Был ли вообще фашизм?

Послесловие к русскому изданию

Книги имеют свою судьбу. Некоторые из них устаревают, их вытесняют другие книги, и в конечном счете они впадают в забвение. Но есть и такие книги, которые не устаревают: хотя они и требуют отдельных поправок, их главные тезисы сохраняют актуальность. Предлагаемая книга, немецкий оригинал которой был опубликован еще в 1983 году (а в 1992 году вышел также китайский перевод), принадлежит ко второй категории, поскольку содержит неоспоримый основной тезис. Он заключен уже в названии: «Сравнительная история европейского фашизма» означает, что были, и все еще есть режимы, которые следует рассматривать как «фашистские», поскольку сравнение обнаруживает в них значительные общие черты. Это касается уже внешнего образа таких фашистских партий – их мундиров и иерархического устройства; далее, их псевдорелигиозного политического стиля, прославляющего насилие; и, наконец, идеологии (антисоциалистической или антикапиталистической, модернистской или антимодернистской, националистической и главным образом расистской), имеющей программный, а не просто пропагандистский характер.

Конечно, имеются различия в фашистских движениях, зависящие от их социально-экономических предпосылок, поскольку эти движения возникли и развились как в высокоразвитых, так и в недоразвитых капиталистических обществах; но эти экономические и социальные структуры мало на них влияли. Таким образом, между силой фашистской партии и уровнем развития капиталистического общества нет определенного и постоянного соотношения. Это ставит под сомнение как марксистские классовые теории, так и буржуазные теории модернизации.

Не опровергнут, однако, неизменно повторяемый марксистами тезис о прокапиталистической основной функции фашизма. Впрочем, он не объясняет, почему все фашистские партии имели некапиталистическую социальную базу. Их члены и их избиратели происходили из всех социальных слоев, и преимущественно из мелкой буржуазии. И все же было бы ошибкой считать фашистские партии «мелкобуржуазными», или тем более «народными» партиями. По-видимому, более важное значение имели не социальные, а социально-психологические факторы, причем не следует недооценивать роль и притягательную силу фашистской идеологии.

Фашистские партии пришли к власти в тех странах, где существовало «равновесие» социальных классовых сил, вследствие чего там образовался «союз» между консервативными элитами и партиями, с одной стороны, и фашистскими движениями, с другой. В итальянском «нормальном фашизме» этот «союз» в основном сохранился. Но в Германии фашистская исполнительная власть смогла добиться далеко идущей «самостоятельности», что позволило ей осуществить свою расистскую программу беспримерно радикальным и грубым путем. Во внутренней политике в эту программу входила «очистка народного тела» от всех «асоциальных» и «наследственно больных» элементов, а во внешней – иерархическое конструирование «расового порядка». Поэтому режим немецкого «радикального фашизма» можно назвать «расовым государством».

Некоторые фашистские режимы в Восточной и Южной Европе отличаются как от итальянского «нормального», так и от немецкого «радикального» фашизма, так как в этих странах не было вовсе никаких фашистских партий, или они были крайне слабы. Здесь фашизм «спускался сверху», а не поднимался к власти снизу в виде массовой фашистской партии, причем он больше опирался на полицию и армию, чем на уже имеющуюся фашистскую партию, если она вообще была.

Всего было три варианта фашизма, находившегося у власти: итальянский «нормальный» фашизм, немецкий «радикальный фашизм» и «фашизм сверху» в балтийских странах, Польше, Венгрии, Румынии, а также в Испании и Португалии. Далее, особый случай составляли фашистские режимы-сателлиты в Хорватии, Словении, а также кратковременная власть «Скрещенных Стрел» в Венгрии в конце войны. С известным основанием можно, наконец, считать фашистскими, соответственно «нефашистскими», некоторые партии и режимы, возникшие после 1945 года.

Следует, далее, отличать фашистские партии от фашизма, стоявшего у власти, и точно так же итальянский «нормальный» фашизм от немецкого «радикального фашизма», и оба последних от «фашизма сверху». Наконец, надо учесть еще «неофашистские» партии и режимы. Таким образом, фашизм разделяется на различные «разновидности». Впрочем, не возникает сомнения в закономерности общего понятия фашизма, хотя и дифференцированного описанным выше способом.

