***

Перехожу теперь к наиболее интересной, как мне кажется, части моего предмета – к правам и обязанностям студентов.

Первое, что бросается в глаза при виде американских студентов, это их многорасовый состав, гораздо более разнообразный, чем можно ожидать по составу населения Соединенных Штатов. Черная раса представлена преимущественно гражданами Штатов, но есть негры из Африки и Вест-Индии. Желтая раса – ото преимущественно китайцы и выходцы аз Юго-Восточной Азии. Китайцы делятся на местных уроженцев, хорошо говорящих по-английски, уроженцев Тайваня и других стран западной ориентации, говорящих по-английски прилично, и, наконец, присланных из красного Катая; эти последние, не желающие вернуться туда после побоища на Площади Небесного Спокойствия, говорят на совсем уж непонятном языке. Китайцев очень много также среди преподавателей и лаборантов. Японцев же среди студентов мало, я встретил лишь одного аспиранта: они учатся у себя дома. Немало ученых японского происхождения, но родившихся в Штатах. Далее, много индийцев, арабов и других жителей Передней Азии, но израильтяне учатся главным образом у себя дома. Встречаются эмигрант из России, больше среди преподавателей. Наблюдая за всей этой многонациональной публикой, и не только в университетах, но и на улицах городов, можно подумать, что идеалы дружбы народов, словесно провозглашенные в нашей стране, осуществились в Соединенных Штатах. Внешние отношения всегда дружелюбны, дискриминация официально отсутствует. Но, как мы увидим, действительность оказывается сложнее.

Бросается в глаза, что почти все студенты, особенно те, кого в Америке называют «цветными», небогатые люди; возникает вопрос, как они могут платить за учение. Оказывается, из собственных средств платят немногие, а большинство учится за счет «спонсоров» (полагаю, теперь это yжe русское слово ). Американские негры, беднейшая часть населения страны, часто пользуются помощью разных фондов и организаций; за иностранных студентов платят их правительства, компании в их странах или американские благотворители. Студент живет скромно, часто меньше чем на тысячу долларов в месяц; не думайте, что это много денег, обед в студенческой столовой стоит семь долларов, проезд в метро – доллар или два, а книги им приходится брать в библиотеке. У нас спекулятивный курс доллара, не отвечающий стоимости жизни в Штатах.

Представители всех рас и национальностей равномерно распределяются по специальностям, кроме негров, которые предпочитают гуманитарные специальности, реже – технические дисциплины и точные науки. Это видно из статистики, констатируется в книге Блума, и то же мне подтвердили мои собеседники, преподаватели точных наук. Китайцы, напротив, весьма многочисленны на технических, физических и математических факультетах. Интересно было бы знать, какие факторы воспитания и социального окружения обусловливают эти различия.

На вопрос, существуют ли в Соединенных Штатах преимущества для белых студентов по отношению к «цветным», можно в настоящее время ответить: юридически таких преимуществ не существует, а фактические условия такого рода, вероятно, редки. С сороковых годов явления дискриминации в университетах неуклонно шли на убыль, как раз в то время, когда в нашей стране нарастала прямо противоположная практика, особенно направленная против евреев. Конечно, не следует идеализировать расовое равноправие в Америке: положение человека в обществе определяется не только законами и правилами учреждений, но также настроениями и установками общества, нередко тщательно скрываемыми. Чем цивилизованнее общество, тем больше в нем маскируются подлинные чувства, а американский средний класс, очень некультурный в более серьезном смысле этого слова, весьма цивилизован в отношении обязательного лицемерия. Мы еще вернемся к тому, как это лицемерив проявляется в университетской жизни.

Оставаясь на официальном уровне, нельзя не заметить, однако, противоположное явление, создающее в Штатах серьезные проблемы – специальные льготы и привилегии для «цветного» населения. Такая «дискриминация навыворот» имеет долгую историю. Борьба черного населения за свои права постепенно вынудила белый истеблишмент отменить дискриминационные законы и правила. Но экономическое положение черных оставалось тяжелым, что привело в шестидесятые годы к мятежам в негритянских кварталах ряда городов. В то же время вспыхнули студенческие волнения, имевшие мало связи с дискриминацией негров, к тому времени уже практически исчезнувшей из университетов. В конце шестидесятых годов правительство президента Джонсона предприняло широко задуманные социальные реформы, создавшие в Штатах их нынешнюю систему социального обеспечения и здравоохранения. Смысл этой реформ, в кратком изложении, состоял в том, чтобы откупиться от самых бедных: полагали, что дешевле содержать их за счет богатого общества, чем готовиться к социальному взрыву. Богатые общества, клонящиеся к упадку, и прежде прибегали к подкупу своих бедняков: достаточно вспомнить, как римское государство содержало паразитический плебс. Есть основания думать, что реформы Джонсона не столько помогли нуждающимся американцам, сколько увековечили их бедность, а в ряде случаев прямо способствовали их развращению. Социальные вопросы не решаются подачками.

