Теперь перехожу к более отрадному явлению, к необычайно умному и талантливому русскому писателю – Чехову. Дело в том, что Чехов совмещал в себе свойства очень редкие. Во-первых, он был гениальный писатель. Это не сразу признали, потому что начинал-то он с юмористических журналов, с рассказиков, которые помещаются в ранних его сочинениях, и которые выглядят там странно. Он начинал как юморист, потешавший публику, и постепенно только развивал в себе качества серьезного писателя. Но он стал великим писателем. Может быть, вы не знаете, а может быть и знаете, что вся западная проза XX-го века прошла под знаком Чехова. Это чеховский способ писать был усвоен всеми прозаиками Запада. Правда, они усвоили только его манеру письма, но не его содержание. Это очень забавно, читать какого-нибудь Ирвина Шоу и видеть, как тот беспомощно перенимает чеховские приемы, когда ему нечего особенно сказать. А между тем, Чехову было что сказать, он был мастер прозы. Это не значит, что у него нет неудачных, растянутых сочинений. Сколько угодно. И  Чехов, кроме того, был еще очень умен и обладал сильной, непоколебимой волей, которая позволила ему преодолеть свои личные слабости, недостатки своего образования и бороться с тяжелой болезнью, которая рано его начала терзать – это был туберкулез, тогда не умели ничего делать с туберкулезом. Чехов  – великий образец человеческого характера. Это понял и показал Чуковский в своем очень хорошем очерке о Чехове.

Чехов был очень умерен в высказывании своих взглядов, он никогда не писал прямо, в чем состоят его политические убеждения. Он мало писал о том, чего он не любил,  и особенно умеренно и скромно писал о том, что любил. Он был как будто  застенчив в разоблачении своей личности. И это еще одна его симпатичная черта, потому что эксгибиционизм, выставление себя напоказ, –  очень неприятная черта писателя, даже если это великий писатель, даже если это Достоевский.

Таков был Чехов. Писатель, который создал только рассказы и небольшие повести и не написал ни одного романа. Но зато он создал пьесы. Не скажу, чтобы я любил эти пьесы, они отклоняются от того, что называется пьесами и выходят за пределы того, что называется театром. Для того, чтобы их оценить по достоинству, надо было, вероятно, увидеть их в исполнении старого МХАТа. А для этого я родился слишком поздно. Однако это гениальные пьесы и они, опять-таки, стали образцом для западных писателей, которые Чехова знают лучше всех русских писателей. Кстати, из русской литературы за границей особенно популярны Толстой, Достоевский и Чехов. Эти трое. Но эти уж  настолько популярны, что американские профессора говорили мне, как они в колледже «проходили “Братьев Карамазовых”». «Проходили», то есть их заставляли это читать. Представляете себе американского профессора, который читает Достоевского?

Но вернемся к Чехову. Чехова и сейчас можно и нужно читать. И вот есть одна вещь в Чехове, которая особенно меня потрясает и которая даже мешает мне читать Чехова, мне трудно читать его. Дело в том, что у него есть такая подлинность в изображении русской жизни, которая делает ее ощущение почти болезненным. Он повествует о России, о ее людях, о ее ситуациях,  как будто бы уже далеких от нас. Уже нет среди нас барства, нет таких чиновников, которые были, а есть другие, лучше или хуже, купцов нет, а есть нынешние дельцы , и все стало более однородным, более тусклым. Но Россия там видна так, что ошибиться невозможно, что это русское, подлинное, и как будто тебе предъявляют твои собственные несчастья. И читать Чехова очень трудно, он заставляет переживать все, ведь он умеет это делать. Более того, я бы сказал, что он не умеет этого не делать. Все, что пишет Чехов, переживается, немедленно переживается на месте.

Таков Чехов. Он доступен, его сочинения издавались. Вряд ли вы их много читаете, а между тем жизнь, которая нас окружает, во многих отношения все еще та же. Вы не найдете уже среди нас мечтателей и таких тоскующих интеллигентов, которых изображал Чехов. Но, когда Чехов хотел быть сатириком, он это делал коротко и убедительно. Унтера Пришибеева вы вокруг нас увидите. Такого изображения человеческой грубости, примитивной, звериной силы вы не найдете нигде в русской литературе и, может быть, ни в какой другой. И раз уж я об этом заговорил, то в конце я хочу сказать несколько слов о сатириках вообще.

