Оберегающий, опекающий стиль в воспитании детей был во многом отражением стиля отношений между мужем-взрослым и женой-ребенком. Признав над собою власть и авторитет мужа, женщина могла требовать подобного же отношения к себе со стороны детей. И когда, под влиянием феминистского движения, экономических трудностей (из-за чего большинство женщин было вынуждено устроиться на работу) и ряда других внешних импульсов (не в последнюю очередь – телевидения), женщина стала освобождаться от прежнего подчиненного положения в обществе и семье, стала "расти"– по тому же закону отражения стали "освобождаться" и "расти" дети.

Отвергнув опекающее и подавляющее отношение к себе со стороны мужчин, женщины оказались психологически не в состоянии продолжать подобным же образом относиться к своим детям и требовать от них признания такого отношения. Да и сами дети, лишившись реальной опеки, перестали признавать ее правомерность.

"Когда матери разорвали, наконец, свой защитный кокон – или, возможно, когда матери обнаружили, что защитный кокон распался, – дети тоже не могли оставаться одни внутри этого кокона. И они вышли из него – вышли в мир порнофильмов, любовников и любовниц, изнасилований и убийств, правительственной коррупции и всего такого прочего".

Во всем этом заключен некий печальный парадокс. Ибо женщины любят своих детей ничуть не меньше, чем прежде, и их борьба за независимость и равноправие движима не эгоистическими интересами, а очень часто как раз желанием добра своим детям. Женщины устраиваются на работу, чтобы их дети не были раздетыми и голодными. Но дети лишаются главного – детства. Бедные и недоедающие, они были более счастливыми прежде, под присмотром своих матерей, пусть даже сами матери были при этом измотаны и несчастны. Более того, даже относительно беспризорные дети в прошлом не лишались своих детских радостей и не взрослели раньше времени. Но в сегодняшнем сложном "взрослом" обществе дети, лишившиеся хотя бы небольшой доли родительского внимания, вынуждены взрослеть – просто потому, что иначе им не выжить.

М. Винн не идеализирует прошлое и тем более не мечтает о его возврате. Ее анализ влияния феминизма на воспитание детей кончается следующим абзацем:

"Одно должно быть подчеркнуто: наше утверждение, что дети страдают от нехватки родительского внимания ввиду большей занятости женщин на службе, ни в коей мере не содержит обвинения женщин в том, что они променяли уход за детьми на работу. Дети, несомненно, вынуждены расти быстрее, становиться независимее и самостоятельнее и сталкиваться с большим числом опасностей, если оба родителя заняты весь день на службе; но нет никаких оснований считать, что если ради ребенка один из родителей должен оставаться дома, то это должна быть мать. Исторически матери действительно несли б`oльшую ответственность за опеку детей и уход за детьми; и когда женщины стали стремиться к уравниванию своего положения с мужчинами – цель, не подлежащая никакой критике, – дети утратили долю традиционной опеки. Но если кто-то здесь и виновен, то это мужчины, не закрывшие образовавшуюся брешь и не взявшие на себя б?льшую часть родительского бремени, чем это было принято в прежние времена. Остается фактом, что мужчины не сделали этого в сколько-нибудь значимом числе. Женщины не могут повернуть сегодня обратно и лишиться того равенства, которое они обрели. А между тем дети обречены на новое, менее защищенное детство."

Кризис семьи, вызванный эмансипацией женщин, привел к подлинной "эпидемии разводов", охватившей общество в 1970-е годы. Когда распались внешние иерархические скрепы, удерживавшие семью, когда "жена-ребенок" выросла и стала "взрослой" женой, мужья и жены столкнулись с необходимостью самостоятельного согласования взаимных интересов и нужд – задачей, оказавшейся непосильной для большинства.

Что развод родителей всегда является трагедией для детей – это достаточно ясно, но М. Винн заостряет внимание на некоторых не сразу бросающихся в глаза сторонах проблемы.

