Другой миф касается ранней "половой активности" детей. Находясь под впечатлением "достижений" сексуальной революции, разрушившей практически все традиционные нормы и запреты, взрослые начинают опасаться, что и их двенадцати- и тринадцатилетние дети, подобно своим сверстникам с южных островов Тихого океана, о которых можно узнать из старых книжек по антропологии и географии, не будут следовать устаревшей викторианской морали и при первой же возможности "займутся сексом". Этот миф также активно обслуживается средствами массовой информации: в телевизионных мыльных операх появляются изнасилованные девочки, в бестселлерах книжного рынка – дочери, спящие со своими отцами, в иллюстрированных журналах – фотографии похотливых или уже дошедших до оргазма юных девиц. На помощь приходит также излюбленная американская статистика, говорящая о росте числа беременностей в несовершеннолетнем возрасте, о 35% "сексуально активных" детей в возрасте между 15 и 19 годами. Мари Винн останавливается на этих данных, показывая, что они не вполне достоверны (так, в понятие "сексуальной активности" детей родители и социологи вкладывают разное содержание) и то ли играют на руку мифу, то ли спровоцированы им.

Общая схема, таким образом, повторяется и, кажется, уже ясна. Смутно возникающий из наблюдений над детьми и из проблем взрослого мира "педагогический миф" подхватывается досужими журналистами, тиражируется и возвращается к родителям как авторитетное мнение, подкрепленное еще и данными специалистов. Убеждаясь в своих подозрениях, родители все активнее начинают распространять их на детей, фактически вынуждая их следовать мифу. А поскольку дети, не защищенные сегодня от воздействия телевидения, перенимают также насквозь проникнутые сексуальностью повадки, одежду и обороты речи телевизионных персонажей, у родительских подозрений появляется подозрительная подпитка. Круг снова смыкается, снежный ком растет.

Аналогичным образом М. Винн рассматривает и другие родительские страхи и мифы о детской наркомании, об уходе детей из дома. Ее подход, как мы уже могли видеть, отличается взвешенностью и проницательностью.

С одной стороны, она показывает, что фактически количественный масштаб всех перечисленных тревожных явлений преувеличен, причем в существенной степени повинны в этом средства массовой информации. С другой стороны, однако, значительность этих явлений скорее недооценивается, чем преувеличивается, поскольку беда не в том, много или мало детей подвержены порокам взрослого мира, но в том, что никто из детей не застрахован от них и что это вызывает у родителей лишь страх и растерянность.

М. Винн выразительно описывает различные попытки взрослых справиться с потоком неприятных откровений детского мира. Когда этот поток смывает все защитные преграды и перед внутренним взором родителей со всей неизбежностью встает тот факт, что б`oльшая часть детства их детей уходит из-под контроля, они после первоначального периода страха и паники предпринимают отчаянные усилия, чтобы как-нибудь исправить положение - например, запугивают детей, заставляя их смотреть телевизионные передачи о последствиях привыкания к наркотикам и алкоголю, опасностях случайных половых связей, раннего материнства, абортов и т. д.

"По иронии судьбы, то самое средство информации, которое столь успешно лишило родителей контроля над своими детьми, – телевидение - чаще всего используется ими в попытках удержать детей в своих руках. Многие родители поощряют детей смотреть пугающие и раскрывающие оборотные стороны сексуальной жизни документальные фильмы – в надежде на то, что это удержит их такого поведения, предотвратить которое родители чувствуют себя уже не в состоянии.<… >

Запугивающие истории – комментирует далее М. Винн, – действительно могут удержать детей от принятия глупых рискованных решений и подготовить к опасностям, ожидающим их в будущем; тем не менее, эта стратегия оказывает подавляющее воздействие на представление детей о их собственном будущем. Если прежде детям не терпелось стать взрослыми, то сегодня многие из них преисполнены страха, если не подлинного ужаса, в ожидании взросления. Не умея соотнести себя со взрослым миром, они искажают ужасные истории, которые видят по телевизору или в кино, непосредственно прикладывая их к своей жизни, и начинают чувствовать, что их будущее неуправляемо. Они теряют оптимизм и ощущение надежды, которые всегда считались естественной принадлежностью детства".

