Помещаем беседу А.И. Фета со студентами Новосибирского Института Семейной Терапии, возглавляемого Ричардом Коннером. Мы не изменили ее разговорного стиля. Просим несогласных присылать нам свои возражения!

Лекция, о которой просил меня Ричард, озаглавлена так: «Личный взгляд на русскую литературу». Слово «личный» должно было означать мое личное мнение о русских писателях. Но я бы хотел его истолковать в другом смысле. Дело в том, что вы психологи,  и вам интересно было бы знать, что собой представляет личность  русских писателей, какими они были людьми. Об этом можно получить самое странное представление из школьного обучения, где утвердился у нас шаблон для каждого из этих русских классических писателей, установленный штамп, как его следует понимать. Это заучивают и дальше этого обычно никуда никогда не идут. Так вот, я сегодня не очень много буду говорить о формальной стороне русской литературы, о стилях, о способе изложения, а буду говорить о писателях.

Прежде всего, если вдуматься, каковы были эти писатели, разобраться в этом не по учебникам, а по хорошим источникам, по подлинникам, то напрашивается вывод, что все это были люди, работавшие в условиях глубоких противоречий, что жизнь их была трагична. И это не так уж удивительно. Вообще, творчество связано с противоречиями. Это не новая идея, все это знают. И известно, что люди, у которых развитие протекает гладко и легко, у которых не возникает конфликтов и противоречий, могут стать полезными и приятными членами общества, но вряд ли от них можно ожидать творческих достижений. А те, которые создают что-то новое, делают это в страшных конфликтах и противоречиях, доходящих до трагедии. Это не ново.

Вы все знаете, если взять только известную нам литературу, что Данте был изгнанником и провел большую часть своей жизни вне своей любимой родины, потому что он был «белым гвельфом», а во Флоренции управляли «черные гвельфы». Все это очень странно, но это было важно для людей того времени. Теперь говорят, что он был несчастен в личной жизни, женат на одной женщине, а любил другую, по имени Беатриче. Обо всем этом он сам рассказал, но очень скромно, потому что выставлять напоказ свои чувства в средние века не было  принято.

Трагична была история по-видимому, величайшего из всех живших писателей, человека, писавшего под именем Шекспира. Вы знаете, вероятно, что актер Шекспир не был автором известных под этим именем пьес. Одно время я думал, что исключение составляет Гете, но и он в молодости, как обнаружилось,  умирал от чахотки и пытался застрелиться. Пушкин, который являлся основателем, основоположником русской литературы, не составляет исключения, его жизнь была глубоко трагична. Почему? В чем тут дело?

А дело в том, что великие люди, и в том числе великие писатели, не изъяты из общего закона человеческой жизни. У них есть слабости и комплексы. Я знаю, что вы, психологи, не любите термина «комплексы», введенного Адлером. Вы даже сомневаетесь в научности такого понятия, но где-то на границе между наукой и повседневной жизнью это понятие очень полезно, оно позволяет понять многое в поведении людей.

Пушкин был полон комплексов. Почему? Дело в том, что он рос в обществе, где ценились качества, которые у него отсутствовали. Он был небольшого роста, с кривыми ногами, очень некрасив, еще вдобавок с чертами, свидетельствовавшими о его происхождении (его предок по материнской линии был из Эфиопии, то есть был негром). Все эти черты ставили его в особое положение среди мальчишек, с которыми он оказался в лицее, там он выделялся своей внешностью и многими другими чертами. О его прозвищах кое-что известно. Известно, что его звали французом, потому что он уж очень хорошо знал французский язык. Не все знают, что его больше звали обезьяной, дразнили его сильно. Поэтому очень рано в нем развилась неуверенность в себе и зависть по отношению к более счастливым смертным,  получившим высокий рост, гордую осанку, уверенность в себе.

Особенно охотно Пушкин проводил время в обществе офицеров, а русские офицеры отличались в то время именно этими свойствами. И в обществе людей, которые вели себя уверенно, Пушкин вел себя очень неуверенно. Он был боязлив, застенчив и поэтому все время переходил от робости и замешательства к дерзости, агрессии, к опасным шуткам. Вот эти его переходы, его постоянные колебания между разными позициями сделали ему репутацию человека несолидного, неустойчивого, непрочного. В петербургском свете, где очень ценилось это умение вести себя солидно, демонстрируя выработанный способ поведения, Пушкина не ценили, его не принимали всерьез, как это ни странно. Небольшое меньшинство, заинтересованное в литературе, очень хорошо понимало достоинства Пушкина, но в глазах общества (под «обществом» понималось только светское общество в то время) он был поэтом таким же, как другие известные поэты, как Нестор Кукольник, Бенедиктов. Ничем не выделяли его среди его коллег того времени. Только немногие понимали, что его стихи несравненно лучше, и уж совсем немногие ценили его прозу.

Пушкин был в самом деле основоположник русской литературы. Если вы посмотрите, что было до него, то вы найдете очень немного – одного гениального поэта. Это был Державин. Но Державин писал еще не установленным языком, русский язык не установился, и стихи его поэтому громоздки, временами кажутся ржавыми, содержат невыносимые сочетания согласных и негармоничны. А прозы в собственном смысле и вовсе не было. Достаточно прочесть какую-нибудь «Бедную Лизу» Карамзина, чтобы понять, что русской литературы не было.

В 812-м году, прямо накануне французского нашествия, Россию посетила мадам де Сталь, знаменитая французская писательница, находившаяся в изгнании в это время, потому что она не любила Наполеона, а тот не любил ее. Она проехала через Россию искать убежище в Швеции (нейтральной стране в то время), и она оставила замечательные мемуары о России, кажется, не переведенные. Они очень замечательны, потому что она относилась к России сочувственно, с большим интересом. И она только констатировала, что в этой стране есть умные, интересные люди, интересные собеседники (говорить можно было свободно, потому что все ее собеседники говорили по-французски), но собственной культуры, литературы в этой стране нет. И она была права, потому что не могла же она знать этого мальчика, который учился в Царскосельском лицее. Пушкин еще не выдвинулся в это время. Отсутствие русской литературы вполне правильно констатировала мадам де Сталь. Она видела будущее России в благоприятном свете, но больше ничего об этом не могла сказать.ё

И вот явился Пушкин. Пушкин в самом деле создал русский стиль стихосложения и русскую прозу, потому что первая русская проза, заслуживающая этого имени – это «Повести Белкина», «Дубровский», «Капитанская дочка». Он немного успел написать, собирался много писать прозой, но не успел.

Так вот, Пушкина преследовали комплексы, он не был уверен в себе и завидовал более солидным мужчинам. Это очень странно в применении к такому значительному человеку. Но ведь он-то судил обо всем с обычной человеческой точки зрения, а с этой точки зрения он не пользовался успехом и признанием в своей среде, ни среди мальчишек в Царскосельском лицее, ни в петербургском обществе. Достаточно прочесть, что о нем говорили современники. Царь, Николай Павлович, который ничего не понимал в литературе, конечно, не ценил его вовсе как поэта, а презирал как человека несолидного, непрочного.

Так вот, эти черты проявились особенно по отношению к женщинам. Лирика Пушкина очень разорвана, она делится на два раздела, можно сказать, очень далеких друг от друга. Если вы возьмете его юношеские стихотворения, какую-нибудь «Гавриилиаду» и все такое, то вы увидите эротические стихотворения, очень талантливо исполненные, но очень невысокие по содержанию и навеянные, конечно, французской литературой.

Влияние французской поэзии на Пушкина было огромно. Если вы хотите посмотреть, в чем оно состоит, вот, недавно издали в приличном русском переводе, к сожалению с сокращениями, комментарии Набокова к «Евгению Онегину». Достаньте себе эту книжку, если вам удастся. Набоков объясняет в каждом случае по поводу «Евгения Онегина», откуда взяты те или иные выражения, сюжеты, способы описания. Оказывается, это были французские поэты, иногда известные, но большей частью совершенно неизвестные, которые, однако, приходили в Россию, которых все читали. Пушкин не был изолирован в мировой литературе, но в России он был первый крупный писатель.

И вот, его любовная поэзия начинается с подражания Парни и другим французским стихоплетам невысокого пошиба. И Вольтер был среди них, очень видный деятель восемнадцатого века, но слабый поэт, однако,  популярный в то время. Вольтер с его «Орлеанской девственницей», все это составляло пишу для молодого ума Пушкина. Но если вы посмотрите на его зрелые сочинения, то вы найдете их классически утонченными и отточенными. Они как будто представляют собой барельефы на бронзе, отчеканенные, в которых личность поэта, его личные чувства проявляются, если можно так выразиться, в универсальной форме, готовой для увековечения в мировой литературе.