"Даже при наилучших обстоятельствах распад семьи не может не поразить самые основы детства и не вывести ребенка за границы детства, причем родители парадоксальным образом хотя бы на некоторое занимают его прежнее место. Ибо ничто не заставляет мужчин и женщин сожалеть о детском состоянии защищенности и поддержки больше, чем вся та суматоха и весь тот переполох, которые сопровождают конец брака. Каждый из партнеров временно переживает вновь основные коллизии детства, вновь испытывает те изначальные страхи отвержения и покинутости, изолированности и потери, которые были опытом ранних лет его жизни. Между тем дети от несчастного брака несут двойную ношу: они должны не только совладать со своими собственными болезненными ощущениями потери и обиды, но в то же время как-то справляться с беспомощностью и слабостью своих родителей, которые те не в состоянии как следует укрыть от них.

После болезненного столкновения с несчастьем взрослых, после опыта взрослых неудач ребенок вынужден становиться более взрослым. Даже когда кризис уже миновал, когда вновь возобладал здравый смысл, когда ребенок вновь включается в семейную жизнь после нового родительского брака, по видимости даже более счастливую, – все равно невинность уже никогда не будет возвращена. То, что ребенок знает, он знает навсегда."

Случается, что эта перемена ролей закрепляется в неполной семье на долгое время: женщина, оставшаяся одинокой, ищет у детей той поддержки и того сочувствия, которое прежде дарил ей муж. Она делится с детьми всеми своими проблемами, потому что ей не справиться с ними самой.

Часто, впрочем, родители не то что не могут скрывать, а даже считают нужным не скрывать от детей свои проблемы. В этом они находят научную поддержку. Специалисты объясняют им, что самое главное – не допустить, чтобы ребенок принял на себя ответственность за развод, чтобы он не подумал, как это свойственно нормальному детскому эгоцентризму, будто это его непослушание или упрямство вынудило родителей расстаться.

Поэтому, советуют специалисты, говорите ребенку правду о причинах развода, например: "Мы с папой больше не любим друг друга", или: "Я встретила другого человека"; делитесь с ним всеми своими переживаниями сомнениями, надеждами.

Однако, возражает М. Винн, такой подход, разрушая детские иллюзии всемогущества и всеведения родителей, только сильнее выталкивает детей из детского мира во взрослую жизнь, к которой они еще не готовы ни физически, ни эмоционально. Один большой вопрос, заполняя собою все душевное пространство ребенка, встает перед ним (неважно, ясно ли он высказан или только прочувствован): кто позаботится обо мне, если родители не могут позаботиться о самих себе? Так заботы о будущем обустройстве своей жизни – заботы, всегда бывшие исключительным бременем взрослых, – ложатся на плечи ребенка, подавляя в нем все собственно детские инстинкты. А поскольку разводы и неполные семьи стали сегодня массовым явлением, постольку многие дети из полных семей живут "в тени развода", в напряженном его ожидании, только усиливающемся при каждом новом родительском "правдивом" рассказе о трудностях семейной жизни. Психотерапевты зафиксировали даже особую болезнь, которой подвержены дети из неполных и неблагополучных семей; эта болезнь, со всеми внешними симптомами отравления при отсутствии реальных агентов, представляет собою род массовой истерии как следствие психологического и психического стресса.

"Правдивое" отношение к детям, конечно, не могло не затронуть и половые проблемы взрослых, в разведенных семьях часто выходящие на первый план. Здесь перемены были настолько быстры и успели уже стать настолько привычными, что многие сегодня не представляют себе, что еще в прошлом поколении родители, оставшиеся одни с детьми, вели себя иначе.

"Еще десять или пятнадцать лет назад разведенные родители продолжали скрывать свои сексуальные привязанности от своих детей, считая это чем-то само собою разумеющимся, так же как в том, что касалось их внебрачной половой жизни, они были скрытны от своих супругов, когда брак еще не был расторгнут. После развода они могли поддерживать видимость, что новый избранник, если таковой был, – это их "друг", а когда дети знакомились с этим "другом" мамы или папы, они привычно звали его "Дядя Билл" или "Тетя Хелен." <… >Иногда мама или папа могли вновь вступить в брак, и лишь тогда дядя Билл или тетя Хелен, переселяясь в супружескую спальню, приобретали новое значение в жизни детей.

