Далее М. Винн останавливается на одной проблеме, как ничто иное наглядно демонстрирующей, какие серьезные перемены произошли в мире детства. Эти перемены затронули прежде всего детей младшего и среднего школьного возраста, от шести до двенадцати лет. Если прежде дети все свое свободное время посвящали играм, переходившим из поколения в поколение, может быть, с древнейших времен: дочки-матери, казаки-разбойники, жмурки, пятнашки, куклы и солдатики, скакалка и мяч, – то сегодня, прежде всего под влиянием телевидения и электронных игр, наступил, по существу, конец игры. Тот факт, что ответственность за это несет в первую очередь телевидение, доказывается наблюдениями за социальными меньшинствами, которые, живя в том же американском обществе со всеми его проблемами, были (в 70-е г.) еще лишены телевидения. Так вот, их дети, включая в свои игры подражание новым реалиям (секс, наркотики и прочее), тем не менее не переставали играть.

Что же касается видеоигр, то при всем внешнем сходстве это, конечно, суррогат игры. М. Винн обращает внимание прежде всего на моменты социальной окрашенности видеоигр и на опасности нарушения естественных физиологических ритмов ребенка. Можно было бы привести еще целый ряд доводов против электронных игр, но здесь сильнейшим аргументом служит само инстинктивное чувство даже наиболее "продвинутых" родителей, хотя и недостаточно сильным, чтобы вовсе отказаться от них.

Однако исчезновению игры из жизни ребенка способствуют не только технические новшества, но также и новый, "подготовительный" стиль воспитания, пришедший на смену опеке. Так, детские сады перестали быть местом игры и творческой активности, превратившись в целенаправленные, ориентированные на успех и соперничество обучающие заведения, - не говоря уж о начальной школе.

Каковы результаты исчезновения игры? М. Винн предлагает вспомнить в этой связи, какой смысл всегда имела игра в жизни ребенка.

"Способность детей вовлекаться в эти необычные акты поведения, которые называются "игрой", есть, возможно, самая главная демаркационная линия между детством и взрослым миром, и так было на протяжении всей истории. Подражательные игры, зафиксированные антропологами у детей примитивных обществ по всему миру, свидетельствуют об универсальности игры и о сходных формах этой деятельности у незрелых членов всех обществ. Но в этих обществах, а также, вероятно, и в западном обществе вплоть до середины или конца XVIII века всегда было определенное подобие между игрой ребенка и работой взрослого. Детские фантазии принимали форму подражания различным аспектам взрослой жизни, завершаясь на определенной стадии взросления переходом от игры в работу "понарошку" к реальной работе."

Игра, таким образом, подготавливала ребенка ко вхождению во взрослый мир, к началу его настоящей трудовой деятельности.

Ситуация начала меняться в XIX веке, когда отчуждение труда сделало затруднительным подражание трудовой деятельности взрослых. И все же век опеки, создавший вокруг ребенка теплую, уютную атмосферу, не давал заглохнуть его игровой способности, в которой наиболее полно раскрывает себя детская природа. Сегодня, когда этой способности нанесен смертельный удар, неутоленная потребность в игре ищет и находит для себя паллиативные решения; место игры занимают телевидение, алкоголь, наркотики, преждевременная чувственность и сексуальность…

"Психиатры в последние годы наблюдают рост случаев детской депрессии – состояния, долгое время считавшегося несвойственным природе детства. Возможно, этот феномен, по крайней мере частично, связан с чувством неприкаянности и отчужденности, испытываемым современными детьми, – чувством, которое в прежние времена не могло возобладать над игрой."

Завершив обзор новых явлений в жизни детей, в отношении общества к детству, в психологии родителей – явлений настолько резких, кричащих, что они дают возможность говорить о приходе новой эпохи подготовки на смену прежней эпохе опеки, – М. Винн вновь задается вопросом: кто виноват?

"Разумеется, сегодняшний изменившийся подход к детям не является результатом какого-либо преднамеренного решения взрослых по-новому относиться к ним; он развился из необходимости. Ибо жизнь детей является зеркалом взрослой жизни. Великие социальные потрясения конца 60-х – начала 70-х – так называемая сексуальная революция, женское движение, проникновение телевидения в американские дома и его возросшая роль в воспитании детей и в жизни семьи, безудержный рост разводов и одинокие родители, политическое разочарование во вьетнамскую и послевьетнамскую пору, ухудшающееся экономическое положение, заставившее большее число матерей устроиться на работу, – вот те перемены во взрослой жизни, которые сделали необходимым новый подход в обращении с детьми.

