Другая дилемма, более глобальная, порождена противоположностью различных тенденций средств массовой информации в вопросах детского секса. Дело не доходит, конечно, до серьезного противостояния, и обе тенденции прекрасно уживаются в рамках нового стиля воспитания, но родители вынуждены колебаться между двумя крайностями, примеряясь, с какой из них легче совладать. С одной стороны, им внушают, что их опасения преувеличены, что дети, хотя и знают много такого, что повергло бы в ужас их бабушек, вовсе не спешат применять свои знания на практике и, в сущности, по-прежнему достаточно невинны; под это утверждение нетрудно подвести научный базис – например, что дети воспринимают только то, что они в состоянии воспринять в своем возрасте. С другой стороны, не прекращается апология секса, восхваление его как самой восхитительной стороны жизни, которой нельзя лишать детей; доказывается, что ранняя половая активность делает взрослую жизнь полнее и здоровее, и т. д. Мари Винн показывает на примере одной книжицы с характерным заглавием "Возрастание в любовь" (''Growing into Love''), как обе тенденции переплетаются и мирно сосуществуют у одних и тех же авторов. Но родители, читая такие книжицы, приходят, конечно, в состояние растерянности.

"Мы можем проследить в современном поведении родителей напряжение между надеждой, что дети на самом деле таковы, какими они были всегда, что большинство проникающих через средства массовой информации печальных сообщений, что этим занимаются многие двенадцатилетние мальчики и девочки, суть простые мифы, – и надеждой противоположного свойства, что их дети и вправду это делают, делают прекрасно, при полном солнечном освещении, делают лучше, чем когда-либо удавалось их родителям. И родительская дилемма не становиться легче от простого утверждения, встречающегося сегодня во многих книгах по воспитанию: что секс – это одно из тех занятий, в которых, как в игре на фортепиано, вы никогда не достигнете настоящего успеха, если не начнете рано брать уроки.

Более того, специалисты сообщают родителям о некоторых последствиях чрезмерного подавления сексуальности – боязни школы, расстройстве сна, экзальтированной религиозности, навязчивых идеях и, наконец, полной генитальной нечувствительности.<… >

Здесь переплетаются разные мотивы: и забота об эмоциональном состоянии детей, еще не дозревших до сексуального опыта, и (в особенности у родителей девочек) боязнь беременности со всеми ее последствиями для здоровья и социальной карьеры молодых родителей, и в какой-то мере стремление избежать опасной ситуации сексуального равноправия с собственными детьми, чреватой теми эксцессами, которым сегодня уделяется столь значительное общественное внимание, и, наконец, просто естественное желание подольше сохранить власть над детьми, чтобы в полной мере исполнить свой родительский долг.

"Поскольку в современном обществе детство является тем периодом, когда человек – существо, поначалу полностью управляемое инстинктами, – должен перейти к состоянию, в котором он способен контролировать свои инстинкты с помощью воли (от чего может зависеть самое его существование), и поскольку сексуальность есть та область, в которой взрослые продолжают сталкиваться с проблемами контроля над инстинктами, – родители надеются, что если они будут как можно дольше удерживать сексуальность детей от выхода на поверхность, – по меньшей мере до достижения зрелости, а то и значительно дольше, – они будут иметь больше возможностей для социализации детей, для их обучения, для привития им ценностей и идеалов добра – короче говоря, для поддержания собственной родительской власти."

Таковы общие контуры нового, железного века, пришедшего на смену золотому. Но для Мари Винн золотой век детства, эпоха опеки –это не традиционное общество далекого прошлого, так легко поддающееся идеализации, такое удобное для современной ностальгии. Золотой век – это краткий в масштабе истории срок, с середины восемнадцатого по середину двадцатого века, которому предшествовала эпоха, в своем отношении к детству во многом схожая с нашим временем. В Средние века, как установлено современной исторической наукой, ребенка не считали существом, качественно отличным от взрослых. К шести-семи годам заканчивался период первого детства, и дети вступали во взрослый мир, где они подключались ко взрослому труду и где к ним относились как к неполноценным людям, маленьким гомункулусам, наделенным к тому же некоторыми инфернальными чертами. Сегодня уже нелегко представить себе тот мир, в котором считалось, что дети ни в чем существенном не отличаются от взрослых. Надо, однако, принять во внимание, что взрослые тогда сами были гораздо больше похожи на детей по характеру своего труда и досуга, по непосредственности, по неотрефлексированности эмоций.