Другие родители в попытках что-то сделать прибегают к противоположному приему: всякий раз, когда речь заходит о тревожных явлениях, угрожающих их детям, они используют то, что М. Винн называет юмором висельника. Дети, однако, не вполне понимают опасную иронию своих родителей, а частое напоминание может принести неожиданные плоды. "Иногда я опасаюсь – не воспринял ли он мои шутки как своего рода зеленый свет, чтобы начать курить…– размышляет одна из опрошенных автором женщин, прибегавшая к подобному методу в попытках предостеречь своего сына от возможного употребления наркотиков. – Пожалуй, такими шутками я делала ему двусмысленные намеки".

Когда все попытки родителей терпят фиаско, наступает период следом – фаталистического приятия. Современные родители, пишет М. Винн, проходят, таким образом, через все те стадии, через которые проходит неизлечимо больной человек, готовясь к смерти: страх, паника, отчаянные попытки что-то предпринять, покорность. На последней стадии на помощь могут привлекаться новомодные научные теории, доказывающие биологическую предопределенность развития ребенка, что снимает с родителей всякую ответственность за его воспитание; или же парадоксальным образом надежда отыскивается в самом факте раннего взросления ребенка: он уже такой разумный, такой понятливый, убеждают себя родители, что ему ничего не страшно. Если же разума и понятливости ребенка все же не хватает на то, чтобы уберечь его от употребления наркотиков, родители начинают уговаривать себя, что, может быть, это не так уж и плохо. В самом деле, если (как уверяют газеты и телевидение) все так делают, то, наверное, неправы те, кто пытается запретить это детям. Преградой, правда, оказывается мнение специалистов, но через него можно перешагнуть – ведь и специалисты, в конце концов, ошибаются (а в вопросах секса, как мы еще увидим, и они не будут против). Если продолжить сравнение с больным, то это смерть, дальше идти некуда.

Прежний век опеки, или золотой век, М. Винн рисует в некоей мифологической или сказочной тональности. Это ведь век ее собственного детства, книгу она посвятила своим родителям. '' Once upon a time… '' – так обычно начинаются ее рассказы о золотом веке, и звучит это как начало сказки: "В старые добрые времена… " Но тем решительнее отвергает она все подозрения в обычном недовольстве старого поколения новым. Она показывает, что за внешне схожими явлениями прошлого и настоящего стоит совершенно различное содержание.

Вот только один пример: в так называемом переходном возрасте всегда происходил бунт детей против родителей, но прежде это был последний этап взросления уже почти самостоятельных людей, сегодня же эмансипация наступает уже в раннем отрочестве, когда впереди еще долгий период биологического и духовного роста.

Золотой век был веком неравенства. Дети были как бы угнетенным социальным классом, они не могли сами определять свою жизнь и даже распорядок дня. Мы знаем из художественной литературы, как часто это зависимое положение детей приносило им невзгоды и страдания. С конца XIX века, в ответ на многочисленные факты унижения и истязания детей в семьях и школе, поднялось широкое движение протеста; выдающийся русский педагог К. Н. Вентцель даже составил декларацию прав ребенка, а в 1970-х гг. аналогичная Конвенция была принята Организацией Объединенных Наций.

Это движение, несомненно, возникло на основе реальных проблем и было движимо самыми гуманными намерениями, но объективно оно послужило разрушению золотого века и наступлению века нового, железного. М. Винн вспоминает, как росло в 60-е годы в Америке движение за права человека, захватывая все новые и новые области. Вначале в фокусе внимания была проблема расизма и индейских резерваций, затем взоры были обращены к другому угнетенному "меньшинству" – женщинам; затем последовали гомосексуалисты, и лишь потом – дети.