Однако, именно этот тезис теперь оспаривается еще больше, чем во время возникновения предлагаемой книги. Утверждают, что фашизма вообще не было, во всяком случае вне Италии. Какие же аргументы выдвигаются против применения общего понятия фашизма?

В первую очередь это политические аргументы. Это отчетливо видно из высказывания американского историка Генри Эшби Тернера, который уже в 1972 году выразил опасение, что «нашу», т.е. капиталистическую «систему вряд ли можно защитить», если соответствует действительности «широко распространенная точка зрения, что фашизм есть продукт современного капитализма». Впрочем, Тернер не оспаривает в принципе общее понятие фашизма, а выступает лишь против основной аксиомы марксистских теоретиков фашизма, по которой фашизм возник исключительно в капиталистических обществах и никоим образом не случайно, а с целью установить, по заданию или в союзе с определенными капиталистическими «элементами», «открытую террористическую диктатуру». Еще более радикально и решительно выступил против использования общего понятия фашизма немецкий политолог Карл Дитрих Брахер, в ряде своих публикаций. Брахер хотел бы вообще видеть в «понятии фашизма» лишь «продукт» происходившего в то время на Западе «ренессанса марксизма», прямо угрожавшего «парламентской демократии» и «свободе». Для боннского коллеги Брахера Ганса-Гельмута Кнеттера «фашизм» не что иное, как «недопустимо обобщенное обозначение, применяемое крайними левыми во внутриполитической борьбе».

Политически мотивированная критика общего понятия фашизма особенно обострилась во вновь воссоединенной Германии. Наряду с разными политиками, некоторые политологи и даже историки утверждают, что «фашизм» и особенно «антифашизм» – коммунистические лозунги», происходящие из языка пропаганды ГДР, а также из словесного арсенала «левых экстремистов», стремящихся не только опозорить своих политических противников «пугалом фашизма», но и подорвать капиталистическую экономическую систему и «основы парламентского строя».

Эта политически мотивированная лингвистическая критика выражается столь же политически направленной речевой установкой, проявляющей уже почти оруэлловские черты. В нынешней Германии предпочитают не употреблять слово «фашизм», а говорить о «национал-социализме», «Третьей Империи» или просто о «Гитлере», если имеется в виду прошлый немецкий фашизм; а если речь идет о современных фашистских движениях в Германии и за границей, их называют «праворадикальными», «правоэкстремистскими» или просто «экстремистскими». Но такие стражи политической корректности немецкого языка не замечают, что этим языком они себя изолируют. В самом деле, в соседних с нами (то есть с Германией) западных и восточных странах понятие фашизма находится в общем употреблении: им по-прежнему пользуются и в научном, и в обиходном языке не только какие-нибудь левые «экстремисты», но также либералы и другие демократы.

Немецкие, а также некоторые другие историки и политологи, критикуя общее понятие фашизма, защищают вместе с тем понятие тоталитаризма и, сверх того, требуют заменить прокоммунистические окрашенный термин «антифашизм» так называемым «основным антитоталитарным консенсусом». И в этом случае определяющую роль играют, несомненно, политические мотивы. Это проявляется в двух отношениях. Политически мотивируется уже далеко идущее отождествление фашизма и коммунизма, вследствие чего понятие тоталитаризма часто принимает преимущественно антикоммунистический характер. К этому прибавляется идеализация парламентской демократии, которая ограждается от любой критики: она превращается в неоспоримую позитивную противоположность отрицательного «тоталитаризма» или «экстремизма» коммунистического или фашистского толка.

К тому же, термины «тоталитаризм» и еще больше «экстремизм» наводят на мысль, что демократии угрожают лишь крайние левые и правые партии политического спектра; эти термины произошли от известного размещения мест полукругом в некоторых парламентах (кроме английского). Такая политологическая «модель полукруга» имеет два слабых места. Прежде всего, демократии угрожают, конечно, не одни только крайние антидемократические партии левой и правой ориентации. Опасность может исходить также сверху или из середины общества, как это показывает упадок Веймарской республики. В самом деле, она была разрушена сверху и из середины еще до прихода Гитлера к власти. Вторая, вероятно, намеренно допускаемая слабость «модели полукруга» – это ее неопределенность. В самом деле, границы « экстремальной зоны» этого полукруга весьма существенным образом зависят от политической воли наблюдателя: ведь это он решает, какие партии надо считать еще демократическими, и какие уже «левоэкстремистскими» и «правоэкстремистскими».