Зрелый Пушкин – это писатель в высшей степени объективный. Я не знаю, понимаете ли вы различие, слышали ли вы о различии между субъективной и объективной литературой. Субъективная – это такая литература, в которой непосредственно слышатся движения человеческого сердца, даже крик, даже вопль, любые чувства проявляются в тот момент, когда они возникают. А объективная литература – это та, в которой чувство и его литературное воплощение разделены работой творческого ума. Так вот, Пушкин стал совершенно объективным поэтом, самым объективным поэтом в русской литературе и одним из немногих в мировой. В этом отношении его можно сравнить только с Шекспиром.

Так вот, таковы были противоречия между Пушкиным, неуверенным в себе, вечным мальчишкой, который стесняется, который завидует офицерам, даже своему конкуренту, злополучному Дантесу, и Пушкиным, который создал все эти великие произведения и очень ясно понимал свое значение в литературе, как свидетельствуют многие места из его сочинений.

Личная жизнь его была несчастна. Он женился на женщине, которая была неизлечимо глупа, должен был терпеть ее до конца и из-за нее умер. А почему он на ней женился? Это был шаг, продиктованный тем же комплексом. Она считалась одной из первых красавиц в Петербурге, даже, кажется, одной из двух самых известных. Это было ему лестно. Кого он на самом деле любил, мы не знаем. Наибольший знаток Пушкина, Щеголев, который писал о нем в двадцатые годы, думал, что это была жена Карамзина, которая была старше его и которая никогда не отвечала ему взаимностью, это была совершенно безнадежная любовь,. А все его знаменитые стихотворения адресованы женщинам, которые не играли столь важной роли в его жизни. Так думал Щеголев, не мне спорить с ним. Мы знаем только, что эти стихотворения написаны, что они есть и они формируют с тех пор чувства и понятия всей читающей публики в России, потому что именно поэты говорят нам, каким образом мы должны чувствовать то, чтó мы чувствуем, – об этом мы узнаем у поэтов.

Но противоречий была полна и гражданская жизнь Пушкина. Ведь он был умеренный либерал, в молодости даже с проблесками радикализма, он похвалялся своим либерализмом. Он писал из Одессы в письме (письмо было перехвачено полицией), что он берет у одного англичанина уроки чистого атеизма. Либерал он был примерно в том же духе, что и так называемые декабристы, то есть очень умеренный, не слишком устойчивый либерал, его либерализм начал переходить уже рано в умеренный консерватизм.

Все это было так. Но дело в том, что его друзья были декабристы, и эти его друзья готовили вооруженное восстание и даже осуществили его, хотя очень неудачно. Он был с ними связан, с ними дружил. Они его не принимали в свое общество и он сердился, подозревая, что у них есть это общество и они его не хотят брать. Почему не принимали? Да потому, что его считали несерьезным человеком. На юге, когда он был в ссылке (а ссылка была очень снисходительной, умеренной), он был знаком, не очень влюблен, а хорошо знаком и водил компанию с графиней Ржевуской. Эта польская красавица была негласным осведомителем тайной полиции. Такое в России началось давно. В этом качестве она была известна декабристам, они ее остерегались. Они боялись не того, что Пушкин станет доносить, а того, что он проболтается, потому что он говорил все, что думал. Человек, знавший его лучше всех, его друг Пущин, который возглавлял, если можно так выразиться, петербургскую организацию, или был одним из влиятельных декабристов, не хотел брать Пушкина по другой причине, он не хотел подвергнуть его опасности, он слишком им дорожил.

Вот каков был Пушкин. Он оказался в компании революционеров очень умеренных, дворянских, так сказать, революционеров, но все-таки он подвергался большому риску. А потом он от них отошел и внезапно откровенно признался перед Царем в своих чувствах и настроениях и обещал ему в дальнейшем вести себя смирно. В этом и заключается его внезапный переход, политический скачок, который он сделал разговоре с царем. Царь спросил его, что бы он делал, если бы он был в Петербурге в это время, то есть четырнадцатого декабря, и он сказал, что он был бы на площади среди декабристов. Николай Павлович очень ценил откровенность. Откровенность была качеством, которое позволяло царю и его полицейским следить, наблюдать и делать выводы. В России все оппозиционеры считали своим долгом говорить, что думают, не скрывать от начальства свои мысли. Первым человеком, который отказался так говорить с начальством, говорить, чтó он думает, и не давал откровенных показаний, был Герцен, это было значительно позже.

Так вот, Пушкин перешел на сторону Царя, воспевал его в своих стихотворениях. На языке, на котором мы описываем поступки обычных смертных, это называется политическим ренегатством. Правда, он раньше не занимал свою позицию официально, он не объявлял ее на собраниях декабристов, он не подписывал никаких заявлений. Но он писал стихи и стихи, написанные им, прямо говорят, что он был настроен если не революционно, то в высшей степени оппозиционно. И вот в один день ему пришлось переменить это настроение, перейти на другую сторону. Он хорошо это чувствовал, и это знали другие. Причины, по которым его презирали в светском обществе Петербурга, были различны, о некоторых я вам сказал. А теперь могу добавить, что его еще презирали как перебежчика. Это очень важный момент в его биографии. И стремление проявить свое мужество, свое достоинство, защитить свою честь, подстегивалось у Пушкина этим представлением. Вот что о нем говорили: с одной стороны о нем говорили, что он ненадежный болтун, его не хотели брать в декабристы, с другой стороны говорили, что он при серьезной опасности предал  своих друзей.

Ну, и когда началась история с его женой, которая после его смерти была, конечно, любовницей Николая (это не секрет, вы, вероятно, знаете составленный Вересаевым свод материалов о Пушкине), то из-за этой жены он и погиб.

Противоречия его этим не ограничиваются, они были еще в его понятиях. Дело в том, что Пушкин был барин. Барство в России – это было явление, аналогичное позднему феодализму в европейских странах, но отягченное еще отсутствием традиций независимой аристократии. Русская аристократия происходила от людей, которые бросались на колени, кланялись, били лбом об пол, называли себя рабами и уменьшительными именами. Русские бояре вели себя не так, как французские или английские аристократы. Только при Екатерине Второй они научились вести себя с некоторым достоинством. Так вот, это новое достоинство, конечно, проявляется (если оно новое) всегда в преувеличенных формах. Но барство остается.

А барство проявлялось у Пушкина, в частности, в его морали. У него была двойная мораль. Одна мораль по отношению к любимым женщинам: он  способен был и к серьезным чувствам, хотя не всегда проявлял их в стихах. А другая мораль была по отношению к крепостным девкам и к доступным женщинам. Эти поездки к цыганам, пьяные вечеринки с офицерами, шуточки, которые он отпускал, уже будучи женатым человеком. Все это свидетельствует о том, что барская мораль очень сильно на него влияла. И барские представления о чести заставили его пойти на эту нелепую дуэль с человеком, который пережил его на 50 лет, сделал карьеру во Франции и умер сенатором. Дантес оказался счастливчиком.

Таков был Пушкин в своей жизни. Он очень остро это переживал и отразил это в своих стихах. Он рисовал на полях своих стихотворений виселицы с повешенными, он помнил виселицу декабристов. Он послал им свое бессмертное стихотворение «Во глубине сибирских руд». И, наконец, в 35-м году, незадолго до смерти, он написал под видом подражания древним стихотворение, которое вы, наверное знаете:

Кто из богов мне возвратил

Того, с кем первые походы

И браней ужас я делил,

Когда за призраком свободы

Нас Брут отчаянный водил?

Это стихотворение, как вы знаете, кончается словами:

Теперь некстати воздержанье,

Как дикий скиф, хочу я пить:

Я с другом праздную свиданье,

Я рад рассудок утопить.

Это воспоминание о декабристах. Оно не оставляло его до конца жизни, здесь были его настоящие симпатии. Вы, конечно,  не представляете себе декабристов как настоящих, заядлых революционеров, как членов какой-нибудь партии. Нет, – это были либеральные баре, которые в этом отношении мало отличались от Пушкина, но они сделали то, что сделали, – они вышли на площадь. И Пушкин вышел бы с ними, но не привелось. Он ехал уже в Петербург, имея сведения о том, что нечто готовится, но его одолели предчувствия, и он вернулся в деревню.