Сегодняшним женщинам такое положение вещей кажется уже чем-то совершенно неприемлемым. Феминизм убедил их, что они имеют не меньше прав на полноценную сексуальную жизнь, чем мужчины. Традиционный чистый, девственный образ матери и жены они обзывают "сексистским". [Слово «сексист» образовано, очевидно, по аналогии с «расистом». Так феминистки называют сторонников неравенства и неравноправия полов. – Прим. ред.] Они не только устраивают свою личную жизнь, не таясь от детей (и дети становятся, таким образом, свидетелями длинной череды взлетов и падений, сближений и расставаний, новых замужеств и разводов), – порою они даже делятся с детьми подробностями своей интимной жизни.

В одном из популярных фильмов американского кинопроката, который М. Винн приводит как выразительное отображение всей проблематики развода и воспитания детей в неполной семье, новая подруга отца уговаривает детей пораньше пойти спать, потому что ей не терпится заняться с ним любовью, а это – дети должны понять – "восхитительно, как мороженное".

Проблемы секса вообще наиболее резко и жестоко выявили происшедшую перемену в положении детей в современном обществе, заставив отшатнуться и задуматься многих сторонников нового образа детства. Эта слабая откатная волна, однако, не может пока противостоять девятому валу сексуальной революции, вынесшему наверх, наконец, и те существа, которые прежде считались асексуальными, – детей.

Подобно тому как психоанализ проник в повседневную педагогику через десятилетия после того, как он покорил общественное сознание (см. выше), новый, современный подход к детской сексуальности стал реальностью, когда на эту тему было уже немало сказано и написано. Уже стал общим местом фрейдовский "эдипов комплекс", уже доктор Спок и иже с ним на все лады рассуждали о сексе и половом воспитании, но все равно в силе оставалась как главный принцип взрослая установка на мягкое подавление детской сексуальности. И лишь в 70-е годы, прежде всего под влиянием телевидения и родительских разводов, секс действительно становится важнейшей частью жизни детей; тогда-то и зазвучали действительно новые голоса "специалистов"–сексологов.

М. Винн сравнивает, например, традиционный и новый подходы к проблеме детской мастурбации: если викторианская эпоха запугивала психическим помешательством и волосатостью ладоней, фрейдизм – отставанием в интеллектуальном развитии, а еще совсем недавние авторы – помехами на пути созревания личности, то сегодня угрозы и проклятия сменились оправданием и благословением. М. Винн приводит несколько цитат из новейших руководств "для детей и родителей ":

"Естественный способ проверки экипировки, притом дающий массу удовольствий, способ, с помощью которого почти все мальчики и девочки впервые узнают, "что такое секс".<… > К сожалению, по причинам, которые трудно понять, люди поднимают неимоверную шумиху вокруг этого достаточно очевидного способа освоения взрослой сексуальности."

"Секс – это наслаждение. Светлое, тонкое, чистое, живое наслаждение. Чтобы ребенок был сексуально здоров, родители должны считать, что нет ничего плохого в сексуальном наслаждении. Наслаждение "плохо" только тогда, когда оно вызывает боль. Причиняется ли кому-нибудь боль, когда ребенок находит сексуальное наслаждение на материнской груди, или мастурбирует, или наслаждается генитальными играми с другими детьми, или когда подростки, со всеми контрацептивными предосторожностями, вступают в сношение – кому от этого вред?"

Мы воздержимся в дальнейшем от подобных цитат, но все же один раз их следовало привести – для представления о реальных масштабах происходящего. М. Винн пишет, что в результате всех этих атак в представлениях родителей произошел настоящий переворот: теперь считается уже, что что-то не в порядке с ребенком, если он не занимается мастурбацией.

""Если мы не освободимся от наших викторианских идей, мы можем буквально покалечить сексуально наших детей", – таково последнее слово специалистов. Скачок от веры в калечащее влияние мастурбации к вере в калечащее влияние отказа от мастурбации – поистине грандиозный скачок."