Поэтому нельзя ограничиться такой политически мотивированной критикой понятий экстремизма и тоталитаризма, хотя и несущих политическую окраску. «Тоталитаризм», подобно «фашизму», имеет двойственный характер. Он был и остается не только термином научной теории, но и политическим лозунгом. Но теория может быть оправдана лишь сравнением с опытом, а в этом отношении понятие тоталитаризма обнаруживает свои слабости. Так, все теоретики тоталитаризма недооценивают значение расизма в фашистской идеологии: отождествляя фашистскую идеологию с марксистской, они упускают из виду, что в фашистских и коммунистических режимах террор – несомненно существовавший в обоих случаях – был направлен против различных групп. В самом деле, фашистское расовое убийство отличается от большевистского классового убийства.

Это важнейший критический довод. Кроме того, наиболее известная модель тоталитаризма, принадлежащая Карлу Иоахиму Фридриху и Збигневу Бжезинскому, носит упрощенно-типизированный и статический характер. В ней как будто не принимается во внимание, что и «тоталитарные» режимы могут меняться. Несомненно, это произошло в коммунистических государствах после ХХ Съезда КПСС в 1956 году. Не переоценивая масштабов так называемой «десталинизации» во внутриполитической и внешнеполитической области, надо признать, что Советский Союз все же начал под руководством Горбачева политику реформ, хотя и малоуспешную во внутренней политике, но сделавшую возможным мирное устранение восточно-европейских сателлитных режимов. Фашистские режимы не представляют ничего даже отдаленно напоминающего эти события. Они не либерализовались, но принимали все более радикальный характер. Это прежде всего относится к «радикально-фашистской» Германии, которая вела «тоталитарную войну» с единственно возможным концом – «тоталитарным поражением». Никогда не могло быть немецкой политики разрядки и «немецкого Горбачева».

Упрощенно типизированная модель тоталитарного государства Фридриха и Бжезинского страдает еще и другими ошибками. Например, не может быть и речи о том, чтобы в фашистской Германии существовала «приказная экономика», сравнимая с советской. В фашистских государствах, в отличие от коммунистических, экономика не стала государственной. Далее, оказался ошибочным также тезис Фридриха и Бжезинского, по которому во главе тоталитарных и монолитно замкнутых однопартийных режимов стоит всемогущий «вождь». «Третья Империя», напротив, имела скорее некоторый поликратический характер. Есть также определенные признаки того, что и власть Сталина не была безгранична.

Мы не будем здесь подробнее касаться прочих теорий тоталитаризма, предложенных Ханной Арендт, Эрвином Фаулем, Якобом Тальмоном, Эриком Фегелином и другими, поскольку они не были приняты ни в исследованиях коммунизма, ни в исследованиях фашизма и национал-социализма. Заметим только, что классические теории тоталитаризма оказались не в состоянии объяснить историческую действительность. Поэтому надо либо отказаться от таких теорий, либо по крайней мере попытаться построить новые. Но до сих пор этого не произошло. Поэтому имеющиеся теории тоталитаризма никоим образом не превосходят теорий фашизма.

Приведем еще дальнейший аргумент: закономерность общего понятия фашизма, как мы еще подробнее рассмотрим ниже, оспаривается, главным образом, на том основании, что различия между фашистскими движениями больше, чем их сходство. Если бы это утверждение было справедливо (чего в действительности нет!), то оно могло бы быть выдвинуто прежде всего против понятия тоталитаризма. В самом деле, различия между коммунистическими и фашистскими партиями и режимами еще гораздо больше, чем между фашистскими.

Имеется дальнейшее возражение против закономерности общего понятия фашизма, также несомненно политически мотивированное, и также заслуживающее очень серьезного внимания. Это опасение, что включение «Третьей Империи» в группу фашистских режимов привело бы к релятивизации беспримерных преступлений «немецкого фашизма» – или, если принять провокационный тезис Даниэля Гольдгагена – преступлений «немцев», поскольку холокост не сравним ни с каким преступлением. По этому вопросу возникли разногласия, получившие название «спора историков».