У нас ведь был и другой великий сатирик, но, в отличие от Чехова, он был сатирик по преимуществу, то есть он главным образом этим занимался. Это Салтыков. Салтыков, который был очень скромным человеком, он никогда не думал о том, что он гениальный писатель. Он считал себя журналистом и думал, что в этом качестве он полезен. Полезный писатель и журналист, публицист. Он был бы очень удивлен, если бы ему сказали, что он был одним из величайших сатириков в мировой литературе. В самом деле, если вы начнете называть сатириков, то подобных Щедрину было немного – Аристофан, Рабле, Свифт, Гейне  и все.

Читали ли вы..., нет лучше сказать (вы,  конечно,  читали), прочувствовали ли вы как следует «Историю одного города»? «История одного города», которую яростно критиковали русские радикальные журналисты, в том числе и начинающий ренегат Суворин, который тогда был либералом. Суворин обвинил Щедрина в том, что он не любит Россию, что он оклеветал ее в своей повести. Щедрин никогда не отвечал на критику, никогда. Не переходил в полемику. Но, когда он умер, то нашли среди его бумаг ответ Суворину, в котором он объясняет, что значило для него любить Россию. Это исповедь патриотизма. Я советую вам найти эту статью в собрании его сочинений, она была опубликована посмертно. И вот что объясняет Щедрин, он объясняет, что народ надо понимать и любить не как эмпирически данную действительность, а как идеал демократизма. Это почти буквально его слова. Сам Щедрин был социалист, в молодости он увлекался Фурье и, в особенности, романами Жорж Санд, и оставался верен этим убеждениям всю жизнь. Он был неподкупен, честен, страдал за это много. И больше всего страдал, когда закрыли его "Отечественные записки".

Так вот, в заключении я вам посоветую читать и перечитывать некоторые вещи: «Былое и думы» Герцена, романы Тургенева, все романы Тургенева, «История моего современника» Короленко. О Короленко я не сказал, это был тоже рыцарь без страха и упрека, совершенно безупречный человек и писатель. Не такого высокого ранга в художественном отношении. И Чехова. Зрелые рассказы Чехова. И тогда вы поймете Россию.

А теперь я ожидаю от вас вопросов и критики.

Из зала: Абрам Ильич, мне интересно, почему Юрий Николаевич Тынянов, которого вы считаете гениальным писателем, так и не занял должного места в русской литературе?

А.И.: Не тогда родился. Кроме того, он умер от страшной болезни, которой страдал много лет, неизлечимой болезни.

Из зала: Но это же все равно русская литература.

А.И.: Если официальное литературоведение не отвело ему должного места, то оно это впоследствии сделает, потому что его книги, – это бессмертная часть русской литературы. «Восковая персона», «Поручик Киже», я считаю –  это никогда не умрет. Но видите, Тынянов работал при советской власти, его затмевали модные тогда писатели. Популярные, модные, понимаете? Мог его затмить и Зощенко, мог его затмить и третий Толстой, вы знаете, кого я имею в виду. А он для того, чтобы писать, должен был держаться исторического материала. Он писал только на исторические темы. Почему? Потому что нельзя было писать о современной жизни. Вы представляете, какое это было зло? Гораздо хуже, чем вся царская цензура: просто запрет писать на современные темы.

Из зала: Какое у вас мнение, Абрам Ильич, о Булгакове?

А.И.: О Булгакове? О Булгакове я не сказал, просто потому, что время ограничено и трудно говорить все. Булгаков, несомненно, из русских писателей XX-го века, после Чехова и Толстого, самый выдающийся. Но Булгаков тоже жил в очень трагических условиях, он уцелел благодаря капризу Сталина. Конкретно, каприз состоял в том, что Сталин людей, которых он крепко ругал и повторно ругал – не трогал, для того, чтобы сохранить предметы для ругания. Это может показаться странным, но ведь мы имеем дело с психопатом. Вот он и не тронул Булгакова. Булгаков был великий писатель, «Мастер и Маргарита» – это удивительное произведение, символическое, читается оно нелегко, надо понимать намеки. И, наконец, его рассказы, ранние рассказы. «Собачье сердце» вы, конечно, читали. Так оно называется? Я всегда путаю названия. Булгаков мало написал.