Новое, привычное для нас представление о детстве и детях явилось результатом подлинного переворота в общественной мысли в середине восемнадцатого века. В "Эмиле" Руссо мы уже встречаем предромантическую идеализацию ангельской невинности детей, а в девятнадцатом веке подобные настроения становятся общепринятыми. Эта перемена мыслей сопровождалась и переменой в действительном положении детей в обществе: детство превратилось в изолированную и заботливо оберегаемую область, свободную от общественно полезного труда и посвященную неспешному и безболезненному приобретению практических и интеллектуальных навыков для сильно усложнившейся взрослой жизни. Так начался золотой век детства.

Наступающий ныне железный век повторяет и пародирует средние века в своем вновь изменившемся отношении к детству. В своей одежде, языке, привычках, роде занятий дети больше не изолированы от взрослых. Параллелей со средневековьем так много, они настолько не случайны, выстраиваясь в цельную картину, что М. Винн считает возможным говорить о новом средневековье. Это историческое изменение проблемы остается в поле ее зрения на протяжении всей книги, позволяя, с одной стороны, избежать соблазна идеализации золотого века как изначального, естественного состояния детства, а с другой – резче, бескомпромисснее очертить границу, пролегшую между двумя эпохами в 1970-е годы. В послесловии М. Винн вновь обращается к этой теме, сводя воедино все обнаруженные ею параллели со средневековьем.

"Обратим внимание на перемену, происшедшую с детским досугом. Когда-то, несколько веков назад, дети и взрослые вместе играли в игры на улицах, вместе пели песни, вместе слушали дома рассказы. Потом дети и взрослые разошлись в разные стороны. Сегодня, в эпоху нового средневековья, дети читают книги о проституции и смотрят фильмы о проблемах взрослой брачной жизни. Они слушают музыку с очень сексуальным ритмом.<… > И нет больше такого положения вещей, чтобы дети играли, а взрослые занимались своими взрослыми делами: те и другие б?льшую часть своего свободного времени проводят у телевизоров.

Обратим внимание на сложный кодекс манер, медленно вырабатывавшийся веками, чтобы четко отделить детское поведение от взрослого.<… > Хватило, кажется, одного поколения, чтобы утратить<… >стыдливость и брезгливость, так долго приобретавшиеся цивилизованными народами. Возобладала новая открытость.<… > В эпоху нового средневековья родители не обедают больше в одиночестве при свечах в то время, когда дети едят отдельно в детской, осваивая правила общения с ножом и вилкой. Теперь вся семья отправляется отобедать в Кентукки Фрид Чикен, где можно есть руками.

Выделение золотого века опеки как недолгого исторического периода, окруженного эпохами, когда господствует иное отношение к детству, заставило М. Винн усомниться в естественности привычных нам представлений о чистоте и наивности, о святости детства – иными словами, предположить, что продленное детство является не природным, а культурным феноменом.

Хорошо известно значение семилетнего возраста как важнейшего рубежа в жизни ребенка. До этого возраста ребенок отличается от взрослого по всем своим характеристикам – физиологическим, эмоциональным, интеллектуальным, чувственным. Физиологические особенности младенца, на языке биологии называемые неотеническими, являются, согласно Конраду Лоренцу, который и ввел этот термин, эволюционным механизмом, заставляющим взрослых с заботой и вниманием относиться к детям. В этом смысле "чистота и наивность" естественны для детей семи лет, причем неотеническому строению тела соответствует и особое поведение, и особый, магический взгляд на мир.

В семилетнем возрасте этот взгляд претерпевает драматическую ломку: он постепенно теряет черты магизма, ребенок становится менее эгоцентричным и начинает осваивать законы внешнего мира; иначе говоря, взгляд на мир становится взрослым по форме, хотя, конечно, не по содержанию. В этом же возрасте тело ребенка приобретает те же пропорции, что и тело взрослого человека, и поведение его также утрачивает все те милые черты, которые естественным образом заставляли умиляться взрослых.