Никакая отдельная социальная перемена, даже самая важная, не могла бы подвести черту под имеющими вековую давность убеждениями касательно детства и породить новый [В оригинале "brave new": – несомненная аллюзия к роману О. Хаксли "Brave new world" (в русском переводе – "О дивный новый мир")] стиль отношений между взрослыми и детьми. Лишь совместное и одновременное влияние всех этих перемен, воздействующих друг на друга и на общество в целом, смогло изменить давно установившиеся стереотипы всего за одно десятилетие.

Во второй главе книги, озаглавленной "Корни перемены", М. Винн подробнее рассматривает три из множества взаимодействующих причин: психоанализ и порожденные им новые педагогические идеи; феминизм и новое положение женщины в обществе; "эпидемию разводов", фактически лишившую огромное множество детей полноценной семьи.

Касаясь психоанализа, М. Винн не отвергает его огульно. Она признает и его медицинское значение, и его роль в углублении представлений человека о своем внутреннем мире. Тем не менее теория Фрейда о младенческой сексуальности может быть подвергнута сомнению.

Оспаривая положение Фрейда о половом влечении младенца к его родителю противоположного пола, М. Винн привлекает более новые научные исследования, в частности в области химии мозга, доказавшие, что внешне сходное поведение взрослых и детей может иметь различные физиологические основания и, соответственно, различные цели и смысл. Она опирается также на содержащуюся в трудах Эриха Фромма критику фрейдовского понятия "эдипов комплекс"; Фромм полагает, что Фрейд неверно истолковал как сексуальность потребность ребенка в родительской опеке. Но внимание М. Винн все же обращено в первую очередь не на содержание научных споров, а на социальные последствия проникновения фрейдистских представлений в педагогику и в обыденное сознание.

"Когда возникло новое понимание развития ребенка, согласно которому маленькие дети отнюдь не подобны тем славным и блаженным херувимам, какими они представлены в песнях и повестях девятнадцатого столетия, родители начали понимать, что дети могут чувствовать зависть и злость, а не только любовь и ангельское веселье. Но, уверовав во фрейдовскую модель, общество приобрело много больше, чем новый образ более сложного ребенка. Незаметно она заложила основания для конца детства вообще как особого этапа жизни. Ибо, на взгляд Фрейда, дети и взрослые управляются сходными сильными страстями. Движимый эдиповой страстью ребенок сильно отличается от взрослого своей неспособностью осуществить желание; по существу же его сексуальность сходна со взрослой. Детская злоба и ревность отличаются от злобы и ревности взрослых лишь количественно, не качественно.» .

М. Винн отмечает несколько этапов проникновения фрейдизма в педагогику. Уже в 20-е – 30-е годы он начал просачиваться из узких кругов интеллектуальной элиты в массовое родительское сознание, делая его более восприимчивым к сложностям душевной жизни ребенка. Уже к началу 50-х новое психологическое понимание воспитания существенно потеснило прежний, традиционный подход. М. Винн демонстрирует различие на следующем примере:

"Терпимый родитель говорил: "Денни не ест шпинат, потому что он сейчас находится на той стадии, когда дети не любят ничего нового. Попробуем предложить ему шпинат завтра, а пока пусть держится за свой горох". Более старомодный родитель мог бы сказать: "Денни не ест шпинат, потому что он плохой мальчик; значит, его надо наказать."

Разница налицо, но надо увидеть и существенное сходство: в обоих случаях решение выносит родитель, опираясь на твердые понятия о детской жизни. Лишь в 70-е годы психологическое направление вытесняется психоаналитическим. Экстравагантная параллель между ребенком и душевнобольным, проведенная впервые известным социологом Толкоттом Парсоном (оба не могут действовать в обществе без посторонней помощи), делается постепенно общим местом, родитель принимает на себя функции психоаналитика. Он больше не исходит из знания фактов детской психологии, но вступает в диалог с ребенком, как врач со своим пациентом. От ребенка требуют уже не послушания, но понимания, согласия, забвения…

"Ребенок привлекается как соучастник своего собственного воспитания. На каждом шагу долгого пути родитель пытается понять, почему ребенок ведет себя так, как он себя ведет, почему он сам, родитель, реагирует так, как он реагирует. А когда ребенок совершает проступок,<… > его пытаются заставить понять, почему он чувствует себя так, как он себя чувствует, с помощью такого же просвещения, какое применяет терапевт по отношению к своему пациенту.»

Свою лепту в формирование психоаналитического стиля в воспитании внесли, конечно, авторы специальной литературы. М. Винн привлекает с целью иллюстрации известную в Америке книгу Сельмы Фрайберг "Магические годы" (ее общий тираж за двадцать лет составил 750 т. экземпляров). Она сравнивает уже само заглавие этой книги с заглавием книги другого преуспевающего "гуру" от педагогики Бенджамина Спока. Книга последнего, в русском переводе озаглавленная "Ребенок и уход за ним", в оригинале носит название "Книга здравого смысла об уходе за младенцами и детьми."