Пушкин – великий поэт. В России не было равного ему поэта, никогда. И он очень сильно отличается от других русских писателей. Отличается тем, что он не был, я рискну сейчас употребить сильное выражение, он не был интеллигентом. Те черты, которые были свойственны русской интеллигенции, прежде всего непримиримая враждебность к самодержавию и угнетению и чувство общности с народом, в этой форме у Пушкина не проявлялись. Но он любил свободу и не выносил угнетения.

Понимаем ли мы Пушкина? Это очень серьезный и трудный вопрос. Кое-что понимаем, а другого – нет. Я хочу вас предостеречь от того же Набокова. Набоков, – чрезвычайно талантливый русский писатель, он обладал всеми качествами, чтоб стать великим русским писателем, кроме самого главного – он не знал, чего он хочет, у него не было глубоких убеждений. Он составил комментарий к «Онегину». Я предпочел бы видеть его в английском оригинале, потому что русские переводчики изъяли оттуда все, что относится к самому переводу – идиотское издание. Но в этом томе, довольно толстом, содержатся комментарии к Пушкину, которые показывают, как мало мы его понимаем. Но и сам Набоков не понимал его. А не понимал он по другой причине, – для Набокова важны были только стихи, не то, что говорится в стихах, а только стихи, как они сделаны. Набоков был чувствителен только к ткани литературного творчества, к ее стилю, к ее даже мелким особенностям. Содержание было для него, как он полагал, маловажно. Это надо иметь в виду, когда вы будете читать комментарии, которые теперь делаются по поводу Пушкина. Раньше говорили одно, одни глупости, теперь говорят другие.

Содержание в литературе, конечно, очень важно, очень. Гораздо важнее, чем в живописи и даже важнее, чем в музыке, хотя последнее утверждение я считаю рискованным. И еще одна особенность была у Пушкина, это уже последняя, о которой я упомяну: вдобавок ко всему, он был умным человеком. Он родился с глубоким, проницательным умом. Это, кстати, совершенно не обязательно для писателей. И дальше я буду иметь случай рассказать вам о писателях, которые не обладали этим качеством. Но Пушкин был очень умен, и поэтому вся его трагедия еще усугублялась тем, что он понимал, что происходит. На всех стадиях своей жизни понимал и не мог уйти от своей судьбы, не мог вырваться из капкана противоречий, в который поставила его история. Но он был очень умен. Откуда мы это знаем? Я не говорю уже о его журналистике. Он издавал журналы и написал некоторое число критических статей, где это совершенно очевидно, – его понимание. Но это видно и в его сочинениях, потому что сочинения его имеют глубокое содержание. Он был очень умным человеком. Если представить себе, что мы захотели бы поговорить с кем-либо из русских писателей, то я бы мог с Пушкиным говорить и рассказать ему разные вещи, происшедшие в будущем,  и  он бы понял, несмотря на все его предрассудки. А предрассудков у него тьма. Я не говорю о шестисотлетнем дворянстве, на которое он претендовал, но есть его знаменитое стихотворение:

Не дорого ценю я громкие права,

От коих у иных кружится голова. . .,

где он выражает свое презрение к парламентскому правлению и снисходительно похлопывает по плечам цензуру. Так вот, он был умным человеком. Но не все русские писатели могут похвалиться этим званием.

Если взять следующего великого писателя, который был в России, а это был Гоголь (я миную Лермонтова в этом рассказе), то Гоголь был из тех писателей, у которых специфический писательский дар был оторван от человеческой одаренности, от ума, от проницательности, от понимания мира, даже от любви. Всего этого у Гоголя ни следа нет. Его творчество является описательным творчеством, он описывает, он изображает, изображает совершенно гениально.

Но что за человек был Гоголь? Знаете, я должен вам рекомендовать почитать это у Набокова. Только недавно мне попали в руки переводы его сочинений, он писал о русской литературе по-английски. Что делать, он же читал лекции о русской литературе в Америке студентам. Так вот, у него вышло три книжки – его лекции о русской литературе и лекции об иностранных писателях. Те и другие интересны, но те и другие не заслуживают никакого доверия по содержанию, потому что Набоков в литературе воспринимал только упаковки, а не то, что внутри. Это ужасно, но это факт, это и не дало ему стать великим писателем. Так вот, о Гоголе он пишет очень много и берет материалы из Вересаева (Вересаев написал и о Гоголе такой же справочник). И что мы там читаем? Все знают историю о том, как Гоголь написал и опубликовал выбранные места из переписки с друзьями – образец лакейской литературы. Это подлейшее пресмыкательство перед начальством. Но совершенно искреннее, он таких убеждений держался. Оно вызвало известное письмо Белинского к Гоголю, которое, может быть, вы читали. Белинский бичует его перед публикой, под видом письма он говорит, конечно, с публикой, а не с ним.

И вот, Гоголь. Что же такое был Гоголь в жизни? Он был мелкий чиновник, столоначальник, канцелярист и ничего больше. Он искал поддержки и покровительства царского семейства, то есть императора, великих князей. Он пользовался денежными пособиями правительства. Не мог жить в России, а скитался по Европе, проживал в Риме. Причины его скитаний были разные, конечно. Но было бы нелепо говорить, что он только потому не жил в России, что русские порядки ему были слишком противны, слишком известны. Нет, он лечился. Болезнь его тоже известна – он был импотент. Это, конечно, не его вина. Не его вина, что тогда это бедствие не умели лечить. Он скитался по Европе в поисках целителей. И писал нравоучительные письма, именно нравоучительные, своим знакомым в Россию.

Он всех поучал, потому что к тому времени он имел репутацию (первая часть «Мертвых душ» уже вышла), он имел репутацию великого писателя, а в России была такая манера – распространять репутацию писателя на все остальное. Что он говорит, – то замечательно, потому что он выдающийся писатель. Он этим пользовался и приводил в замешательство своих адресатов. А потом он помешался, он умер совершенно помешанным человеком. И в помешательстве его сыграла роль религиозная мания. Один священник убедил его, что он совершил грех, когда писал все эти вещи, что ему надо его искупить. Он хотел его искупить, написав вторую часть «Мертвых душ», где Россия и вся русская жизнь была бы изображена в положительном свете. Потом и это ему показалось греховным, он сжег то, что написал. И хорошо сделал, потому что то, что сохранилось, свидетельствует о полном падении его таланта.

Таков был Гоголь. Вы не находите ни следа выдающейся личности. На личность эту вообще не стоит смотреть, понимаете? Первую свою поездку за границу он сделал на деньги, которые по существу украл у своей матери. Ему прислали деньги, чтобы внести их в какой-то банк, какой-то взнос в казну, а он их использовал для путешествия за границу. Ему мать простила.

Но Гоголь, – это Гоголь. Надо читать его сочинения и не думать о его личности. Он был великий писатель. Это признают даже иностранцы, которые очень плохо понимают русскую сатиру. Об этом я еще скажу. Иностранцы, которые находятся в отношении Пушкина в тяжелом положении, потому что поэзия не поддается никакому переводу. Стихи не переводятся. То, что переводят под названием стихов – это творчество переводчика, а не автора. Даже Набоков, столь одаренный писатель, когда он попытался перевести «Евгения Онегина», он не имел успеха. А он знал английский, как немногие. В Берлине он занимался же преподаванием английского языка немцам, есть и такие способы заработка. Так вот, он перевел, но плохо.

Гоголя считают сатириком и считают, что он нарисовал ужасную картину угнетенной самодержавием, рабской России. Но ведь он это сделал совершенно бессознательно. Он хотел изобразить раскаяние Чичикова, он хотел изобразить положительный русский тип, хотел описать, как Россия переходит из всего этого в благополучие, к хорошей жизни, которую он хотел изобразить. Он вовсе не был врагом самодержавия. Пушкин успел оценить Гоголя, конечно, только в качестве писателя.

Я опускаю Тютчева, поэта гораздо меньшего. Это легенда, что Пушкин признал Тютчева, восхвалял его. Это неправда. Читайте об этом статьи Тынянова. Тынянов написал об этом замечательную статью. Тынянова вы знаете, читали? Это крупнейший из писателей, работавших после революции. Литература его очень трагична, но это не удивительно, и умер он рано, своей смертью, ему повезло.

Так вот, к кому я теперь перейду? Вы уже догадываетесь, что я предпочел бы миновать Гончарова, который был крупнейшим русским романистом, мастером русского языка. Романы его представляют образцы описательной прозы, совершенного прозаического стиля. Но он был настроен не так, как русская интеллигенция, он был очень умеренный либерал. А потом, поскольку у него не было денег, он пошел служить в цензуру, он стал цензором. Ну, и ясно, как к нему после этого относилась русская читающая публика, которая к середине века стала сплошь оппозиционной. Дело в том, что в России ведь не было консервативной, религиозной интеллигенции, в России была только либерально-радикальная интеллигенция.