Этот «спор историков» был вызван провокационным вопросом немецкого историка Эрнста Нольте: «Не осуществили ли национал-социалисты, не осуществил ли Гитлер свое «азиатское» деяние лишь потому, что они и им подобные считали себя потенциальными или подлинными жертвами некоего «азиатского» деяния? Не предшествовал ли Освенциму Архипелаг Гулаг?» Этим тезисом, который Нольте затем развил в объемистом томе о «Европейской гражданской войне между национал-социализмом и большевизмом» , Нольте отмежевался от общей концепции фашизма, которую он защищал прежде, чтобы вместе с тем радикализировать доктрину тоталитаризма. Коммунизм и фашизм, соответственно, национал-социализм были для Нольте не только равны, или по меньшей мере сравнимы. Нольте рассматривал коммунизм, соответственно, большевизм как предпосылку фашизма, который лишь защищался от более раннего и намного более агрессивного большевизма, причем он также совершил преступления – в некотором смысле с превентивным намерением.

В ходе «спора историков» это утверждение Нольте о причинной связи между более ранним, притом намного худшим коммунистическим классовым убийством и более поздним, служившим собственно лишь превентивным целям расовым убийством национал-социалистов вызвало резкие и бескомпромиссные возражения ряда немецких и иностранных историков и публицистов. Как они полагали, это утверждение вело к сравнительной тривиализации исключительного события холокоста. Некоторые критики Нольте считали даже, что национал-социалистское уничтожение евреев было не только единственным в своем роде, но в конечном счете даже необъяснимым, стоящим на «границе понимания».

Но это не было последним словом в споре. После совершенно неожиданного краха коммунизма в Европе произошло столь же неожиданное возрождение теории тоталитаризма, причем общая допустимость сравнения коммунизма и национал-социализма уже почти не оспаривается. При этом мирятся с тем, что «каждое структурное сравнение (…) неизбежно приводит также к культурной релятивизации», как откровенно признает один из сторонников подобных вычислительных сравнений. Это делается вполне сознательно и с политической целью. С немецкой точки зрения, такие сравнения немецких преступлений с преступлениями «других» могут и должны привести к релятивизации собственной вины. Именно это пытались делать в историко-политических дебатах о Гольдгагене, о «Черной книге коммунизма», и о речи писателя Мартина Вальзера. Но мы не можем и не должны входить здесь дальше в этот вопрос, поскольку эти дебаты лишь косвенным образом связаны с тем, можно ли придерживаться общего понятия фашизма.

Косвенным образом, потому что от тезиса о единственности холокоста, столь единодушно и упорно выдвинутого против Нольте еще во время «спора историков», теперь отказываются, хотя и не открыто, а молчаливо. Впрочем, было бы нечестно упрекать сторонников общего понятия фашизма в том, что они должны релятивизировать холокост, поскольку они отрицают его особый характер. К тому же, своеобразие холокоста отрицают отнюдь не все исследователи и теоретики фашизма – ведь в конечном счете и все исторические события своеобразны. Собственно, это делали только некоторые марксисты-догматики, пытавшиеся объяснить сущность фашизма почти исключительно ссылкой на его прокапиталистическую функцию; при этом они недопустимо недооценивали воздействие антисемитской и расистской идеологии, служащей не одним только инструментальным целям. Но эти марксисты, не предававшие должного значения холокосту по идеологическим, а также по политическим (точнее – антисионистским) мотивам, в настоящее время играют совсем незначительную роль.

Напротив, надо указать, что исследователи и теоретики фашизма, как правило, совсем не релятивизируют холокост, и им незачем это делать. Это справедливо, во всяком случае, когда они должным образом учитывают программное значение фашистской идеологии и, в частности, ее расистских составных частей. При этом расизм никоим образом не тождественен с антисемитизмом и не сводится к нему.