"Вы знаете больше, чем вам кажется"– так начинается книга Спока; книга С. Фрайберг, пишет М. Винн, могла бы начинаться: "Вы знаете меньше, чем вам кажется". Здравый смысл, для которого существо ребенка прозрачно до основания, сменяется "магическим" мироощущением: "Вы никогда не дойдете до дна.»

"В книге С. Фрайберг всячески подчеркивается разрушительное воздействие родительского авторитета на детскую душу, грозящее непредсказуемыми бедствиями в будущем. Но и помимо этих прямых указаний она самим своим своеобразным демократизмом, разрушающим семейную иерархию, насаждает новые отношения равенства между родителями и детьми.

В "Магических годах" Фрайберг нигде не рекомендует родителям не быть твердыми и решительными, не пишет, что дети не должны воспитываться как дети. Но как твердая уверенность в родительском здравом смысле окрашивает все произведения доктора Спока, так у Фрайберг (и у Фрейда) есть сознание сложности, двусмысленности, опасности для всего дальнейшего развития не в том только случае, если родители будут поступать неверно, но и в том, если они неверно будут чувствовать. Невольно книга воздействовала таким образом, что лишала родителей решительности и превращала воспитание ребенка в совместное предприятие (cooperative enterprise) взрослого и ребенка."

Излишне говорить, пишет М. Винн, что дети не читают Фрейда и не знают причины, по которой их родители столь неуверенны в себе; но скоро они начинают соответствовать обращенному к ним ожиданию: они действительно становятся психологически сложными существами, мало чем отличными от взрослых.

Характеристика "психоаналитического" стиля воспитания завершается в книге поистине убийственным пассажем:

""Не бросай еду на стол, дорогой"– эта фраза становится запретом того рода, который, очевидно, находится за пределами понимания старомодных родителей, потому что для них бросание еды есть недолжное поведение ребенка, которое требуется немедленно и безоговорочно пересечь в корне; кроме того, оно в представлении этих непросвещенных родителей прошлого не имеет никакого отношения к половому развитию ребенка, анально-оральному побуждению и прочему в том же роде."

Следующий раздел книги посвящен роли феминизма в изменении отношения к детству. М. Винн показывает, что прежнее, опекающее отношение к детям имело соответствие в аналогичном отношении к женщинам, ставшим с середины XVIII века слабым и подчиненным полом. Лишение женщин роли в обществе привело в возрастанию их материнской роли; кульминацией был настоящий "культ материнства" в начале двадцатого века, прославлявший узы материнства и провозглашавший уникальность и неизменность материнской любви и заботы. В результате был сформирован своеобразный симбиоз "слабого пола" и "еще более слабого пола".

"Романтический взгляд на детство как особое время радости не был независим от прежнего положения женщины, от благоговения перед женщиной как существом, живущим по совершенно иным законам, чем мужчина. Ибо как мужчины девятнадцатого века романтизировали и идеализировали особые "женские" качества – чистоту, духовность, благочестие, природную скромность, – в точности так же было возможно отделить детей от взрослых при помощи особых "детских" качеств – одаренности воображением, поглощенности игрой. И как "женские" качества требовали особого отношения к женщине, так и милые детские особенности заставляли укрывать детей в еще более защищенном мире семьи и дома. В своих уютных и оберегаемых укрытиях эти два рода особых, почти неземных созданий – женщины и дети – постепенно слились в единый неразрывный союз, в котором оба они поддерживали друг друга и наделяли друг друга смыслом. Воспитание детей стало преимущественным, исключительным, почти святым занятием женщины. Материнская любовь представлялась отныне самым важным элементом раннего детского опыта."

Старая семья являла собою сбалансированную, устойчивую систему. Женщина, вынужденно отказавшись от экономической и политической роли в обществе, обретала взамен в лице мужа надежную защиту от тягот и забот внешнего мира. В то же время для мужчин (политиков, врачей, адвокатов, военных), которые ежедневно сталкивались с жестокостью, несправедливостью, конкуренцией, болью и смертью, семья служила каждодневным убежищем, где их ждали отдых и покой. Женщина была, таким образом, "неравна" мужчине, и это ее неравное положение было общепризнанно, в том числе и самими женщинами. Изолированная от большого мира, во всех важных решениях подчиняющаяся мужу, женщина была фактически "менее взрослой", чем мужчина, можно сказать – женой-ребенком.

Страница 3 из 5 Все страницы