Во время студенческих волнений студенты-негры стали предъявлять свои требования, как правило, не оправданные. Можно догадываться об их психологических проблемах: большинство из них получило плохое школьное образование и нуждалось в помощи, чтобы справиться с курсом. Но их лидеры повели их по ложному пути и стали требовать для черных особого режима внутри университетов, например, устройства отдельных специальностей и курсов, посвященных африканской культуре, и тому подобных вещай, не входивших в учебные программы и не имевших применения в профессиональной жизни Америки. На фоне общих студенческих беспорядков и мятежей в негритянских кварталах все это казалось очень опасным и вызвало паническую реакцию университетских властей, делавших всевозможные уступки и белым, и черным студентам. В американских университетах установился строй жизни, в котором студенты приучились время от времени терроризировать своих учителей, а студенты-негры добились положения особо привилегированной прослойки.

Наиболее проницательные и свободные от предрассудков наблюдатели американской жизни, Ханна Арендт и Алан Блум, рассматривают сложившееся в университетах положение как нажим негритянских организаций с целью снижения для черных экзаменационных требований. В результате черные получили возможность платить за свои дипломы еще меньшими усилиями, чем белые студенты. Для этого им пришлось, по существу, самим восстановить изоляцию, которой их давно уже не подвергают: черные студенты нарочито держатся отдельно, особенно в столовых и общежитиях, и наказывают презрением своих товарищей, которые не участвуют в этом рэкете и хотят честно заработать свои дипломы. Выделение черных в отдельную общину внутри университетов, безусловно, объясняется не только прямым материальным интересом – удешевлением дипломов; в этой «дискриминации навыворот» проявляется и черный расизм, уже наблюдавшийся в виде различных форм экстремизма. Трусливое попустительство университетских властей такому нажиму обычно маскируется так называемым «либерализмом», имеющим теперь мало общего с классической доктриной того же имени. Характерной чертой таких «либералов» является чувство вины по отношению к черным и стремление избавиться от такого комплекса вины подачками и лестью.

Совсем недавно в Соединенных Штатах существовала система узаконенных «квот» для приема негров на работу и в учебные заведения – нечто вроде процентной нормы для евреев навыворот. Эта система вызвала сильное негодование, и законодательные требования, заставлявшие принимать обязательный минимум черных, были отменены. Но большинство университетов, претендуя на «либеральную» репутацию, добровольно поддерживает такие квоты. Рекламные объявления университетов в большинстве случаев старательно подчеркивают, что они проявляют особое внимание к «меньшинствам», и даже в регистрационных листках, заполняемых в библиотеках, вначале спрашивается, не принадлежите ли вы к особо привилегированным расовым группам. В одной из таких анкет я должен был сообщить, не являюсь ли я, во-первых, американским индейцем, во-вторых, «афро-американцем», в третьих – выходцем из Юго-Восточной Азии, в-четвертых, «испаноязычным», или, наконец, обыкновенным читателем без особых примет. На отделениях, куда черные поступают неохотно, можно увидеть особенно много негров среди обслуживающего персонала, например, библиотекарей и чиновников. Чиновники так же бездельничают, как у нас, а библиотекари еще более некультурны и некомпетентны, чем их белые коллеги; конечно, они лишь жертвы «системы квот».

Разумеется, такая практика столь же унизительна, как если бы представителей какой-либо группы демонстративно лишали обычных прав. И если сохранить за словом «дискриминация» его обычное английское значение, то есть «выделение по особому признаку», то «либеральная» практика американских университетов есть не что иное, как назойливая и оскорбительная форма расовой дискриминации, яснее всего свидетельствующая о неблагополучной, отравленной расизмом психологии обеих сторон. В сущности, эта политика является глубоко «антиамериканской», поскольку основой американской конституции было уничтожение привилегий.

Немногие преподаватели университетов, пытавшиеся противостоять практике незаконных привилегий для негров, были уволены. Негритянские группы нажима обвинили их в «расизме», и подобные демагогические приемы не получили отпора от администрации и коллег, озабоченных только сохранением своих должностей.