«Если ранние проявления каждого из этих движений шокировали широкую общественность и представлялись отражением идей радикального крыла экстремистов – вспомним, например, широкую негативную реакцию среди женщин на первые выступления женского освободительного движения, – то постепенно глубокие изменения, которые хотело принести каждое движение, начинали казаться разумными и к конце концов неизбежными даже тем, кто более всего сопротивлялся им поначалу. И если в 60-е годы сама идея прав ребенка казалась абсурдной всем, кроме ничтожного меньшинства радикальных студентов и аутсайдеров контркультуры, то сегодня приходится отметить, что основная идея философии прав ребенка - "Дети тоже люди" - нашла широкое признание; это заявление, достаточно неординарное двадцать лет назад, чтобы стать шиболетом [Т.е. паролем. См. Книгу Судей, 12: 5-6.] движения за права ребенка, кажется почти банальным в пору беспрецедентной власти детей."

Но почему движение в защиту прав ребенка не ограничилось реальной правовой проблематикой, а затронуло самые основы века опеки – представление о ребенке как о существе, нуждающемся в защите? М. Винн объясняет это философией интеграционизма, привитой обществу правозащитным движением.

"Дело в том, что опека – это другая сторона сепаратизма.<… >Если вы защищаете детей от опыта взрослых, ваше повседневное поведение заставляет предположить, будто к детям надо относиться иначе, чем к взрослым; итак, налицо сепаратизм. Но правозащитное движение 60-х привило обществу страх перед сепаратизмом, перед изоляцией какой-либо группы,

будь то негры, или женщины, или гомосексуалисты, или индейцы – или дети. "Сами по себе, но равные"– этот лозунг стал представляться худшим видом недоверия и предвзятости; так и изоляция детей как социальной группы, с которой иначе обращаются, иначе разговаривают, иначе одевают и которая существенно иначе думает, начинает выглядеть выпадающей из современного образа мысли и деятельности.»

Прежние отношения неравенства между детьми и взрослыми строились во многом на традиционной детской вере во взрослых как во всесильные и независимые существа.

"Было время, когда дети верили, что все взрослые обязательно хорошие, что президенты честные, как Линкольн, что мир их родителей мудрее и лучше, чем их собственный детский мир; время, когда от детей ожидали, что они будут уступать взрослым место в общественном транспорте, что они приберегут сильные выражения для компании своих сверстников и что в любом случае к взрослым они будут относиться с "уважением", – по той единственной причине, что они взрослые.»

М. Винн констатирует, что сегодня эта причина перестает действовать.

"Первый удар по авторитету взрослых был нанесен политическими и общественными событиями последних полутора десятков лет.<… >Растущее недоверие к выборным органам власти, зародившееся во время вьетнамской войны и достигшее апогея во время уотергейтского кризиса, просочилось в детский мир через газеты и телевизионные новости. По мере того, как дети осознавали, что взрослые не всегда достойны уважения, что они используют бранный язык (в том числе сам президент США),<… >что они лгут, мошенничают и во многом ведут себя фактически так же, как свойственно им самим, детям, пока их не подавляют взрослые правила, их отношение к взрослому миру и в частности к собственным родителям претерпевало серьезные изменения в сторону подозрительности и неуважения.<… > Но взрослые еще сильнее, чем дети, были потрясены, казалось, бесконечной серией разочарований в представителях власти – дети-то, в конечном счете, в меньшей степени были очарованы ими. Чем более чувствовали взрослые, что их предали их вероломные вожди (по cуществу находившиеся in loco parentis [В положении родителей (лат.). – Прим. ред.] к ним, как всякое правительство по отношению к своим гражданам), тем слабее становилась их способность проявлять власть, решительность и уверенность по отношению к собственным детям".

Эти новые отношения между родителями и детьми, это "новое равенство", как определяет их Мари Винн, разрушает прежде незыблемые и самоочевидные перегородки между детским миром и миром взрослых. Замкнутые двери с силой распахиваются, если не вовсе срываются с петель. Нет ни одной взрослой темы, которая продолжала бы оставаться в тайне от детей.