А перейти мне нужно теперь к Толстому. Ну, это, конечно, резкий переход, большой скачок в истории русской литературы. Но надо вам сказать, что после Пушкина таких поэтов больше не было. Вы догадываетесь, кто был вторым великим русским поэтом. Это был Блок. Но Блок во многих отношениях не достигает пушкинского уровня, ни в человеческом, ни даже в поэтическом смысле. Блок был несостоявшийся великий поэт. Если угодно, Блока можно читать, когда вам плохо, когда вы в дурном настроении, в отчаянии, тогда читайте Блока. Пушкина можно читать всегда, он всегда благотворно действует.

Теперь, по моему, осталось три минуты до перерыва, да и стоит ли мне начинать Толстого, говорить о Толстом? Может быть вы зададите мне вопросы? Я забыл предупредить вас, что нужно меня прерывать, останавливать.

Лена Аскерова: Абрам Ильич, а вы о Достоевском ничего не сказали.

А.И.: Это потом, я стараюсь придерживаться более или менее хронологии.

Тогда за оставшуюся минуту я дам вам полезную информацию. Вы, может быть, не знаете о величайшем открытии  в филологии, совершенном недавно в России. Это установление личности Шекспира. Этот спорный вопрос, наконец, решен Ильей Гилиловым. Это русский филолог, всю жизнь работавший над проблемой Шекспира, и он был невыездной. Вы знаете, что это значит, – он не мог работать в библиотеках, где содержатся книги и рукописи того времени. А в 90-м году ему разрешили выехать, но к тому времени он уже сделал свое открытие. Он, исследуя книги, редкие книги XVII-го века, установил, что псевдонимом Шекспир (это настоящий актер был, который на самом деле так назывался) пользовался Роджер Меннерс, граф Ратленд,  человек очень трагической судьбы, который не хотел, чтобы его сочинения печатались под его именем. И ему удалось добиться этого с большим успехом.

Ричард: Абрам Ильич. Мне кажется, мы должны признать, что его жена внесла существенный вклад…

А.И.: Да, конечно. Вдобавок еще была жена его, дочь известного поэта английского, Сиднея, она работала вместе с ним и внесла вклад, который невозможно отделить от его собственного. Вся эта история описана в книге под названием «Игра о Вильяме Шекспире или история великого Феникса». «Игра о Вильяме Шекспире…», – несколько странное название такое. На самом деле это популярная книга, она доступна каждому, а кто хочет проверить доводы, аргументацию, должен немножко знать английский язык. Но написана по-русски.

Гилилов совершил, вероятно, величайшее открытие в истории филологии. То, что он сделал, – это сделано на основании филологических исследований, вплоть до таких, как использование водяных знаков на бумаге для датировки ключевой книги, которая привела его к этому открытию. Книга Гилилова издана в 2000-м году тиражом 2000 экземпляров. Достать ее трудно, попробуйте. Если она вас убедит, то не верьте так называемым шекспироведам, эти люди находятся в тяжелом положении – они всю жизнь говорили неправду. Теперь они не могут этого признать. Я не знаю, переведена ли эта книга на английский язык.

Перерыв, 10 минут.

А.И.: Я слишком поспешно собирался перейти к Толстому, исправляю свою ошибку. Логически необходимо теперь рассказать о тех писателях, которые означали возникновение русской интеллигенции. Это два писателя – Герцен и Тургенев.

Герцен вообще, можно сказать, очень мало представлен в русской литературе. После его первых повестей, в которых он уже заявил о себе, как первоклассный писатель, он перестал заниматься художественной литературой и занялся общественной деятельностью и философией. Вас, может быть, удивит, что я считаю Герцена единственным значительным философом в русской истории. Он не писал трактатов по философии, он писал журнальные статьи. Но некоторые из великих философов вообще ничего не писали.

Так вот, Герцен занимает очень выдающееся место в русской литературе, потому все, что он писал, читали в России, и он оказал огромное влияние на развитие русского общества. А его автобиография «Былое и думы» представляет собою одну из капитальных книг мировой литературы. Это не беллетристика, это в высшей степени художественная проза и, в то же время, история.

Личность Герцена тоже представляет интерес. Я говорил о том, что писателей можно разделить на умных и неумных. Так вот, Герцен был в высшей степени умен. По мнению некоторых современников, он был даже слишком умен. Его не любят в наше время, потому что теперь оказывают зловредное влияние шовинисты, которым Герцен очень несимпатичен. Он несимпатичен им своими идеями, потому что он  больше всего любил и ценил свободу, а русские шовинисты любят рабство, предпочитают рабство во всех случаях. И еще ему можно поставить в вину, что он с их точки зрения не был русским,. Дело в том, что Герцен был сын немки, привезенной Яковлевым в Россию. А отцом его был не Яковлев, русский барин, а немецкий аристократ барон Фаненберг, баварец. Но это уже почти никому не известно, потому что Герцен, будучи в Лондоне представителем русской радикальной эмиграции, и так должен был объяснять, почему он носит немецкую фамилию.

Но то, что Герцен был немец, не должно вас беспокоить. Вы знаете, что Пушкин был наполовину эфиоп, Лермонтов, как теперь доказано, в самом деле был шотландского происхождения. И только потом мы можем утешиться, что Тургенев и Салтыков были татарского происхождения, то есть истинно русские люди. Ну, ладно, это уже относится к анекдотам.

Так вот, жизнь Герцена была совершенно иная. Я не утверждаю, что он не знал противоречий в своей жизни, – он их знал сколько угодно, они были не меньшие, чем у Пушкина и Гоголя. Дело в том, что он был, по классическому выражению, рыцарь без страха и упрека. Это биография человека, который всегда делал то, что считал нужным, приносил необходимые для этого жертвы. И самая большая жертва, которую он принес – это был отказ от литературы. Ради того, чтобы заниматься политикой и философией, он отказался писать беллетристику. И поэтому о Герцене как о литераторе можно судить, кроме его первых повестей, по его автобиографии «Былое и думы» и по его статьям в «Колоколе», он издавал за границей этот журнал.

Он был великолепный писатель. Кроме того, он был человек со всесторонним образованием, с огромным, широким, энциклопедическим умом, чего тоже ему не могут простить наши «патриоты». Слово «патриоты» надо ставить, конечно, в кавычки,. Ему не могут простить даже того, что он обильно уснащал свои произведения иностранными вкраплениями. Там находят фразы, выражения, отрывки на четырех-пяти разных языках. Это не всем нравится. Например, стиль Герцена очень критиковал писатель Боборыкин, может быть, вы не слышали о таком. Напрасно, говорит он, употреблял иностранные выражения. То же самое говорят и наши «патриоты» теперь.

Герцен был принципиальный враг самодержавия и убежденный сторонник гуманизма и демократии. Но он был, сверх того, великий философ, он видел дальше, чем видели его современники, и поэтому его мало понимали. Например, он рано распознал слабые стороны марксистов. Он это понял тогда, когда еще и самого слова этого не было, он называл их марксидами. Маркса он не любил, и Маркс не любил его. Разница в том, что Маркс распространял о нем клевету, что он агент русского правительства, тогда как Герцен просто его не любил. Если вы не читали, или невнимательно читали, или, может быть, читали в детстве в сокращенном издании (есть и такое) «Былое и думы», перечтите это,  и тогда вы узнаете историю русской интеллигенции, как она возникла и что она собой представляла. Герцен стоит в самом начале ее.

Ричард: Абрам Ильич, что это даст, понять историю русской интеллигенции?

А.И.: А ведь это история русского общества и русской революции. Русскую революцию сделали не рабочие и крестьяне, ее начали и провели интеллигенты, которые воспользовались народным возмущением по поводу затянувшейся мировой войны. История России в XIX-м и XX-м веке, даже в XX-м до революции – это история русской интеллигенции. Если вы хотите понять судьбу России, то читайте «Былое и думы».

Это не единственные мемуары, которые нужно читать. Замечательные мемуары написал Кропоткин, Петр Алексеевич Кропоткин. Тот самый, который был не только основателем анархизма, но еще, вдобавок, выдающимся естествоиспытателем. Они называются «Мои воспоминания» или «Воспоминания революционера», я никогда не помню названия. Но они переизданы и теперь доступны. А затем, если уж говорить на эту тему, есть мемуары Николая Морозова Шлиссельбургского, в двух томах, они тоже переизданы. Третий том, о конце его политической карьеры, к сожалению, не издали.

