Но вернемся к университетской науке. Ученый, ограничивший себя узкой специальностью, тем самым обречен на посредственность. Ведь самые интересные идеи возникают при столкновении далеких предметов мышления, вначале производящих впечатление парадокса: недаром Пушкин оказал однажды, что «гений – парадоксов друг». Люди, создавшие современную науку, получили широкое образование и были совсем не похожи на своих нынешних эпигонов. Ясно, что стремление к «эффективности» научной работы, проявляющееся в безжалостном отсечении всех «посторонних» интересов, очень скоро приведет к истощению источников научного творчества.

Американские дельцы – очень наивные люди; они воображают обычно, будто можно получить в любой области результаты, пропорциональные капиталовложениям. Когда обнаружилось, что некоторые проблемы современной техники не удается решить таким способом, было предпринято статистическое исследование с целью выяснить наилучшие условия для научной работы. Я не очень доверяю статистике в серьезных делах, но все же выводы этих статистиков не лишены интереса: они обнаружили, что наука лучше всего получается в небольших университетах, расположенных в маленьких городках, на небольших кафедрах, при скромных ассигнованиях и традиционном способе подготовки молодых ученых – в общем, в таких университетах, какими были в прошлом столетии Кембриджский или Геттингенский.

Сходство между американскими университетами и нашими не ограничивается общим процессом научной и культурной деградации, присущей двадцатому веку. Оно распространяется и на многие отрицательные черты, унаследованные от прошлого. К ним относится бесправное, зависимое положение молодого ученого и привилегированное положение утвержденного в должности профессора, часто превращающего эту должность в синекуру.

Когда-то положение ассистента на университетской кафедре примерно соответствовало статусу подмастерья-ученика в средневековой мастерской. Он был зависим от профессора, заведовавшего кафедрой, но эта зависимость смягчалась чем-то вроде семейных отношений: как и подмастерье, ассистент находился на положении «приемного сына» своего профессора, обычно избранного им добровольно и, в свою очередь, добровольно избиравшего себе ученика. Как правило, на кафедре был один ассистент, предназначавшийся в преемники профессору, так что им приходилось дорожить. Патриархальные средневековые порядки имели, таким образом, и свои положительные стороны, а в девятнадцатом веке общая либеральная атмосфера предохраняла ассистента от эксплуатации. Критерии, предъявлявшиеся к работе молодого ученого, не были формальными. Его скромное жалованье зависело лишь от постоянного бюджета университета, то есть от покровительства государственной власти, вельмож и филантропов, даже в средние века не вмешивавшихся в чисто научные дела. При таком постоянном финансировании профессор не должен был все время искать деньги на содержание своего ассистента, а тот мог спокойно заниматься своим делом, пока им был доволен уважаемый профессор. Не было также формальной зависимости от публикаций: молодой человек, принявшийся за серьезную задачу, мог работать над нею, сколько надо. Публикации ценились, но были редки; журналов было немного, и в них был строгий отбор статей.

Деградация университета начинается с того, что молодой ученый оказывается в зависимости от своего заведующего кафедрой в гораздо худшем смысле. Кафедры стали большими, ассистентов много, и личные отношения между профессором и его ассистентом утратили свой интимный характер. Молодой человек попадает на ту или иную кафедру более или менее случайно, либо со студенческой скамьи того же университета, либо со стороны. Кафедра – это его «джоб», а заведующий кафедрой – его «босс», на которого он работает. На немногих лучших факультетах или, точнее, лучших отдельных кафедрах дело обстоит лучше, чем я описываю. Но, как правило, ассистент просто работает на своего босса, занимаясь тем, что тому выгодно: чаще всего он должен выполнять, вместе с другими, вспомогательную работу для какого-нибудь проекта, результаты которого приписываются руководителю. «Соавторы» могут и вообще не упоминаться, а «руководитель» может не вносить в проект никаких собственных идей. У нас такая практика еще недавно отдавала душком проституции, но в Штатах она воспринимается как естественная часть университетского бизнеса, особенно в прикладных областях. Конечно, если молодому ученому приходит в голову особенно интересная идея, он старается ее скрыть.

Между положением молодого ученого в Штатах и у нас есть и существенные различия. У нас до недавнего времени финансирование вузов было только государственным и, так сказать, автоматическим. В Америке же ассистент должен ежегодно получать так называемый «грант», то есть единовременное целенаправленное ассигнование. Источники грантов разнообразны: их предоставляют компании, общественные фонды и государственные учреждения, в частности, военные ведомства. Не следует думать, что гранты всегда связаны с конкретными интересами учреждений, которые их оплачивают. Часто они служат поддержанию отношений с определенными группами и лицами. Они проходят через бюрократический аппарат, распределяющий не свои деньги, но всегда преследующий свои интересы. Еще раз напомню, что эффективность американской организации – это миф. Она эффективна лишь по сравнению с нашей, но в действительности крайне расточительна. Во всяком случав, искусство «выбивания грантов» есть бюрократический навык, имеющий мало общего с научными способностями, и это превращает заведующего кафедрой в дельца худшего разбора, скорее в советском понимании этого слова, потому что он имеет дело не с производством, а с чиновниками. Итак, молодой ученый может быть спокоен за свое положение, как правило, лишь на один год. Это создает у него чувство неуверенности и унизительной зависимости от босса. Впрочем, у нас теперь дело обстоит не лучше.