Таким образом гипертрофия «прав» переходит в нарушение права. Но это еще не все. Дело в том, что неграм предоставляется право на сниженные стандарты образования: группы, действующие в этом направлении, как будто заинтересованы в получении совсем уж пустых дипломов. Может быть, это и выгодно в какой-нибудь бюрократической конторе, но у владельца такого диплома остается на всю жизнь невежество плохо учившегося человека и комплекс неполноценности человека, получившего незаслуженный диплом. Негритянские группы нажима оказывают плохую услугу своим подопечным. И, конечно, чувства белых по поводу таких «дипломированных специалистов» отнюдь не способствуют сглаживанию расовых антипатий, даже если таковые выражаются в узком кругу. Такую же близорукую политику проводили советские чиновники в Средней Азии, облегчая получение дипломов представителям «коренных» национальностей; возмездие за эту глупость уже пришло. Единственный выход из подобных затруднений – честное равноправие. Тому, кто беден или недостаточно грамотен, надо помочь, но диплом его должен стоить столько же, как всякий другой.

Впрочем, гипертрофированными до уродства «правами» пользуются в Америке все студенты, и самое главное из этих «прав» – уклонение от работы. Как я уже объяснил, предъявление к студентам серьезных требований противоречит финансовым интересам университета. Даже если часть дохода университета получается от прикладных разработок, студенты платят за обучение, или кто-нибудь платит за них; от этого зависит «объем нагрузки» преподавателей, а также престиж университета. Принято думать, что в Америке условия бизнеса диктует покупатель, а кто такой студент, если не покупатель диплома? Такое положение покупателя, на первый взгляд завидное и вызывающее восторги наших неумных журналистов, в действительности прикрывает его обман и эксплуатацию. В самом деле, покупателю сплошь и рядом навязывают ненужные ему товары, качество которых он не в состоянии оценить. Таким образом лесть и угодливость по отношению к покупателю маскируют безжалостную деловую практику. Точно так же обстоит дело с университетским бизнесом: молодым людям внушают, что им нужны дипломы, но не объясняют, что сам по себе диплом ничего не стоит, а подлинной ценностью является образование. Диплом без образования, с которым выпускается из университета молодой человек, и есть самый недоброкачественный из производимых в Америке товаров.

Но, в сущности, преподаватели и администрация университетов – это не владельцы предприятия, а всего лишь обслуживающий персонал. Если продолжить аналогию с торговлей, то они не владельцы магазина, а продавцы; от продавцов же в Америке требуется любезность и угодливость по отношению к покупателю, то есть студенту. Таким образом совершенно искажается отношение между учителем и учеником, лежавшее в основе образования. Учитель, угождающий ученику, перестает быть учителем. Нарушается естественная преемственность в передаче опыта и знания от поколения к поколению, и во всех учебных заведениях – в школах тоже – устанавливается противоестественный порядок, для которого изобрели уже слово «педократия» – «власть детей».

Студенческие беспорядки шестидесятых годов получили уже оценку в исследованиях серьезных авторов, особенно в книге Конрада Лоренца «Boceмь смертных грехов цивилизованного человечества». К сожалению, люди старшего возраста, поддержавшие это разрушительное и бессмысленное движение, избежали заслуженного позора. Я имею в виду таких «интеллектуалов», как Сартр или Маркузе, ставших в то время, на фоне общего интеллектуального вырождения, чем-то вроде властителей умов. Престарелый философ Сартр, изображающий из себя маоиста и бегающий с распущенными мальчишками, – одно из самых жалких зрелищ двадцатого века. Конечно, само по себе возбуждение студентов имело понятные мотивы. В основе его – по крайней мере у лучших его участников – был бессознательный протест против бессмысленности жизни в сложившемся буржуазном обществе, рассматривающем человека лишь как производителя и покупателя товаров. Идеология такого общества есть злая карикатура марксизма, и молодые люди инстинктивно ощущали неполноценность предлагаемого им профессионального образования и убожество предстоявшего жизненного пути. Но у них не было никаких положительных идеалов, потому что философия, по выражению Альберта Швейцера, оказалась в вине перед двадцатым веком. Вина же ее в том, что ее больше не существует. Взрослые не сумели поставить перед молодыми людьми сколько-нибудь серьезные жизненные цели. Поэтому мятеж студентов принял анархический характер и направился на разрушение того, что еще осталось от университетских традиций. Естественно, к меньшинству искренне заблуждавшихся студентов примкнуло множество бездельников, воспользовавшихся случаем безнаказанно проявить свою ребяческую агрессивность. Трудно представить себе жалкую администрацию, которую можно было этим запугать.