После такого скачка нетрудно сделать еще один, совсем маленький шажок – к утверждению о том, что детей надо обучать мастурбации, обучать сексу, – разве осталось что-нибудь, что могло этому помешать? – И вот возникает Совет по сексуальному просвещению и обучению Соединенных Штатов (SIECUS), который ставит задачу культивировать секс среди детей; предлагаются следующие формы: "мастурбация, однополые или разнополые сексуальные игры, игры с животными, нагота", а также использование вульгарного языка. М. Винн задается в этой связи законным вопросом:

"Есть ли это, следовательно, идея, что детей нужно обучать, как правильно заниматься мастурбацией, или поощрять к мастурбации, если по какой-либо причине они выказывают к этому малый интерес?"

Этот вопрос, положительный ответ на который логически очевиден, ставит тем не менее в тупик тех родителей, которые осмеливаются его четко сформулировать; здесь, кажется, софистические искушения натыкаются, наконец, на пока еще не разрушенную границу здорового человеческого чувства. Но сути дела это уже не меняет, потому что если сказано "а", то "б" будет сказано само собой, по закону алфавита. Через некоторое время родители начинают чувствовать себя сексуально менее взрослыми, чем их дети, выросшие в такой "культивируемой" сексуальной свободе. Кончается же все это шоком: "Ах, мамочка, ты даже не знаешь, что такое оральный секс!" Впрочем, у этой девочки, когда она станет матерью, шока, должно быть, уже не случится; неужели не останется никакой границы, за которую могло бы ухватиться неуничтожимо человеческое в ней?

Расковав силы детской сексуальности, родители оказываются перед рядом неразрешимых дилемм. Одна из них касается такой проблемы, о существовании которой прежде не подозревали многие взрослые, а от детей она и вовсе была наглухо закрыта – даже после того, как было решено, что их следует обучать "фактам жизни". Но в конце концов оказалось невозможным, выпустив на волю целый рой демонов, одного из них удержать в заточении. Речь идет о гомосексуализме, в конце 70-х г. начавшем оказывать существенное влияние на жизнь детей и на подход к их сексуальному воспитанию.

Пока гомосексуализм не был открытым общественным явлением, пишет М. Винн, родителям не приходилось задумываться над тем, какую сексуальную ориентацию выберет их ребенок. Считалось, что он естественным образом станет нормальным взрослым. В детях естественным образом (без всякой связи с проблемой гомосексуализма) поощрялись те стереотипы поведения, которые позволяли мальчикам расти более мужественными, а девочкам – более женственными. Но когда гомосексуализм стал открыто требовать признания с экранов телевизоров и со страниц газет – и когда, разумеется, сразу же объявились специалисты, доказывающие равноправность возможных сексуальных ориентаций и связывающие их с различными неявными влияниями на ребенка в течение первого года его жизни, – родители оказались перед трудным выбором. Нет, они не смирились с возможным гомосексуализмом своих детей: здесь вновь освобожденная сексуальность натыкается на прочную границу – может быть, как пишет М. Винн, связанную с глубочайшим инстинктом человеческого рода, поддерживающим его выживание. Но мысль о том, что они невольно делают что-то, предопределяющее ненормальное сексуальное развитие своих детей, заставляет их в противовес этому с самых ранних лет всячески поощрять в своих детях нормальное, гетеросексуальное развитие. Дело уже не может ограничиваться вторичными признаками мужественности и женственности – ребенка буквально понуждают показать свою нормальность. В полную противоположность предыдущей эпохе на однополую дружбу смотрят с подозрением, зато приветствуются близкие отношения мальчиков с девочками. Когда же в двенадцати-тринадцатилетнем возрасте это приводит к потере невинности, родителей одолевают сложные чувства: страх и сожаление смешиваются с облегчением по поводу нормальной сексуальной ориентации ребенка.