Под расизмом обычно понимаются все теории и представления, исходящие из врожденной неравноценности различных человеческих рас; но, по мнению современных антропологов, таких (человеческих) рас вообще не существует, поскольку все люди столь различны, и в то же время столь равны, что никакое деление людей на расы недопустимо. Таким образом, речь идет об идеологии в смысле «ложного сознания», служащего в то же время политическим и социальным целям народов – соответственно, их правительств – стремящихся обогатиться за счет других или вести какую-нибудь другую империалистическую политику. Наряду с этим антропологическим расизмом, есть еще биологический или социальный расизм, также предполагающий генетически обусловленную неравноценность людей, но у членов одного и того же народа, и требующего на этом основании препятствовать размножению всех «наследственно больных» и «асоциальных», или просто убивать их, создавая в то же время для всех «здоровых» и «дееспособных» наилучшие условия воспроизводства. Конечно, подобные представления также зависят от политических мотивов и целей верхних слоев. Однако, вопрос о функции биологического и антропологического расизма не исчерпывает всей его сущности. Речь идет об идеологии программного характера. Объявленные расистские планы воспитания рас и уничтожения рас были не только средством для достижения империалистической цели; они были также расистской самоцелью.

Это видно в особенности из расовой политики немецкого «радикально фашистского» «расового государства». В самом деле, немецкие фашисты хотели с помощью, как они выражались, «очистки народного тела» от всех «расово чуждых», «наследственно больных» и «асоциальных элементов» создать этнически и социально однородное, здоровое и дееспособное «народное сообщество», то есть расу «господ», превосходящую все другие народы и «расы», и тем самым имеющую право устроить по иерархическим и расистским критериям новый мировой порядок. Это имели в виду фашистские идеологи в своей формуле будущего «тысячелетнего царства». Жертвами этого «радикально фашистского» немецкого «расового государства» стали, наряду с «асоциальными» и «наследственно больными», прежде всего евреи, а также синти и рома (цыгане) и миллионы людей, принадлежавших к славянским народам, рассматривавшимся тоже как «неполноценные».

Это никак не связано с релятивизацией холокоста. Напротив, надо сказать, что холокост, под которым в Германии понимают (в отличие от Америки) только убийство евреев, приобретает теперь свое полное значение как часть более обширного и еще более ужасного расового убийства. Оно было в значительной степени осуществлено «радикально фашистским» немецким «расовым государством».

Это, впрочем, не означает, что другие фашистские режимы не имели расистских «окончательных решений», не составляли планов и не проводили расовой политики. Расистские требования можно найти в идеологии и программах всех фашистских партий. И все фашистские режимы провели в жизнь хотя бы некоторые из этих пунктов. В особенности это касается государства хорватских усташей, проводившего истребительный поход, с расовой мотивировкой, против евреев, синти и рома, сербов и боснийских мусульман. Итальянский «нормальный фашизм» также проводил расовую политику в самой Италии, а в особенности в захваченных странах – Ливии и Абиссинии. Прежде всего это коснулось лиц, принадлежавших к славянским меньшинствам, затем так называемых колониальных народов, наконец, также итальянских евреев и часто все еще упускаемых из виду синти и рома.

Теперь мы переходим к научным аргументам, выдвинутым против применения общего понятия фашизма. Были ли, в самом деле, различия фашистских движений больше, чем их сходство? Как уже было сказано, на этот вопрос можно ответить лишь применяя сравнительный метод. Но сравнительных исследований этого рода по-прежнему не хватает. Критика, развитая уже в 70-ые годы и в начале 80-ых годов Гильбертом Аллардайсом, Берндом Мартином и Ренцо дe Фeличе, была необоснованной. И все же, по крайней мере в Германии, критики достигли своей цели, так как сравнительные исследования фашизма стоят перед «кучей развалин».

Но за границей дело обстоит иначе. В то время как француз Пьер Экоберри и израильтянин Зеев Штернгель, пользуясь общим понятием фашизма, отказываются от подробных сравнений, итальянские историки, такие как Лучано Казачи, Энцо Колотти, Густаво Корни, Анджело дель Бока и другие, указали общие черты итальянского и немецкого фашизма, а также некоторых других фашистских движений, которые все еще решительно отрицал умерший перед этим Ренцо де Феличе. Подобные сравнения немецкого и итальянского фашизма были проведены также разными английскими и немецкими историками. Напротив, за исключением Стенли Г. Пейна, историки, занимавшиеся спорным вопросом, следует ли считать франкистский режим фашистским, до сих пор, как правило, отказывались сравнивать его с другими фашистскими движениями. Впрочем, в некоторых других специальных работах, посвященных истории отдельных фашистских движений, можно найти замечания сравнительного характера. Это справедливо также в отношении некоторых общих исследований истории фашизма, старых и новых. Но совсем уже неудовлетворителен обзор польского историка Ежи В. Борейша о «фашистских системах в Европе», ориентированный исключительно на факты, поскольку он совсем избегает спорного вопроса, допустимо ли применение общего понятия «фашизма», и пользуется одновременно взаимно исключающими друг друга понятиями «фашизм» и «тоталитаризм» Наилучшие и важнейшие из новых исследований о фашизме в сравнительной перспективе принадлежат англоязычным авторам.