Из зала: Ну, и Короленко, наверно?

А.И.: Да, и Короленко. Спасибо, что мне напомнили. Короленко написал «Воспоминания моего современника». Это совершенно удивительная книга.

Из зала: «История моего современника».

А.И.: «История моего современника», написанная Короленко, Владимиром Галактионовичем Короленко о самом себе. Но это уже позже. Я забежал вперед.

Так вот, Герцен. «Былое и думы» надо непременно прочесть, иначе вы о России ничего не поймете. Хотя Герцен и пишет, что в момент, когда они давали свою знаменитую клятву с Огаревым на Воробьевых горах, в России все, что думало и чувствовало, все, что стремилось к свободе, могло поместиться между пяткой и носком николаевского сапога. Но ведь судьба людей решается не массами, она решается отдельными людьми, так что в основе всего лежит человеческая личность. Таков был Герцен.

А теперь я перейду к Тургеневу, его знакомому, с которым он ссорился, мирился. Тургенев был литератор, он писал романы, повести, рассказы, и он изобразил лучше всех настроение русского общества в 60-е и 70-е годы девятнадцатого века,  когда зарождалась русская революция. По поводу романов Тургенева я слышал разные мнения, некоторые говорят, что он был плохой писатель, они недовольны его прозой. Например, Набоков недоволен его прозой, но мнение Набокова очень уж субъективно. А другие говорят: то, что он изображает, неверно, таких людей не бывает. Это можно особенно услышать от молодых людей, потому что герои Тургенева не похожи на них самих. Они, герои Тургенева, озабочены не своей карьерой, не своими любовными делами даже, а судьбой России, тем, как можно помочь народу, каково будущее человечества и как нужно относиться к таким-то и таким-то политическим противникам. Все эти затеи кажутся неестественными в нашем окружении, потому что из всех слоев русского общества уцелело одно только мещанство. Мы живем среди мещан. Вы, вероятно, знаете какой смысл придавался этому слову до революции. Мещане – это люди, которые заботятся только об удовлетворении личных потребностей. А Тургенев изображал людей, которые были озабочены не своими делами, а общественными делами, человеческими делами – есть Бог или нет и так далее – все их волновало. Это совершенно непонятно нашему обывателю. И герои Тургенева кажутся неубедительными, неубедителен даже Базаров, который выписан так рельефно, что его можно,  казалось бы, ощупать. Тем более неубедителен Рудин, или герой «Нови» – Нежданов.

Короче говоря, Тургеневу не верят. А между тем ему можно верить, ибо он был великий мастер описывать то, что он видел. И он описывал то, что он в самом деле видел и слышал. «Накануне» – это странная повесть, там он хотел изобразить положительного героя. Но где было взять его в России? Тургенев был очень умен и насчет положительных героев был разборчив. Он не нашел вокруг себя положительных героев. И тогда он сделал положительёным героем болгарина, а героиню вот он сумел изобразить – Елену. Тургеневу вообще лучше удавались женские образы, чем мужские. Так вот, Тургенев – это лучшее зеркало, лучшее отражение русского общества и путеводитель по его истории.

Но романы Тургенева надо терпеливо читать, надо терпеть то, что были люди не такие, как мы, интересоваться, какие же они были. Из Тургенева вы это можете узнать. Тургенев – лучший мастер русской прозы. Если говорить о качествах русской прозы, о ее литературном достоинстве, то лучше Тургенева никто не писал. И неправ Набоков, когда он предпочитает прозу Толстого, громоздкую, перегруженную, стилистически нелепую и несуразную. Как Набоков этого не видит? – это потрясающе. Но субъективность его, конечно, тоже выдающаяся. Сила Толстого, конечно, не в его литературном умении, или, скажем, не в его прозе. А вот Тургенев писал идеальной русской прозой, может быть, как вам покажется, несколько сентиментально-слащавой, но это уже объясняется различием эпох. То, что нам кажется таковым, не было таким в то время.

У Тургенева надо все романы читать подряд. А вот новеллы его, рассказы можно и не все. Но уж, конечно, надо прочесть «Записки охотника» – это совершенно незаменимый памятник русской жизни и приговор крепостному праву. Тургенев заплатил за это тюремным заключением, правда, недолгим, а цензор, который пропустил «Записки охотника», был уволен.

О Тургеневе можно еще сказать вот что, – он был человек слабохарактерный. Что это значит? Это значит, что он терзался все время сомнениями насчет своего таланта писательского, насчет своего характера. Да-да, люди со слабым характером больше всего переживают, что у них слабый характер. Затем он, будучи изготовлен природой наилучшим образом – он был высокого роста,  красив, физически силен, и очень умен, – он страдал от того, что его не любили женщины, которых он любил. И самая большая его несчастная любовь была Полина Виардо, французская певица, за которой он последовал за границу и прожил, так сказать, поблизости от нее остаток своих дней. У Тургенева был слабый характер, ему недоставало качества, которое иногда называют мужественностью. Но я не уверен, что это хорошее обозначение. И он действительно совершал слабые поступки. Например, так как он не хотел, чтобы конфисковали его имение, то он не разрывал окончательно с русским правительством. Затем, когда царь начал освобождение крестьян, он написал слишком монархические статьи по этому поводу.

Но и вообще, он ведь не был радикал, он был либерал по настроению, то есть умеренный либерал. Революционеров он не любил, но нельзя сказать, чтобы он их не понимал. Если вы прочтете его «Новь», то вы увидите такую галерею портретов революционеров, что вас от этого стошнит, и вы скажете: «Почему он выбирал именно таких? – были не только такие революционеры» – это потому, что они ему не нравились. Когда он хотел изобразить людей, которых он не любил, у него это плохо получалось. Особенно Базаров не получился  таким, как он хотел. Так что даже русская молодежь была обманута, они сочли это карикатурой на радикальную молодежь, и Тургенев объяснялся по этому поводу, оправдывался. Так он и остался между двух лагерей. Он был либерал, он старался не поссориться с правительством, но и не делал ничего особенно радикального, он не был близок к лагерю русских радикалов. И тем не менее он, как и Герцен, был представителем нарождавшейся тогда русской интеллигенции. Все его черты, даже его слабости, были присущи этой интеллигенции. Что такое русская интеллигенция – я не объясняю, это вы найдете в той же русской литературе.

Из зала: Абрам Ильич, более или менее понятно, почему интеллигенция исчезла, но возможно ли ее вернуть?

А.И.: Возможно ли возвращение ее? Вы знаете, в том виде, как была, конечно нет, потому что история никогда не повторяется. Но что в России в конце концов появятся образованные люди, что они между собой сумеют договориться, начнут что-то делать, этой возможности я не исключаю.

Из зала: Абрам Ильич, Лермонтова Вы пропустили.

А.И.: Что вы хотите знать о Лермонтове?

Из зала: Я очень люблю его поэмы…

А.И.: Я тоже. Я обошел его. Просто из-за недостатка времени и потому, что Лермонтов не столь значителен в русской литературе. Но, если хотите знать, чем я был поражен в отношении Лермонтова, это вот чем. Есть, был такой знаменитый литературовед в Петербурге – Эйхенбаум, он написал большую работу о Лермонтове, из которой видно, как Лермонтов-поэт готовился, как он образовался. Оказалась, что поэзия Лермонтова является результатом огромного напряженного труда, он переработал огромную массу поэтов, русских и немецких, и это синтез. То, что гениальная поэзия может таким образом возникнуть – это удивило меня. Хотя я знал черновики Пушкина, как он работал над своими сочинениями. Некоторые думают, что гениальный писатель пишет легко. Это не так. Но в отношении Лермонтова я был потрясен его силой воли, работоспособностью, с которой он сделал из себя поэта. Лермонтов умер 27-ми лет.

Но я начал говорить о Тургеневе. Собственно говоря, я уже кончаю. Тургеневу не хватало характера и он проявлял слабости в своем общественном поведении и в личной жизни. Но был очень добрый человек, он никогда не жалел усилий, денег, чтобы помочь своим друзьям и даже незнакомым. Он был щедр, великодушен и, потом, он был дьявольски умен, да еще и образован. Образован был настолько, что ему не верили! За границей начали выходить переводы его сочинений на немецкий, французский, английский. Ему не верили, что он не написал их на этих языках, которыми он владел превосходно. И он должен был доказывать, что он мог писать только по-русски. Переводы были сделаны другими, и он их просмотрел. Так вот, Тургенев обладал необычайно крепким умом, он все понимал,  и ему можно было бы объяснить все, что угодно, если бы с ним поговорить. В отличие от некоторых других русских писателей, которым нельзя было бы объяснить ничего, о них я скажу потом. Таков был Тургенев.