Другая дилемма, более глобальная, порождена противоположностью различных тенденций средств массовой информации в вопросах детского секса. Дело не доходит, конечно, до серьезного противостояния, и обе тенденции прекрасно уживаются в рамках нового стиля воспитания, но родители вынуждены колебаться между двумя крайностями, примеряясь, с какой из них легче совладать. С одной стороны, им внушают, что их опасения преувеличены, что дети, хотя и знают много такого, что повергло бы в ужас их бабушек, вовсе не спешат применять свои знания на практике и, в сущности, по-прежнему достаточно невинны; под это утверждение нетрудно подвести научный базис – например, что дети воспринимают только то, что они в состоянии воспринять в своем возрасте. С другой стороны, не прекращается апология секса, восхваление его как самой восхитительной стороны жизни, которой нельзя лишать детей; доказывается, что ранняя половая активность делает взрослую жизнь полнее и здоровее, и т. д. Мари Винн показывает на примере одной книжицы с характерным заглавием "Возрастание в любовь" (''Growing into Love''), как обе тенденции переплетаются и мирно сосуществуют у одних и тех же авторов. Но родители, читая такие книжицы, приходят, конечно, в состояние растерянности.

"Мы можем проследить в современном поведении родителей напряжение между надеждой, что дети на самом деле таковы, какими они были всегда, что большинство проникающих через средства массовой информации печальных сообщений, что этим занимаются многие двенадцатилетние мальчики и девочки, суть простые мифы, – и надеждой противоположного свойства, что их дети и вправду это делают, делают прекрасно, при полном солнечном освещении, делают лучше, чем когда-либо удавалось их родителям. И родительская дилемма не становиться легче от простого утверждения, встречающегося сегодня во многих книгах по воспитанию: что секс – это одно из тех занятий, в которых, как в игре на фортепиано, вы никогда не достигнете настоящего успеха, если не начнете рано брать уроки.

Более того, специалисты сообщают родителям о некоторых последствиях чрезмерного подавления сексуальности – боязни школы, расстройстве сна, экзальтированной религиозности, навязчивых идеях и, наконец, полной генитальной нечувствительности.<… >

Здесь переплетаются разные мотивы: и забота об эмоциональном состоянии детей, еще не дозревших до сексуального опыта, и (в особенности у родителей девочек) боязнь беременности со всеми ее последствиями для здоровья и социальной карьеры молодых родителей, и в какой-то мере стремление избежать опасной ситуации сексуального равноправия с собственными детьми, чреватой теми эксцессами, которым сегодня уделяется столь значительное общественное внимание, и, наконец, просто естественное желание подольше сохранить власть над детьми, чтобы в полной мере исполнить свой родительский долг.

"Поскольку в современном обществе детство является тем периодом, когда человек – существо, поначалу полностью управляемое инстинктами, – должен перейти к состоянию, в котором он способен контролировать свои инстинкты с помощью воли (от чего может зависеть самое его существование), и поскольку сексуальность есть та область, в которой взрослые продолжают сталкиваться с проблемами контроля над инстинктами, – родители надеются, что если они будут как можно дольше удерживать сексуальность детей от выхода на поверхность, – по меньшей мере до достижения зрелости, а то и значительно дольше, – они будут иметь больше возможностей для социализации детей, для их обучения, для привития им ценностей и идеалов добра – короче говоря, для поддержания собственной родительской власти."

Таковы общие контуры нового, железного века, пришедшего на смену золотому. Но для Мари Винн золотой век детства, эпоха опеки –это не традиционное общество далекого прошлого, так легко поддающееся идеализации, такое удобное для современной ностальгии. Золотой век – это краткий в масштабе истории срок, с середины восемнадцатого по середину двадцатого века, которому предшествовала эпоха, в своем отношении к детству во многом схожая с нашим временем. В Средние века, как установлено современной исторической наукой, ребенка не считали существом, качественно отличным от взрослых. К шести-семи годам заканчивался период первого детства, и дети вступали во взрослый мир, где они подключались ко взрослому труду и где к ним относились как к неполноценным людям, маленьким гомункулусам, наделенным к тому же некоторыми инфернальными чертами. Сегодня уже нелегко представить себе тот мир, в котором считалось, что дети ни в чем существенном не отличаются от взрослых. Надо, однако, принять во внимание, что взрослые тогда сами были гораздо больше похожи на детей по характеру своего труда и досуга, по непосредственности, по неотрефлексированности эмоций.