Здесь также налицо клубок переплетающихся факторов. В мире, где сексуальная тематика открыто присутствует в книгах, телевизионных передачах, переполняет собою повседневную жизнь, уже невозможно сделать ее недоступной для детей. В мире, где марихуану без труда можно купить в лавке, нельзя выстроить ей преграду на границе детского мира. Эта невозможность справиться с проблемой приводит, как мы уже видели, к тому, что она объявляется нормой. Теперь уже требуется усилие воспоминания о собственном детстве, чтобы понять, что так было не всегда. Но в любом случае секретность, закрытость взрослого мира представляется уже не благом, а пороком в свете нового лозунга: "Если не можешь запретить – разреши".

Конец секретности наглядно выступает на примерах детского чтения и фильмов для детей. В детской литературе возникает целый новый жанр – "новый реализм", или литература "прорыва" (имеется в виду прорыв из мира детства к реальной проблематике взрослого мира). Выше уже упоминалась серия "Книги для юных взрослых". Но наиболее выразителен в этом смысле детский сатирический журнал "Mad" ("Чокнутый"), чутко реагирующий на все изменения в отношении общества к детям.

Журнал "Mad" возник в начале 50-х годов как первый детский сатирический журнал, и его возникновение было одним из первых сигналов грядущих перемен. Прежде молодые люди сталкивались с сатирой, уже перешагнув порог первой юности, чаще всего – в юмористических журналах колледжей. С течением времени адресат журнала "Mad" только молодел: в 60-е годы это были старшеклассники, в 70-80-е уже девяти-десятилетние дети.

Характерным образом менялась и тематика журнала: если поначалу предметом сатиры становилось культурное окружение ребенка (классическая литература, комиксы, фильмы и т. д.), то с середины 60-х годов в фокусе внимания оказывается его социальное окружение: родители и семья как общественный институт.

М. Винн взяла интервью у главного редактора журнала. "Что мы делаем?» – говорит он. «Мы берем взрослый мир с его абсурдной стороны и показываем детям, что взрослые не всемогущи. Что их родители – существа двуличные в своих стандартах: требуя от детей честности, правдивости, сами они в то же время мошенничают.<… >Мы говорим им: все, что вы читаете в газетах, – не обязательно правда. Что вы смотрите по телевизору – большей частью ложь."

В журнале с этой целью заведена даже специальная рубрика под названием "Что они говорят и что в действительности это значит". Они говорят, к примеру: "Мы ничего не имеем против твоего приятеля, дорогая, но вы оба еще так молоды". Что же это в действительности значит? – "Лучше бы ты нашла мальчика своей религии и побогаче", – объясняет журнал.

Судя по тем намекам на сомнительные реалии взрослой жизни, которые допускает журнал, по тому, например, что он пародирует фильмы, запрещенные в детском прокате, можно предположить, пишет М. Винн, что от его читателей взрослая жизнь не таит уже никаких секретов.

На фильмах, которые смотрят сегодняшние дети, М. Винн останавливается особо. До 1955 г. никаких проблем здесь не могло возникнуть просто потому, что ни в одном американском фильме той поры не было ни одной сцены наготы, изнасилования, гомосексуализма, да и сцены жестокости нельзя сравнить ни по обилию, ни по откровенности показа с тем, что мы наблюдаем в кино сегодня. Но самое главное – то, что мир, создававшийся старыми кинофильмами, был условный мир, отличный от реального взрослого мира, в который ребенку не было доступа через кино.

"Менее чем за два десятка лет на наших глазах произошла огромная культурная перемена в киноиндустрии. Сегодня большинство выпускаемых фильмов затрагивает такие проблемы, которые еще поколение назад казались неподходящими для детей. И тем не менее дети регулярно смотрят эти фильмы. А поскольку по ним видно, что они находятся под впечатлением от регулярного просмотра "взрослых" фильмов, поскольку они выглядят, разговаривают и ведут себя не вполне по-детски, общество понуждается как-то реагировать на давление этой культурной перемены; и вот снимаются некоторые из демаркационных линий между детским и взрослым миром."

Страница 2 из 5 Все страницы