Участники этих мятежей стали взрослыми людьми, почти все они благополучно устроились в буржуазном обществе, доказав этим, что их юношеские выходки вовсе не означали серьезного отношения к жизни, стремления работать для ее изменения. Все это движение – конечно, не заслуживающее такого названия – было карикатурой на социальные движения прошлого века, точно так же, как их вдохновители-интеллектуалы были карикатурой на революционеров и реформаторов того времени. Трудно поверить, что с тех пор прошел всего один век.

Гипертрофия прав и недостаток обязанностей приводит к тому, что американские студенты попросту не знают, чем себя занять. Как показали социологические исследования, они почти не читают книг. Телевидение невыносимо скучно: обычно американец не может досмотреть ни одной из сотни программ и, лениво развалившись в кресле или на подушке, щелкает переключателем, перескакивая от одной к другой. Любовные переживания нынешнему молодому человеку недоступны, потому что он начинает половую жизнь подростком, раньше, чем могут сложиться эмоциональные механизмы привязанности; а без серьезных эмоций так называемый «секс» – совсем не интересное дело. Материальные нужды тоже не особенно беспокоят студента, поскольку его расходы кто-нибудь оплачивает за него. Таким образом, у американского студента, в сущности, нет ни интересов, ни увлечений. Это самый скучный тип человека, какой можно себе представить.

Конечно, есть меньшинство, всерьез занятое наукой или, чаще, карьерой. Небольшое число молодых людей увлекается каким-нибудь научным предметом ради его внутренней красоты, и из них вырабатываются ученые. Но наука выпала из культурного контекста, и даже лучшие из нынешних ученых руководствуются лишь спортивными или эстетическими мотивами: это, как правило, не интеллигентные люди. Не буду здесь объяснять, чем отличается старое русское понятие «интеллигент» от того, что по-английски обозначается термином intellectual, а на современной русская языке неприятным словом «интеллектуал». Английский публицист Пол Джонсон написал злую сатиру на ведущих «интеллектуалов» нашего века; к сожалению, мало что можно сказать в их защиту. Теперь «интеллектуалов», в общем, не принимают всерьез, а специалисты «делают свое дело».

Менее привлекает к себе внимание тот факт, что и стремление к обогащению не похоже в наши дни на классические образцы. Герои Бальзака и Драйзера принадлежат истории: они умели рисковать, а нынешний американец (как и его собрат европеец или японец) выше всего ценит безопасность. Пожалуй, наибольшую деловую активность проявляют в Америке недавние эмигранты и иностранные фирмы, начинающие на новом месте. Что касается коренных американцев, то им, в сущности, незачем особенно стараться. Экономическая машина Америки вертится гладко, почти без трения, и никто не спрашивает, зачем. Всего этого благополучия хватит еще на несколько десятилетий, а думать об отдаленном будущем никто не хочет. Меньше всего озабочены им государственные деятели, выбираемые на небольшой срок. Американский студент твердо знает, что для безопасного устройства в этом обществе ему нужно только придерживаться принятых правил. Подлинной страсти к успеху у него нет, как и других страстей.

Па первый взгляд может показаться, что американские студенты и сейчас буйны и непокорны, но в действительности они себе позволяют, в известных пределах, шалить, и эти шалости никто уже не принимает всерьез. Когда я был в Америке, надвигалась война в Персидском заливе, и многие студенты выражали сочувствие революционному герою Саддаму. Они устраивали демонстрации в поддержку «арабского национального движения», против «американского империализма». На стенах университета можно было увидеть популярный лозунг "No blood for oil" («Не надо крови за нефть»), а в книжном магазине «Революционной коммунистической партии» продавались газеты с той же идеологией. Студенческая газета тоже усердно защищала Саддама, но главным образом воевала с администрацией по поводу практикуемой в университете «расовой дискриминации». Состояла она в том, что задерживали открытие специального отделения «африканских наук». Если бы кто-нибудь захотел дурачить молодых людей, чтобы отвлечь их от серьезных вещей, достаточно было бы повторять из года в год один и тот же репертуар. Но я полагаю, что это и есть американский радикализм. Мне осталось сказать еще об одном явлении, недостаточно известном у нас, но в значительной степени определяющем будущее Соединенных Штатов. Я имею в виду расслоение населения по профессиям, связанное с угасанием энергии коренного населения. Давно уже белые американцы предоставляют «цветным» тяжелые и неприятные виды физического труда. Прошли времена, когда это была действительно изнурительная работа, как работали рабы на плантациях. Теперь потогонная система почти исчезла, во всяком случае, для американских граждан, имеющих законные права. Но по-прежнему, как выразился наш пролетарский поэт, – «черную работу делает черный». На улицах большого города можно видеть негров-мусорщиков: они укладывают в машину пластиковые мешки с мусором, аккуратно увязанные жильцами. Делают они это не торопясь; если у них и есть какие-то нормы, то не слишком обременительные, и зарабатывают они при этом не меньше университетского ассистента. Точно так же, высоко оплачивается работа уборщиков, судомоек, все, что связано с неприятными веществами, запахами, или просто не престижно. Теперь заметную долю физического труда взяли на себя выходцы из Восточной Азии – вьетнамцы и корейцы, а также «испаноязычные», законные или незаконные эмигранты из Латинской Америки. Этих так много, что в метро делают для них надписи на испанском языке. Так обстоит дело с физическим трудом.