Новое, привычное для нас представление о детстве и детях явилось результатом подлинного переворота в общественной мысли в середине восемнадцатого века. В "Эмиле" Руссо мы уже встречаем предромантическую идеализацию ангельской невинности детей, а в девятнадцатом веке подобные настроения становятся общепринятыми. Эта перемена мыслей сопровождалась и переменой в действительном положении детей в обществе: детство превратилось в изолированную и заботливо оберегаемую область, свободную от общественно полезного труда и посвященную неспешному и безболезненному приобретению практических и интеллектуальных навыков для сильно усложнившейся взрослой жизни. Так начался золотой век детства.

Наступающий ныне железный век повторяет и пародирует средние века в своем вновь изменившемся отношении к детству. В своей одежде, языке, привычках, роде занятий дети больше не изолированы от взрослых. Параллелей со средневековьем так много, они настолько не случайны, выстраиваясь в цельную картину, что М. Винн считает возможным говорить о новом средневековье. Это историческое изменение проблемы остается в поле ее зрения на протяжении всей книги, позволяя, с одной стороны, избежать соблазна идеализации золотого века как изначального, естественного состояния детства, а с другой – резче, бескомпромисснее очертить границу, пролегшую между двумя эпохами в 1970-е годы. В послесловии М. Винн вновь обращается к этой теме, сводя воедино все обнаруженные ею параллели со средневековьем.

"Обратим внимание на перемену, происшедшую с детским досугом. Когда-то, несколько веков назад, дети и взрослые вместе играли в игры на улицах, вместе пели песни, вместе слушали дома рассказы. Потом дети и взрослые разошлись в разные стороны. Сегодня, в эпоху нового средневековья, дети читают книги о проституции и смотрят фильмы о проблемах взрослой брачной жизни. Они слушают музыку с очень сексуальным ритмом.<… > И нет больше такого положения вещей, чтобы дети играли, а взрослые занимались своими взрослыми делами: те и другие б?льшую часть своего свободного времени проводят у телевизоров.

Обратим внимание на сложный кодекс манер, медленно вырабатывавшийся веками, чтобы четко отделить детское поведение от взрослого.<… > Хватило, кажется, одного поколения, чтобы утратить<… >стыдливость и брезгливость, так долго приобретавшиеся цивилизованными народами. Возобладала новая открытость.<… > В эпоху нового средневековья родители не обедают больше в одиночестве при свечах в то время, когда дети едят отдельно в детской, осваивая правила общения с ножом и вилкой. Теперь вся семья отправляется отобедать в Кентукки Фрид Чикен, где можно есть руками.

Выделение золотого века опеки как недолгого исторического периода, окруженного эпохами, когда господствует иное отношение к детству, заставило М. Винн усомниться в естественности привычных нам представлений о чистоте и наивности, о святости детства – иными словами, предположить, что продленное детство является не природным, а культурным феноменом.

Хорошо известно значение семилетнего возраста как важнейшего рубежа в жизни ребенка. До этого возраста ребенок отличается от взрослого по всем своим характеристикам – физиологическим, эмоциональным, интеллектуальным, чувственным. Физиологические особенности младенца, на языке биологии называемые неотеническими, являются, согласно Конраду Лоренцу, который и ввел этот термин, эволюционным механизмом, заставляющим взрослых с заботой и вниманием относиться к детям. В этом смысле "чистота и наивность" естественны для детей семи лет, причем неотеническому строению тела соответствует и особое поведение, и особый, магический взгляд на мир.

В семилетнем возрасте этот взгляд претерпевает драматическую ломку: он постепенно теряет черты магизма, ребенок становится менее эгоцентричным и начинает осваивать законы внешнего мира; иначе говоря, взгляд на мир становится взрослым по форме, хотя, конечно, не по содержанию. В этом же возрасте тело ребенка приобретает те же пропорции, что и тело взрослого человека, и поведение его также утрачивает все те милые черты, которые естественным образом заставляли умиляться взрослых.