Какие еще будут вопросы?

Из зала: Абрам Ильич, вы сказали, что русские интеллигенты сделали революцию, а вот Владимир Ильич Ульянов-Ленин, был он интеллигентом или нет, но он сделал самую большую революцию.

А.И.: Он был довольно типичный представитель русской полуинтеллигенции. Я называю так людей, которые не получили интеллигентского образования, но зато обладали моральными предпосылками русских интеллигентов. Он был из радикальной интеллигенции, крайний радикал, и поэтому он верил в насилие. Но он был очень мало образован. Таких людей называют полуинтеллигентами. Большевики были почти все таковы, хотя не все. Так вот, никакого противоречия здесь нет. Это тоже была интеллигенция, и она это сделала. И, кстати, теперь есть такие критики русской интеллигенции, которые на нее сваливают всю вину за происшедшее. А между тем, небольшая кучка радикалов, которая совершила третью русскую революцию, вовсе не представляла большинство русской интеллигенции. Это было небольшое меньшинство, я бы сказал даже – сектанты. Но они были интеллигентами, потому что то, что они делали, они делали не для себя, они жертвовали своей жизнью и жизнями других.

Из зала: Абрам Ильич, как вы оцениваете сегодняшнее состояние русской литературы и есть ли она сейчас?

А.И.: Вспомним пожелание графа Уварова. Вы знаете, что он сказал, когда ему досаждали цензурные дела? «Когда же, наконец, прекратится русская литература?» Он знал, что он говорил, он был человек образованный.

Из зала: То есть, сейчас нет литературы?

А.И.: Никакой. Даже никакого интереса нет, посмотрите. Когда у нас читали так называемые толстые журналы, они имели огромную популярность, тиражи доходили до ста, двухсот тысяч экземпляров. Теперь они выходят тиражом пять-семь тысяч экземпляров и, как я подозреваю, благодаря помощи иностранных фондов. Никто не читает больше литературу, никому он не нужна.

Из зала: Даже Пелевина?

А.И.: Что? Кого?

Из зала: Произведения Пелевина – это не литература?

А.И.: Какая фамилия, я не разберу?

Из зала: Пе-ле-вин.

А.И.: Впервые слышу. Я впервые слышу. Может быть, мое предубеждение таково, что я не читаю писателей, заслуживающих прочтения, понимаете? Но предубеждение настолько прочное, что я даже не знаю их имен. О чем пишет этот Пелевин? Сюжеты какие?

Из зала: Сюрреализм.

А.И.: Сюрреализм не заслуживает внимания. Я мог бы долго объяснять, почему. Кстати, полно сюрреализма в каком-то смысле у Булгакова в «Мастере и Маргарите», но для этого надо быть Булгаковым, знаете ли. Когда Булгаков изображает дьявола, он это делает виртуозно. А когда за такие упражнения берется какой-нибудь Фазиль Искандер… Мне показали место, в котором он пытался описать Понтия  Пилата, но он не знал, как римляне обращались друг  к другу, какие имена они употребляли, понимаете. Ведь надо же быть культурным человеком, чтобы быть сюрреалистом, а иначе это неинтересно.

Какие еще вопросы?

Ричард: Абрам Ильич, о Гончарове какое мнение у вас?

А.И.: Я немножко бегло сказал о нем. Гончаров был совершенно удивительный писатель, очень талантливый романист. Но умеренный либерал, человек беспринципный, он пошел служить в цензуру, и он пытался осудить русскую революцию путем создания отрицательных образов. Он создавал образы революционеров, которых он осуждал. Те, кто имел терпение прочесть роман «Обрыв», помнят Марка Волохова, а те, кто не помнят, право же, немного потеряли. Но Гончаров создал бессмертную книгу "Обломов", очень важную для понимания некоторых сторон русского характера.

А. И. Фет

Страница 6 из 6 Все страницы