"С этой точки зрения "чудо детства" в очень большой степени есть культурный артефакт. Нельзя, конечно, считать, что семи-восьмилетние дети во всем подобны взрослым, что у них нет потребности в развитии, отличающей их от взрослых (которые тоже, случается, имеют такую потребность!). Еще сохраняется разница в росте и важные отличия в половых характеристиках и способностях. В современном обществе, кроме того, существует большой образовательный разрыв между взрослыми и школьниками .Остаются также многочисленные очевидные несоответствия в суждениях, понимании, восприятии, истолковании. Тем не менее, с этого времени совпадение или расхождение ребенка со взрослыми образцами не зависит более от его внутренних психологических способностей или отсутствия таковых. К семи или восьми годам эволюция химического строения мозга ребенка достигает своей конечной стадии, и он более не отличается фундаментально от взрослого.<… >

Со времени выхода в свет книги М. Винн прошло четырнадцать лет. Дети, которых она описала в своей книге, стали взрослыми, у них у самих уже растут дети – первое поколение, воспитываемое родителями, выросшими в эпоху нового средневековья. Что изменилось с тех пор? Катится ли снежный ком все быстрее и быстрее, захватывая все новые и новые семьи, все новые и новые области жизни? Интереснее всего было бы услышать ответ на этот вопрос самой М. Винн, но в наших библиотеках я не нашел ни одной ее книги, написанной после 1983 года.

Современная цивилизация развивается стремительно. Персональные компьютеры заняли в повседневной жизни такое же бесспорное место, как телевидение. Компьютерные игры теперь не ограничиваются имитацией реального мира, но создают новую, виртуальную реальность. Рок-музыка, о которой М. Винн почти не упоминает, за прошедшие годы создала практически новую молодежную культуру, сцементировав прежде разрозненные отбросы рекламного бизнеса. Все традиционные детские игры подменены сегодня суррогатами; подменены самые имена вещей: куклы теперь называются Барби, конструктор – Лего и т. д. Благодаря видеопроигрывателям порнографические фильмы (с трехмерным изображением!) сделались еще более доступными для детей; надо сказать и о том, что сама освобожденная сексуальная энергия не удовлетворяется уже изощренной чувственностью, но ищет для себя все новых областей применения, приобретая зловещий, поистине дьявольский характер. Не стремясь дать исчерпывающий перечень, мы хотим лишь указать на то, что очень многое изменилось за прошедшие полтора десятилетия. Все эти изменения – и, рискнем сказать, любые внешние изменения – могут лишь способствовать дальнейшему закреплению норм железного века.

Насколько актуальна книга М. Винн в сегодняшней России? В начале 80-х, когда она была написана, могло показаться, что все это не про нас; думаю, что и тогда это впечатление было ложным, просто те процессы, которые открыто шли в свободном американском обществе, были загнаны у нас в подполье и изнутри подтачивали традиционные устои семьи и детства. Оказалось достаточно легкого толчка, чтобы эти устои зашатались. Сегодня тому, о чем пишет М. Винн, почти ничто не мешает стать реальностью; многое в ее книге уже узнаваемо как повседневные приметы нашей жизни.

Реакция на американизацию российского общества, оформившаяся в достаточно широкое движение, также не может внушать никаких надежд. Я вспоминаю одну "национально-патриотическую" демонстрацию протеста, состоявшуюся при открытии первого в Петербурге Макдональдса. Мое внимание привлекли два лозунга: один из них гласил '' Big Mac, go home!'', а другой – "Щи да каша – пища наша." Этот небольшой анекдот вырастает сегодня в моих глазах до размеров симптома, и между неудобоваримым биг-маком, с одной стороны, и кислыми щами с другой зияет черная, ничем не заполняемая дыра.

Где, как не в России, брать уроки истории! Один из этих уроков очень прост: никакая реакция никогда не возвращает ушедшее, а лишь стилизует под него уже свершившиеся и необратимые революционные изменения в обществе. Никогда уже у нас не будет прежних ароматных щей. В лучшем случае нам удастся еще некоторое время обманывать себя, но тем б?льшим потрясением явится неизбежное прозрение.