"С этой точки зрения "чудо детства" в очень большой степени есть культурный артефакт. Нельзя, конечно, считать, что семи-восьмилетние дети во всем подобны взрослым, что у них нет потребности в развитии, отличающей их от взрослых (которые тоже, случается, имеют такую потребность!). Еще сохраняется разница в росте и важные отличия в половых характеристиках и способностях. В современном обществе, кроме того, существует большой образовательный разрыв между взрослыми и школьниками .Остаются также многочисленные очевидные несоответствия в суждениях, понимании, восприятии, истолковании. Тем не менее, с этого времени совпадение или расхождение ребенка со взрослыми образцами не зависит более от его внутренних психологических способностей или отсутствия таковых. К семи или восьми годам эволюция химического строения мозга ребенка достигает своей конечной стадии, и он более не отличается фундаментально от взрослого.<… >

Со времени выхода в свет книги М. Винн прошло четырнадцать лет. Дети, которых она описала в своей книге, стали взрослыми, у них у самих уже растут дети – первое поколение, воспитываемое родителями, выросшими в эпоху нового средневековья. Что изменилось с тех пор? Катится ли снежный ком все быстрее и быстрее, захватывая все новые и новые семьи, все новые и новые области жизни? Интереснее всего было бы услышать ответ на этот вопрос самой М. Винн, но в наших библиотеках я не нашел ни одной ее книги, написанной после 1983 года.

Современная цивилизация развивается стремительно. Персональные компьютеры заняли в повседневной жизни такое же бесспорное место, как телевидение. Компьютерные игры теперь не ограничиваются имитацией реального мира, но создают новую, виртуальную реальность. Рок-музыка, о которой М. Винн почти не упоминает, за прошедшие годы создала практически новую молодежную культуру, сцементировав прежде разрозненные отбросы рекламного бизнеса. Все традиционные детские игры подменены сегодня суррогатами; подменены самые имена вещей: куклы теперь называются Барби, конструктор – Лего и т. д. Благодаря видеопроигрывателям порнографические фильмы (с трехмерным изображением!) сделались еще более доступными для детей; надо сказать и о том, что сама освобожденная сексуальная энергия не удовлетворяется уже изощренной чувственностью, но ищет для себя все новых областей применения, приобретая зловещий, поистине дьявольский характер. Не стремясь дать исчерпывающий перечень, мы хотим лишь указать на то, что очень многое изменилось за прошедшие полтора десятилетия. Все эти изменения – и, рискнем сказать, любые внешние изменения – могут лишь способствовать дальнейшему закреплению норм железного века.

Насколько актуальна книга М. Винн в сегодняшней России? В начале 80-х, когда она была написана, могло показаться, что все это не про нас; думаю, что и тогда это впечатление было ложным, просто те процессы, которые открыто шли в свободном американском обществе, были загнаны у нас в подполье и изнутри подтачивали традиционные устои семьи и детства. Оказалось достаточно легкого толчка, чтобы эти устои зашатались. Сегодня тому, о чем пишет М. Винн, почти ничто не мешает стать реальностью; многое в ее книге уже узнаваемо как повседневные приметы нашей жизни.

Реакция на американизацию российского общества, оформившаяся в достаточно широкое движение, также не может внушать никаких надежд. Я вспоминаю одну "национально-патриотическую" демонстрацию протеста, состоявшуюся при открытии первого в Петербурге Макдональдса. Мое внимание привлекли два лозунга: один из них гласил '' Big Mac, go home!'', а другой – "Щи да каша – пища наша." Этот небольшой анекдот вырастает сегодня в моих глазах до размеров симптома, и между неудобоваримым биг-маком, с одной стороны, и кислыми щами с другой зияет черная, ничем не заполняемая дыра.

Где, как не в России, брать уроки истории! Один из этих уроков очень прост: никакая реакция никогда не возвращает ушедшее, а лишь стилизует под него уже свершившиеся и необратимые революционные изменения в обществе. Никогда уже у нас не будет прежних ароматных щей. В лучшем случае нам удастся еще некоторое время обманывать себя, но тем б?льшим потрясением явится неизбежное прозрение.

В одном месте своей книги, рассмотрев пагубные последствия, которые несет ребенку новое средневековье, М. Винн вдруг задается вопросом: а как же средневековье настоящее, "старое"? Ведь вырастали же тогда дети без родительской опеки и становились, тем не менее, здоровыми и полноценными членами общества, не лишенными самых возвышенных чувств.