Более новая черта американской жизни состоит в том, что белые американцы среднего класса все больше избегают и тяжелой умственной работы. Сюда относятся занятия точными науками и техникой, и эти вещи все больше переходят в руки эмигрантов. Я знаю, что эта яркая черта вырождения относится не ко всем белым американцам, но в Америке господствует «средний класс» или, как раньше у нас говорили, «мелкая буржуазия», из которой, впрочем, происходит и крупная. Типичные представители коренного белого населения, составляющие этот класс, именуются ироническим сокращением WASP (White Anglo-Saxon Protestant, белые англо-саксы, протестанты). До сих пор из них выходят люди, правящие Америкой, и в последние десятилетия эти люди предпочитают вполне определенные специальности, сулящие денежный успех и престиж при не слишком тяжелом умственном труде: они выбирают бизнес и право. Деловые и юридические профессии в Америке щедро оплачиваются и высоко ценятся, но не требуют особого умственного напряжения. Они требуют ловкости и некоторого знания людей и обстоятельств, а эти качества обычно приобретаются в родительском доме. Если понадобятся специальные знания или изобретательность, делец покупает их за деньги, обычно у людей, не имеющих доступа к выгодным сделкам: за него мыслит наемный персонал. Теперь советские журналисты, агитирующие за строительство капитализма, внушают нам, что бизнес--это умственная работа, но лучше вспомнить, как описывали дельцов те, кто их в самом деле знал, или посмотреть на них и поверить собственным глазам.

Так или иначе, белые американцы среднего класса предпочитают школы менеджмента и юридические факультеты, а отделения техники и точных наук все больше заполняют эмигранты. В настоящее время более половины студентов и преподавателей этих отделений родилось вне Штатов. Конечно, большинство приезжающих студентов просто живет за счет своих правительств, родителей или каких-нибудь фондов, не утруждая себя работой, об этих я уже сказал. Но есть меньшинство трудоспособных молодых людей, которые учатся всерьез, используя все имеющиеся в Штатах возможности. Эта молодежь, не имеющая возможности приобрести квалификацию у себя дома, приносит в Соединенные Штаты лучшие дарования своих наций и, как правило, не возвращается в свою «развивающуюся» страну. Условия жизни и работы слишком различны, а научная карьера требует современной аппаратуры, хороших библиотек, постоянного общения с коллегами на семинарах и конференциях: кто привыкает к этим условиям, уже не может без них обойтись. Трудно осудить этих молодых людей, оправдывающих свое поведение обычными софизмами, какие можно услышать от советских эмигрантов. Итак, выучившись всему, что может им дать Америка, они остаются в ней навсегда. Конечно, это самый выгодный для американцев вид импорта, и сделанные недавно изменения в иммиграционных правилах свидетельствуют о понимании этой выгоды. На газетном языке описанное явление называется "brain drain", выкачивание мозгов.

Нетрудно предвидеть, что новые граждане – метеки нынешней Америки – скоро станут ее научной и технической элитой. Возьмите в руки любой американский журнал (еще недавно их выписывали в нашей стране ). На обложке вы увидите фамилии авторов – это подлинный интернационал. Особенно бросается в глаза число китайцев, японцев и индийцев: как правило, они живут и работают в Штатах, что часто можно проверить по прилагаемым биографическим данным. Итак, мышление и планирование перейдут в руки пришельцев, тогда как белая элита попытается сохранить за собой финансовое господство и так называемые «коридоры власти». Легко понять, что это декаданс американской «белой» культуры. Складывается многорасовое общество, а белые, потеряв в нем интеллектуальное превосходство, со временем утратят и свою власть, потому что власть неизбежно переходит к более сильным и умелым.

Сам по себе, этот факт меня не тревожит; вопрос только в том, какое общество возникнет на месте нынешней Америки. То, что можно увидеть в американских университетах, говорит о глубоком распаде культуры, и очень сомнительно, чтобы эмигранты, столь же нищие в культурном отношении и усваивающие американский образ жизни, могли влить в нее свежую кровь.

Страница 3 из 4 Все страницы