Из зала: Абрам Ильич, а как совместить, например, слабый характер и крепкий ум?

А.И.: Ничего нет более обычного. И может быть наоборот. Люди, у которых очень сильный характер, могут обладать слабым умом. Это ведь разные качества. Вы можете видеть вокруг себя сколько угодно примеров и того и другого. Иногда они сочетаются. Вот, Герцен обладал и тем и другим, Тургенев – нет.

Так вот, Герцен и Тургенев – это родившаяся русская интеллигенция. Если уж говорить об истории русской интеллигенции, то, конечно, нельзя пройти мимо Писарева, который озаглавил собой 60-е годы и, конечно, надо было бы говорить о так называемых революционных демократах, о Чернышевском и Добролюбове, которые с точки зрения русской литературы очень мало значат, ибо они плохо писали и вовсе не были наделены литературным даром. А Писарев – да, был наделен им, но об этом вам в школе не скажут, потому что в школе установились некоторые стандарты русских литераторов.

А теперь надо от интеллигентов вернуться к писателям. Историю русской интеллигенции я не могу здесь развернуть перед вами. Вы знаете, что она так никогда и не была написана, мы знаем, что ее собирался написать известный Васисуалий Лоханкин, он был занят историей русской интеллигенции. Но не смог окончить это предприятие, потому что от него ушла жена и он остался без хозяйственного обслуживания. Вы читали книжку «12 стульев»? Так вот,  история русской интеллигенции так и не была написана. Вы, может быть, видели историю Иванова-Разумника, она недавно переиздана. К сожалению, это философствование, она слишком схоластична, хотя это был честный писатель. А после революции об этом просто нельзя было писать, потому что к интеллигенции приклеилось прилагательное – «гнилая» интеллигенция, и Ленин сравнивал интеллигенцию с предметами, названия коих я не могу произнести здесь. Не любил он интеллигенцию.

Но теперь я перехожу к русским писателям, которые не были интеллигентами. Это может показаться странным. Вы, может быть, думаете, что великий русский писатель уже автоматически должен быть интеллигентом. Но ведь интеллигент – это не тот, который что-то сделал в русской литературе, это определенный комплекс понятий и представлений, в основе которого лежит стремление к свободе и желание помочь своему народу. Если этих качеств нет, то нет интеллигента.

И вот, я перехожу к Толстому. Это великое трагическое явление в истории литературы и в истории России. Толстой был великий писатель, и его романы содержат несравненную картину русской жизни, потому что Толстой умел глубоко  воспринимать и изображать явления жизни. Его романы, может быть, не столько даже «Война и мир», исторический роман, очень растянутый, а «Анна Каренина» и, в особенности «Воскресение», описывают дореволюционную Россию так, что к этому мало могут добавить историки. Толстой умел изображать то, что он видел, глаз у него был безошибочный. Он все видел и изображал очень проницательно и четко. Но понимал ли он виденное? Тут Толстому мешало одно его качество, которое никогда не отмечают почему-то, редко отмечают в писателе. Об этом робко замечает  Чуковский, в его старых статьях. Толстой был трагически неумен. Это значит, что его мыслительные способности был неразвиты, не смотря на все, что он написал и что он прочел. А он очень много читал.

Толстой довольствовался некоторой версией упрощенного христианства, которую он даже изложил. Чувство иронии, чувство юмора было ему настолько несвойственно, что в одном из томов его полного собрания сочинений можно найти  изложение его религиозной доктрины. Он хотел обновить христианство, он был религиозный сектант. Обновление сводилось, в общем, к тому, что не надо мудрствовать лукаво, а каждый должен на своем месте трудиться, соблюдать правила хорошего поведения по отношению к другим людям, любить своих ближних, так сказать, а все остальное сделает бог. Доктрина Толстого очень ясно им изложена и состоит в том, что люди не могут решать никаких вопросов сами, они должны быть хорошими, бог заметит, какие они хорошие, и сделает, чтобы все было хорошо. Если вы читали «Крейцерову сонату», то вы не подумаете, что я преувеличиваю.

Такова была доктрина Толстого, это доктрина неумного человека. И стоит спросить себя: «Каким образом такому неумному человеку удалось все это написать. . ., да, кстати, он написал философские вставки в свои романы,  «Война и мир» и «Анна Каренина» полны философией всякого рода, которую он вставляет. Он даже придумал своего двойника – Константина Левина, который поучает публику в романе «Анна Каренина». Так вот, этот автор трагически не понимал ничего, кроме своего упрощенного христианства. Он был христианский сектант и своей убежденностью, настойчивостью и литературным даром возмещал недостаток интеллекта. Но если вы подумаете, о чем говорит его философия, каково содержание  этих его философских глав и опускаемого в некоторых изданиях послесловиях к «Крейцеровой сонате», то вы ужаснетесь. Например, в послесловии в «Крейцеровой сонате» он предлагает просто в течение одного поколения не грешить, не заниматься любовью, и тогда не будет следующего поколения и человеческий род прекратится, а это и будет, по мнению Толстого, наилучшим завершением истории. Вот так буквально написано у него. Во избежание соблазна наши издатели выпускают только первую половину «Крейцеровой сонаты», то есть сочинения Толстого несколько уродуют.

Толстой написал массу глупостей, он был завистлив, между прочим, он не мог простить одному человеку, литературный дар которого он мог сравнить со своим – Шекспиру. Он написал статью о «Короле Лире», которая должна была доказать, что Шекспир был совершенно ничтожный писатель, писал глупости, что его не стоит читать и тем более представлять в театре.

Рассуждения и умозаключения Толстого не заслуживают внимания, но не это интересно. Интересно другое, что его христианская философия совершенно разошлась с общим настроением русской интеллигенции. Когда Толстой брался изображать революционеров, то видно было, что он их вовсе не понимает. Он их жалел, он сочувствовал их страданиям, но не понимал, чего они хотят и почему они такие люди. Правда, в отличии от Достоевского, он не рисовал на них злобные карикатуры. Толстой получил большую популярность в России, потому что в его романах видели уничтожающую критику современного общества. А так как он предлагал рецепты спасения, то в России появились его последователи – толстовцы, которые пытались жить,  как Толстой. Но идеал Толстого – это была крестьянская жизнь, а крестьян он тоже понимал упрощенно. В общем, крестьянскую жизнь он толковал, как жизнь лошади. Крестьянская лошадь, вот был настоящий идеал Толстого, лошадь, которая работает, жует овес и не делает ничего плохого.

Философия Толстого ужасна, а романы его читать надо, перечитывать. Толстой, как историческое явление, заслуживает внимания. Но вряд ли можно сказать это о его героях. Как писатель Толстой в высшей степени интересен, но тут проявляется самое слабое место его писательства. Ведь писатель должен создавать героев, а Писарев однажды сказал: «Никакой писатель не может создать героя умнее и интереснее самого себя». Герои Толстого, как правило, удручающе неинтересны. Они могут показаться сложными, потому что Толстой был мастер изображения деталей. И Толстой был одним из предшественников декаданса в том, что он обращал внимание на тонкости человеческой психологии, управляющей нашими поступками, иначе говоря, на подсознание человека.

Да, Толстой был одним из предшественников психоанализа, но его очень тонкое понимание человеческой психологии не шло дальше анализа примитивных, животных особенностей в человеке. Животную сторону человека Толстой изображал великолепно. Но человек разумный, Homo Sapiens, был вне его сферы. Этим он не занимался даже. И когда герои Толстого начинают рассуждать, то, по старинному выражению, хоть святых выноси. Неправ был Ленин, когда говорил, что Толстой – зеркало русской революции. Как раз русскую революцию Толстой совершенно не способен был отразить, потому что не понимал ее. Если бы он дожил до нее, то безусловно он бы ее осудил. Я не люблю Толстого. Люди, хорошо его знавшие, утверждали, что он был злой человек, недобрый. Но он старался быть добрым, он надел на себя личину христианского святого и носил ее с потрясающим усердием. Если вы читали дневники Толстого, то вы знаете, как трудно это ему было, в дневниках описан реальный Толстой. Кстати, недавно вышло переиздание книги «Молодой Толстой», –  я не помню, как зовут автора –  где изображается жизнь Толстого в молодости. Ему трудно было стать святым.