Из них следует упомянуть, например, американца А. Джеймса Грегора, использующего, впрочем, очень широкое понятие фашизма, применимое также к коммунистическим диктатурам Третьего Мира; это вынуждает Грегора исключить из категории фашизма как раз немецкий «радикальный фашизм». Иначе поступили Стенли Пейн, а также англичане Роджер Итуэлл, Роджер Гриффин и Уолтер Лакер. Они положили в основу своих сравнительных исследований некоторый «идеальный» тип фашизма. При этом «фашистами» считаются не те движения и режимы, которые обнаруживают отчетливое сходство с итальянским фашизмом, определяющим стиль и, следовательно, реальный тип фашизма, а такие, идеология и внешний образ которых удовлетворяют условиям так называемого «фашистского минимума». Особенная важность придается при этом идеологии фашизма, которая, как предполагается, определяет также его сущность. Роджер Гриффин сводит фашистскую идеологию к ее националистическим составным частям и рассматривает ее как образующий элемент фашизма вообще, который был ««палингенетической» (т. е. направленной на «национальное возрождение») формой популистского ультранационализма».

Но как бы ни был важен национализм в идеологии фашизма, еще важнее был расизм, который никоим образом не сводим к национализму. Не следует, однако, забывать и недооценивать также остальные элементы фашистской идеологии – антидемократические и особенно антисоциалистические (соответственно антибольшевистские и антикоммунистические) элементы. Далее, сомнительно, можно ли объяснить сущность и функцию фашизма исключительно его идеологией (как это, впрочем, сделал уже Эрнст Нольте). Наконец, проблематично определение «идеального «типа фашизма, поскольку оно – подобно уже упомянутым «идеально-типическим» теориям тоталитаризма – имеет статический характер, вследствие чего не поддаются учету разновидности и различия отдельных фашистских движений на их разнообразных стадиях развития, начиная с сектантских групп до массовых партий и фашизма, стоящего у власти.

Поэтому я по-прежнему считаю, что надо исходить из реального типа итальянского фашизма и сначала «написать его историю», а затем уже, с помощью сравнения, выяснить, какие движения и режимы совпадают «во всех важных элементах» с задающим имя и стиль итальянским фашизмом. Так я поступал и в этой книге, и читатель может судить, успешен ли этот подход. Во всяком случае он заслуживает обсуждения, и поэтому, как я полагаю, эта книга также не устарела, хотя после ее выхода и появились дальнейшие публикации по истории отдельных фашистских движений; следует упомянуть по крайней мере важнейшие из них. Это относится и к истории фашизма в Италии и Германии, и к движениям и режимам, рассматриваемым как фашистские – в Австрии, Венгрии, Румынии, Хорватии, Испании, Франции, Англии, Финляндии, Бельгии, Голландии, Дании, Швеции, Швейцарии, Норвегии, Словакии, Польше и Португалии.

Особенно нуждается в дополнениях «Эпилог» о неофашистских движениях и режимах. Хотя демократии Западной Европы и в дальнейшем оказались намного прочнее, чем в междувоенное время, здесь все еще есть, и появляются новые партии, которые следует рассматривать как «неофашистские» или «правоэкстремистские».

В Германии, наряду с «Национал-Демократической Партией Германии»(НДПГ), существуют так называемые «республиканцы», сумевшие добиться в конце 80-ых годов избирательных успехов в некоторых федеральных областях, и «Немецкий Народный Союз» (ННС) миллионера-издателя праворадикальной литературы Гергарда Фрея, который в конце 90-ых годов удивительным образом вошел в некоторые ландтаги. Но до сих пор этим «фашистским» и «правоэкстремистским» партиям еще не удалось проникнуть в Бундестаг.