В одном месте своей книги, рассмотрев пагубные последствия, которые несет ребенку новое средневековье, М. Винн вдруг задается вопросом: а как же средневековье настоящее, "старое"? Ведь вырастали же тогда дети без родительской опеки и становились, тем не менее, здоровыми и полноценными членами общества, не лишенными самых возвышенных чувств.

Она дает в высшей степени убедительный ответ на свой вопрос: дети всегда испытывают потребность в защите, внимании и любви со стороны взрослых, но прежде они могли находить все это за пределами семьи; в средние века община – родственники и соседи – компенсировала детям частичную утрату родительской опеки. Сегодня же ребенок оказывается во враждебном взрослом мире, в котором ему не на кого опереться. Он ищет опору в компании своих сверстников, у своих братьев и сестер, даже у домашних животных, но ничто не может дать ему того чувства безопасности, доверия и беззаботного существования, в котором он так нуждается для своего нормального развития.

Можно добавить, что и взрослые прежде искали и находили опору вовне. Фактически человек был свободен от тяжкого бремени выбора всякий раз, когда он мог положиться на установленные обычаи, привычки, мнения. Сегодня такой возможности больше нет, и ничто теперь не снимет с нас ответственности за наши мысли и поступки; если же мы сами сбрасываем с себя это бремя, очень часто оно ложиться на хрупкие детские плечи.

Нас не должно вводить в заблуждение утверждение М. Винн, что продленное детство является культурным, а не природным феноменом. Культура – это не тонкий наносный слой, который можно безболезненно смыть с поверхности, и новое средневековье никогда не будет старым, а будет лишь его обезьяньей пародией. Отказываясь от культуры, мы, вопреки Руссо, не возвращаемся с естеству, но теряем свое подлинное естество, потому что культура есть сущность человечества. Так возникает цивилизация без культуры, призрачная цивилизация.

Все мы сегодня, можно сказать, призваны к познанию. Мы можем быть уверены в том, что всякий неосознанный шаг ведет сегодня в никуда. Книга М. Винн дает нам критерий суждения обо всех явлениях, затрагивающих наших детей: служат ли эти явления целям защиты детей и продления их детства или ускоряют их вхождение во взрослый мир, преждевременно лишая их невинности, неискушенности, непосредственности. Нас не должны вводить в заблуждение самые красивые слова и самые лучшие намерения, когда под гуманизацией образования понимается ускоренное интеллектуальное развитие детей, а борьба за права ребенка оборачивается лишением его самого главного права – права быть ребенком.

На последних страницах М. Винн пытается дать ответ на вопрос, что делать. Ей и здесь хватает трезвости и ответственности, чтобы не ратовать ни за какую новую революцию, не полагаться ни на какие новые общественные движения, но обратиться непосредственно к разуму и совести родителей.

"Социальные процессы, способствовавшие новой интеграции детей во взрослую жизнь, – главным образом, утрата стабильности семьи, а также освобождение женщин и распространение телевидения как важнейшей части жизни детей, – не могут быть повернуты обратно. Мы никогда не вернемся к старой семье с отцом-кормильцем и матерью-домохозяйкой и воспитательницей. Мы не должны и желать такого шага назад. Освободительное движение принесло женщинам новую зрелость и независимость, заставляя их, часто вопреки их собственным глубочайшим инстинктам, искать для себя б`oльшие возможности реализации, чем они могли представить себе в прошлом. Надежда на то, что волну можно обратить вспять, нереалистична и поистине ретроградна. Тем не менее, хотя социальные перемены необратимы, возможно попытаться модифицировать их и поставить на службу семье.

Возможно, понимание необратимых последствий влияния распада семьи на детей заставит мужчин и женщин пересмотреть некоторые из привычных целей брака. Если этими целями являются прежде всего самореализация, сексуальное наслаждение, более глубокое удовлетворение взрослых потребностей, то можно посоветовать им трижды подумать, прежде чем решаться завести семью.<… >. Родители должны понять, что успешное строительство семьи требует от них большей сосредоточенности на благополучии детей и принесения в жертву нормальному росту и счастью детей некоторых из своих амбиций, желаний, устремлений. Может быть, будущее создаст возможность разнообразных отношений между мужчинами и женщинами, из которых лишь некоторые будут видеться как пригодные для воспитания детей.

Страница 5 из 5 Все страницы