А теперь я перехожу к писателю, которого я больше всех не люблю или меньше всех люблю, точнее, которого я не выношу. Вы догадываетесь, что это Достоевский. Достоевский тоже, несомненно, великий русский писатель. Но его писательские достоинства можно отрицать. Набоков, например, ему отказывает в этих достоинствах, он его главные романы считает искусно построенными, но перегруженными материалом детективами. Слово «детектив» уже было во время Набокова, но его еще не было во время Достоевского.

Достоевский – это трагически неумный человек, брошенный в русские события и растерявшийся в них. Он участвовал в молодости в… трудно сказать организации, – в  сборищах петрашевцев, в кружке Буташевича-Петрашевского. Эта компания занималась либеральными разговорами, среди них были и серьезные люди, и несерьезные. И там присутствовал Достоевский, главным образом в роли молчаливого свидетеля. Потом он давал показания во время процесса, давал откровенные показания. Увы, говорил все, что знал, по обычаю русских дворянских революционеров. А потом была процедура казни, была разыграна казнь, на самом деле казни не было, потому что в последнюю минуту было доставлено помилование от царя. Он отправился в каторгу, о которой он описал в «Записках из мертвого дома».

К этому времени Достоевский имел уже репутацию писателя, он печатался, вызвал одобрение Белинского. А каторга произвела в нем душевный переворот. Он «понял», «понял» поставьте в кавычки, что все, что он думал и делал раньше,  было ошибкой, что надо только верить в Бога и Бог все устроит. Он «понял», что в русской жизни есть некая правда, что нужно быть верным русскому строю жизни, то есть – монархии. Поскольку он все это «понял», то он добивался помилования. Он добился, что ему разрешили жить в городе, потом разрешили жить в Петербурге. Он писал унизительные, униженные письма императрице. Короче говоря, он стал другим человеком. Было ли это подлинное обращение, в смысле «обучения 3» [термин Г.Бейтсона], я не знаю. Но он был по-своему искренен. Как он мог быть искренен в таком переходе? Да очень просто. Для умного человека это было бы невозможно. Для Пушкина это было невозможно – Пушкин погиб от этого противоречия. Он метался и не находил выхода. А вот Достоевский смирился, он стал монархистом и верующим. Он вернулся в Петербург, стал писать свои большие романы, ездил за границу и объяснял свои благие намерения Победоносцеву, тогдашнему главному идеологу правительства.

Достоевский, главным образом, описатель патологий. Его романы представляют собой подробные, очень талантливые местами, описания психической патологии человека, которые во многом предшествовали психоанализу, их заметил и одобрял впоследствии Фрейд. Трудно найти среди героев Достоевского нормальных людей, все они страдают какими-нибудь извращениями. Это одна из причин, почему я Достоевского не люблю, кроме его ренегатского поведения. Глубины психологии он исследовал с редкой проницательностью, и не постеснялся выставить напоказ некоторые свои собственные свойства, которые другие писатели скрыли.

Достоевский был популярен в русском обществе, он изобразил путь, на  котором можно было примириться с начальством, поэтому он и был так популярен. Люди, которые не хотели идти за радикалами и рисковать, ничем не рисковали, когда восхваляли и читали Достоевского. Это хорошо понял и объяснил в своей статье Глеб Успенский, его  не обманула бурная демонстрация публики в ответ на речь Достоевского о Пушкине. Речь Достоевского о Пушкине представляет собой образец литературной фальсификации. Выдуманный им Пушкин – это совершенно ложная фигура, которой Пушкин никогда не был, вымученная, насквозь фальшивая и сентиментальная. Так вот, Достоевский создал русскую литературу для кающихся, неуверенных в себе, склонных к примирению, ищущих Бога, потому что сам Достоевский так и не нашел Бога, а всю жизнь искал. «Больная наша совесть – Достоевский», как сказал Максим Горький. Это не значит, что я во всем согласен с Горьким.

Из зала: Как вы оцениваете его стиль?

А.И.: Что касается литературного таланта Достоевского, то он как стилист еще гораздо хуже Толстого. Он писал в спешке, ведь он должен был расплачиваться за долги. У него были карточные долги, он должен был платить, он выполнял заказы издателей, писал романы к сроку, публиковал их без пересмотра. Таким образом, он писал небрежно. Это небрежный стиль, в котором содержатся жемчужины проницательного наблюдения и психологического анализа. Так как вы  психотерапевты, то вам Достоевский может многое дать. Должен сознаться, что я очень интересуюсь вашей специальностью, но я совершенно безнадежен в качестве вашего пациента. Поэтому я всегда интересовался психологией нормальной больше, чем патологической. А нормальной психологии у Достоевского не было. Вот моя исповедь ненависти к Достоевскому.

Теперь перехожу к более отрадному явлению, к необычайно умному и талантливому русскому писателю – Чехову. Дело в том, что Чехов совмещал в себе свойства очень редкие. Во-первых, он был гениальный писатель. Это не сразу признали, потому что начинал-то он с юмористических журналов, с рассказиков, которые помещаются в ранних его сочинениях, и которые выглядят там странно. Он начинал как юморист, потешавший публику, и постепенно только развивал в себе качества серьезного писателя. Но он стал великим писателем. Может быть, вы не знаете, а может быть и знаете, что вся западная проза XX-го века прошла под знаком Чехова. Это чеховский способ писать был усвоен всеми прозаиками Запада. Правда, они усвоили только его манеру письма, но не его содержание. Это очень забавно, читать какого-нибудь Ирвина Шоу и видеть, как тот беспомощно перенимает чеховские приемы, когда ему нечего особенно сказать. А между тем, Чехову было что сказать, он был мастер прозы. Это не значит, что у него нет неудачных, растянутых сочинений. Сколько угодно. И  Чехов, кроме того, был еще очень умен и обладал сильной, непоколебимой волей, которая позволила ему преодолеть свои личные слабости, недостатки своего образования и бороться с тяжелой болезнью, которая рано его начала терзать – это был туберкулез, тогда не умели ничего делать с туберкулезом. Чехов  – великий образец человеческого характера. Это понял и показал Чуковский в своем очень хорошем очерке о Чехове.

Чехов был очень умерен в высказывании своих взглядов, он никогда не писал прямо, в чем состоят его политические убеждения. Он мало писал о том, чего он не любил,  и особенно умеренно и скромно писал о том, что любил. Он был как будто  застенчив в разоблачении своей личности. И это еще одна его симпатичная черта, потому что эксгибиционизм, выставление себя напоказ, –  очень неприятная черта писателя, даже если это великий писатель, даже если это Достоевский.

Таков был Чехов. Писатель, который создал только рассказы и небольшие повести и не написал ни одного романа. Но зато он создал пьесы. Не скажу, чтобы я любил эти пьесы, они отклоняются от того, что называется пьесами и выходят за пределы того, что называется театром. Для того, чтобы их оценить по достоинству, надо было, вероятно, увидеть их в исполнении старого МХАТа. А для этого я родился слишком поздно. Однако это гениальные пьесы и они, опять-таки, стали образцом для западных писателей, которые Чехова знают лучше всех русских писателей. Кстати, из русской литературы за границей особенно популярны Толстой, Достоевский и Чехов. Эти трое. Но эти уж  настолько популярны, что американские профессора говорили мне, как они в колледже «проходили “Братьев Карамазовых”». «Проходили», то есть их заставляли это читать. Представляете себе американского профессора, который читает Достоевского?

Но вернемся к Чехову. Чехова и сейчас можно и нужно читать. И вот есть одна вещь в Чехове, которая особенно меня потрясает и которая даже мешает мне читать Чехова, мне трудно читать его. Дело в том, что у него есть такая подлинность в изображении русской жизни, которая делает ее ощущение почти болезненным. Он повествует о России, о ее людях, о ее ситуациях,  как будто бы уже далеких от нас. Уже нет среди нас барства, нет таких чиновников, которые были, а есть другие, лучше или хуже, купцов нет, а есть нынешние дельцы , и все стало более однородным, более тусклым. Но Россия там видна так, что ошибиться невозможно, что это русское, подлинное, и как будто тебе предъявляют твои собственные несчастья. И читать Чехова очень трудно, он заставляет переживать все, ведь он умеет это делать. Более того, я бы сказал, что он не умеет этого не делать. Все, что пишет Чехов, переживается, немедленно переживается на месте.