Иначе обстояло дело во Франции, где «Национальный Фронт»(НФ), основанный в 1972 году бывшим пужадистом Жаном-Мари Лепеном, сумел несколько раз получить свыше 10 процентов поданных голосов и войти во Французское Национальное Собрание. И хотя после этого «Национальный Фронт» раскололся и вследствие этого ослабел, он все еще сохранил политическое значение. В Италии в 1993 году некоторые «неофашистские» и «правоэкстремистские» партии, объединившись в избирательный союз, пришли даже на короткое время к власти. Этот союз был вначале образован «Итальянским Социальным Движением» (MSJ) Джанфранко Фини, внешне реформированным и переименованным в «Национальный Альянс» (“Alleanza Nazionale”). К нему присоединились созданная телевизионным магнатом Сильвио Берлускони “Forza Italia” («Итальянская Сила») и “Lega Lombarda” («Ломбардская Лига») Умберто Босси, выступавшая за отделение Ломбардии от остальной Италии. Подобную же сепаратистскую цель преследовал в Бельгии “Vlaams Blok” («Фламандский Блок»), который некоторые наблюдатели также характеризуют как “неофашистский”, и который все еще представлен в бельгийском парламенте. Подобные партии существуют даже в столь устойчивых на вид демократиях, как Швейцария, Норвегия и Дания, и эти партии в близком будущем могут даже стать правящими.

Когда это в самом деле произошло в Австрии в феврале этого (2000) года, где «Свободная Партия Австрии» (“Freiheitliche Partei ?sterreichs”, FPÖ) Йерга Гайдера смогла образовать коалицию с консервативной “Австрийской Народной Партией” (“Österreische Volkspartei”, ÖVP), многие наблюдатели, особенно иностранцы, опасались, что история повторится. Но дело не зашло так далеко, во всяком случае до сих пор. Гайдер – не новый Гитлер. Впрочем, нет причины называть его партию и другие ей подобные всего лишь “правоэкстремистскими”, или – пользуясь новомодным словом – «правопопулистскими», тем самым придавая им, вольно или невольно, безобидный вид. Аргументы, выдвигаемые против применения понятия «фашизм» или «неофашизм», неубедительны. Это касается и замещающих терминов «правопопулистские» или «правоэкстремистские», происходящих от уже подвергнутой критике «модели полукруга». Кроме того, вовсе не достаточно наблюдать за этими партиями и бороться с ними. В самом деле, наряду с указанными партиями в различных странах Западной Европы есть еще меньшие, большей частью крайне ориентированные на насилие организации, не скрывающие своего восхищения прошлым фашизмом и оправдывающие почти все его преступления. Прямое и косвенное отрицание фашистских злодеяний вообще, и в частности холокоста, превратилось даже в новую составную часть идеологии современного фашизма.

Это относится не только к таким малым группировкам и партиям, но также к государствам, журналам и якобы «научным» учреждениям, утвердившимся в ряде европейских и внеевропейских стран и тесно взаимодействующих через национальные границы. Можно с полным правом говорить об «Интернационале противников холокоста». Наряду с этими так называемыми «ревизионистами» в разных странах есть так называемые «новые правые», составляющие в некотором смысле связующее звено между консерватизмом и неофашизмом. Речь идет об интеллектуалах, устраивающих неформальные дискуссионные кружки, или группирующихся вокруг некоторых журналов. Они сотрудничают и с упомянутыми «неофашистскими» партиями, и с учреждениями «ревизионистов».

Сверх того, в Англии, Швеции и особенно в Германии в последние годы возникли «неофашистские» среды. Их представляют подростки и молодые люди, выделяющиеся уже своей прической и особой, напоминающей мундир одеждой; снабженные бейсбольными битами или другим оружием, они охотятся на иностранцев и других людей «странного» вида. В некоторых местах восточной Германии им уже удалось устроить так называемые «национально освобожденные зоны», куда «иностранцы», «нежелательные элементы» и левые могут войти лишь с риском для здоровья и жизни. Это фатальным образом напоминает двадцатые и тридцатые годы, когда бандам штурмовиков также удалось оккупировать некоторые города и городские районы, устраивая там свои марши и демонстрации и изгоняя оттуда всех политических врагов. Особенно беспокоит тот факт – опять-таки напоминающий прошлое – что полиции и другим силам порядка все еще не удалось устранить безобразие этих «национально-освобожденных зон» Каждую неделю газеты сообщают о нескольких насильственных выходках и нападениях на «иностранцев», с явно расистской мотивировкой.