С другой стороны, американский молодой ученый гораздо свободнее в своих перемещениях, поскольку система американских университетов разнообразна, есть много возможностей найти работу, а способных людей даже сманивают. И, конечно, переезд не связан с квартирным рабством, так что американских молодых ученых можно сравнить с крепостными до отмены «юрьева дня». Есть и другое, очень важное для сохранения науки различие. По ряду причин, американские университеты все еще заинтересованы в некотором числе престижных исследований и в ученых, имеющих признанную репутацию. Поэтому положение особо одаренных молодых ученых в Америке гораздо лучше, чем у нас, где дарование прямо мешает карьере. Это ни у кого не вызовет удивления; поразительно другое – насколько типичные, средние явления в американских университетах похожи на такие же явления в наших. По этой причине упадок науки и образования происходит в Америке столь же неуклонно, как у нас, хотя и гораздо медленнее.

Если молодой ученый продержится в университете несколько лет – то, обычно пять-шесть лет – он может претендовать на постоянную профессорскую должность, так называемый «теньер» .Идя этого требуется благоволение начальства, то есть заведующего кафедрой и руководства факультета, а также хорошие отношения с коллегами. Молодой ученый должен читать лекции на приличном – обычно очень невысоком – уровне и регулярно печатать свои результаты, что также не вызывает больших трудностей. Всякий, кто видел нынешние журналы, занимающие бесконечные стеллажи в библиотеках, не имеет иллюзий по поводу качества их обычных публикаций; в последние годы журналы, выпускаемые коммерческими издательствами, сделали безответственность своей официальной политикой, не посылая на рецензию статьи, присланные сколько-нибудь известным лицом. В таких условиях преуспевает посредственность, так как для благополучной службы в университете не требуется особых дарований: требуется покладистый характер и, все-таки, некоторое трудолюбие .

Правовое положение ученого резко меняется, когда он получает теньер. У нас сохранение профессорской должности достигается связями и интригами, а нежелательного человека всегда можно под каким-нибудь предлогом выжить. В Америке же теньер дает ученому юридическую гарантию оплачиваемой работы до достижения пенсионного возраста, а затем пенсии. Лишь в особых случаях профессор может потерять свой теньер: для этого он должен очень уж пренебрегать своими обязанностями или совершить какой-нибудь компрометирующий поступок. Теньер оплачивается из общего университетского бюджета и не требует получения грантов, хотя профессор может их добиваться, если хочет увеличить свой доход. Система теньера вызывает в Штатах нарекания, поскольку многие слабые ученые, добившись такого положения, оказываются вне конкуренции и попросту занимают без пользы свои места. При бессмысленно раздутой сети университетов бездарные профессора неизбежно будут составлять большинство, и тут ничего нельзя поделать, пока останется спрос на «университетский диплом».

В сущности, система теньера воспроизводит статус «полного» или «ординарного» профессора в старых европейских университетах, и если отвлечься от злоупотреблений такой системой, она служит важной цели: избавить признанного ученого от постоянной заботы о материальном существовании. К тому же, эта система отнюдь не порабощает его, так как он может переменить университет, оговорив в контракте сохранение теньера со всеми его преимуществами. Конечно, конкуренция существует и в области науки, но она не должна быть борьбой за кусок хлеба. Мне кажется, что отказ от системы теньера нисколько не помешает мнимым ученым, способности которых лежат именно в области служебных отношений, но причинит ненужные хлопоты настоящим ученым.

Здесь надо напомнить, что я не занимаюсь вопросом об улучшении американской системы высшего образования, а пытаюсь оценить состояние прав и обязанностей участвующего в ней человека. У нас привыкли требовать соблюдения прав человека от государства, которое должно было обеспечить их изданием хороших законов и распоряжений. Ясно, что такой подход подразумевает государственный контроль над образованием, а при этом условии ничего добиться нельзя. Более разумная постановка вопроса такова: способствует ли данная система образования развитию личности и способностей ученого? Думаю, на этот вопрос можно дать определенный ответ: да, способствует развитию его способностей, если у него есть уже подходящая для этого личность; но сама не способна выработать такую личность. За редкими исключениями, американская университетская система не воспитывает в человеке научную любознательность и бескорыстное служение истине, но если он принес эти качества со стороны, из родительского дома или из другой страны, то он может найти в американских университетах благоприятные условия для научной деятельности.

Попробуем теперь посмотреть с той же точки зрения человеческих ценностей на обязанности университетского ученого: обеспечивают ли университеты выполнение им обязанностей перед обществом, и в особенности перед учащейся молодежью? В применении к американским университетам, на этот вопрос молено дать только отрицательный ответ. Даже в отношении профессиональной подготовки студентов американские преподаватели не удовлетворяют самым необходимым требованиям. Уровень лекций в большинстве случаев низкий, да и не может быть выше при слабой научной подготовке лекторов и их чрезмерно узкой специализации. В среднем они ничем не лучше наших доцентов; я не говорю здесь о немногих лучших ученых. На экзаменах довольствуются самыми элементарными требованиями, так что выставленные отметки стоят не больше, чем у нас. Таким образом, преподаватели не исполняют свой профессиональный долг, и университет от них этого не требует, поскольку заинтересован только в торговле дипломами. Всякое усиление требований к студентам означало бы материальный ущерб для университета и самих преподавателей – точно так же, как у нас.

Тем более, на преподавателя не возлагается обязанность воспитания студентов. В старых университетах предполагалось, что преподаватель должен быть для студента не только руководителем в его профессии, но также мудрым и просвещенным учителем, формирующим его культуру и нравственность. Очень трудно было бы объяснить преподавателям американских университетов, что все это входит в их обязанности: вы бы услышали от них, что «это не их бизнес». Конечно, могут быть исключения, но исключения могут быть а в самых немыслимых условиях, даже в России. Я же говорю о социальных явлениях. Хочу напомнить, что эмпирическое никогда не отменяет должного, и если никто не требует от нас исполнения долга, это не значит, что мы не должны.

Страница 2 из 4 Все страницы