Она дает в высшей степени убедительный ответ на свой вопрос: дети всегда испытывают потребность в защите, внимании и любви со стороны взрослых, но прежде они могли находить все это за пределами семьи; в средние века община – родственники и соседи – компенсировала детям частичную утрату родительской опеки. Сегодня же ребенок оказывается во враждебном взрослом мире, в котором ему не на кого опереться. Он ищет опору в компании своих сверстников, у своих братьев и сестер, даже у домашних животных, но ничто не может дать ему того чувства безопасности, доверия и беззаботного существования, в котором он так нуждается для своего нормального развития.

Можно добавить, что и взрослые прежде искали и находили опору вовне. Фактически человек был свободен от тяжкого бремени выбора всякий раз, когда он мог положиться на установленные обычаи, привычки, мнения. Сегодня такой возможности больше нет, и ничто теперь не снимет с нас ответственности за наши мысли и поступки; если же мы сами сбрасываем с себя это бремя, очень часто оно ложиться на хрупкие детские плечи.

Нас не должно вводить в заблуждение утверждение М. Винн, что продленное детство является культурным, а не природным феноменом. Культура – это не тонкий наносный слой, который можно безболезненно смыть с поверхности, и новое средневековье никогда не будет старым, а будет лишь его обезьяньей пародией. Отказываясь от культуры, мы, вопреки Руссо, не возвращаемся с естеству, но теряем свое подлинное естество, потому что культура есть сущность человечества. Так возникает цивилизация без культуры, призрачная цивилизация.

Все мы сегодня, можно сказать, призваны к познанию. Мы можем быть уверены в том, что всякий неосознанный шаг ведет сегодня в никуда. Книга М. Винн дает нам критерий суждения обо всех явлениях, затрагивающих наших детей: служат ли эти явления целям защиты детей и продления их детства или ускоряют их вхождение во взрослый мир, преждевременно лишая их невинности, неискушенности, непосредственности. Нас не должны вводить в заблуждение самые красивые слова и самые лучшие намерения, когда под гуманизацией образования понимается ускоренное интеллектуальное развитие детей, а борьба за права ребенка оборачивается лишением его самого главного права – права быть ребенком.

На последних страницах М. Винн пытается дать ответ на вопрос, что делать. Ей и здесь хватает трезвости и ответственности, чтобы не ратовать ни за какую новую революцию, не полагаться ни на какие новые общественные движения, но обратиться непосредственно к разуму и совести родителей.

"Социальные процессы, способствовавшие новой интеграции детей во взрослую жизнь, – главным образом, утрата стабильности семьи, а также освобождение женщин и распространение телевидения как важнейшей части жизни детей, – не могут быть повернуты обратно. Мы никогда не вернемся к старой семье с отцом-кормильцем и матерью-домохозяйкой и воспитательницей. Мы не должны и желать такого шага назад. Освободительное движение принесло женщинам новую зрелость и независимость, заставляя их, часто вопреки их собственным глубочайшим инстинктам, искать для себя б`oльшие возможности реализации, чем они могли представить себе в прошлом. Надежда на то, что волну можно обратить вспять, нереалистична и поистине ретроградна. Тем не менее, хотя социальные перемены необратимы, возможно попытаться модифицировать их и поставить на службу семье.

Возможно, понимание необратимых последствий влияния распада семьи на детей заставит мужчин и женщин пересмотреть некоторые из привычных целей брака. Если этими целями являются прежде всего самореализация, сексуальное наслаждение, более глубокое удовлетворение взрослых потребностей, то можно посоветовать им трижды подумать, прежде чем решаться завести семью.<… >. Родители должны понять, что успешное строительство семьи требует от них большей сосредоточенности на благополучии детей и принесения в жертву нормальному росту и счастью детей некоторых из своих амбиций, желаний, устремлений. Может быть, будущее создаст возможность разнообразных отношений между мужчинами и женщинами, из которых лишь некоторые будут видеться как пригодные для воспитания детей.