Возникает подозрение, что среди тех, кто обязан устранить эти «неофашистские» призраки, есть люди, вовсе этого не желающие, потому что они, как и другие представители так называемого «молчаливого большинства», также разделяют расистскую и неофашистскую ориентацию. В пользу этого предположения говорит оценка, проведенная исследователями избирательной системы, полагающими, что «неофашистские» и «правоэкстремистские» установки в нынешнем немецком населении характерны по меньшей мере для 13 процентов. Реалистичность этих оценок поддерживается следующими данными: более 20 процентов современных немцев настроены антисемитски, свыше 40 процентов «враждебно к чужим» и свыше 60 процентов (точнее – от 64 до 68 процентов) – антицыгански.

Таким образом, речь идет не только о партиях на «правом крае» общества. Далее, надо принять во внимание и другие малые группы и учреждения, такие, как издательства, журналы, «научные» институты и т.д. Особенно опасны упомянутые выше «среды». И более всего вызывают беспокойство установки населения. Все это вместе составляет настоящую опасность. Она в самом деле напоминает междувоенное время, названное такими историками, как Эрнст Нольте, эпохой «фашизма». Возможно, эта эпоха пришла к концу после падения фашистских режимов в Германии и Италии; но не пришел к концу самый фашизм. В некоторых странах, прежде всего в Испании и Португалии институциализированный фашизм пережил эпохальный 1945 год, и везде его пережило много фашистов. Многие, хотя далеко не все из них оказались не поддающимися перевоспитанию и привили свою идеологию подрастающему поколению.

Поэтому «биологическое решение» проблемы фашизма не получилось. К старым фашистам прибавились новые, разделяющие фашистские установки, образующие фашистские или «неофашистские» среды и соответствующие учреждения и, наконец, создающие свои партии, даже по сей день. Нет, фашистская опасность никоим образом не устранена, и сам фашизм не ушел в историю.

Это неверно уже потому, что он превратился в опасность также в бывших коммунистических странах Восточной Европы, причем некоторые наблюдатели оценивают эту опасность как более серьезную, чем в Западной Европе. Конечно, здесь играют роль также некоторые политические предубеждения и предрассудки. Некоторые люди, все еще скованные точкой зрения теории тоталитаризма, рисуют теперь на стене фашистскую опасность, вместо прежней коммунистической. Сюда прибавляются еще определенные стереотипы «отсталых», «грубых» и «деспотичных» русских и других славян. Имеются, однако, серьезные основания считать такие партии, как партию Владимира Жириновского, «неофашистскими». И не только партии. Такие режимы, как режим Лукашенко в Белоруссии, Милошевича в Сербии и недавно умершего в Хорватии Туджмана некоторые историки и политологи считают «фашистскими» и «неофашистскими».

Мы не можем подробно рассматривать и обсуждать здесь соответствующие работы. Но как бы ни оценивались их тезисы, можно утверждать, что Восточную Европу нельзя исключить из будущего исследования фашизма, и притом по нескольким причинам. Прежде всего, в Восточной Европе были фашистские движения и режимы. Они были все устранены в 1945 году и заменены коммунистическими. Но, по-видимому, в коммунистическое время продолжалась определенная непрерывность в складе ума и даже в складе личности. Кроме того, «восточный блок» никогда не был полностью отделен от остальной Европы и в положительном, и в отрицательном смысле. Иначе говоря, наряду с демократическими представлениями с Запада были импортированы также фашистские. Все это надо принять во внимание, чтобы объяснить возникновение после крушения коммунизма в Восточной Европе «неофашистских» движений, а может быть и режимов. Их предыстория заходит, конечно, не только в коммунистическое время, но и далеко в предшествующую эпоху.

Фашизм был и остается международным явлением; следовательно, и бороться с ним надо в международных рамках. Поэтому особенно необходимо тесное сотрудничество, и даже объединяющие исследования явлений фашизма в отдельных странах. Я надеюсь, что предлагаемая книга стимулирует этот процесс.

Страница 25 из 25 Все страницы