Таков Чехов. Он доступен, его сочинения издавались. Вряд ли вы их много читаете, а между тем жизнь, которая нас окружает, во многих отношения все еще та же. Вы не найдете уже среди нас мечтателей и таких тоскующих интеллигентов, которых изображал Чехов. Но, когда Чехов хотел быть сатириком, он это делал коротко и убедительно. Унтера Пришибеева вы вокруг нас увидите. Такого изображения человеческой грубости, примитивной, звериной силы вы не найдете нигде в русской литературе и, может быть, ни в какой другой. И раз уж я об этом заговорил, то в конце я хочу сказать несколько слов о сатириках вообще.

У нас ведь был и другой великий сатирик, но, в отличие от Чехова, он был сатирик по преимуществу, то есть он главным образом этим занимался. Это Салтыков. Салтыков, который был очень скромным человеком, он никогда не думал о том, что он гениальный писатель. Он считал себя журналистом и думал, что в этом качестве он полезен. Полезный писатель и журналист, публицист. Он был бы очень удивлен, если бы ему сказали, что он был одним из величайших сатириков в мировой литературе. В самом деле, если вы начнете называть сатириков, то подобных Щедрину было немного – Аристофан, Рабле, Свифт, Гейне  и все.

Читали ли вы..., нет лучше сказать (вы,  конечно,  читали), прочувствовали ли вы как следует «Историю одного города»? «История одного города», которую яростно критиковали русские радикальные журналисты, в том числе и начинающий ренегат Суворин, который тогда был либералом. Суворин обвинил Щедрина в том, что он не любит Россию, что он оклеветал ее в своей повести. Щедрин никогда не отвечал на критику, никогда. Не переходил в полемику. Но, когда он умер, то нашли среди его бумаг ответ Суворину, в котором он объясняет, что значило для него любить Россию. Это исповедь патриотизма. Я советую вам найти эту статью в собрании его сочинений, она была опубликована посмертно. И вот что объясняет Щедрин, он объясняет, что народ надо понимать и любить не как эмпирически данную действительность, а как идеал демократизма. Это почти буквально его слова. Сам Щедрин был социалист, в молодости он увлекался Фурье и, в особенности, романами Жорж Санд, и оставался верен этим убеждениям всю жизнь. Он был неподкупен, честен, страдал за это много. И больше всего страдал, когда закрыли его "Отечественные записки".

Так вот, в заключении я вам посоветую читать и перечитывать некоторые вещи: «Былое и думы» Герцена, романы Тургенева, все романы Тургенева, «История моего современника» Короленко. О Короленко я не сказал, это был тоже рыцарь без страха и упрека, совершенно безупречный человек и писатель. Не такого высокого ранга в художественном отношении. И Чехова. Зрелые рассказы Чехова. И тогда вы поймете Россию.

А теперь я ожидаю от вас вопросов и критики.

Из зала: Абрам Ильич, мне интересно, почему Юрий Николаевич Тынянов, которого вы считаете гениальным писателем, так и не занял должного места в русской литературе?

А.И.: Не тогда родился. Кроме того, он умер от страшной болезни, которой страдал много лет, неизлечимой болезни.

Из зала: Но это же все равно русская литература.

А.И.: Если официальное литературоведение не отвело ему должного места, то оно это впоследствии сделает, потому что его книги, – это бессмертная часть русской литературы. «Восковая персона», «Поручик Киже», я считаю –  это никогда не умрет. Но видите, Тынянов работал при советской власти, его затмевали модные тогда писатели. Популярные, модные, понимаете? Мог его затмить и Зощенко, мог его затмить и третий Толстой, вы знаете, кого я имею в виду. А он для того, чтобы писать, должен был держаться исторического материала. Он писал только на исторические темы. Почему? Потому что нельзя было писать о современной жизни. Вы представляете, какое это было зло? Гораздо хуже, чем вся царская цензура: просто запрет писать на современные темы.

Из зала: Какое у вас мнение, Абрам Ильич, о Булгакове?

А.И.: О Булгакове? О Булгакове я не сказал, просто потому, что время ограничено и трудно говорить все. Булгаков, несомненно, из русских писателей XX-го века, после Чехова и Толстого, самый выдающийся. Но Булгаков тоже жил в очень трагических условиях, он уцелел благодаря капризу Сталина. Конкретно, каприз состоял в том, что Сталин людей, которых он крепко ругал и повторно ругал – не трогал, для того, чтобы сохранить предметы для ругания. Это может показаться странным, но ведь мы имеем дело с психопатом. Вот он и не тронул Булгакова. Булгаков был великий писатель, «Мастер и Маргарита» – это удивительное произведение, символическое, читается оно нелегко, надо понимать намеки. И, наконец, его рассказы, ранние рассказы. «Собачье сердце» вы, конечно, читали. Так оно называется? Я всегда путаю названия. Булгаков мало написал.

Какие еще будут вопросы?

Из зала: Абрам Ильич, вы сказали, что русские интеллигенты сделали революцию, а вот Владимир Ильич Ульянов-Ленин, был он интеллигентом или нет, но он сделал самую большую революцию.

А.И.: Он был довольно типичный представитель русской полуинтеллигенции. Я называю так людей, которые не получили интеллигентского образования, но зато обладали моральными предпосылками русских интеллигентов. Он был из радикальной интеллигенции, крайний радикал, и поэтому он верил в насилие. Но он был очень мало образован. Таких людей называют полуинтеллигентами. Большевики были почти все таковы, хотя не все. Так вот, никакого противоречия здесь нет. Это тоже была интеллигенция, и она это сделала. И, кстати, теперь есть такие критики русской интеллигенции, которые на нее сваливают всю вину за происшедшее. А между тем, небольшая кучка радикалов, которая совершила третью русскую революцию, вовсе не представляла большинство русской интеллигенции. Это было небольшое меньшинство, я бы сказал даже – сектанты. Но они были интеллигентами, потому что то, что они делали, они делали не для себя, они жертвовали своей жизнью и жизнями других.

Из зала: Абрам Ильич, как вы оцениваете сегодняшнее состояние русской литературы и есть ли она сейчас?

А.И.: Вспомним пожелание графа Уварова. Вы знаете, что он сказал, когда ему досаждали цензурные дела? «Когда же, наконец, прекратится русская литература?» Он знал, что он говорил, он был человек образованный.

Из зала: То есть, сейчас нет литературы?

А.И.: Никакой. Даже никакого интереса нет, посмотрите. Когда у нас читали так называемые толстые журналы, они имели огромную популярность, тиражи доходили до ста, двухсот тысяч экземпляров. Теперь они выходят тиражом пять-семь тысяч экземпляров и, как я подозреваю, благодаря помощи иностранных фондов. Никто не читает больше литературу, никому он не нужна.

Из зала: Даже Пелевина?

А.И.: Что? Кого?

Из зала: Произведения Пелевина – это не литература?

А.И.: Какая фамилия, я не разберу?

Из зала: Пе-ле-вин.

А.И.: Впервые слышу. Я впервые слышу. Может быть, мое предубеждение таково, что я не читаю писателей, заслуживающих прочтения, понимаете? Но предубеждение настолько прочное, что я даже не знаю их имен. О чем пишет этот Пелевин? Сюжеты какие?

Из зала: Сюрреализм.

А.И.: Сюрреализм не заслуживает внимания. Я мог бы долго объяснять, почему. Кстати, полно сюрреализма в каком-то смысле у Булгакова в «Мастере и Маргарите», но для этого надо быть Булгаковым, знаете ли. Когда Булгаков изображает дьявола, он это делает виртуозно. А когда за такие упражнения берется какой-нибудь Фазиль Искандер… Мне показали место, в котором он пытался описать Понтия  Пилата, но он не знал, как римляне обращались друг  к другу, какие имена они употребляли, понимаете. Ведь надо же быть культурным человеком, чтобы быть сюрреалистом, а иначе это неинтересно.

Какие еще вопросы?

Ричард: Абрам Ильич, о Гончарове какое мнение у вас?

А.И.: Я немножко бегло сказал о нем. Гончаров был совершенно удивительный писатель, очень талантливый романист. Но умеренный либерал, человек беспринципный, он пошел служить в цензуру, и он пытался осудить русскую революцию путем создания отрицательных образов. Он создавал образы революционеров, которых он осуждал. Те, кто имел терпение прочесть роман «Обрыв», помнят Марка Волохова, а те, кто не помнят, право же, немного потеряли. Но Гончаров создал бессмертную книгу "Обломов", очень важную для понимания некоторых сторон русского характера.

А. И. Фет